Buch lesen: «Мечта мужчины»

Глава 1

Интригующий полумрак, всплакнувшие ароматным воском свечи, объятия, солоноватые на вкус поцелуи. Она вскрикнула: «Да!» – а потом еще четыре раза: «Да! Да! Да! Да!» – что должно было означать множественный оргазм. Это «да» клокотало в ее горле, как кипящий бульон. Она запутала пальцы в его волосах, длинных и мягких, как у десятилетней девочки. Ей всегда нравились мужчины с длинными волосами – ей казалось, что в этом есть нечто первобытное, дикое. А Оля Бормотухина предпочитала диких мужчин.

Она успела запомнить эту нарастающую, как снежный ком, сладость перед тем, как проснулась.

Оля села на кровати и потянулась к выключателю. Ее аккуратная одинокая спальня была оформлена в кокетливо-предсказуемом стиле старой девы, которая все еще надеется, что когда-нибудь эту комнату посетит мужчина. Тот самый, который заставит ее вскричать это вибрирующее «да». Розовые обои, гортензия на подоконнике, глупые керамические свинки и псевдофарфоровые балерины в старомодном серванте, светильник в форме сердца.

И опять ей приснился дурацкий эротический сон. В главных ролях – она сама и, как всегда, длинноволосый Эрос, лица которого производители снов предпочитали ей не открывать.

Тип без лица. Зато с таким членом, о котором она будет думать еще не одну бессонную ночь, пока не решит, что это патология – влюбиться в приснившегося мужчину.

Полтора года у Ольги Бормотухиной не было секса. А то, что случилось полтора года назад… об этом лучше и не вспоминать. Убогое соитие с полупьяным коллегой на корпоративной новогодней вечеринке.

Коллега был влюблен в Олину сестру Владу. Весь вечер он жаловался Оле, какие все женщины суки, а Влада – в особенности. Оля сочувственно кивала, кажется, ей было и вправду жаль этого угрюмо опрокидывающего рюмку за рюмкой неудачника. Она не понаслышке знала, что такое быть отвергнутой. Только вот она-то к этому состоянию давно привыкла, а он, бедненький, никак не мог смириться с тем, что вопреки законам мироздания женщины-планеты не вращаются вокруг него, а находятся в вечном хаотичном поиске более жаркого солнца.

Все закончилось молниеносным сексом прямо в гардеробе офиса. Он ее не поцеловал, не раздел. Просто задрал ее длинную юбку, спустил до колен ее утягивающие колготки плотностью восемьдесят ден, несколько раз ткнулся в ее не успевшую увлажниться плоть мягковатым членом, кончил и отправился в туалет – от выпитого его тошнило. Теплая сперма стекала по ее бедрам. Оля вытерла ее ладошкой и понюхала руку. Ей нравилось, что от нее пахло мужчиной. Некоторое время (минут пятнадцать, не больше) она несмело надеялась на то, что он вернется, предложит проводить ее до дома, останется на ночь – вот так и начнется их многолетний роман. Она попробует в него влюбиться. Это будет совсем несложно.

Но он не вернулся. Тогда она вымыла руки и отправилась домой на такси.

В свои двадцать пять лет Оля Бормотухина весила сто двадцать девять килограммов. Она ничего не могла с этим поделать. Нет она не была обжорой и не принимала гормональных препаратов. Просто так получилось – вот такая проказа природы-шутницы. Она всегда была толстой, с самого детства. И всегда выглядела старше своих лет. Все удивлялись, когда узнавали, что Оле всего двадцать пять. Ей вполне могло быть и тридцать пять, и сорок – этакая безвозрастная пышка с нависающими друг над другом подбородками, пухлыми коленками и мощной, как у метателя ядра, спиной.

Иногда она думала о том, что это несправедливо. Ведь лицо у нее было очень даже ничего – ярко-синие глаза, носик прямой и аккуратный, нежный румянец на щеках, полные яркие губы. Но кому нужны эти правильные черты, если они безнадежно затерялись в тугих, как воздушные шарики, щеках?! На нее никто никогда не смотрел как на женщину. Незнакомые люди при ее появлении прятали в лучшем случае улыбку, в худшем – сочувственный взгляд; знакомые с ней дружили – искренне, но без особого энтузиазма.

