Buch lesen: «Испанская дочь»

Lorena Hughes

THE SPANISH DAUGHTER

Copyright © 2022 by Lorena Hughes

Cover design © Kensington Publishing Corp.

Cover illustration © Nikki Smith / Arcangel Images

© Флейшман Н., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2023

Посвящается Дэнни, Энди и Натали,

моим Pepas de Oro

Глава 1

г. Гуаякиль, Эквадор

Апрель 1920 года

«Меня как пить дать сразу все раскусят с этой маскировкой!»

По лбу скатилась крупная капля пота. Одета я была совсем не по погоде, притом что на улице парило, точно в турецкой бане, где так любят отдыхать мужчины. Корсет, сплющивавший мою и так скромную грудь, явно шел не на пользу самочувствию. Равно как и мужнин жилет, и пиджак, и его галстук-бабочка. Кожа под накладной бородкой зудела. Мне ужасно хотелось почесать под ней лицо, но от малейшего неосторожного движения она могла просто отвалиться. И что еще хуже – очки на мне постоянно запотевали, отчего все вокруг виделось слегка размытым.

«Как я вообще-то замахнулась такое провернуть?»

Когда я дошла до конца пирса, по телу пробежала нервная дрожь.

«Успокойся. Ты справишься».

Я попыталась поглубже вдохнуть ртом, но мои сдавленные корсетом легкие, похоже, не способны были вместить достаточно воздуха. Между тем глотка тут же наполнилась рыбной вонью и тянущимся с парохода едким дымом.

«Это же чистое сумасшествие!»

Перед спуском с причала нас поджидала целая толпа. Отдельные люди держали в руках таблички. Кто-то издалека махал рукой моим попутчикам. Я даже представила, как некоторые из них насмешливо тычут в меня пальцем.

«Еще не поздно вернуться на корабль».

Резко развернувшись, я ненароком толкнула в плечо того, кто торопился следом. Из-за шарканья множества ног, гула, выкриков, перебрасывания узлов и сумок я вовремя не заметила энергично проталкивающегося за мной молодого человека. Посторонившись, я его пропустила – и парень тут же со всего маху врезался в пожилую даму, что брела передо мной. Она пронзительно вскрикнула и свалилась на деревянный настил.

– ¡Bruto!¹ – крикнула она ему вслед.

Метнувшись к женщине, я быстро опустила свой багаж и помогла ей подняться на ноги. Ее худенькие костлявые руки казались хрупкими, точно зубочистки.

– С вами все в порядке? – спросила я как можно более низким голосом.

– Кажется, да. – Дама подобрала с пирса шляпку. – Этот человек просто животное какое! Благодарю вас, caballero². Есть еще на свете порядочные мужчины.

Ирония ситуации вызвала у меня невольную улыбку, и тем не менее ее слова вселили хрупкую надежду, что моя маскировка все же работает. Я уже хотела спросить женщину, не нужно ли ей позвать врача, когда от толпы встречающих к нам, опираясь на трость, приблизилась старушка – древней, наверное, самого Мафусаила³. В жизни не видела, чтобы на лице у кого-то было столько морщин и старческих пигментных пятен.

– ¡Hija!⁴ – воскликнула она, обращаясь к той самой даме, которой я только что помогла подняться.

– ¡Mamá! – отозвалась моя пожилая попутчица, сердечно обняв мать.

Женщинам, очевидно, много чего требовалось друг другу сказать, и они двинулись вдвоем дальше, не бросив и взгляда в мою сторону.

Если бы сейчас моя мама была со мной и помогла бы мне пережить все то, что на меня свалилось! Но она покинула наш мир еще три года назад.

А теперь и Кристо́баль погиб.

У меня сразу же стеснило горло. Но сейчас-то мне никак нельзя было расклеиться. Ведь я уже сюда приехала. И теперь во что бы то ни стало должна была осуществить свой план.

Впереди, за облаком шляп и пальмовыми кронами, возвышалась Мавританская, она же Часовая, башня в желто-белую полоску. Хоть и будучи заметно у́же, она сразу напомнила мне башню Торре-дель-Оро у меня на родине, в Севилье, – как будто перед моим взором мелькнул кусочек прежней жизни, дабы уверить меня, что в итоге все непременно будет хорошо.

