Buch lesen: «Григорий Отрепьев»
Все герои книги являются реальными историческими личностями
© Лейла Элораби Салем, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Пролог
Стоял май. Несмотря на последний месяц весны, погода не предвещала в ближайшее время никакого потепления, словно сама природа отвернулась от людей, наслав на них заморозки за содеянные грехи.
Ветер ласково шелестел листвой, сухая трава низко склонилась к земле, по которой совсем недавно проезжала крестьянская телега, запряженная старой лошадью. Порыв ветра сорвал высоких крон несколько листьев, которые, покружившись некоторое время, мягко легли на землю. Неколько листьев опустились на пепелище, или, если более точно сказать, на то место, где до недавнего времени разводили костер. Черный пепел, перемешанный с землей, словно магнит невольно притягивал взгляд. Путнику, если он и проезжал мимо, становилось не по себе, и он старался как можно скорее покинуть это место.
Но не столько остатки костра притягивали взгляд, сколько женщина, одетая в темно-зеленый сарафан без каких-либо украшений, на голове у нее был повязан черный шерстяной платок, из-под которого выпала прядь волос. Женщина эта, стоя на коленях на земле, что-то долго искала в куче пепла, словно пыталась найти там сокровище. Занятая столь важным делом, она не замечала бродячих собак, что бегали не подалеку.
– Господи, помоги, – шептала женщина, время от времени вытирая рукавом катившиеся по щекам слезы.
Вдруг ее пальцы, немного углубившись в кучу пепла, нащупали твердый маленький предмет. Она тут же принялась разгребать пепел и доставать оттуда крохотные обломки костей. Кости эти, белые, были настолько маленькими, что невозможно разобрать, кому они принадлежали: птичкам или мышкам. Но, главное, почему женщина так настойчиво искала эти останки, почему с такой любовью, такой нежностью смахивала с них грязь, а затем складывала на белый платочек, что лежал рядом с ней.
Когда больше ничего найти не удалось, женщина взяла платочек с костями в руки, поцеловала кости и вдруг затряслась от рыданий всем телом. Она плакала тихо, прикрыв ладонью рот.
– Мой родной, мой любимый, что же они сделали с тобой? – причитала женщина, приложив останки к сердцу.
Неуверненным шагом, ступая, будто в трансе, она отошла от пепелища и, снова опустившись на колени, принялась отчаянно рыть руками ямку. Когда ямка оказалась достаточно глубокой, женщина осторожно положила в нее завернутые в платок кости, а потом засыпала их землей. Соорудив нечто наподобие могилки, она перекрестилась и тихо произнесла: «Упокой, Господи, его душу».
Порыв ветра трепетал ее мешковатое одеяние. Женщина подняла глаза к небу и, воздев вперед руки, сказала:
– Ты жди, скоро мы встретимся с тобой.
Глава 1. Детство
В саду, в том месте, где росли яблоки, недавно появились первые бледно-розовые цветочки. Листья, еще небольшие, блестели в лучах закатного солнца, пробившиеся сквозь кроны деревьев и кружочками ложились на землю. По мягкой траве весело бегал маленький мальчик. Время от времени он останавливался и всматривался на мелкие цветочки, посаженные вдоль тропинки. Ребенок, словно птенчик, весело смеялся и срывал лепестки, которые затем подбрасывал в воздух, напоенный сладковатым ароматом цветов.
Молодая женщина с засученными рукавами до локтя, с любовью и умилением посмотривала за мальчиком, любуясь его миленьким личиком. Затем, глубоко вздохнув, она перевела взгляд на предзакатное небо, потом снова взглянула на ребенка и крикнула:
– Юрочка, сыночек, иди домой.
Мальчик, заслышав голос матери, вскочил на ноги и побежал к крыльцу. Маленький, похожий на цыпленка, прыгал он с камешка на камешек, пока не добежал до ступеней, что вели в горницу. Молодая женщина в длинном широком сарафане, раскрыла руки и на лету подхватила сынишку. Посадив его на колени, она нежно принялась вытирать его маленькие ручки. На правой руке над кистью у мальчика было родимое пятнышко, и мать поцеловала это пятнышко, потом ласково пригладила рыжеватые волосенки сына и проговорила:
– Пойдем домой, мой милый. Ужин уже готов.
