Buch lesen: «Концерт Патриции Каас. 4. Недалеко от Москвы. Жизнь продолжается», Seite 20
В БАНЕ
Вечером в субботу Виктор с Леной и Виолеттой направились к Кузьмичу.
Баня была уже разогрета и Кузьмич проводил их.
– Чего молодежь не взяли? Остереглись? Ну, да ладно. Осваивайтесь, помойтесь, а потом я приду и отделаю вас вениками. Договорились?
– Витя, дай нам раздеться. Мы уйдем в парилку, а ты приходи потом. Ладно? – попросила Виолетта.
Виктор отвернулся и женщины быстро разделись и юркнули за дверь. И только тут взглянули друг на друга.
Лена была постарше Виолетты и это было заметно. Талия ее округлилась, груди начали отвисать, и еще все волосы на ее теле были удалены начисто.
Виолетта была пониже Лены, грудь ее, еще полная молока, тяжело выступала вперед, волосы на лобке уже отросли, и вся ее фигура была полна радости материнства.
– Вот ты какая … А я уже старая …
– Ты бреешься?
– Неужели Витька не сказал тебе?
– Я же тебе говорила, что про тебя он ничего не рассказывал.
– Когда-то брила, а теперь американским кремом удаляю. Привыкла … и он привык к этому. Единственное преимущество старухи!
– Тоже мне старуха!
Тут к ним вошел Виктор и обе женщины уставились на него.
– Ну, что вы на меня уставились? Голым меня не видели? Мыться давайте.
Он стал ловко намыливать женщин по очереди и смывать мыло мочалкой, и похлопывать по мокрому телу. И неловкость ушла, и обе женщины стали вести себя естественно – брызгая на него водой, повизгивая. А потом они дружно отмывали Виктора, намыливали его, терли, окатывали водой.
Постучал в дверь Кузьмич – женщины, тихонько взвизгнув, шлепнулись животами на лавки. Кузьмич вошел с вениками, голый, но в кожаном фартуке.
Он выплеснул пару ковшей на печь, опустил веники в горячую воду.
– Слышь, Антонович, а ты массировать-то умеешь? После веника помассировать чудо как хорошо!
– Я постараюсь, Кузьмич. Давай, начиная с меня, – и он улегся на широкую лавку.
Обе женщины, повернув головы, с интересом наблюдали за процедурой охаживания вениками – Кузьмич работал обеими руками. Сперва он легонечко прошелся по телу Виктора – разогрел его, затем прошелся посильнее, потом стал обрабатывать вениками отдельные части тела. Виктор покряхтывал, поворачиваясь и подставляя себя Кузьмичу со всех сторон.
– Теперь иди, окати себя холодной водой из бадейки – речки-то рядом нет. Ну, бабоньки, с которой начнем? Давай с тебя.
Кузьмич подошел к Лене и стал водить над ней вениками. На спине Лены выделялись белые следы от лифчика и трусов, а загар был неяркий, малозаметный – если бы не эти белые следы, то можно было бы подумать, что все это естественный цвет ее кожи.
Кузьмич прошелся по спине и ногам Лены и наказав обождать принялся за Виолетту.
– Где же этот ты так загорела, красавица? Загар-то не наш, не московский.
– Далеко, Кузьмич. В горах, мы там работали.
– Ну, ну! Смотрю, загорала ты без мужиков!
– А у нас там свой пляж был, женский …
Поработав над спиной и ногами Виолетты Кузьмич вернулся к Лене и начал ее охаживать как следует – Лена терпела-терпела и начала орать в голос.
– Терпи! Спортом не занимаешься! Вон сколько сала нагуляла! Давай терпи!
Огладив ее веником Кузьмич прогнал ее остужаться – Виктор вылил на нее бадейку холодной воды, после чего Лена, прикрываясь руками, вернулась в парную и легла погреться.
Виолетта под вениками Кузьмича сперва покряхтывала, а потом начала постанывать, что Кузьмичу очень понравилось.