Так, во всяком случае, утверждал мой мозг. Хотя ноги вещали мне совсем иное. Они словно бы налились свинцом. И неудивительно! В любой момент на меня кто-нибудь мог напасть – причем это мог быть кто угодно. И у меня не было возможности узнать заранее, кто это будет и останусь ли я тогда в живых.

«Возьми-ка себя в руки, Пури. Успокойся».

Я внимательно оглядела незнакомые лица вокруг. Поверенный моего отца наверняка находился где-то среди этих людей, но я и понятия не имела, как он выглядит. Я прижала к себе одной рукой печатную машинку мужа, а другой поволокла тяжелый чемодан с двумя ручками.

К счастью, я сумела раздать на корабле все мои платья, благодаря чему вместо трех чемоданов при мне остался только один. Бредя по пристани, я уже наткнулась на несколько своих нарядов, в которые облачились другие пассажирки. Последний из них – облегающее платье-футляр из розовой тафты, которое мне когда-то сшила мама, – только что растворился впереди, точно пена, в море тонких льняных платьев с пышными юбками.

Над головой с резкими криками пронеслась стая чаек. Я прошла мимо ряда каноэ, пришвартованных вдоль пирса, миновала группку женщин, что прикрывались зонтиками от нещадно палящего солнца. Позади них стоял мужчина в темном костюме, сильно выделяющемся среди белых пиджаков и шляп, точно черное семечко в миске риса. В руках у него была табличка с моим именем, выведенным витиеватыми черными буквами:

«Мария Пурификасьон де Лафон-и-Толедо»

«Лафон» – от француза-отца, «Толедо» – от матери-испанки.

Я остановилась перед мужчиной с табличкой.

– Чем могу быть полезен, сеньор? – спросил он.

«Сеньор». Еще один знак удачи. Адвокат оказался заметно ниже меня – впрочем, я всегда была чересчур высокой для женщины. Его широкий череп сразу напомнил мне изображения доисторических людей в одной из книг Кристобаля по археологии. У незнакомца были густые брови первобытного человека, почти что сросшиеся над переносицей.

Я кашлянула, рассчитывая тем самым сделать голос погрубее.

– Я – Кристобаль де Бальбоа, муж Марии Пурификасьон. – Когда я говорила медленнее, мне удавалось держаться на самом нижнем голосовом регистре.

– Тома́с Аквилино, к вашим услугам, – учтиво кивнул он в ответ.

Я не ошиблась. Это был тот самый адвокат, что прислал мне письмо, сообщавшее о смерти моего отца. Аквилино с ожиданием вгляделся куда-то мне за спину.

– А где же ваша супруга? Мне показалось, она хотела приехать лично.

В груди у меня кольнуло резкой болью, и тесный корсет на сей раз совсем был ни при чем. Эта боль возникала всякий раз, стоило мне вспомнить, что случилось на корабле с Кристобалем. Я всмотрелась в лицо Аквилино, заметив и морщинки у него на лбу, и упрямые уголки сухих губ, и блеск в его глазах. Насколько ему можно доверять?

Я сделала глубокий шумный вдох.

– К сожалению, моя жена скоропостижно скончалась на борту «Анд».

Аквилино как будто искренне потрясло услышанное.

– ¡Dios mío santísimo!⁵ Что ж такое случилось?

Я немного поколебалась с ответом.

– Подхватила «испанку».

– И что, на корабле не ввели карантин?

– Нет. – Я поставила на землю тяжелый чемодан. – Заболели всего пара-тройка пассажиров. Так что в этом не было необходимости.

Он молча уставился на меня. Понял ли он, что я вру? Я никогда не была человеком лживым и теперь ужасно себя чувствовала оттого, что вынуждена была пойти на обман.

– Какое несчастье, – вымолвил он наконец. – У нас тут ничего об этом не слышали. Примите мои соболезнования, сеньор.

Я кивнула.