В просторной комнате, уставленной деревянной мебелью, чувствовался запах только что испеченного хлеба. Женщина усадила Юрочку за длинный стол и подала ему похлебку. Пока мальчик уплетал ужин за обе щеки, она с восхищением смотрела в его умное, не по годам смышленное лицо. Она восхищалась сыном и считала его красавцем, не обращая никакого внимания на такие недостатки, как две бородавки на лице и руки разной длины. Для нее он был самым лучшим, самым умным, самым красивым. Не раз получала женщина выговор от родственником, считавших, что она слишком балует своего старшего сына, позволяя ему то, за что остальные дети получают розги.
– Ох, Варвара, балуешь его, балуешь. А Юшка твой шалопаем неугомонным растет. Смотри, слезы потом не лей, – заметил как-то ее свекор.
– Чур тебя, отец! Не болтай, а то беду накаркаешь, – возразила она.
– Да мне-то что. Твой сын, тебе с ним жить. А я лишь совет дал.
Варвара не хотела слышать никого, когда речь заходила о долгожданном первенце. Будучи дворянами по крови, семья их жила чуть лучше холопов. И ведь могли бы обустроиться, да не тут-то было. Отец семейства, Отрепьев Богдан, был горьким пьяницей, тративший болшую часть денег в кабаках и других увеселительных заведений. Варвара, каждый раз глотая слезы при виде пьяного мужа, корила судьбу за то, что ей, по праву рождения не дано жить как остальным супругам аристократов. И почему именно ей, привлекательной, образованной женщине, достался никчемный супруг? Задавая изо дня в день подобные вопросы, она еще больше привязывалась к детям, ей было стыдно, что они видят отца пьяным, плачущую мать. Но что она может сделать для своих чадушек, что?
После ужина Варвара притащила из кладовки деревянную ваночку и принялась таскать воду из колодца. Юшка, наблюдая за матерью, которая аж покраснела от тяжести, понимал, что она собирается его купать. Когда ваночка наполнилась водой, женщина раскалила большой камень в печке, после чего аккуратно положила его на дно, дабы согреть воду.
Согрев воду, Варвара вытащила камень и посадила в ваночку сына, который принялся весело плескаться, время от времени окунаясь прямо с головой. Женщина вытащила большой кусок душистого мыла и намылила им тело сына. Кожа у него была белая, и даже в летнее время не темнела, а краснела.
Давай помоем ручки, белые наши ручки
Давай помоем пяточки, белые наши пяточки
Давай помоем головку, светлую нашу головку.
Мой красавец сыночек
Будешь чистым у меня
Будешь ясным у меня
Солнышко светит, лучи бросая,
И там, где они касаются,
Вырастет травка, зеленая травка,
Вырастут цветочки, яркие цветочки.
Напевая песенку, Варвара аккуратно поливала из ковшика воду на Юру, который, зажмурившись, тер кулачками глаза, в которые время от времени попадала мыльная пена.
– Вот и все. Теперь ты чистенький, мой сыночек. Иди ко мне, я оботру тебя.
Не успела она вытащить мальчика из воды, как услышала топот на крыльце, хриплый кашель и непонятное, бессвязное бормотание. Сердце у нее забилось, настроение тут же испортилось. Уставившись на дверь, она с ужасом ждала, когда в комнату войдет Богдан, пришедший с очередной попойки. И только она подумала об этом, как дверь настежь распахнулась и в проходе, заслоняя свет, показался молодой, довольно привлекательный мужчина. Протопав, даже не сняв пыльные сапоги, в комнату он мешком плюхнулся на стул и пробормотал:
– Варвара… есть вино еще?
– Какое тебе вино? Посмотри на себя, на кого ты похож! Упился так, что разит от тебя как от пивной бочки. Тьфу, выглядишь хуже самого последнего холопа!
– Моя ли в том вина, что к нам государь несправедлив?
– Ты вечно ишешь виноватых, а сам ничего делать не хочешь. Посмотри, в какой нищете мы живем. Я одна все по дому делаю, за детьми смотрю. Денег даже на одежду нет, и все потому что ты тратишь последние монеты в кабаках!
