Последний рассвет

… Одиноко. Тоскливо. Печально… Пустота сковывает и рвёт на части, заставляет сходить с ума, и бежать не оглядываясь, в придуманный мир фантазии и грёз, заставляет отвлечься от окружающего мира, променяв его на приторный сироп иллюзорных сновидений, который действительно спасает, и дарит крылья. Но зато, как болезненно, открыв глаза, увидеть, что всё по-прежнему, всё так же, как и было – одиноко, тоскливо, печально…

–Ты мне подаришь его? Ты же прекрасно знаешь, что для меня это значит! С каким нетерпением жду рождения нового дня, и его благополучного завершения, я очень надеюсь на твоё всесильное могущество, верю в твою поддержку! Прошу, всели в меня уверенность прожить достойно, грядущее, неизбежное утро, однообразный и скучный день, и хмурый недобрый вечер, крепко слитый, с непроглядной ночью. Совсем скоро, горячее солнце проснётся, и всё изменится… изменится и оживет… – шептала в полуоткрытое окно, которое щедро одаривало напряжённый воздух, засыпающей ночной прохладой – прости, если было что – то лишнее в моих словах, прости, если желаю невозможного, а так наверно и есть, я слишком настойчива в просьбах, и в этом моя беда. На время оставлю тебя, до момента тревожных событий, свершаться которые в миг, значит, до следующего утра.

Небесное полотно приумножило радужных красок. Теперь уже небесная синь, оставив за плечами хаос тьмы, жадно поглощала лучи проснувшегося солнца, которое лениво выползало из своего уютного пристанища, окружаемое, такими же неторопливыми серыми облаками. Безмятежную ночную тишь, ярко скрасили голоса активных, жизнерадостных птиц, начавших неутомимые поиски пропитания для себя, и своих голосистых, вечно голодных птенцов. Живность крупнее, не менее активно сновала с подобными целями, и хищно и жадно выла, от безутешных поисков. Молчаливое озеро дремало, подгоняемое лёгкими порывами влажного, едва уловимого ветра, несущего из далёкой тишины уходящей ночи, обрывки несмело прошедшего, моросящего дождя. Старый, нагловатый плющ, туго пеленавший столетние деревья, захватил в свои объятия каменную стену замка. Пытаясь поработить себе площадь всё больше и больше, он приподнял свои листья к небу, и умоляюще кивал, как бы соглашаясь, с могуществом ветра и солнца..

– Как ты изменился, а я тебя помню, совсем крошечным, без намёка на продолжение жизни – пронзил тишину тот же несмелый, печальный голос – сколько лет мои глаза не замечали тебя, не видели. Слезы, сопровождающие меня по линии жизни, затмили всё и вся, построили нерушимую крепость, чтоб не видела света, а надо верить, мир прекрасен – она пристально смотрела на разросшуюся зелень, удивляя себя проведённой параллелью, уверив, что и её перемены коснуться, прекратит быть миниатюрным росточком в руках судьбы, превратиться в окрепшее древо, самостоятельное, и независимое ни от каких перемен.

– Боже мой, боже мой, Аделия, ты жалка и несчастна в своих бредовых рассуждениях! Я устала ловить себя на мысли, что ты, моя сестра, играешь мыслями, совсем не так как полагается, находишь в себе комок рассуждений, глупых и беспочвенных, и поддакивая им идёшь на поводу больного воображения, так нельзя, так нельзя.

– Я вполне счастлива, в отличие от вас, не умеющих видеть красоту и бесценность окружающего – на бледном, уставшем лице появилась улыбка – прекрасно понимаю, что являюсь черным пятном на белом фоне нашей красивой и влиятельной семьи. Мне очень сложно выживать здесь, среди вас, пускай и родных для меня людей, и … почему ты не спишь? Зачем преследуешь меня? – попыталась уйти от назойливой темы, такой актуальной и бессмертной, в последние несколько лет.