– Вы не поможете мне с чемоданом? – сказала я скорее повелительным тоном, а не прося об услуге. Мужчины не просят – мужчины отдают распоряжения.

Аквилино ухватил ручку с другого конца чемодана, и вместе мы понесли его на другую сторону улицы. Чемодан был тяжеленным, как дохлый мул, но я не могла допустить, чтобы адвокат заметил, насколько «дон Кристобаль» слаб. К тому времени, как мы дошли до автомобиля, я уже тяжело дышала, а лицо и подмышки были мокрыми от пота. Неудивительно, что мужчины все время потеют!

Наконец Аквилино опустил свой конец чемодана возле блестящего черного «Форда Model T». У себя в городе я мало знала людей, которые имели машину, а уж тем более – иностранной марки. Я даже представить не могла, чтобы в таком месте, которое Кристобаль обычно называл «землями дикарей», мог оказаться столь современный транспорт. Этот Аквилино, надо думать, неплохо зарабатывал адвокатскими услугами, или же он был из тех ушлых господ, что умеют находить дополнительные способы сколачивать себе состояние: некоторые особые одолжения там-сям или возможность приложиться к чужому наследству – как своего рода мзда, если угодно. Или, быть может, он просто сам происходил из зажиточной семьи.

Мне всего пару раз в жизни довелось кататься на автомобиле. В родной моей Севилье я повсюду ходила пешком. Однако когда я ездила в Мадрид выяснить насчет просроченного патента на изобретение моей бабушки – ее потрясающую, уникальную обжарочную машину для какао-бобов, – я ездила в таком же точно авто. Разве что у Аквилино сиденья были мягче. Или, возможно, во мне сейчас сказывалась накопившаяся усталость.

Нажав на рычажок возле руля, Аквилино решительно сообщил мне, что если у меня нет иных договоренностей, то эту ночь я проведу в его доме. А утром мы немедленно отправимся в Винсес, дабы «ознакомиться с завещанием дона Арманда». Произнося эти слова, адвокат отчего-то избегал глядеть мне в глаза.

Я тут же вспомнила его слова из письма (я столько раз их перечитывала, что запомнила наизусть): «Как одному из наследников по завещанию, Вам надлежит приехать в Эквадор и принять во владение Вашу долю отцовской собственности или же назначить полномочного представителя, способного продать или передать в дар имущество от Вашего имени».

Как одному из наследников.

Это заставило меня задуматься. Я никогда не слышала, чтобы у моего отца имелись другие дети. Впрочем, с мужчинами ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Меня нисколько не должен был удивить тот факт, что он завел здесь другую семью. В конце концов, мою мать он покинул двадцать пять лет назад, умчавшись навстречу своей мечте о собственной плантации какао в Эквадоре. Он просто неизбежно должен был найти здесь другую женщину, готовую разделить с ним ложе. И случившееся на пароходе не оставляло ни малейших сомнений в том, что кто-то был сильно не рад моему предстоящему приезду. Вопрос только – кто?

По пути Аквилино стал расспрашивать меня о подробностях кончины Марии Пурификасьон, огорченно качая головой и в искреннем разочаровании то и дело прицокивая. Говорить о собственной смерти, слышать, как раз за разом повторяют мое имя как отошедшей в мир иной, – все это представлялось мне чем-то абсурдным. От несправедливости случившегося мне хотелось отчаянно завопить, потребовать объяснений от имени Кристобаля. Но вместо этого приходилось стоически играть взятую на себя роль. Необходимо было, чтобы адвокат поверил, будто я – это мой муж.

Я с любопытством рассматривала виды за окном машины. Гуаякиль оказался совсем не тем захолустным селением, каким я это место представляла, и даже куда современнее многих городков у нас в Андалусии. Мы проехали вдоль реки (Гуаяс, как сообщил мне Аквилино), к живописному жилому району, протянувшемуся у подножия высокого холма, с колониальными домами, усеянными несметным числом цветочных горшков на балкончиках и у дверей. Адвокат сказал, что называется этот район Лас-Пеньяс, а сам холм – Санта-Ана. Извилистые, мощенные булыжником улочки сразу напомнили мне маленькие городки в окрестностях Севильи. И только сейчас – впервые с того момента, как я покинула родину, я внезапно со всей остротой осознала, что могу никогда больше туда не вернуться. Но еще более разрывала душу мысль, что Кристобаль никогда уже вместе со мной не познакомится с этими новыми краями. Я с горечью поглядела на свою ладонь, словно осиротевшую без тепла его руки.