– Ну что ты заладила… Каждый день одно и тоже, – у него заплетался язык, жестикулируя руками, он пытался проговорить хоть что-то связное.
– И буду говорить. Как же мне молчать, когда сыночки без отца растут. Тебе-то не стыдно самому появляться в таком виде перед детьми? А?
– Я детей люблю, я за них жизнь отдам!
– Да-да, говорить ты горазд. Только делать ничего не хочешь.
Отвернувшись от мужа, Варвара взяла Юру на руки и, завернув его в большое, теплое полотенце, сказала: «Сейчас согреешься, мой родной».
– Чего ты Юшку у дверей держишь? Ему холодно, – проговорил Богдан.
– Молчи, сама знаю, – после этого женщина подтолкнула сына и сказала, – иди, иди в комнату.
Мужчина, глядя им вслед, прокричал: «Чего ты его толкаешь-то? Растолкалась!» Варвара последних слов уже не слышала, или ей просто не хотелось слышать. Подведя Юру к его кровати, что стояла в углу под альковом, она надела на него чистую белую рубаху и уложила спать. Мальчик, глядя на нее большими голубыми глазами, тихо сказал:
– Мама, расскажи сказку.
– Я устала, мой любимый. Давай в следующий раз?
– Но я хочу сейчас!
Вздохнув, Варвара присела на край кровати и ответила:
– Хорошо. Только обещай мне, что сразу уснешь.
– Обещаю.
Как только мать потушила свет и ушла, прикрыв дверь, Юра тут же вскочил с постели и приложил ухо к двери. В соседней комнате раздался плач младенца, младшего брата Юшки – Васи. Через какое-то время снова наступила тишина, прерванная голосом отца и плачем матери. Богдан завел свою старую песню про несправедливость, Варвара резко отвечала на его выпады, не забывая при этом укачивать младенца. В конце разговора мужчина любил бить себя в грудь и возражать, что его сыновья обязаны жить лучше, чем кто бы то ни был и ни в чем себе не отказывать. Особенно любил он поговорить о судьбе старшего, любимого сына, о судьбе которого думал каждый день.
– Варвара, послушай. Только тебе одной скажу. Да, я каюсь, что такой никемный пьяница… прости, но не могу я жить по-другому… Но, ты пойми, думаю я о детях наших…
– Да оно и видно, как ты думаешь, – в гневе бросила женщина.
– Думаю, да. Особенно о судьбе старшего нашего, первенца Юшки. Ты пойми, не желаю я, дабы он остался жить здесь, в Галиче, в этой забытой Богом дыре. Какая жизнь его ждет здесь?
– Ну, и что ты предлагаешь?
– Подрастет Юрка, отдадим его на службу нашим дальним родственникам, боярам Романовым. Послужит он там у них, а потом можно и в Москву.
– Да, прямо в царские палаты!
– А что не так? Мы хоть и бедны, но тоже не из холопов. Род наш достаточно знатен, чтобы дети наши добились большего.
– Ну, посмотрим. Что Бог велит, тому и быть.
Они даже не знали, что старший подслушивает их разговор. Кинувшись на постель, мальчик зажмурил глаза и силился уснуть, а в голове все еще слышались слова «Москва», «Кремль», «Царские палаты».
Вообще-то, детство Юрия было довольно счастливым. Росший в бедности, но в любви и заботе. И отца он сильно любил и был привязан к нему больше, чем к кому бы то ни было. Сам Богдан Отрепьев был стрелецким сотником, получивший вместе со своим старшим братом Смирным-Отрепьевым поместье в Коломне. Но в отличаи от Смирного, Богдан явно не обладал достойными дворянина качествами. Постоянные пьянки в кабаках, драки – таким был младший отпрыск, вынужденный при этом арендовывать землю у Никиты Романовича Захарьина.
Иногда, будучи трезвым, молодой сотник часто, иногда весь день проводил с Юрой, обучая ему всему, что знал сам. Рассказывал ему о войске царя, как живут люди в Москве, много говорил о Кремле, о том, как он обустроен, какая роскошь царит в нем. Юшка, широко раскрыв глаза, ловил каждое слово отца, и больше, чем что-либо его заботил вопрос о царе и его приближенных, какие те носят одежды, то едят, как живут. Богдан, посадив сына на колени, принимался рассказывать все вновь и вновь, не понимая, почему именно эти вопросы так волнуют его первенца.