У Оли не было подруг. То есть, конечно, было несколько ровесниц, с кем она время от времени попивала кофе или легкое вино в вечерних барах. Но разве можно назвать настоящими подругами тех, кто стесняется представлять тебя своим знакомым? Как будто бы сам факт дружбы с такой толстухой и на них отбрасывает уродливую тень. Разве можно назвать подружками тех, кто смотрит на тебя со снисходительной жалостью? Кто тактично не обсуждает в твоем присутствии мужчин – они все думали, что Оле обидно выслушивать подробности их многочисленных романов. Они, идиотки, воображали, что говорить с Олей о любви – это все равно что обсуждать прелести конькобежного спорта с безногим. Все равно что слепому рассказывать о том, как красив город по вечерам. Они априори полагали, что влюбиться в нее невозможно. Что и она не способна полюбить.

А ей нравился оператор по имени Гоша Кудрин. Оля работала корреспондентом телепрограммы «Культурная контрреволюция», и они часто выезжали вместе на съемки. Гоша был чем-то вроде секс-символа программы. Даже странно, что такого яркого мужчину смогла увлечь профессия оператора. С его карими оленьими глазами, греческим носом и мило кудрявыми русыми волосами, по справедливости, надо было бы находиться по другую сторону телекамеры. Почти все редакционные дамы были в Гошу влюблены, кое-кто – молчаливо, иные – страстно, не скрывая своих чувств и не стесняясь сантиментов. И Ольга Бормотухина не была исключением – одно время она просто с ума по нему сходила. По дурацкой школьной привычке выводила его имя на последних страничках растрепанного органайзера. Несмело примеряла к себе его фамилию – Кудрин. Георгий Кудрин – что может быть красивее? Ольга Кудрина – звучит божественно, не находите? Каждое утро она гипнотизировала недра стенного шкафа, пытаясь выбрать наряд поэффектнее. А потом поняла, что напрасно все. это. Ослепительному Гоше Кудрину все равно, в чем она придет на работу. Даже если она наденет сильно декольтированное красное платье в стиле танцовщицы фламенко (платье это она зачем-то купила несколько лет назад во время рождественских каникул в Париже. Купить-то купила, а вот носить не решалась) – даже в этом умопомрачительном платье, которое ее, кажется, стройнит, Гоша будет воспринимать ее не как сексуальный объект, а как груду жира. Какая разница, во что упакован жир?

Ольга успокоилась. И это была ее защитная реакция на его дразнящую красоту и горячий, как извержение вулкана, взгляд. В самом деле, не плакать же ей теперь, если Гошка не видит в ней женщину.

Он к ней неплохо относился. И даже придумал ей прозвище – Борец Сумо. Оля делала вид, что она в восторге от меткой шутки. Но вообще-то она никогда не слышала ничего более обидного.

Когда он называл ее так, ей хотелось встать на цыпочки, выпятить грудь и губы: ты что, не видишь, как я сексуальна, козел?!

…«Моей неотразимой доченьке от любящего отца». Так было написано на новогодней открытке, которую Оля на днях получила от родителя. Сначала она решила, что папа просто издевается над ней. Но потом заставила себя поверить в то, что любящим ее людям она и в самом деле кажется красивой. Поверить в это было легко, потому что ей очень хотелось верить.

А Новый год был четыре дня назад. И на кресле, в углу, еще лежали подарки в надорванных красивых упаковках. Мама подарила Оле – о ужас! – нижнее белье из репертуара труженицы борделя. Представьте себе трусики-стринги пятьдесят шестого размера. И сиреневый кружевной лифчик, в котором можно арбузы с рынка носить. Разумеется, все это Оля не наденет никогда. Папа, кроме открытки, подарил ей привезенный с Алтая белый мед. Ольга любила мед маниакально – как Винни-Пух. Старшая сестра Влада подарила ей лак для ногтей дикого фиолетового цвета, да еще и с эффектом хромированной поверхности.

– Тебе надо ярче выглядеть, тогда на тебя будут обращать внимание мужчины, – с этими словами стройная красотка Влада вручила «непутевой» младшей сестренке подарок.