С острым ощущением урезанности, неполноты…

Вскоре мы припарковались перед светло-голубым особняком с дверью из красного дерева и зашли внутрь. По всей видимости, Аквилино был холостяком – в гостиной у него не было и намека на женское присутствие. Ни цветов, ни фарфоровых безделушек, ни салфеток с вышивкой. Вместо этого на стенах висели старые унылые пейзажи, а всякого входящего встречала скульптура датского дога в натуральную величину.

Стоило нам ступить в гостиную, как в дальней ее стене открылась дверь и появилась девушка с пышными рыжевато-каштановыми кудрями, вытирающая руки о фартук цвета лайма. Платье на ней было настолько свободным, что совершенно скрывало фигуру.

– Ланч накрыт, patrón⁶, – сказала она задушевным голосом.

– Gracias⁷, Майра, – ответил адвокат.

Стол в обеденной комнате показался мне слишком большим для одного лишь хозяина дома. Я устремила взгляд на ожидающие нас живописные блюда. Девушка, которую адвокат назвал Майрой, приготовила нам жареного морского окуня, рис с кальмаром и жареные ломтики плантанов⁸, которые, как я потом услышала, оба именовали patacones.

На прошлой неделе на корабле я редко когда выходила к трапезе: после пережитого на «Андах» кошмара еда мне просто не лезла в горло. Но сегодня я чувствовала себя голодной как волк.

Аквилино жестом пригласил меня сесть и занял место во главе стола, а Майра принялась нам прислуживать. И хотя у меня вызывала немалое любопытство личность адвоката, я ни о чем не стала его расспрашивать. Боялась, что стоит мне заговорить, и он тут же раскроет мой секрет. Потому я старалась быть по возможности немногословной, лишь односложными репликами отзываясь на вопросы служанки и предпочитая, насколько это было уместно, в ответ кивать и качать головой. Похоже, Аквилино это вполне даже устраивало. Как и мой муж, он был неразговорчив.

А еще у меня в последнее время вошло в привычку часто покашливать, чтобы голос звучал более хрипло.

– Вы хорошо себя чувствуете, мистер Бальбоа?

«Отлично! Адвокат начинает опасаться, что муж погибшей тоже подхватил инфекцию».

– Да, благодарю вас.

Я полностью сосредоточилась на еде. Как ни странно, но решение выдавать себя за мужчину дало мне изрядную свободу, которой я не ведала прежде. Будучи женщиной и владелицей единственного в моем городке шоколадного кафе, я всегда старалась быть во всеобщих глазах неутомимой радушной хозяйкой. Главную свою задачу я видела в том, чтобы мои гости чувствовали себя легко и комфортно. Я примиряла тех, у кого в компании возникали шумные разногласия. Старалась предугадывать желания своих клиентов («Не желаете еще вина?» или «Еще пару ломтиков шоколада?») или разреживать неуютное молчание за чьим-то столиком. Но сегодня я вольна была просто наслаждаться пищей, не оглядываясь поминутно через плечо, дабы убедиться, что никто в зале не тоскует перед пустой тарелкой.

– Погодите, попробуете еще, как Майра готовит dulce de higos⁹, – похвастался в конце обеда адвокат. – Она их собирает на заднем дворе.

Вскоре Майра поставила передо мною вазочку. При виде варенья из инжира с темным густым сиропом рот у меня наполнился слюной. Отдельно на блюдечке был подан ломтик белого сыра.

– А что за сироп? – спросила я, наслаждаясь пряным соусом с ярким привкусом корицы.

– Panela¹⁰, – ответила Майра.