В летнее время года, в самую жару, мужчина с утра отправлялся с сыном к реке. Там он учил мальчика плавать, говоря при этом: «Учись плавать, учись. Стыдно мужчине не уметь плавать». Юра искренне старался порадовать отца своими успехами, и вскоре он начал держаться на воде, со всех сил болтая руками и ногами.
– Держи подбородок в воде, не поднимай высоко голову. Дыши ровно, спокойно, не плескайся так сильно, работай руками и ногами спокойно… Вот так, молодец, – поучал его Богдан, плывя рядом.
Ближе к вечеру они возвращались домой голодные и уставшие. После ужина Юшка сразу ложился спать, даже не просил мать рассказать сказку на ночь.
Не только купание в реке было счастливым временем, но и поход на базар, где торговали всем, чем только можно: здесь были и одежда, и сбруя и уздечки для лошадей, и игрушки, и сладости, и украшения, и красивая утварь. Проходя мимо торговых рядов, мальчик хватал отца за руку и говорил:
– Отец, смотри, какие свестульки! Купи.
– Ты действительно будешь в них играть? – лукаво спрашивал Богдан.
– Буду, буду. Только ты мне купи.
Не мог мужина отказать любимому сыну, не мог. Все, то ни попросит Юшка, то и покупал, даже если у него оставались последние деньги.
Так прошло два года. Юрий подрос, стал более серъезным, спокойным. Его умное, красивое лицо чаще становилось грустным и задумчивым, словно мальчик предчувствовал беду. И беда пришла.
Однажды поздно вечером, убрав со стола Варвара положила детей спать и только хотела было идти запирать на засов ворота, как вдруг услышала громкий топот, потом в дом ворвался Смирной-Отрепьев. Пререведя дыхание, он вытер тыльной стороной ладони слезы и произнес:
– Горе посетило наш дом, Варя.
– Что случилось?
– Богдан… мертв, – последнее слово далось ему с трудом, – зарезан в пьяной драке каким-то литвином в одном из московских кабаков.
– Господи, сохрани, – перекрестилась женщина и бессильно упала на стул.
Смирной присел с ней рядом и, положа руку ей на плечо, тихо произнес:
– Крепись, Богдана больше не вернуть, а тебе еще малых поднимать на ноги нужно.
Варваре стало еще грустнее от этих слов. И хоть супруг был пьяницей и разгельдяем, но все же хоть какая-то поддержка была, а теперь и ее нет.
Юшка, слыша весь разговор за дверью, не мог сдержать слез. Он тихо плакал, пока дядя оставался подле матери, а когда тот ушел, сразу вышел из укрытия и, подойдя к женщина, крепко прижался к ее коленям. Варвара прижала сына к себе и принялась целовать его светлые волосенки, время от времени приглаживая их рукой.
– Не плачь, мой сладенький. Сыночек мой любимый. Солнышко мое ненаглядное. Не плачь.
После похорон Юшка был сам не свой. Ходил из угла в угол, всматриваясь все время на входную дверь, будто бы ожидая появления Богдана. Мальчик тяжело переживал утрату отца, которое любил больше, чем кого бы то ни было. Одно воспоминание за другим вставало в его памяти: вот отец берет его на руки, вот играет с ним, вот идут они вместе по дороге к реке, где мужчина научит сына плавать. Вспоминая это, Юра садился в углу и тихо плакал, дрожа всем телом, понимая, что больше никогда вернет то счастливое время.
Несколько лет спустя…
Подрастая, Юра постепенно утратил воспоминания об отце, которое затерялось где-то во времени, в далеком детстве. Его воспитанием занялась мать, научив его всему, то знала сама. Благодаря ей, мальчик познал грамоту, начал читать Священное Писание. Но то была маленькая крупица, которая не удовлетворяла любопытство смышленного мальчика, который оказался гораздо умнее и способнее своего младшего брата.