Да Оля никогда не осмелится нанести эту искрящуюся синеву на ногти. Это же смешно, когда стотридцатикилограммовая женщина использует подобные «завлекалочки» для приманивания женихов. При ее телосложении стоит одеваться поскромнее, а мужчин привлекать интеллектом, в крайнем случае – изощренным чувством юмора.

Самый полезный подарок – складной зонтик – ей подарила лучшая мамина подруга, тетя Жанна, которая была для Ольги очень близким человеком.

Новый год она встретила в кругу семьи. Потому что ни в одну развеселую компанию ее не позвали. Да Оля и не рвалась – она так редко видела родственников собравшимися вместе.

Семья Бормотухиных была колоритной.

Олин папа был человеком средних лет, неопределенной профессии, впрочем, сам он называл себя «странником». Десять лет назад папа, кажется, сошел с ума. Он был не из тех буйных психов, которых обряжают в смирительную рубашку и кормят бромом, а из тех ненормальных, что преспокойно разгуливают по городу и считаются безобидными чудаками.

Десять лет назад папа ни с того ни с сего уволился с мебельной фабрики, где он вполне успешно работал начальником цеха. Ему захотелось приключений. Он отправился в спортивный магазин и приобрел много странных предметов, как-то: надувная байдарка, весло, спасательный жилет, компас, моток веревки, горные ботинки на рифленой подошве, спальный мешок, одноместная палатка, охотничий нож, бинокль, набор котелков, каминные спички, непродуваемая ветровка. Все это было упаковано в огромный рюкзак, после чего папа, сердечно распрощавшись с родными, покинул квартиру. А мама грустно крикнула ему вслед: «Старый козел!»

Никто не знал, куда он отправился. Но через несколько недель от него пришла телеграмма. Оказывается, все это время Олин родитель провел в горах Северного Кавказа. Он покорял бурные горные реки на своей надувной байдарке, он взбирался на заснеженные вершины и едва не отморозил пальцы на ногах, он жил в палатке и засыпал счастливым под шум водопада. Да, и самое главное – возвращаться в Москву он не собирался.

«Вернется, куда он денется!» – резюмировала мама, порвав телеграмму на мелкие клочки.

Но она ошиблась. Опасный дух странничества взял Олиного папу в добровольный плен. Он похудел, загорел и отрастил всклокоченную бороденку – почему-то он был уверен, что этот атрибут мужественности ему к лицу. Чего только не случалось с бесстрашным путешественником за эти десять лет. Где он только не побывал! И чем только ни грозила ему Олина мама – начиная от банального развода, заканчивая кровожадным смертоубийством. «Страннику» все было, как говорится, по барабану.

И Юлия Аркадьевна, мама, смирилась. Как Ольга Бормотухина смирилась со своей оболочкой, не имеющей для окружающих ничего общего с сексуальностью, – так и мама ее смирилась с тем, что мужа у нее вроде как нет, несмотря на то что в паспорте имеется штамп. Борис Бормотухин объявлялся в доме несколько раз в год, и визиты его были предсказуемы – Новый год, Восьмое марта, день рождения Юлии Аркадьевны, день рождения Ольги, день рождения Влады, день рождения тети Жанны и его собственный день рождения. Итого – семь раз. Негусто, но это все же лучше, чем ничего.

– Лучше иметь мужа, которого можно предъявить обществу хотя бы по праздникам, чем вообще не иметь никакого, – рассуждала Юлия Аркадьевна. А тетя Жанна понимающе кивала головой.

Между прочим, отец иногда и денег присылал – непонятно только, как он умудрялся их зарабатывать. Из его скупых писем было ясно, что он то работает на строительстве какого-то храма на Севере, то обучает желающих правилам поведения на бурной реке, то организует какие-то экскурсии черт знает где.

Олиной маме, Юлии Аркадьевне, было всего сорок четыре года. И она выглядела отлично – иногда Их с Ольгой принимали за ровесниц-подружек. Одна подружка – тоненькая, видимо, на диетах всю жизнь сидит да гимнастикой занимается. Это мама. А другая – отъевшаяся, неоднократно, судя по всему, рожавшая, ни в чем себе не отказывающая. Это Оля.