Если удастся найти способ соединить этот сироп с шоколадом – то мне не будет равных!

После восхитительного десерта Аквилино препроводил меня в гостиную, усадил на жесткий, обитый бархатом диван и сел напротив. Достав коробку с сигарами, он предложил сперва мне. Я заколебалась. У меня всегда вызывало любопытство это загадочное мужское пристрастие, но сама я была далеко не уверена, что смогу, как полагается, выдохнуть дым. Кристобаль, время от времени куря сигары, умел выпускать в воздух аккуратные синие кружки, что являлось для него предметом величайшей гордости.

При виде моей нерешительности Аквилино недоуменно приподнял свои мохнатые брови. Курение было признаком настоящего мужчины, и я должна была пройти эту проверку. Зажав между пальцами толстую сигару, я в точности как Аквилино округлила вокруг нее губы и прикурила.

От первого же вдоха грудь мне обожгло, точно пламенем. Я зашлась кашлем, ударяя ладонью себя в грудь, чтобы избавить свою плоть от этого ада. Аквилино посмотрел на меня так, как, должно быть, разглядывают необычного насекомого.

– Вы, верно, не курите, мистер Бальбоа?

– Только трубку, – выдохнула я. – К тому же у меня на родине табак намного чище.

Сама я даже не имела представления, что это значит. Я часто слышала, как мужчины рассуждают о качестве того или иного табака да об отсутствии в нем примесей, – но для меня вонял он одинаково отвратно.

Аквилино между тем раскурил свою сигару. Сам он втягивал и выпускал дым без малейших проблем.

– Я должен задать вам, сэр, один вопрос, – заговорил он скорбно-торжественным голосом, точно священник. – Каковы ваши планы теперь, после того как ваша супруга нас покинула навеки, que en paz descanse¹¹.

Тут мне следовало действовать крайне осторожно. Никто здесь не должен был воспринять меня как угрозу.

– Вероятно, вернусь назад в Испанию. Меня не привлекает ни эта страна, ни сам какао-бизнес. Признаться честно, это была давняя мечта моей жены, а вовсе не моя. – Не отпускающее жжение в горле придало моему голосу естественную хрипоту, чем я тут же и воспользовалась. – Должен вас спросить, сеньор Аквилино: имеются ли еще какие-то наследники, помимо моей жены?

– Всего двое. У дона Арманда в Винсесе остались две дочери: Анхе́лика и Каталина де Лафон.

Две сестры.

Эта новость прозвучала для меня как пощечина. Одно дело – что-либо подозревать, воспринимать как возможность. И совсем другое – получить подтверждение, что у тебя на самом деле есть кровные сестры. Отец предал меня и мою мать. Он вырастил здесь двух дочерей, которых любил, быть может, сильнее, чем меня, в то время как я больше двух десятков лет тщетно ждала его возвращения. Как теперь я поняла, он вовсе не планировал вернуться. Он создал себе новую жизнь без нас, отбросив нас обеих, как прочитанную газету. Какой же дурочкой я была, что так фанатично писала ему письма, что часами сидела в ожидании у окна, что рисовала его портрет! В своей детской наивности я постоянно ждала, что он вот-вот войдет в дверь, с полными руками подарков, а потом возьмет меня с собою в одно из своих новых приключений.

– Анхелика – старшая, – между тем продолжал Аквилино. – На самом деле есть еще и брат. Однако он отказался от своей доли наследства.

Еще и брат. И он отказался от состояния?

– Альберто священник. – Аквилино с искренним одобрением поглядел на свою сигару. – Он принял обет бедности.

И к тому же священнослужитель.

Мой отец никогда не был человеком религиозным – во всяком случае, по воспоминаниям матери. Как он мог произвести на свет священника? Лично я всегда испытывала сомнения в вопросах веры – хотя и никогда не высказывала их открыто. И все же насколько правда, что мой брат отказался от отцовских денег? И был ли этот обет принят добровольно или вынужденно?

– А что насчет их матери? Она тоже наследует свою часть?

– Нет, донья Глория Альварес умерла несколько лет назад. Впрочем, детально мы ознакомимся со всем этим завтра.