– Ты покричи, покричи! Это полезно. Когда кричишь воздух легкие прочищает.
– Кузьмич, можно мне … перевернуться?
– А чего спросила-то?
Виолетта перевернулась на спину и Кузьмич начал обрабатывать ее спереди.
– Не боись, твою молочную ферму не трону … Долго еще кормить-то будешь? Малец у тебя большущий!
– Я уже приучаю его к обычной пище из молочной кухни …
– Не боись, я живот твой не обижу. Роды нормальные были?
– Нормальные.
– Тогда маленько постегаю – это полезно, мышцы восстанавливает. А еще ногу подними, я тебе ногу обработаю.
Он нагнулся к ней и тихонько прошептал:
– А Ленка своей пизды лысой стесняется! – и лукаво подмигнул Виолетте.
Он по очереди обработал вениками ноги Виолетты.
– Теперь беги, пусть тебя Антоныч холодной водой обольет!
Разомлевшие и голые Виктор и женщины сидели за столом в предбаннике и слушали Кузьмича – правда, Лены обернулась полотенцем, но не вся, а только в нижней части.
– Если бы не Анатолий, то не знаю, как бы я жил … Он меня сюда вытащил, он нашел и привел лошадей, он мне молодых подкинул … Что Гена, что Настя – оба золотые ребята. Работы не боятся, ко мне со всем почтением. Я их полюбил, верите? Как родных …
Кузьмич нахмурился и помолчал. Видимо, вспомнил сына, который от него отказался, когда Кузьмича арестовали в свое время по ложному доносу о сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами.
И после реабилитации и вручения ему партизанской медали сын к отцу не пришел.
– Я Настю учу банному делу, она уже может и побанить … Но к вам ее постеснялся пустить. Честно. Я старый, но первый раз вижу, чтобы промеж двух баб и одного мужика такая любовь была … Молчите, я все вижу! У вас любовь настоящая, душевная, не похоть. Вы меня, старика, простите, но я все вижу! И какая любовь промеж вас, и какое уважение …
ПОСЛЕ БАНИ
– Ух, какие вы … разомлевшие! Папка, а я тебе пивка припасла!
– Спасибо, милая моя Машенька!
– А мне? – спросила Лена скорее для порядка.
– Ничего, обойдешься. Пока Виоле нельзя, так и не дразни ее.
Женщины пили чай с какими-то духовитыми листьями, а Виктор тянул пиво банку за банкой.
Потом он устроился на полу около ног Виолетты. Та сидела на диване и забавлялась с Витенькой. Дверь в коридор осталась открытой и Лена подошла к ней.
Виктор гладил колени Виолетты и целовал их.
Трудно поверить
Что было лето,
Ведь сосульки
Лишь изредка капали.
Она представилась – Виолетта.
Сосульки сверкнули,
Забыв прокапать.
И сердце забилось,
И даже звезды сверкнули,
Напомнив это,
Что несмотря
На снежный покров -
В душе и природе
Лето.
Виолетта гладила его волосы и из-под закрытых век ее глаз сползли две слезинки.
– Лена, иди к нам! – увидела она Лену за дверью, – Садись вот сюда.
Виктор снял одну руку с колен Виолетты и положил ее на колено Лены, сдвинув вверх подол ее платья. Он поцеловал колени и прижался к ним лицом.
Нет,
Никогда не говори мне нет,
Не говори мне!
И если постучу я в дверь,
То отвори мне.
Отвори мне!
И если
Мне нужна твоя ладонь,
То дай мне.
Дай мне!
И если память
Никогда
Моя
Тебя не отпускает,
То прости мне.
Прости мне!
Такая неистовая боль звучала в его голосе, что обе женщины стали гладить его волосы, и их руки сталкивались, но они старались не мешать друг другу.
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Перед этой
Желтой, захолустной
Стороной березовой моей,
Перед жнивой,
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей …
Он читал совсем тихо, про себя и для себя, и от этого обе женщины поежились и обняли друг друга.
….