Вопиющая несправедливость – родиться толстой в семье, где все остальные выглядят как инструкторы по шейпингу.

Мама у Оли – деловая, они с тетей Жанной ведут колонку в популярном глянцевом журнале. Тема колонки – «Все, что ты хочешь узнать о сексе, но боишься спросить». Какие только письма к ним не приходят. «Что делать, если я ни разу в жизни не испытала оргазм?», «Какой цвет возбуждает мужчин больше всего?», «Где познакомиться с лесбиянкой?». И так далее.

Недавно Оля стала свидетельницей разговора примерно подобного содержания.

– Как пишется фелляция? С одной «л»? Или двумя? – спрашивала мама.

– Кажется, с двумя. Напиши «отсос», – скабрезно пошутила в ответ тетя Жанна и сама же застенчиво, как девочка, нашедшая в папиной тумбочке порножурнал, захикала. – Отсос как средство сохранения брака.

– Нет, правда. Тут одна дурочка пишет, что повредила голосовые связки. Потому что пыталась исполнить трюк «глубокая глотка». – Мама поправила дужки очков за ушами и близоруко сощурилась. В ее руках – письмо от неудавшейся порнобогини.

– Как это? – поинтересовалась тетя Жанна. – Это же какой длины у него был, если она связки повредила?.. – Она задумалась, явно что-то прикидывая. – Посоветуй ей так не усердствовать… Слушай, Юль… А ты когда-нибудь…

– Глубокую глотку? Вот еще. Что я, шалава, что ли?

– И я нет, – вздохнула тетя Жанна, – вообще, я бы тоже хотела научиться. Говорят, мужчин это с ума сводит.

На этом месте Оля не выдержала и покинула комнату. Видели бы вы Юлию Аркадьевну и тетю Жанну! Олина мама невысокая и худенькая, она постоянно сидит на новомодных диетах и часто перебарщивает, а потому ее конечности отчасти похожи на недоваренные спагетти. Она слишком ярко красится и носит очки с толстыми стеклами – когда мама в очках, кажется, что у нее огромные, как у марсианина из комикса, глаза. А тетя Жанна внешне похожа на Ясира Арафата. Конечно, Оля никогда ей об этом не скажет, потому что тетя собою полностью довольна. Тетя Жанна – высокая и крупная брюнетка с едва заметными усиками над верхней губой. Несмотря на свои внушительные габариты, в одежде она предпочитает молодежный стиль. Джинсы, свитера самых смелых расцветок, юбки на два пальца выше колена, на голове – бандана. Эта бандана, кстати, еще больше усиливает сходство тети Жанны с палестинским лидером. И вот такая парочка постоянно, чуть ли не круглосуточно светски болтает о сексе – от этого с ума сойти можно. Хорошо, что Ольга давно живет отдельно.

Оля – не любимая мамина дочка. Влада, ее старшая сестра, которой двадцать семь лет – вот кто настоящий баловень судьбы. Телосложением и ростом Владочка пошла в маму – только мама выглядит как уже слегка увядшая роза, а Влада – как свежая, сочная, со стразами еще не высохшей росы на листьях.

Владочка – она и блондинка, и ноги у нее длинные, и ногти длинные (а у Оли все время ломаются, и маникюрша ее за это журит), и волосы длинные, ниже попы, и глаза синие, и губы бантиком, словно для поцелуя готовые. Будь она при этом дубиной стоеросовой – Оле все было бы не так обидно. Так нет, Влада учится в аспирантуре факультета журналистики МГУ, кандидатскую диссертацию пишет. Работают сестры вместе, на телевидении. Влада – ведущая программы «Культурная контрреволюция», а Ольга – просто корреспондент.

…Юлия Аркадьевна любит Олю постольку поскольку, зато Владу – от всей души. Однажды Оля случайно подслушала мамин разговор все с той же тетей Жанной. Было это лет десять назад, но Оля и сейчас помнила каждое слово. Обидный разговор, неприятный.

– Знаешь, Жанка, я иногда думаю, что Олька не моя дочь. Ну как такое могло получиться? Одна – умница и красавица, кровинка моя. А другая…

– Просто умница, – интеллигентно подсказала тетя Жанна.