Оказывается, отец столько всего скрывал от нас. Осознание этого было для меня даже болезненнее, нежели его смерть. Слава богу, моя мать не дожила до того, как вскрылся весь этот обман. Другая женщина, другая семья. И он что, надеялся загладить свою вину тем, что оставит мне некую долю имущества? Какая радость мне от этого, если я никогда по-настоящему не знала его самого? Не знала, как звучит его голос, как пахнет его любимый одеколон, не могла ощутить тепло его объятий.

Внезапный одиночный стук в стекло встревожил нас обоих. Поспешив к окну, мы увидели, как на гальку перед домом упала пестрая птица.

– Ястреб-перепелятник, – произнес Аквилино.

Я хранила молчание, не в силах оторвать взгляд от умирающей птицы.

– Бедняга, – вздохнул адвокат, – должно быть, не разглядел стекла. Он и не представлял, на что себя обрекает, когда так сюда мчался.

Глава 2

Двумя неделями ранее

После целой недели пути на борту «Вальбанеры» мы наконец прибыли в Гавану. Это было мое первое впечатление об американском континенте с его колониальным стилем домов, узкими улочками и манящими песчаными пляжами. Впрочем, у нас с мужем не было времени как следует насладиться тамошними видами, поскольку почти сразу же нам предстояло перейти на борт другого судна под названием «Анды» – британского пассажирского лайнера, чуть ли не втрое превышающего размеры «Вальбанеры». Хотя Кристобаль в любом случае не отправился бы со мной осматривать окрестности: всю неделю он просидел безвылазно в каюте, стуча на своей печатной машинке.

У клерка за стойкой регистрации пассажиров была абсолютно лысая голова, сплошь усеянная родинками, отчего она походила на покрывшееся пятнышками манго.

– Как ваше имя, сэр? – осведомился он у моего мужа.

– Кристобаль де Бальбоа. А это моя жена – Мария Пурификасьон де Лафон-и-Толедо.

Пока клерк неторопливо – словно за нами не стояла очередь из десятков пассажиров – вписывал в журнал регистрации наши имена, Кристобаль нетерпеливо барабанил пальцами по стойке. Мой муж категорически не выносил чужой некомпетентности. Эта его черта всегда оставалась для меня загадкой, поскольку во всем прочем у него был очень мягкий, сдержанный нрав и склонность избегать конфликтов. Свою досаду Кристобаль обычно выражал нервными жестами во всем их разнообразии: он то притоптывал ногой, то барабанил пальцами, то чесал в затылке, то ослаблял узел галстука, то кусал ногти. Как будто его тело само стремилось изъяснить то, чего не мог показать голос.

– Пу-ри-фи-ка-сьон, – медленно произнес клерк. – Скажите, имя пишется через «с» или через «s»?

– Через «с», – отрывисто отозвался Кристобаль.

Мой муж практически не замечал многих своих привычек, равно как и того, какое действие сам он оказывает на других людей, особенно на женщин. Он никогда не обращал внимания, как глядят на него наши клиентки, как непроизвольно поправляют волосы, когда он принимает у них заказ или подает чашку с горячим шоколадом. И я прекрасно понимала, что именно их так очаровывало. Кристобалю было уже тридцать четыре года, однако он тщательно следил за своей внешностью и гигиеной. Бородка у него неизменно была коротко подстрижена, галстук расправлен. В большинстве случаев он держался предельно внимательно и любезно, а также проявлял ко всем гостям вежливую бесстрастность, отчего женщины в его присутствии чувствовали себя вполне комфортно. И я не могла отрицать, что считала огромной удачей то, что моя мать не нашла мне вместо него в мужья какого-нибудь престарелого толстяка. У нас с Кристобалем никогда не было проблем в физическом влечении.

Кристобаль со вздохом повернулся ко мне.

У нас была проблема эмоциональной близости.

Пока муж диктовал клерку по буквам мою фамилию, у меня возникло ощущение, будто за мною кто-то следит. Как можно незаметнее я повернула голову, чтобы оглядеться.