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
Витенька удивлялся – что это обе мамы плачут? И почему они так гладят папу, а он спрятал лицо между их ног и ничего больше не говорит?
А потом его оставили с Машей, а сами обняли папу и куда-то увели.
Лена и Виолетта привели Виктора к нему в квартиру и уложили его в кровать. И склонились обе над ним, целуя и гладя.
– Витя, я так люблю тебя! Милый мой! Но я не могу лечь рядом с тобой, потому что Лена тоже любит тебя и сидит рядом …
– Витя! Мы так любим тебя обе … Я не знаю, как сказать … Виола права – я тоже не могу лечь с тобой, потому что она тут рядом …
НОВЫЙ ГОД
– Гришенька, забери меня из школы!
– Ты что это? Учиться надоело?
– Ой, надоело! И пузико у меня уже весьма приличное, и сидеть целый урок – сил нет. Забери, а?
– Но учится-то надо? И что ты делать будешь, домоседка?
– Учиться я буду. Буду по учебникам заниматься, на консультации ходить в школу – я уже договорилась. И работать с твоей мамой буду.
– Хитрюга ты у меня! Дай сюда твое пузико.
Уля легла на спину поудобнее и подставила свой живот Гришиным рукам.
– Где тут наша Верочка? Верочка, это папа! Ты что смеешься?
– Разве не смешно? Ты – папа, а я – мама.
– Ах вы, милые мои девчонки! Ты слышишь, Верочка, твоя мама не хочет ходить в школу, а хочет сидеть дома …
– Неправда! Верочка, твоя мама не хочет сидеть дома, она просто не хочет сидеть на уроках. Твоя мама будет помогать твоей бабушке шить модные платья …
– Слышишь, Верочка? Твоя мама с твоей бабушкой будут шить модные платья. Кстати, скоро Новый год, будет новогодний бал, будут праздничные платья. Вы уже решили с мамой, какие платья у вас будут?
– Почти. Но у нас проблемы с Елкой – никак выбрать фасон платья не можем. Помог бы.
– Хорошо. Давайте завтра вечером попробуем одеть Елку для бала …
НИКА
Ника изменилась мало, и даже заметный животик не повлиял на ее характер.
Она по прежнему не ходила, а бегала, и без всякого стеснения щеголяла округляющимся животом.
Ника работала секретаршей в КБ.
После того, как Карен понял, что для деятельной натуры Ники высидеть целый рабочий день за кульманом – подвиг невозможный по определению, он не мог нарадоваться на Нику-секретаря.
У Ники всегда был порядок в делах и документах, она все знала и была в курсе всех событий, и при этом не отличалась болтливостью.
А особенно ее уважали в первом отделе – работы в КБ были весьма разнообразны по тематике и обладали различной степенью секретности, но Ника ни разу не перепутала гриф на документе и к ней никогда не было претензий.
Начальник первого отдела даже как-то полюбопытствовал – как этой ей удается?
На что Ника совершенно естественно удивилась и в свою очередь полюбопытствовала – а разве может быть иначе?
После работы Ника весело мчалась домой, к Владику, по пути заскакивая в магазин.
И когда она влетала в квартиру и они брались за руки и смотрели друг другу в глаза – они уже были счастливы.
Ника быстро переодевалась и устремлялась на кухню, и туда же приезжал Владик, и мешал ей перемещаться по кухне. И оба весело смеялись, когда она натыкалась на него или с размаху падала ему на колени.
Зато потом можно было сидеть на диване, плотно прижавшись друг к другу, и слушать музыку или смотреть фильм, и рассказывать друг другу о событиях дня.
Обхватывая ее живот руками, гладя и целуя его Владик обычно говорил.
– Привет! Как ты там поживаешь? Давай, расти скорей и выходи. Мы уже соскучились
Ника засыпала в его объятиях со счастливой улыбкой.
Владик уже ходил, опираясь на палку, но долго находиться на ногах ему было трудно.