– Иногда смотрю на нее и думаю – как я физически могла породить такое чудовище? Почему, за что? Чьи это гены? Когда Оле было одиннадцать лет, я наняла историка. Он мне ее родословную составил.

– Да ты что?

– И знаешь, что выяснилось? Борькина бабушка, он ее в жизни не видел, была толстой, как бегемот.

– У тебя есть фотография? – жадно поинтересовалась тетя Жанна.

– Нет, откуда? Бабка деревенская была, он специально в Архангельскую область ездил, очевидцев искал. Но по описанию – прямо моя Олька выходит. Высокая, светлая, глаза синие. Северная такая. И туша – под сто кило. Вернее, в старости она уже больше весила. Моя тоже, наверное, поправится еще.

Тетя Жанна сокрушенно поцокала языком. Она сочувствовала маме. «Еще бы, – подумала Ольга тогда, – вот бедняжка, легко ли родить да еще растить у всех на глазах такого урода, как я».

– Лайма Юлиановна бабку звали.

– Но ведь у нее все сложилось, – сказала Жанна, – у этой Лаймы Юлиановны. Если она – Борькина бабушка, стало быть, не обошлось и без дедушки.

– Да, это верно, конечно. Но тогда все по-другому было. Другие каноны красоты. Боюсь, что моей Ольке это не светит… Что ж, хорошо, что есть Владочка. Вот от кого я внуков жду. Понимаешь, Жанна, ну не могу я любить их одинаково! Владочка – она же как я. У нее фигура моя, волосы мои и даже голос. У нее ямочки на щеках, и она смеется, как ребенок. А походка, а попка! Она вся как шампанское – искрящаяся. Звездочка! А Ольга… – Юлия Аркадьевна вздохнула и замолчала.

Оля тогда долго плакала. А потом – как обычно – смирилась. Не может же, в самом деле, мама ее совсем не любить.

А Владка… У Ольги были все стимулы возненавидеть преуспевшую сестру, но был ли в этом смысл? Да и потом, разве может один цивилизованный человек затаить злобу на другого цивилизованного человека просто потому, что у последнего ноги длиннее, талия тоньше и мужиков больше?

А вот имя незнакомой своей прабабушки Ольга запомнила. Красивое имя – Лайма Юлиановна. Ласкающее имя, томное, теплое – несмотря на то, что Лайма Юлиановна всю жизнь прожила в непосредственной близости от Белого моря. Засыпая, Оля повторяла беззвучную мантру – Лайма Юлиановна, Лайма Юлиановна… Раз у Лаймы Юлиановны все сложилось хорошо, то и ей, Ольге Бормотухиной, вполне может повезти. По крайней мере, незримое присутствие давно скончавшейся северной прабабушки эти шансы увеличивало во сто крат.

Десятого января Ольге надо было выходить на работу после затянувшихся «каникул». А девятого она отправилась в ГУМ и приобрела тушь для ресниц. В новом году ей хотелось привнести в свою внешность хотя бы один симпатичный штрих. Расплачиваясь, она зачем-то сказала кассирше:

– Это для моей сестры.

– Хороший выбор, – с вежливым равнодушием похвалила девушка ее вкус.

И Ольга поспешила отойти, ругая себя за малодушие. Зачем она начала оправдываться? Как будто бы толстые женщины не имеют право на лукавое украшательство.

Она всегда стеснялась использовать декоративную косметику. Ей казалось, что окружающие, увидев ее накрашенной, заподозрят в ней желание посягнуть на нечто, ей вовсе не принадлежащее. На сексапильность, на заинтересованный мужской взгляд, который – а вдруг? – скользнет по ее подкрашенному лицу. Это было так глупо, но Оля отделаться от этой мысли не могла.

В юности она, конечно, пробовала экспериментировать с косметикой. Покупала себе и тени, и румяна. А однажды сперла из маминой косметички синтетические накладные ресницы.

Разочарование было жестоким.

Вдумчиво накрасившись, Оля тогда отправилась, эксперимента ради, на другую сторону проспекта за мороженым. На полпути она была остановлена незнакомым мужчиной, пьяноватым, но на вид довольно безобидным. Тронув ее за локоть, он спросил:

– Вы из… этих?