– Мы все обеспокоены…

– Чем?! Кто ещё среди нас глуп и несчастен! Для кого тень, и реальный человек, из плоти и крови, это совершенно одно и тоже?! Для вас нет разницы между порывами прохладного, свежего ветра, и сыростью подвальной мглы. Для всех вас, мечты, это непоправимый грех – разгоряченная Аделия, задыхаясь от ярости, метала злобные взгляды на робко стоящую сестру, которая уже не раз пожалела о затеянном разговоре – прошу, оставьте меня в покое, не стоит упорно ломиться в мой сказочный мир, забывая позаботиться о своём, уныло умирающем.

Ни говоря ни слова, ни покорив лицо эмоциям, Изабелла, спокойная, и даже безразличная к близким её людям, отдала дань сестринской заботы, пускай и фальшивой, и тихо, спокойно, уже забыв о прошедшем разговоре, оставила покои юной мечтательницы, и направилась на поиски новых сплетен, в кипящую работой, беспрерывной беготнёй, оживлённую кухню. Она безумно любила, посещать это место, ей нравилось слушать бестолковые споры простых, малообразованных людей, истории нелегкой жизни, совсем незнакомой, необычной для её ушей. Она с замиранием, трепетом ждала момент, когда кухарки выделив себе пару минут заслуженного отдыха, садились в тесный круг, пылко и жадно обсуждая недостатки или достоинства, тех или иных. Бесхитростно ведали о своей лихой молодости, порой густо вгоняя в краску не привычную графиню, совершенно случайно вырвавшимися откровениями. Совсем напротив, Аделия, сторонилась общественной суеты, её не привлекал шумный нрав двух сестёр, одна из которых, просто жила, и дышала порокам и ошибками других, вторая, не опускаясь на грешную землю, дабы не навредить себе, воспевала себя и свою холодную красоту, которой гордилась, считая лишь себя, и больше никого даром Божьим.

Всеми известное, громкое имя семейства Монтескьери только росло и расцветало с каждым годом с новой силой, оно стало примером для подражания, о нем вели беседы, что в высоких кругах светского общества, что в уличных лавках. Качая головой, прищурив хитро глаз, блаженно представляли, сундуки полные монет, и бочки ломящиеся от несметных сокровищ. Уважение, как и к любому благородному семейному наследию, было главным и центральным, в развитии неотъемлемой ветви высшего света, положившее на плечи завистников немую печать. И возможно, не стоило бы это имя, и ломаного гроша, если бы не цепкие руки главы семейства, который вовремя взял бразды правления, от своего кровного врага, ненавистного и прежде любимого, родного отца.

Винченцо Монтескьери, жесткий и строгий человек, умеющий правильно мыслить, правильно располагать могуществом и возможностями, которые открывались перед ним. Умеючи распорядился своей жизнью, посвятив её воспитанию сыновей, вложив в них всю свою душу, подарил им, только для них мягкое сердце, он преподнёс им себя, но итог для него оказался плачевным, бросив все начинания, и всё, что было создано таким трудом, он замкнулся в себе, пустив всё на самотёк. А причина была, и весьма значительная. Старший сын, Дериан, который многим походил на отца, и подавал надежду, на отличного приемника, имеющий прекрасные управленческие способности, просто – напросто, покинул родные стены, и ушёл странствовать, разозлив старого графа словами « мне нет никакого дела, до этой рутинной работы, пускай мой милый братишка возьмется за это дело, а я, пожалуй уйду…». В молодой голове юноши, играл ветер, и тяга к осознанию нового, перевесила желание беспроблемного роскошного существования. Он испарился, а вместе с ним и растаяла последняя надежда Винченцо. Ну а что же Лансере, его младшее чадо? Лансере, это добрейшее, податливое, крайне скромное создание, единственное предназначение которого, это создание тёплого, уютного, закрытого от всех бед и ненастий, семейного гнезда. Он не был рождён, для решения сложных задач, политики, или вопросов касающихся лесной промышленности, или земледелия, которые развивались так же благополучно, но пришли бы в незамедлительный упадок, если бы, заботливая, и светлая душа Лансере, взвалила на свои плечи, сию тяжёлую ношу.