Поэтому кресло пустовало редко, и не только тогда, когда он работал. Да и перемещаться вдоль длинного рабочего стола на кресле было удобнее и быстрее, чем пешком.
Но при этом Владик пунктуально выполнял рекомендации Свиридова – каждый день проводить не меньше двух часов на ногах.
И Владик выходил с палкой погулять на балкон и совершал прогулку вдоль всего дома.
При этом все обитатели этажа его хорошо знали и он здоровался и разговаривал со всеми, кто был в это время дома. А еще нередко его звали на помощь те, кому не давалась школьная задача, возникали «неразрешимые» вопросы по физике или проблемы с компьютером.
Владик охотно помогал всем и бывало, что Ника, придя с работы, видела мальчиков и девочек из общежития, внимательно слушающих Владика.
Гости не мешали Владику обнимать и целовать пришедшую жену, а Ника оставляла гостей на ужин, и интернатовские так привыкли к этому, и ребята встречали ее еще у магазина и отбирали у нее сумки. И со смехом тащили их к ним домой, а девочки помогали Нике на кухне и застенчиво отворачивались, когда Владик обнимал Нику и прижимался ухом к ее животу.
А потом все быстро улетучивались, оставляя Нику и Владика наедине.
Когда приходили Уля с Гришей, то девочки уединялись для обмена «информацией», но не надолго. Потом они все вместе сравнивали размеры животиков у будущих мам и старались угадать, когда же наконец все это свершится. Сперва Уля с недоумением и даже ревностью видела, с какой непосредственностью Ника общается с Гришей, а потом привыкла к той заботливой простоте, с которой оба будущих отца относились не только к своим женам. Она видела, с какой нежностью Владик смотрит на свою Нику, как ласково каждое его прикосновение к жене.
И при этом Уля видела, с каким уважением Владик относится к ней самой, как внимателен к ее положению, с каким благоговением он касался ее живота …
И очень быстро они с Никой крепко сдружились.
Нике уже скоро нужно было отправляться в родильный дом, и обе будущие мамы вместе готовились к этому.
А затем все вместе отвозили Нику и радовались вместе с Владиком рождению серьезного мальчишки, которому дали имя Егор.
И все вместе привезли Нику с мальчиком к ним домой, и тихонько отпраздновали это событие.
– Уля, ты скоро? Давай, догоняй!
ЖИВОЙ ЗВУК
СНОВА КОНЦЕРТ
Афиши на Доме культуры бывали разные. С рисунками, с длинными надписями, даже с портретами.
Но достаточно было надписи «Живой звук» и зрительный зал был полон задолго до начала.
А тут еще перед занавесом около кулисы выставили высокий табурет, и на него взгромоздился Виктор Скворцов.
– Добрый вечер, друзья! Мы опять меняем форму нашей встречи с вами. Теперь вот меня посадили на насест и велели поговорить …
Виктор переждал смех.
– Конечно, не меня вы пришли слушать. Естественно, вам хочется, чтобы я поскорее убрался отсюда и начался концерт, на который вы пришли. А посадили меня затем, чтобы я вас предупредил, что у сегодняшнего концерта нет заранее подготовленной программы. Будут просто хорошие добрые песни, и почти все из них вам окажутся знакомы. Поэтому не удивляйтесь.
И Виктор махнул рукой и занавес пошел.
На сцене зрители увидели привычный состав ансамбля, только там, у задника, стояли четыре стойки с микрофонами и около них четыре женские фигуры в белых брючных костюмах.
Одесский порт
В ночи простерт,
Огоньки над Пересыпью светятся.
Тебе со мной
И мне с тобой
В этот день
Интересно бы встретиться.
Это было несколько неожиданно, но знакомая мелодия, знакомые слова.
Тебе со мной
И нежные девичьи голоса повторили за Свиридовым – «Тебе со мной»
И мне с тобой
И они опять повторили, а дальше пели все вместе.