– Из каких? – приосанилась Оля.

В первый момент ей показалось, что наглый незнакомец принял ее за проститутку. Как ни странно, это ей польстило – жрицы любви всегда казались Оле Бормотухиной недосягаемо женственными.

– Ну… по телевизору показывают. – Его узенький лоб собрался в складки, как у шарпея, мужчина мучительно соображал.

– Телеведущие? – с надеждой подсказала она.

– Да нет… Подождите… Блин, вот память стала… Мужики переодетые… Трансплантанты… Сталактиты…

– Трансвеститы. – У Оли упало сердце.

Ей вдруг захотелось забраться в канализационный люк и отсидеться в его смрадной темноте до самой ночи. А потом прокрасться домой малолюдными переулками, стыдливо занавешивая глаза накладными – черт бы их побрал – ресницами.

Она еще немного побродила по ГУМу. Поглазела на вечерние платья, выставленные в витрине «Галери Лафайет». Владке бы такое платье пошло. Ей, как и маме, нравится все блестящее, мило-вульгарное, цыгански-вычурное.

В кафе на третьем этаже она съела слоеный пирожок с вишневым вареньем. Оле показалось, что продавщица взглянула на нее укоризненно. Туша, пожирающая слоеное тесто, – наверное, зрелище это почти далианское.

«Ну и плевать, – подумала Ольга, – по-моему, жирная тетка, объедающаяся плюшками, – это намного эстетичнее анорексичной спички, которая отправляет два пальца в рот каждый раз после того, как съедает что-нибудь калорийнее морковки!»

– Девушка, не подскажете, который час?

Она улыбнулась и с готовностью задрала рукав. К ней обращался молодой брюнет с сахарной улыбкой. У него был вид провинциала, который жестко поставил перед собой цель скрыть от окружающих свое немосковское происхождение, но пока не очень в этом преуспел.

– Половина пятого.

Оля уже привыкла, что если мужчина обращался к ней с двусмысленным вопросом о времени, то он и имел в виду именно время, а вовсе не возможность с ней побеседовать.

Но брюнет не спешил, вежливо ее поблагодарив, удалиться по своим делам.

– Вы здесь хорошо ориентируетесь? – продолжал улыбаться он.

– Довольно хорошо, – сдержанно ответила Оля. Она чувствовала себя немного неловко оттого, что он не стеснялся внимательно ее разглядывать.

– А мне вот маме подарок надо купить, – простодушно объяснил брюнет, – ко дню рождения. Хотел подобрать какие-нибудь духи и запутался. Ничего в этих ваших женских штучках не понимаю.

Он замолчал и посмотрел на Ольгу, как ей показалось, вопросительно. Пауза затянулась. Оля исподтишка рассматривала его. Высокий, глаза карие, как у оператора Гоши Кудрина. С одной стороны, она была бы совсем не против помочь ему выбрать духи. Тем более что у Оли было чуткое обоняние, она хорошо разбиралась в ароматах и была уверена, что у каждого запаха есть свой характер. С другой стороны, почему он привязался именно к ней? Он хорош собой, молод и, кажется, нахален. Мог бы выбрать кого-нибудь постройнее…

– Просто от вас приятно пахнет. – Его улыбка стала еще шире. Чеширские котики отдыхают.

– Что? – удивилась она.

– Вы, наверное, думаете, почему я к вам привязался? Так вот, я и объясняю. Пахнет от вас приятно. Что это за духи?

– Я не пользуюсь духами, – смущенно пробормотала Оля. – Это апельсиновое масло. У меня есть еще коричное, хвойное… Зачем я вам это объясняю? Если хотите, могу помочь подобрать духи для вашей мамы, время у меня есть.

– Вот спасибо! – искренне обрадовался он. – Меня зовут Эдуард. Можно Эдик.

– Оля.

Она засуетилась, занервничала немного. Махнула рукой в сторону парфюмерного отдела, при этом с ее плеча съехала сумка, раскрылась, упала… Эдуард помог собрать с пола рассыпавшиеся мелочи – бумажник, авторучку с изгрызенным концом (какой позор! Позор!), гигиеническую губную помаду, носовой платок – слава богу, свежий, пахнущий лимонным мылом.