Время шло, проблемы росли, не находя решений, они размножаясь, порождали новые беды, всё катилось прахом в бездну, сказочное благополучие изживало себя. Слёзы на глазах печального графа, превращались в кровь, его душа, искалеченная и слабая сгорала. Его не сколько не обрадовала благополучная женитьба Лансере, не изъявил особой радости, при появлении на свет двух прелестных девочек, Мадлен и Изабеллы, духом, он покинул этот свет, оставалось, лишь тело, посеревшее, тусклое, безжизненное. Он травил себя, ругал, что в сердцах, после долгих скандалов, всё-таки, даже не отпустил Дериана, а грубо, и безжалостно выгнал, выставив за дверь, поклявшись, что не пустит за порог, никогда, и ни при каких обстоятельствах. А тот ушёл, молча оглянувшись в ответ, нарисовав ироническую улыбку на лице. Почему, он никак не мог понять, один ребёнок, не может заменить другого, почему он не может, взглянув на счастливого Лансере, воспрянуть, окрылиться, и зажить новой жизнью… Ведь не всё потеряно, возможно, его скитания, это первый шаг осознания взрослой жизни, попытка проверить себя, закалиться, и наконец познать, чего именно нужно душе, тишины и покоя, или бесконечного движения, семейного тепла, или шумных вечеров, под звон фужеров. Но Дериан, не стал мелочиться, а избрал всего и в избытке. Продолжил бурные кутежи, будучи обременённый семьёй, не забылась и привычка покидать близких на неопределённо длительный срок, посвящая себя друзьям, и тем многочисленным беспричинным банкетам. Он вернулся, спустя десять лет, не потому, что тосковал, а просто, пресытился свободой, и всеми её атрибутами, и к тому же захотелось от жизни нового этапа, ещё не знакомого и тайного, заложенного матушкой природой. С его появлением, всё встало на свои места, он невольно, сам того не осознавая, принялся поднимать, промышленность и хозяйство, находящиеся в крайне плачевном состоянии. Его любили, но его боялись, точно так же, как и Винченцо Монтескьери, который моментально покинул графство, и скрылся за пеленой океана, прекрасно понимая, что замок слишком мал, для двух одинаковых людей.

Дверь кабинета была слегка приоткрыта, жуткие и громкие крики оттуда ничем не пугали, не удивляли и душераздирающие, громогласные песнопения. Задымлённая и пронизанная алкоголем комната, походила на беснующуюся, оживлённую таверну, которая вдохнула в себя всю брань, споры, недовольные разбирательства. Политические темы, рождённые в самом начале шумного вечера, актуальные и вечные, постепенно таяли, под разгорячёнными головами собравшихся, они уходили вдаль, затопленные не одной бутылкой вина и рома, их меняла обезображенная и глупая, тематика грязи и фальши, бескультурного отражения действительности.

– Я не устану повторять, вновь и вновь, что среди нас всех собравшихся, среди такого великого числа достойных и влиятельных, есть одно лицо, которое бросит вызов смерти, осмеёт её и даже унизив, может плюнуть в лицо! Наш Чёрный Граф, светлая душа – Дериан! – слабым и дрожащим голосом, протянул, старый офицер Дональд Паркед, верная личность, заслужившая одно из почетных мест, в списке друзей Монтескьери.

– Твой враг – язык, и ты прекрасно знаешь это – недовольно и грубо, озлобился граф. Он пробежал глазами по жизнерадостной толпе, как всегда перебирая свои серые, никому не поведанные мысли. В его руках, пустовал фужер. Крайне рассердился на это, на невнимательность молодого слуги, который только осваивал навыки закалки в отношении непоколебимого графа, а позже заслуживший наказание, находиться под строжайшей опекой старого, ворчливого, но знающего свой долг дворецкого. Монтескьери, был вездесущ, как считалось, в слоях низшего класса, он знал о всех и вся, он имел всю информацию, о каждом, о проделанной им работе, знал о малейших погрешностях производства, даже появлялся в тот момент, когда на фабрике происходила малейшая заминка, или зарождение забастовки, каким-нибудь бестолковым трудягой, который сам не знал чего хотел. Нет, граф не был циничным скрягой, он бал строгим, справедливым человеком, умеющим управлять массами, каковым и положено быть, в горячий XVII век.