В этот день
Интересно бы встретиться …
– Вы слышите, Свиридов не копирует Утесова, но все равно вы слышите и Свиридова, и голос Утесова с его неподражаемой теплотой и проникновенностью. Единственно, что позволил себе Анатолий, это одесское «интерэсно» …
Скворцов сказал это на фоне музыки, и только после этого песня пошла в полную силу. Девичьи голоса прекрасно аккомпанировали Свиридову, или сливались с его голосом, но все это ничуть не загромождало смысл.
Я не поэт
И не брюнет,
Не герой – заявляю заранее.
Но буду ждать и тосковать,
Если ты
Не придешь на свидание.
Тут Свиридов позволил себе еще одну черточку – из одесской жизни – брюнет превратился в «брунета». А девушки старались поддержать и ободрить героя, страдали за него.
Махнешь рукой,
Уйдешь домой.
Выйдешь замуж
За Васю-диспетчера.
Я ж быть китов у кромки льдов,
Рыбьим жиром детей обеспечивать.
Оркестр наконец «дорвался» и заиграл в полную силу, девушки сдержанно пританцовывали у своих микрофонов. Мгновенная пауза.
Одесский порт…
И снова медь трубы, дробь барабана, колокольчики рояля. И прорывающаяся сквозь них гитара.
Продолжительные аплодисменты. Свиридов остановил их, повернулся.
Мгновенная пауза, гитарный перебор и:
Стою на полустаночке
В цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда.
А рельсы-то,
Как водится,
У горизонта сходятся.
Где ж вы мои весенние года?
Где ж вы мои весенние года.
Зал даже дружно выдохнул от неожиданности.
Но зрители быстро освоились и дружно начинали подпевать, помогая девушкам.
Следующая песня была совсем в другой эмоциональной тональности, но зрителям это ничуть не мешало.
Куда уехал цирк – он был еще вчера,
И ветер не успел со стен сорвать афиши.
Но больше не горят его прожектора,
Под куполом оркестр его не слышен.
Девушки вторили Свиридову без слов, но это звучало так красиво …
Куда ушли слоны; в какие города
Погонщики ведут ученого верблюда.
Куда уехал цирк – уехал он туда,
Где кто-то сказку ждет и верит в чудо.
Девушки негромко вторили, образуя фон:
Куда уехал цирк …
А Свиридов разговаривал с залом, и все почувствовали себя детьми:
Своих усталых змей туда факир несет,
Бумажных голубей туда уносит ветер.
Туда под новый год уходит старый год,
Туда на карусели едут дети.
И вместе с девушками, вторящими ему:
Там музыка гремит сегодня, как вчера,
И вновь заполнен зал и зрители все те же.
Кружится карусель, горят прожектора,
И чудеса вершатся на манеже.
Тут и весь зал очень тихо и серьезно подхватил:
Кружится карусель,
Горят прожектора
И чудеса вершатся на манеже.
Куда уехал цирк …
– Я не знаю, что делать и что нужно говорить … Я давно знаю Толю… то есть Свиридова, знаю, что он волшебник, но чтобы до такой степени… Я сам почувствовал себя маленьким мальчиком, который спешит в цирк, в его волшебный мир иллюзий…
Виктор Скворцов повернулся к Свиридову.
– Но как я понимаю, сейчас нас с вами перенесут в более старший возраст …
И ансамбль заиграл, и начал Свиридов хорошо знакомую песню.
Было нам когда-то лет
Восемнадцать-девятнадцать,
Разливалось солнце вслед
И хотелось целоваться.
Вечерами саксофон
Раскалялся весь от страсти:
Тот далекий чудный сон
Назывался просто счастье…
Припев подхватили не только девушки на сцене, но и часть зрителей:
Были юными и счастливыми
В незапамятном том году,
Были девушки все красивыми
И черемуха вся в цвету.
И послушно повторяли слова припева…
Виктор так и продолжал сидеть на своем высоком табурете.
– Вы, наверное, заметили, что ко мне из-за кулис стали прокрадываться кое-какие личности и шептать мне кое-какие слова …
Скворцов шутливо погрозил кулаком куда-то за кулисы.