– Как зовут вашу маму? – спросила она, просто для того, чтобы не молчать. Затянувшееся молчание вгоняло ее в краску не хуже его пристального взгляда.

– Лидия Юлиановна.

– Да вы что? – ахнула она. – Мою прабабушку звали Лайма Юлиановна. Редкое имя – Юлиан.

– Вы знали свою прабабушку?

– Кажется, да, – рассмеялась она, – а какие запахи нравятся вашей маме? Какая она?

– Странный вопрос, – нахмурился Эдуард, – она учительница музыки. Высокая. У нее нет ни одного седого волоска. Представляете, а ведь ей уже под шестьдесят. Такая прихоть природы. Она ни разу в жизни не красила волосы.

– Наверное, ей к лицу естественные запахи. Никакой тяжести, пыли.

– Пыли? – удивился он.

– Есть такое выражение: «пыльный» аромат.

– Все-то вы знаете, – и он сжал ее локоть.

– Все же я женщина, – улыбнулась Оля, – ароматы – это единственная косметика, которой я пользуюсь.

– Давно не встречал девушку, которая не любит краситься. Знаете, это отвратительно – целоваться, когда у девчонки накрашены губы.

Оля нервно прикусила нижнюю губу. И попыталась замаскировать смущение, придав своему лицу серьезный, заинтересованный вид. Она схватила с полки первый попавшийся флакон, брызнула из него в воздух и сосредоточенно принюхалась.

– Гуччи, «Раш», – объявила она, – вообще-то этот парфюм считается молодежным.

– А мне нравится, – Эдуард смешно пошевелил кончиком носа, – а если честно, я уже и не чувствую ничего… Оль, а может быть, сделаем перерыв? Если у тебя есть время, приглашаю на обед, – ненавязчиво перешел он на «ты». – Должен ведь я как-то компенсировать свое нахальство.

– Но мне было совсем несложно…

– Да брось. Здесь есть хороший ресторанчик с кубинской кухней, «Че». Любишь остренькое?

– Люблю вкусненькое, – улыбнулась она и неловко пошутила: – А разве по мне не видно?

Он вежливо проигнорировал ее самоуничижительную остроту.

– Значит, берем Гуччи и идем есть кесадилью.

– Что такое кесадилья?

– Вот и узнаешь заодно. Надеюсь, ты не за рулем?

Она отрицательно помотала головой.

– Вот и замечательно. Тогда будем пить настоящий кубинский ром.

Кесадилья оказалась тонкой лепешкой с острой начинкой из курицы и расплавленного сыра. Что-то вроде пиццы, только пресное тонкое тесто прикрывало горячую начинку с двух сторон. Вдохнув дразнящий аромат курицы, Ольга осознала, как она проголодалась. По привычке она продолжала придерживаться необременительной диеты. На завтрак – яйцо и грейпфрутовый сок, на обед – ничего. А вот вечером Оля, как правило, не выдерживала и наедалась по полной программе. Опустошала холодильник с аппетитом вернувшегося со смены лесоруба. Толку от такой «диеты» было – ноль. С силой воли Оле Бормотухиной, как и с телосложением, не повезло. Впрочем, иногда ей все же удавалось сбросить три-четыре килограмма – только вот внешне выстраданная потеря веса не была заметна вовсе. Что такое три кило, если в тебе почти полтора центнера?

После двух порций рома Оля заметно повеселела и расслабилась. Она сидела напротив окна. В январе темнеет рано – так что вместо улицы она была вынуждена созерцать собственное весело жующее отражение. И – надо же – размытое лицо, отражающееся в стекле, почему-то вовсе не казалось ей безобразным. Может быть, она все же немного похудела? Или это игра света?

– Куда ты все время смотришь? – обернулся Эдуард.

– На себя, – вздохнула Оля. – Не очень-то я похожа на человека, которому к лицу самолюбование, да?

– Слушай, почему ты так себя не любишь? – Он, казалось, был искренне удивлен. – Все люди любят смотреть на себя в зеркало. И ты не исключение.