Помимо этого, в Юре начали проявляться задатки командира, когда он вместе с остальными мальчишками устраивали всевозможные игры. Юшка, по росту самый маленький из всех, оказался самым влиятельным: его слушались и делали то, что он велел.
Когда Юре наступило одиннадцать лет, по всей стране прокатилась волна горя. В Угличе умер младший десятилетний сын Ивана Грозного и его седьмой жены Марии Нагой. Борис Годунов и его окружение свидетельствовали, будто мальчик зарезал сам себя во время очередного приступа эпилепсии, которой страдал с самого рождения. Но те, кто жил в Угличе, категорически были против такой версии, будто бы царевич умер в результате падучки. Но, самое главное, почему-то многие свидетели, будучи неподалеку от того места в тот злополучный день, бесследно исчезли. Что бы это могло означать? И зачем перед трагедией сын дьяка Михаила Битяговского, Даниил вместе со своим товарищем Никитой Качаловым ездили в Москву (некоторые утверждали, что они ездили отпустить грехи у духовника Бориса Годунова). А после смерти Димитрия царь Фёдор поручил расследовать Борису Годунову, который так его провел, что не осталось никого в живых из тех, кто мог что-то знать или видеть.
Народ оплакал смерть малолетнего царевича, которого похоронили в Спасо-Преображенском соборе, после чего начал думать: то же будет дальше, кто следующим сядет на престол, если нынешний царь Фёдор не имел потомства?
Но никто не знал, какие события нагрянут на русские земли.
Глава 2. Скитания
Минуло три года. Юре исполнилось четырнадцать лет – еще не мужчина, но уже не мальчик. Из маленького белукурого ребенка он превратился в темно-рыжего юношу с синими глазами, белой кожей. Юрия нельзя было назвать красавцем, которым восхищались жители Древней Греции и Рима. Некоторые считали его даже некрасивым, безобразным, видя недостаки во внешности: как-то две бородавки на лице и одна рука короче другой. Но если не акцентировать на них внимания (у всех нас есть минусы), то было видно, что Юрий достаточно симпатичный, миловидный молодой человек, правда, роста небольшого, ну это уже мелочи.
Но не только необычная внешность отличала его от других, сколько его умные не по годам глаза, в которых таились неведанные думы, словно море поражала глубина его глаз, и в них хотелось глядеть снова и снова. Варвара души не чаяла в своем первенце, больше, чем младшего, любила она своего Юшку, всячески баловала, из-за чего у нее часто вспыхивали ссоры со Смирным-Отрепьевым, который после смерти брата взял на себя опекунство над племянниками.
В один из погожих дней, когда сентябрьское солнце все еще согревало землю, но не так как летом, по торговым улицам, где раскинулись палатки продавцов-зазывал, шли, пробираясь сквозь толпу, три человека: мужчина, женщина и невысокий молоденький паренек с еще детскими чертами лица. Шли они мимо прилавков, заваленых новой одеждой. Юноша постоянно вертел головой, показывая то в одну сторону, то в другую. Мужчина резким окриком пытался угомонить его, дабы тот вел себя смирно.
– Дядюшка, глядь, какие кафтаны продают! – радостно воскликнул малец и тот час подбежал к лавке, где пожилой упитанный продавец развешивал дивной красоты жилеты, кафтаны, шаровары. Одежда играла на солнце, переливаясь, яркими красками, и по всему было видно, что не в будний день носить такую красоту.
– Юшка, ты чего? – спросила подошедшая вместе со Смирным его мать Варвара.
– Матушка, ты только взгляни, какая красота! Я давно мечтал о таком наряде. Прошу, купите мне вот этот кафтан.
Дядя, строго взглянув на племянника сверху вниз, ответил:
– А ну-ка, покажи, дай взглянуть, что ты за наряд скомороха выбрал.
Юрий только хотел было указать на понравившийся ему кафтан, как к нему подошла Варвара и спросила:
– Сыночка, а может, вот эту рубашку тебе купить? Смотри, ткань плотная, добротная. И вот этот жилет, ты только глядь.
– Не хочу я это, – капризно сказал парень, обиженно выпятив нижнюю губу, – сама носи этот ужас.
– Но почему ужас-то?
– Мне цвет не нравится, тусклый какой-то. А я хочу вот этот, яркий.