–Эй, опять уходишь, в думы, тебе лишь понятные! – громко завопил Паркед, тряся за плече поникшего графа – ты чего?

За окном собиралось ненастье, озеро беспокойно волновали порывы ветра, Дериан панически глядя на это произнёс:

– Самовольно обрёк себя на заточение, как я устал от этого!

– Ты не знаешь цену, принадлежащее тебе счастья, ладно, не беру во внимание твоё состояние – покачивая головой рассуждал Паркед – твоя супруга, это редкий клад, терпеливый, ко все твоим грехам, и – он не успел довести свою мысль до конца, как почувствовал, что какая-то сила крепко сдавила его дыхание.

Взбешённый Монтескьери, разъярённо вцепился в горло несчастного друга, и медленно просипев, проговорил:

– Уйми свой язык! Однажды он станет причиной несчастного случая! Никогда больше, ни слова, про мою личную жизнь, тем более, ты прекрасно знаешь, что происходит с завистниками, намекающими на мою жену, она не объект для рассуждений!– немного ослабив силу в своих пальцах, Дериан продолжил, безжалостно глядя, на багровое лицо пострадавшего – меня никогда не интересовали другие женщины, никогда! Я в отличие от тебя, хоть и имею слабость к алкоголю, но при живой жене, завязывать отношения с другими это грязно и мерзко!

– Эй – эй друг, полегче! – прибежал на помощь, к Паркеду юный капитан, шумный и неугомонный, Джонатан Бертон – Ты сейчас задушишь старика!

Флегматичный и спокойный, крайне горделиво и вальяжно подошёл к разгорячённым, выясняющим отношения людям, солидный и трезвый мужчина, такой же отставной офицер, как и несчастный Паркед.

– Юноша, я тебя сердечно прошу, не вмешивайся, а то, того и гляди, сам схлопочешь – в его зубах дымилась добротная сигара, она покорно перекатывалась, из одного уголка рта, в другой, источая приятный медовый аромат. Он последовал дальше, изучая шикарную обстановку кабинета, словно он не бывал здесь ранее.

– На что ты так зол? – процедил жалобно Паркед, пытаясь отстранить от себя Монтескьери – ведь не моя вина, в том, что своей скрытностью, затворническими мыслями притягиваешь к себе все сплетни, и являешься эпицентром домыслов и загадок! Твоя семья запугана, они все боятся тебя! Не поверю, что это не замечают твои проклятые глаза! Можешь убить меня прямо здесь, пожалуйста, всё равно это тебе сойдёт с рук! Твоя родная и единственная дочь, я уверен, скоро назовёт отцом добряка Лансере, который любит её не меньше, чем своих дочерей, мне до глубины души жаль бедного ребёнка, обделённого отцовской лаской и вниманием! – Паркед глубоко вздохнул, вглядываясь в удручённые, задумчивые глаза графа. Но моментом спустя, они как и обычно налились желчью и злостью, не долго на его лице продержалась маска истины, Дериан гневом стёр её и завопил, что было сил:

– Выметайся, лживый подлец, свою наглость запрячь подальше! На этот раз я не стерплю твоих мерзких разговоров и обвинений! Я устал тебя прощать, на этот раз хватит!

Граф Монтескьери толкнув локтём внимательного слушателя стоящего за его спиной – начинающего капитана, взял за грудки старика Дональда, и швырнул в сторону кресла, но к счастью, того вовремя поймали ожидавшие исхода драмы опытные гости неспокойного тёмного графства.

– Твоя сила, по отношению ко мне, как к мужчине, оправдывается – прокричал возбуждённый Паркед – но такое же отношение, вот только к женщине, возмутительно, подло и гадко! Называя женщину любимой, и противоречиво колотить, обезображивая ей лицо, вот это наказуемо, слышишь меня бессердечное дьявольское создание!