– Но не все люди весят сто двадцать девять килограммов, – выпалила она перед тем, как с ужасом подумать: «Что я несу?! С мужчинами так нельзя…»

– Полнота женщину не портит, – дипломатично заметил Эдуард, который с каждой минутой нравился ей все больше и больше, – вот у мужиков с пивными животиками вид жалкий… А ты… Твоя полнота не безобразна. Ты очень красивая женщина. С формами.

– Ох, скажи, пожалуйста, что-нибудь еще! – рассмеялась Оля.

– В смысле?

– Ну, мне так редко делают комплименты. Хочется наесться их на год вперед… Если хочешь, я могу тебе тоже что-нибудь приятное сказать. Например, что у тебя красивые волосы. Ой, я, кажется, немного перебрала.

– Ничего страшного, – он накрыл ее ладонь своей.

Оля дернулась, как будто бы это была не теплая мужская ладонь, а противная желеобразная медуза. Она не привыкла к подобным проявлениям нежности, или дружеского расположения, или… кто его знает, этого странного Эдуарда. Зачем он все это ей говорит? Зачем он держит ее за руку, не отпуская? Зачем он смотрит на нее с какой-то вкрадчивой улыбкой? С похожим выражением лица смотрит оператор Гоша Кудрин на Олину сестру Владу, и в такие моменты она их обоих готова убить.

– Согласен, – он несильно хлопнул другой ладонью о стол, – идет. Мне тоже давно никто не говорил ничего приятного. Итак, я начинаю… У тебя красивые руки.

Оле захотелось спрятать свои руки под стол. Может быть, они у нее и красивые, но ухоженными их не назовешь. Ногти не растут и ломаются. И она сто лет не была у маникюрши. Хотя давно пообещала самой себе при любых обстоятельствах следить за собой.

– Твоя очередь, – поторопил Эдуард.

– У тебя глаза, как у Бемби из мультфильма, – промямлила Оля.

– Образно, – похвалил он. – А у тебя… у тебя роскошные волосы. Как у Шакиры.

С этим, пожалуй, поспорить было трудно. Тяжелая копна цвета осеннего поля – единственная королевская роскошь, которой наградила Ольгу незнакомая Лайма Юлиановна. Несколько раз ей даже предлагали продать волосы – для того чтобы из обрезков золотого Олиного богатства состоятельные дамочки смогли заказать для себя шикарные парики. Но она не согласилась лишиться своей самой привлекательной черты, даже когда победитель международного конкурса парикмахеров предложил ей полтысячи долларов за ее локоны.

– У тебя… у тебя… слушай, не могу я больше. Что за глупости…

– Ну вот, – притворно расстроился он, – девушку смутил… Оль, а ты случайно не актриса?

– Что? – развеселилась она. Его наивное предположение и смутило Олю, и польстило ей. – Какая из меня актриса?

– У тебя просто мимика очень богатая.

– Я работаю на телевидении, – она нарочно подчеркнула последнее слово – пусть знает, что, несмотря на треклятые килограммы, Ольга тоже не лыком шита.

– Да ты что? – с провинциальной непосредственностью восхитился он. – А звезд каких-нибудь знаешь? Якубовича? Меньшову?

Ольга покрутила в руке бокал с прозрачным ромом. Льдинка с легким стуком ударилась о тонкие стенки. Кажется, настал подходящий момент для того, чтобы выложить на карточный стол козырного туза.

– Есть такая телеведущая, Влада Бормотухина. Конечно, ты можешь ее и не знать, она не такая уж и известная…

– Влада Бормотухина! – перебил Эдуард. – Такая маленькая беленькая секси! Конечно знаю! Она новости культуры ведет!

– «Культурная контрреволюция», – машинально поправила Ольга, – так вот, это моя сестра.

– Родная? Да ты что, – ахнул он, – но вы совсем не похожи.

– Это верно, – вздохнула Оля.

С одной стороны, ей было приятно, что у нее есть весомый повод для гордости в виде знаменитой «секси»-сестренки. С другой – было немножко обидно, что Эдуард молниеносно переключил внимание с нее, Ольги, на Владу. Как будто бы это не он только что распинался по поводу Олиных роскошных форм и густых волос. Вот тебе и глаза, как у диснеевского Бемби. Все они одинаковые.