– Ну-ну, – вставил слово Смирной-Отрепьев, – мы тебя учиться в Москву отправляем, а не на базарное представление. Что купим, то и будешь носить.
Продавец, усмехаясь, поглаживал усы, с нетерпением дожидаясь развязки.
– Я хочу вот этот кафтан.
– Сынок… – хотела только возразить Варвара, но Юрий перебил ее:
– Или вы мне покупаете, что я хочу, или вообще тогда уходим и я никуда не поеду, – с этими словами юноша кинул вещи на прилавок и, не глядя ни на кого, зашагал прочь.
Дядя крикнул ему вслед:
– А ну иди сюда, сосунок! Ты что тут устроил!
Женщина вдруг спохватилась и проговорила:
– Смирной, подожди, не горячись. Давай все обсудим…
Юрий бежал по улице, неуклюже задевая локтями прохожих. Наконец, он выбрался из толпы и ринулся по знакомой улице, где вырос и где провел все детство. Он бежал, ветер дул в лицо, осушая катившиеся по щекам слезы. Слезы эти были от обиды: ведь дядя и мать обещали, что купят лишь то, что он сам выберет, а вместо этого накричали на него. Он бежал все быстрее и быстрее, а обида все росла и росла. Нет, не будет он носить то, что они выберят, и ни в какую Москву не поедит, не будет плясать под их дудку.
Неподалеку, прислонившись к шаткому забору, сидели гурьба парнишек, давних приятелей Юрия, с которыми он творил такое, что все соседи рвали на себе волосы. Теперь же былая дружба осталась позади, уступив место презрениям и насмешкам. И те, кто раньше были друзьями, теперь часто обижали его, выкрикивая обидные слова и усмешки.
– Смотри, вон бежит разнорукий бородавчик! – закричали ребята и громко засмеялись.
Юрий, не обращая на них никакого внимания, пробежал мимо и скрылся за воротами собственного дома. До его слуха донеслись голоса: «Куда убежал, рыжий? Смотри, бородавки не растеряй!» Раньше, если бы это произошло день назад, Юра бы подрался за свою честь, но теперь ему было все равно: кто и что скажет ему, ибо не хотелось ему покидать родительского дома, не хотелось оставлять родных, тех, кого он всегда любил.
Пробежав в глубь сада, юноша остановился и бессильно опустился на мягкую траву. Сердце гулко билось в груди, словно желая разорвать грудную клетку и вырваться прочь. Юра прижал длинные, тонкие, белые кисти рук к тому месту, где отзывались удары и закрыл глаза. Ему хотелось успокоиться, прийти в себя; он чувствовал себя глубоко несчастным, ему хотелось еще сильнее заплакать, но слез не было, не было даже сил подняться с земли. Подняв глаза к небу, он долго всматривался на плывущие облака и тихо проговорил: «Отец, ты бы понял меня. Почему тебя больше нет со мной?» И словно в ответ деревья ласково зашелестели листвой, будто бы подавая знак согласия.
Вечером после ужина Юрий молча, ни с кем не разговаривая, отправился спать. Ему не хотелось видеть никого: ни мать, ни брата, которые изумленно уставились на него, когда он вошел в дом: грязный, заплаканный. Самые родные люди не понимали, что творится в его душе, а рассказать, поведать свою печаль Юрий не хотел, уж больно устал он за последнее время.
Присев на кровати, юноша вдруг заметил лежащий на ней кулек. Он внимательно разглядывал его, но потом любопытство взяло вверх и, развернув мешок, он увидел тот самый кафтан, что выбрал сегодня на базаре.
– Мама, мамочка, спасибо тебе, – тихо промолвил Юра и тихо заплакал от счастья, от благодарности к матери и из-за того, что днем плохо подумал о ней, о той, которая сделала для него больше, чем способен был человек.
Он бесшумно прошел в горницу, где в этот момент, склонившись над деревянной бочкой, стояла Варвара и мыла посуду. Юноша присел на корточки подле матери, взял в руки одну из тарелок и тихо попросил:
– Матушка, позволь я помогу тебе.
– Родной ты мой, солнышко мое ненаглядное, – ласково проговорила женщина и нежно погладила сына по щеке.