На меня пристально смотрел незнакомый мужчина, прислонившийся к толстой колонне. Как только я взглянула на него, он отвел глаза. С его лицом что-то было не так, но что именно – я не смогла толком разглядеть, боясь показаться невоспитанной.

– Вот вам план-график передвижения, – вручил клерк Кристобалю исписанный от руки листок. – Ваша каюта номер 130D.

Не дав ему даже закончить фразу, Кристобаль выхватил из руки клерка ключ.

Опиравшийся на колонну незнакомец тем временем стал прикуривать сигарету и отвлекся от меня, дав мне тем самым возможность его получше разглядеть.

Пол-лица у него хранило следы ожогов. От брови через всю щеку и до линии подбородка кожа лица была стянутой и в рубцах. Другая половина его лица между тем осталась нетронутой. Если б не ожог, его можно было бы даже назвать привлекательным мужчиной.

На мгновение наши глаза встретились. По спине у меня пробежал холодок, хотя я скорее списала бы это на тоненькую креп-жоржетовую материю, из которой была сшита моя розовая блузка. И все же я не могла отрицать, что в этом человеке таилось что-то настораживающее. Я взяла под руку Кристобаля, сделав вид, будто разглядываю морской пейзаж на стене над головой у незнакомца.

– Готова, Пури? – Кристобаль подхватил кейс с пишущей машинкой.

– Sí, mi alma¹².

Мы пошли искать свою каюту, и носильщик багажа двинулся вслед за нами с нашими чемоданами.

В течение двух суток я не видела на корабле того странного незнакомца. На третий же день я едва не наткнулась на него, выйдя из своей каюты. Он поприветствовал меня, коснувшись пальцами шляпы, и прошествовал мимо, ни разу больше не обернувшись. От мужчины исходил какой-то очень знакомый запах, но что это было, я так и не поняла. Я решила было сказать о незнакомце Кристобалю, но к тому времени, как мой муж вышел из каюты и запер дверь, человек уже скрылся за углом.

Когда мы шли на ужин, от одного из корабельных салонов до нас донеслось мелодичное звучание аккордеона и бубна. Через внутреннее окошко я различила там выступление цирка-кабаре.

– Ой, давай тоже туда пойдем! – стала упрашивать я мужа. – У них, наверное, будет фокусник!

– Пури, у меня сейчас серьезный прорыв в работе. Давай просто поужинаем и вернемся к себе в каюту.

Но я буквально повисла на его руке:

– Пожалуйста! Ну, хоть один разочек!

И я потащила Кристобаля на его упрямых негнущихся ногах в салон-гостиную.

Труппа состояла из троих мужчин в ярко-красном облачении. Один, щеголяя длинными завитыми усами и цилиндром, разъезжал на одноколесном велосипеде. От холодного воздуха, дующего из открытой двери, черный плащ на нем широко развевался. Другой артист – арлекин – ходил между зрителями на ходулях, внушая благоговейный трепет сидевшим там детям, поскольку несколько раз притворялся над ними, будто вот-вот потеряет равновесие и рухнет. У третьего была аккуратная испанская бородка, и он определенно являлся гвоздем программы. В течение последующих пятнадцати минут он глотал ножи и огненные шары, после чего представил зрителям следующую артистку, «Марину Великую» – жилистую женщину с тугой кичкой на затылке, которой предстояло ходить по канату.

Склонившись к моему уху, Кристобаль прошептал:

– Послушай, я что-то уже больше не голоден. Можешь пойти на ужин одна, а когда поешь, вернешься к нам в каюту.

– Но ведь сегодня будут танцы!

Сердито осматривая все вокруг, Кристобаль взял меня за локоть и вывел из салона.

– Я и так уже угробил на это целых двадцать минут!

– Ты двадцать минут угробил? Вот, значит, как, по-твоему, называется проводить со мною время?!

– Ты сама же предложила, чтобы во время поездки я писал роман.

– Да, но ты что, только этим и собираешься теперь заниматься, Кристобаль? Денно и нощно писать свой роман? Ты даже ничего почти не ешь, а если и питаешься, то в постоянной спешке. Я, считай, все путешествие предоставлена самой себе.