– Но в целом они, конечно правы, эти личности. И их сердечные заявки не останутся без внимания. Слушайте.
И он кивнул Свиридову.
Слышишь – тревожные дуют ветра,
Нам расставаться настала пора.
Кружится, кружится пестрый листок,
Кружится, кружится старый вальсок,
Старый, забытый,
Старый забытый вальсок.
Музыка очень трепетно сопровождала слова, а девушки еле слышными – далекими – голосами вторили Свиридову:
Мы расстаемся, чтоб встретиться вновь,
Ведь остается навеки любовь.
Кружится первый осенний листок,
Кружится в памяти старый вальсок,
Юности нашей,
Юности нашей вальсок.
– Слушая то, что поет Анатолий, мне вспоминается изумительно добрый кинофильм «Женщины». И вообще в наших старых добрых фильмах запрятано столько наших воспоминаний. И эти воспоминания составляют значительную часть нашей жизни …
Скворцов так и остался сидеть на высоком табурете, только уже около кулисы.
Небольшой перерыв с танцевальной музыкой – фантазиями на только что прозвучавшие песни.
– А вот это подлинник популярной песни, которую сейчас поют иначе. Когда-то она звучала вот так.
Уходят годы безвозвратно,
Но продолжаю я грустить.
Я жду тебя, мой друг, обратно
В надежде нежно полюбить.
Веселый час придет к нам снова,
Вернешься ты и вот тогда,
Тогда дадим друг другу слово,
Что будем вместе навсегда.
Публика наконец поняла, какую песню имел в виду Скворцов, и с удивлением слушала незнакомые слова. Даже мелодия была чуть-чуть иной.
С тобой не в силах быть в разлуке,
Я образ твой в душе ношу.
И всюду, и в любое время
Забыть тебя я не могу.
Год пережив и боль разлуки,
Я повторяю себе вновь -
Что наша нежность
Была не дружба,
А настоящая любовь.
Зрители начали подпевать, но подпевали уже по новому тексту.
Веселья час придет к нам снова,
Вернешься ты, и вот тогда,
Тогда дадим друг другу слово,
Что будем вместе, вместе навсегда.
Свиданья день когда настанет
С любовью буду ждать тебя,
И снова сердце биться станет
С тобой мой друг,
Тебя любя.
После того, как вместе со зрителями припев был исполнен несколько раз …
– Примерно с таким текстом эту песню исполняла Изабелла Юрьева, – сказал Скворцов, когда аплодисменты отзвучали, чем вызвал новую и не менее продолжительную овацию.
– Вы знаете, что Свиридов может исполнять песни как от лица мужчин, так и от лица женщин. А сейчас он … Я думаю, она не обидится…
Зачем вы меня забыли,
Зачем вам меня не жаль,
Я вышла на Пикадилли,
Набросив на плечи шаль.
С одной стороны все прекрасно знали исполнение известной и любимой певицы, частенько бывающей здесь, в этом зале, но знакомые слова звучали необычно …
Вы гладили ворот шубы,
И глядя в мои глаза,
Губами искали губы,
И все, что искать нельзя.
Свиридов не притрагивался к гитаре, основную нагрузку принял на себя рояль, а остальные инструменты лишь аккомпанировали ему. Как ни удивительно, но песня, написанная специально для певицы, звучала совершенно естественно.
Всю ночь изнывали скрипки
И плавал сигарный дым.
Дарила я вам улыбки,
Смывая слезами грим.
Я вышла на Пикадилли,
Набросив на плечи шаль.
Зачем вы меня любили,
Зачем вам меня не жаль.
В зале нашлись женские голоса, которые помогали девушкам на сцене, и помогали очень хорошо, негромко и не выделялись из общего строя голосов:
По улице Пикадилли
Я шла, ускоряя шаг.
Когда меня вы любили -
Я делал все не так.
Потом звучали фантазии на темы только что прозвучавших песен, зажгли верхний свет в зале, но публика еще долго не расходилась, сидела и слушала …