– Прости за сегодняшний день. Я, правда, повел себя глупо.
– Экий ты. Все хорошо. Я даже рада, что смогла уговорить Смирного купить тебе красивый кафтан.
Юрий помолчал. Казалось, он не слышал слов матери, все время пребывая в своих тайных думах, о которых не рассказывал никому, словно боясь навлечь на себя беду. Закончив мыть посуду, он вытер руки о полотенце и спросил:
– Матушка, мне обязательно ехать в Москву?
– Для твоего же блага, родимый. Умен ты не по летам, способности к учебе у тебя есть, вот и захотелось мне помочь: а вдруг случится, что из тебя выйдет большой человек. Уж кто-кто, а грамотные люди в наше время ой как нужны.
– Ты сама так решила или это дядя посоветовал?
– Я… мы вместе обдумали и пришли к выводу, что негоже тебе век в маленьком городке поживать. А Москва-то столица, там столько возможностей.
– Вы хотя бы меня спросили, чего я желаю. А то все решили за меня наперед.
Варвара уставилась на сына, сдвинув брови к переносице. Впервые в жизни она злилась на него.
– Не хочешь – не ехай. Да только в будущем не пеняй на других, что жизнь не удалась.
– Прости меня, – Юрий подошел к матери и поцеловал тыльную сторону ладони в знак покорности и смирения. – Я поеду в Москву, авось, и уезжать потом не захочется.
На следующий день рано утром Варвара приготовила седельные сумы с запасом еды да одежду. Юрий, еще более бледный от волнения, ходил из угла в угол, даже к еде не притронулся. Знал он, что в обед придет за ним родственник по отцовой линии, который и приведет его в Москву грамоте учиться. Не хочется юноше покидать отчий дом, ой как не хочется. А что делать? Надо как-то о хлебе насущном думать, а потом, как знать, может, в царские палаты наймут в качестве секретаря или еще кого-нибудь, царь, поговаривают, привечает грамотный люд. А там, если дело в гору пойдет, обустроится в столице, домом обзаведется, а потом мать с братом к себе везьмет; пусть матушка хотя бы на старости лет в довольстве поживет. Так рассуждал четырнадцатилетний Юрий Отрепьев, сын Богдана Отрепьева, будущий царь всея Руси.
Когда солнце направило косые лучи в сторону окон, что располагались с южной стороны, у ворот послышались шаги, потом кто-то забарабанил по ставням. Варвара, вытирая руки о передник, ринулась открывать калитку.
– Здраве буде, Варвара, – проговорил высокий, сухопарый старик.
– Ой, Петр Захарович, проходи, мы тебя с самого утра поджидаем, – с поклоном поприветствовала его женщина.
Юрий в это время стоял на крыльце и внимательно наблюдал за гостем, который уже протопал к крыльцу и снял пыльную обувь. Старик долго, пристально вглядывался в лицо юноши; по сему было видно, что его заинтересовало нечто такое, о чем иные не догадывались. Петр Захарович прочитал в лице дальнего родственника будущее величие, но вслух дум своих не сказал. Вместо этого он подошел к Юрию и спросил:
– Помнишь меня аль нет?
Юноша покачал головой, боясь промолвить хоть одно словечко.
– Это правильно, что не помнишь. Ты еще мал бы совсем, когда меня последний раз видел. Кажись, тебе года два-три было, не больше. А сейчас тебе сколько?
– Четырнадцать, старче, – тихо ответил Юрий, дрожа всем телом.
Петр Захарович, оглядев его, сказал:
– Что это ты ростом мал.
– Так, – смущенно ответил тот и густо покраснел, его щеки запылали, будто бы ему дали пощечину.
– Чего смутился-то? Правду не любишь? Но ты не волнуйся, как говорят, мал золотник, да дорог. Поговаривают, будто ты смышлен в учебе, вот это самое главное, большим человеком станешь, если будешь прилежно учиться.