Громкая толпа, как сговорившись кинулась на графа, зная его реакцию на слова такого рода, он был пьян но сила бушевавшая в нём, рвала цепкие оковы совместных действий, его гнев пугал, даря ему дополнительные очки. Объект агрессии насильно увели, отправив поскорее домой, приставив охрану, в размере несколько человек, дабы предотвратить повтор активных действий. Такого характера, был практически каждый вечер позитивно начатый, но негативно подытоженный рукоприкладством, и всегда всё начиналось с какой-нибудь безобидной шутки, обращённой к графу Монтескьери. Его было очень сложно понять, считалось, вне гласным запретом, покорять его слуху юмор, косаемый семьи и смутного прошлого, нависшего плахой над обнажённой шеей.

Апартаменты медленно пустели, звуки тишины начали подавлять умирающие фрагменты уходящего бурного мероприятия, отголоски веселья меняла потускневшая, серая, полная грусти ночная атмосфера тоски. Несмелая луна, затаилась за одной из башен, и выжидающе ждала, глядя на метания строптивого графа, который поддался её влиянию, и то и дело бросал взгляды в холодное небо, полное свободных надежд. Им играли последние слова Дональда Паркеда, они, комкая душу, заставляли задуматься, и заново пережить, те конфликты, неоднократно порождаемые каверзными вопросами и намёками дотошного офицера, который, тем самым пытался наладить душевные переживания, вывести на чистую воду, вызвать на откровения, попытки которого заканчивались подобными, полными агрессии инцидентами.

Дериану, чужда была мысль беспокойства о дочери, а если точнее, он не понимал смысла, трепетать и боготворить своё чадо, как делал это, его брат Лансере, сумасшедше влюблённый в заботы о близких. Железная логика твердила, к чему беспокойство, если ребёнок рядом, если рядом любящая мать, а он – глава семейства, противоречиво забывший, о своих прямых обязанностях. А Аделия тянулась к нему, пускай, не получая желаемого в ответ. Она трепетно любила его не взирая на грубый нрав, она не показывала этого, просто рисовала на лице апатичное безразличие. И страх не рождался в её глазах, как бы естественно это не казалось, в данных ситуациях. Он был её отцом, пускай таким, главное, что он был, а остальное не столь важно.

Время перевалило за полночь. Пытаясь спрятаться от гнетущих мыслей, граф Монтескьери устроившийся на полу, под рядами книжных полок, продолжал преданно смотреть на ночное светило, копаясь в тайниках своей памяти. Он покорно чередовал всевозможные напитки, одурманивая и без того опьянённую голову. Именно сегодня, как никогда раньше, он начал задумываться о своей семье, ему стало страшно, что в очередной раз, он жестоко оскорбил настоящего, верного человека, который силой открывает ему глаза, а он, такой подлец, сопротивляется. И чем его деятельность и строгий контроль над трудящимся классом крестьян и фабричных рабочих, может помешать тёплому семейному развитию отношений? Разве работа и строгое выполнение обязательств, можно ставить выше семейного счастья и благополучия? Получается, что да, материализовывать в жизнь задумки и планы, обращённые к росту стабильности во всех затрагиваемых им сферах деятельности, но падать в глазах родных людей, опускаясь до самой низкой отметки уважения и любви.

Дериан, не единственный, кто встречал эту ночь без сна. Обеспокоенная происшедшим Аделия, озадаченно бродила по коридорам замка, она всегда сильно переживала, за каждую подобную выходку отца, и ей было нестерпимо обидно, что исправляться он не спешит. Уже вторые сутки, никак не удавалось ей заснуть, истощённая томлениями о происходящем, она изводила себя, прекрасно понимая, что всё это, больше чем бессмысленно и напрасно. Спускаясь по парадной лестнице, она несколько раз останавливалась на длительный промежуток времени, обдумывая всё наперёд, каждый шаг, приближающий её к отцовским апартаментам. Было действительно страшно, сердце выбивало барабанную дробь, нет, становилось жутко от мысли, что слова не найдут себе применения, и предательски замрут на губах. Пройдя обширную гостиную, несколько бесполезных и просторных залов, остановилась в стенах картинной галереи, насчитывающей, десятки сотен всевозможных полотен – портретов и эскизов. Жизнь замерла в этих трагикомических лицах, навечно, навсегда, витая в воздухе тёплым дыханьем. Напитав себя положительной энергетикой, и крепкой уверенностью, проскользнула мимо лоджии, дверь которой была открыта, и ночной, прохладный ветер, неприятным свистом пел в распахнутых объятьях, каменного дьявола, искусной ручной работы. Аделия вздрогнула, увидев бесцельно бьющуюся о белоснежные, резные стены, чёрную летучую мышь, контрасты играли в воображении, фантазии дорисовывали жуткие картины, и, ускорив шаг, она поспешила дальше.