Он лишь пожал плечами.

– Что же поделать, если на меня снизошло вдохновение!

– Вот только я тебя не вдохновляю. Ты не прикасался ко мне с тех самых пор, как…

Дамочка в норковом манто с любопытством посмотрела на нас.

Кристобаль кашлянул, щеки у него густо зарумянились.

– Не думаю, что это лучшее место для подобных разговоров.

Поблизости прохаживались еще две пары. И мне неважно было, что они услышат. На самом деле может, так оно и лучше. Возможно, их присутствие как раз побудит Кристобаля остаться – по крайней мере, чтобы избежать публичной ссоры. К тому же я так устала постоянно увиливать от некоторых тем, боясь доставить ему неловкость. А еще меня возмущало то, что он никогда даже не заикался о моем последнем выкидыше – уже третьем на данный момент, – как будто бы этого не произошло, как будто бы этого неродившегося дитя вовсе не существовало.

– Я и так уже исполняю твою затею. Разве не так?

Насчет этого было не поспорить. Именно я настояла на том, чтобы мы распродали все, что имелось у нас в Испании, включая и любимую мою «шоколадницу», и чтобы Кристобаль отправился со мною в Эквадор, дабы я могла заявить свои права на наследство – во что бы это в итоге ни вылилось. Я привлекла все имевшиеся в моем арсенале аргументы: и что Европа разорена войной, и что наше заведение стремительно теряет доходы, и – последний мой убедительный довод – что это путешествие явится для него идеальной возможностью написать наконец роман, о котором он грезил чуть ли не всю жизнь.

Но вместо того чтобы на этом успокоиться, я вскинулась еще сильней:

– Да, но ты ведешь себя так, будто я сделала это лишь ради собственного блага! – Больше я была не в силах контролировать силу своего голоса. – Я это сделала для нас!

– Ну, вот чего бы тебе было не удовольствоваться тем, что у нас было? Зачем тебе потребовалось что-то еще?

– Ты серьезно?! Что, по-твоему, я должна была сделать со своим наследством? Просто его кому-то отдать? Уж прости, что я так забочусь о нашем благополучии! Прости, что хочу, чтобы мы променяли ту убогую квартирку на великолепную плантацию в одной из ведущих стран-экспортеров мира!

– Ой, вот только не начинай опять! Я и так уже наслышан об этой плантации. С тех пор как мы получили это чертово письмо, ты больше ни о чем уже и говорить не можешь! Ты совершенно как твой отец – совсем очумела от амбиций!

– Откуда тебе знать? Ты никогда не был знаком с моим отцом. Я сама-то едва его помню.

– Твоя матушка мне это поведала.

О матери мне тоже сейчас не хотелось слышать. В этой поездке я тосковала по ней еще сильнее, вспоминая ее буквально каждый день.

– Послушай, Пури, – сказал Кристобаль, и голос его зазвучал намного тише и теплее. – Я не хочу с тобою ссориться. Тем более здесь. Обещаю, что потом я буду посвободнее и смогу больше проводить с тобою времени. Но сейчас будь, пожалуйста, умницей и позволь мне вернуться к роману.

И он поцеловал меня в лоб, как будто перед ним было четырехлетнее дитя с непрошибаемым упрямством.

Я резко отшатнулась назад:

– Не трогай меня!

Я только что битый час прихорашивалась перед выходом в люди. Я уложила в красивую прическу свои длинные каштановые волосы, овеяла лицо нежной рисовой пудрой – моей французской poudre de riz, – выбрала лавандового цвета платье с блестками и с декольте, обнажавшим всю спину. И что я получила от мужа в ответ?! Отеческий поцелуй?! Если он не удостаивает меня вниманием сейчас, когда мне двадцать восемь, то что будет, когда я разменяю тридцать?

– Давай поговорим об этом позже, – пробормотал Кристобаль, поскольку многие уже стали на нас оглядываться, – когда ты успокоишься.

– Нет. Мы поговорим об этом сейчас!

Кристобаль раздраженно вздохнул.