Варвара подбежала к ним и пригласила гостя в дом. Там его уже ждал горячий обед. Ели вчетвером: Юрий, его младший брат Василий, их мать и Петр Захарович. После обеда женщина приготовила дорожную одежду, в которой нарядится сын. Юрий молча, без слов, собрался в путь. Руки его, обувая мягкие сапоги с загнутыми носами, дрожали. Комок рыданий застрял в горле, хотя он до конца силился сдержать слезы. У ворот юноша крепко обнялся с матерью, которая, вытирая катившиеся по щекам слезы, наставляла его:
– Слушайся учителей своих, будь прилежен. Во время пути слушайся Петра, не перечь ему.
– Я все сделаю, как ты сказала, матушка, – промолвил Юрий, весь бледный, испуганный. Он поцеловал мать три раза в щеку и встал рядом с Петром Захаровичем, который казался еще выше и худее по сравнению с коренастым, широкоплечим подростком.
За поворот Юрий еще раз обернулся в сторону дома, у ворот все еще стояла Варвара, махая рукой ему вслед. Юноша помахал на прощание и скрылся за углом. Жизнь круто изменилась…
В Москве Петр Захарович поселил Юрия в доме зятя Варвары, дьяка Ефимьева. Сам дьяк, взявший на себя роль учителя, был поражен способностям молодого родственника, который смог за месяц выучить то, на что иные тратили годы. Юрий познал грамоту, научившись каллиграфии. У него был необыкновенной красоты подчерк. О его способностях узнали на патриаршем дворе, пригласив юного гения работать переписчиком книг. Однако дальновидный, хитрый, не по летам умный Юрий решил отказаться и от жизни в доме дьяка, и от переписывания книг. Такая жизнь, скучная, однообразная, не удовлетворяла его. Юноша мечтал об ином: ему хотелось скакать на резвом коне в диком поле, держа в руках саблю, ему хотелось слышать лязг мечей, ржания коней, иступленные вопли раненных и умирающих. В душе он был воином как и его отец.
Расспрощавшись со своими родственниками, которые все же надеялись, что Юрий останется, он ушел из Москвы. Куда держать путь? Нет, домой возвращаться нельзя, иначе мать ой как расстроится. Тем более, он дал ей слово быть прилежным учеником и добиться в жизни большего, нежели Богдан.
Ноги сами привели его в усадьбу Романовых. Усадьбы эта, окруженная со всех сторон высоким забором, больше походила на крепость. Хозяин ее, Михаил Романов, в последнее время ходил грустный и задумчивый, будто какая беда свалилась на него. Прохаживаясь из комнаты в комнату, он в душе проклинал выскочку Годунова и его преспешников, которые после смерти царя Фёдора прибрали к рукам всю власть. Романовы оказались в опале, потому как считали, что имели право на царский трон наравне с Борисом. Сам Годунов косо посмотривал в сторону Романова, вот почему боярин удвоил охрану своего поместья, боясь предательского удара.
«Будь проклято, семя татарское!» – думал Михаил Романов, всматриваясь вдаль. В этот самый момент к нему с поклоном вошел слуга и сообщил, что в усадьбу пришел неизвестный молодой человек, почти мальчик, в пыльной дорожной одежде. Боярин, поглаживая густую темную бороду, спросил:
– Как выглядит сий скиталец?
– Еще юнец, не больше шестнадцати лет, ростом мал, в груди широкий, лицо круглое и белое, глаза голубые, волосы темно-рыжие, у носа и на лбу бородавки…
– Погодь, погодь… Ты говоришь, у него на лице бородавки?
– Да, и еще, одна рука короче другой.
– А, мне понятно, кто это. Это же Юрий Богданович, сын нашего соседа Отрепьева. Веди его сюда.
Холоп раскланялся и удалился. Через несколько минут послышались шаги, затем дверь отворилась и в комнату вошел невысокий молодой парень, чуть смущенно покраснев. Михаил Романов встал с кресла и подошел к гостю. Тот низко склонился в знак глубокого уважения, боясь взглянуть хозяину усадьбы в глаза. Боярин долгое время разглядывал Отрепьева, приметив, что тот достаточно симпатичный, хотя бородавки и руки разной длины поначалу портили впечатление об этом человеке. Юрий вытащил из-за пазухи дорожного плаща завернутый в платок лист бумаги и молча протянул Романову. Тот почтительно взял письмо и, прочитав, гивнул головой и пригласил Отрепьева присесть подле него.