– Не меня ли пришла навестить? – раздался знакомый грубый голос, пронзая насквозь тишину и мрак полупустого помещения.

Аделия повторно вздрогнула, всматриваясь, в приближающийся к ней силуэт. Слегка покачиваясь, напротив неё остановился бледный, с лёгкой синевой под глазами, граф Монтескьери. Как он был жалок и мерзок, с какой силой, разило от него немалым выпитым, испарилось, то величие и могущество, в каждой черте его строго, выточенного, словно из камня лица, тот великий граф умер, осталось лишь обкраденное пороком существо, сломанное и безжизненное. Его длинные пепельные волосы были растрёпаны, пронзительные, светло-зелёные глаза так же, как и прежде, искрили кошачьим блеском, источая болезненное равнодушие. Он ехидно поморщил свой высокий лоб и, изобразив иронию на тонких губах, повторно спросил:

– А-а-а что будет угодно Вам, юная мисс?

Граф опёрся рукой о стену, и медленно поплёлся обратно, в свой тихий мирок, иногда разбавляемый шумом и суетой.

–Пойдём, что мы как не родные – он, приложив не малое усилие, отворил тяжёлую дверь, та с трудом поддалась, чиркнув о горлышко бутылки глядевшее из кармана. Раздался звон разбитого вдребезги стекла, затем недовольный рёв – Чертовская сила, что бы тебя… – продублировав свою усмешку, он аккуратно перешагнул осколки и разлитое вино, кивая Аделии, что бы она следовала за ним.

– Я внимательно слушаю тебя – воскликнул он, садясь в кресло – чем могу быть угоден, в столь поздний час?

Аделия потупившись, опустила глаза, её ожидания не обманули, слова растаяли на губах, а мысли предлагали, лишь глупый набор, полных смелости фраз.

– Аделия, не могу понять твоего молчания? К чему эта встреча? – осыпал вопросами, растерянное чадо граф – чего ты от меня хочешь, может, объяснишь всё-таки?

Не дождавшись ответа, он, резко встал, направившись к столу. Небрежно выбрал из шкатулки несколько сигар, одну из которых, блаженно закурил, оставшиеся бросил в карман. Устремил ищущий взгляд на груду пустых бутылок, смутился, и тихо прошептал:

– И это всё? Странно…

– Нет, не всё отец – как можно тише сказала графиня, поднимая с пола объект поисков, закатившийся под стул.

Он удивлённо вскинул брови, и поспешно подошёл к Аделии. Ловко вынул из её рук вино, и озадаченно заметался, погрузившись в очередные поиски. Наконец, увенчанный успехом, он шустро наполнил два хрустальных фужера, один из которых, протянул потерянной Аделии. Отрицательно покачав головой, она отшатнулась назад.

– Ну что же ты так, я конечно не настаиваю! Вино продукт жизни и молодости! Один фужер за здравие, последующие… а вот это уже слабость…

Аделия скромно улыбнувшись, приняла отцовский дар. Сделав несколько внушительных глотов, почувствовала лёгкую слабость, решив, что этого недостаточно, осушила дно фужера. Лёгкая волна онемения сковала ноги, ей захотелось сесть, но они слабо слушались. Заметив, происходящее с дочерью, граф поспешно обнял её и проводил к дивану.

– Теперь тебя понятна сотая доля моего состояния, сначала это желание ощутить лёгкое забвения, затем, это перерастает в привычку, всё очень сложно…

Аделия, уткнулась лицом в плечё отца, ей было уютно и тепло, как никогда, она ощущала, что её одномоментное счастье граничит с невозможным, что это сон, и она боялась проснуться. Дериан опустил голову, и с тёплой улыбкой взглянул, на прижатый к нему комочек, в котором играла его кровь. Он провёл ладонью по её волосам, и, прижавшись щекой прошептал:

– Надеюсь, тебе улыбнётся счастье, и ты встретишь достойного себе, не то, что твоя несчастная мать…

– Что-что? – поднимая голову спросила Аделия, открывая полусонные глаза – я, по-моему уснула…

– Да я спросил, Лансере, чем на этот раз себя увлёк?

– К полудню он пригласил лорда Монферана, со своими сыновьями, собирается найти удачную партию для своих дочерей – довольно сухо и монотонно сказала Аделия, прижимаясь сильней к крепкой груди отца. В ответ на этот порыв нежности, усилил свои объятья, улыбнувшись на редкость, нежной и приятной улыбкой – он желает им только хорошего и доброго, желает для них светлой и беспроблемной жизни – договорила свою мысль Аделия.

– Он наивный и бестолковый балван, живущий по нормам и правилам! Нам с ним строили жизнь по этапам, расписали, её, чуть ли не до смерти, дабы не ослушаться, будучи правильным, он и по сей день существует по эти канонам! Заведомо влюбился в человека, которого, ещё в глаза не видел! Нарисовал розовым ещё не начатую совместную жизнь, глупец! Она – заядлая эгоистка, он – тут вообще всё понятно – Дериан замолчал, залпом выпил содержимое фужера, и, потянувшись за очередной порцией, продолжил – как я его ненавижу за его бестолковую голову! Толком ничего не понимая в бумагах, по доброте душевной, чуть не отписал проходимцам часть земель и часть нашего леса!

– А что случилось с его супругой? – спросила Аделия, преданно заглядывая в пронзительные, зелёные глаза отца.

– Она умерла после родов, не перенесла их. Несчастный Лансере! Зато сейчас живёт и ненарадуеся на своих избалованных особ, ему больше ничего и не надо, в этом его счастье.

Голова юной графини ломилась от нахлынувшей массы вопросов, ей была любопытна история сплетений судеб отца и матери. Она надеялась, что он сам начнёт, и хоть что-то прояснит в кромешном рое загадок и тайн. Его суровое лицо насупилось, нервно закинутые за плечи прямые волосы, скатывались обратно, обрамляя побледневшую, каменную маску. И без того узкие, бледные губы, вытянулись в струну, они пару раз вздрогнули, и наконец извлекли несмелый, протяжный звук, а не слова.

– Никто и не догадывается, как я ненавижу себя. Все вокруг думают, что я сильный человек, что во мне только исключительно бесстрашные черты, я несоизмеримо умён, а терпение мое бесконечно. Как мне хочется вынуть свою душу и сжечь её, наказать свои руки, что слушаются пустую голову, покоряются бессердечному, не имеющему светлой души существу – он резко встал, судорожно закурил в очередной раз, продолжая пить, но уже с горла – ты думаешь, я испытываю удовольствие от этой проклятой выпивки? Я хочу покончить с ней, раз и навсегда – Граф Монтескьери в сердцах, размахнулся и прицельно направил бутыль в свой портрет, возвышавшийся на стене – пусть будет проклята эта нечисть, смерть только искупит её грехи! – он склонился на колени, и взяв руками голову, задрожал всем телом.

– Господи! – крикнула Аделия, подбегая к рыдающему графу.

– Уходи, и не смей сюда возвращаться! – гневно прикрикнул он – оставь меня одного, и чтобы никогда, не приближалась к этому кабинету и на шаг – Дериан с трудом поднялся с колен, одной рукой опёрся о стол, другой указал на дверь – иди, а то, что я тебе говорил, кромешная ложь из лжи, не допускай в себе жалостливых мыслей, они не к чему!

– Я всегда знала, хоть и видела Вас отец, крайне редко, что истинное лицо глубоко запрятано, так далеко, что память уже и не вспоминает где. Но сегодня это случилось…

–И не случится больше впредь! – закончил её мысль граф Монтескьери. Он небрежно схватил за плечё Аделию, и грозно сопя, повёл к выходу.

– Не хочу больше тебя видеть, и твою мать, и всех вас вместе взятых. Пожелай Лансере удачи, ведь она ему никогда не светила и думаю, не будет светить никогда!

– Так не должно быть, не должно – выпалила Аделия, ударяя по дубовой двери кулаками – это не правильно…

Рождался новый рассвет, как и обычно, солнце нехотя покидало своё уютное пристанище, оно радужными лучами играло в чёрных, заплаканных глазах графини. Суета сковала замок, по коридорам изредка разносился, скрипучий и неприятный голос встревоженного дворецкого, он, шустро раздав указания прислуге, направился разыскивать своего трудолюбивого подчинённого, душевного друга, старого садовника. А тот в свою очередь, расшумевшись на развеселившихся, совсем юных помощников, метался меж деревьев, делая попытки, хоть как-то поднять, поникшие цветы, не перенёсшие холодной ночи. Две молодые служанки, начавшие громкое разбирательство, как всегда не поделили лакея. Мужчину средних лет, с достаточно привлекательной внешностью, и манерами совсем не рабочего класса. Визгливые соперницы навлекли на себя гнев пришедшего на разрешении беды дворецкого. С его появлением всё встало на свои места, тишина, даже какая-то болезненно-неприятная, разлилась по каменному особняку. День начался хуже, чем ожидалось, все, как сговорившись, наполнились до краёв агрессией и злостью, не заслуженно наказывая друг друга, беспричинным гневом. Одни лишь Изабелла и Мадлен, окрылённые предстоящим знакомством, не покидали пределов зеркальных отражений, доставляя ужасные, просто адские муки, кружившими воронами над ними, камеристкам.

– Моё терпение не выносит, бурю эмоций и чувств, как я волнуюсь! – вздохнув, надувая пухлые губки, произнесла Мадлен.

– Да-да сестра, мне понятны твои душевные метания, сама всю ночь глаз сомкнуть не могла – забормотала Изабелла, улыбаясь. Она играла бровями, глядя на себя в зеркало.

– Мне кажется, они будут прекрасны.

– А я, если честно, в этом совсем не сомневаюсь! – игриво сказала Изабелла, продолжая играть мимикой.

– Доброе утро мои девочки! – засиял широкой и доброй улыбкой Лансере Монтескьери, неожиданно возникнувший в дверном проеме. Он распахнул свои руки, вовлекая в тесные объятья своих любимых дочерей. Они с детским визгом подбежали к нему, даря нежные, полные уважения поцелуи.

–Папочка, мне снился сон, а в нём я видела его…– покраснев, зацвела Мадлен.

– Так это замечательно, моя милая прелесть! – умиляясь, говорил Лансере.

– А я толком не спала, и у меня теперь ужасно болит голова! – ревностно прошептала Изабелла, косясь на сестру.

– Ну что же ты так, моё золотце! – сдвинув брови, привлекая к себе старшую дочь, проговорил Лансере – нельзя же так! Как вам мои подарки? – поинтересовался он, повторно глядя, то на одну, то на другую, прекрасно зная, какой будет реакция.

Ожидания, не заставили себя долго ждать. Единогласно начатый счастливый крик, который моментом перерос в неразборчивую, многогранную массу реплик и слов. Они, перебивая друг друга, излагали свои эмоции и благодарности, поочерёдно, прижимаясь к добряку Лансере.

– Кстати, платья эти, с Италии, я специально заказал, по последней моде они! Там ребята стараются, доверяю я их работе – Лансере подошёл к камину, внимательно изучил игру цветов подвижного огня, и умиротворённо продолжил – вы единственное, что у меня есть, вы достойны только самого лучшего, и надеюсь, это знакомство, принесёт плоды успеха и радости. Я и так слишком долго тянул, теперь пришло время, как мне жаль, что оно наступило – он перевёл понурый, тусклый, полный печали взгляд на притихших дочерей – как я не хочу отпускать вас, мои прелестные создания, но чувствую, что придётся.