3368 «Горести видно общий удел наш, милый и нежный друг Жюли, которую я, кажется, тем более люблю, чем более она несчастна», писала княжна Марья. «Ваша потеря после несчастий, которые нанесла вам война, так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенною милостью бога, который хочет испытать, любя вас, вас и вашу превосходную мать».
Письмо княжны Марьи было письмо соболезнования по случаю смерти от горячки третьего брата Julie, тогда как два были убиты, один в кампании 1805-го, а другой 1807 года. Так что из четырех сыновей Настасьи Дмитриевны теперь оставался только один.
[Далее со слов: Ах, мой друг, религия, только одна религия… кончая:… не упадет без его воли. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 3, гл. XXV.]
«А воля его руководится только одною беспредельною любовью к нам и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага.3369
[Далее со слов: Вы спрашиваете, приедем мы в Москву и скоро ли? кончая: Во всяком случае это решится очень скоро. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 3, гл. XXV.]
Семейная жизнь3370 идет по старому, за исключением присутствия Андрея. Он, как я уже писала вам,3371 очень изменился последнее время.
После его горя он теперь только в нынешнем году совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: кротким, добрым и нежным. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена; но, вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее, чем прежде, нервнее. И я очень боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку в Петербург. Я надеюсь, что это поправит его.
Он поехал в Петербург, где ему нужно окончить дела с тестем, и еще потому, что он обещал Ростовым быть на сватьбе их старшей дочери. Она выходит за какого то Берга. Но я надеюсь, что эта поездка так или иначе оживит его. Я знаю, что князь Разумовский писал Андрею, приглашая его занять какое то важное место по статской службе. Андрей сказал «нет», но я надеюсь, что он раздумает. Ему нужна деятельность. Отец мой очень одобрил поездку Андрея. Он желает, чтобы André служил. Как он ни бранит и ни презирает нынешнее правительство, хотя он и не высказывал этого, пятилетнее бездействие Андрея и то, что многие товарищи перегнали его по службе, очень мучило моего отца. Хотя и при презираемом правительстве, но он желает, чтобы Андрей занимал важное место и был на виду у государя, а не оставался бы век отставным полковником.
Андрей же тоже в последнее время, я видела, не то, чтобы тяготился бездействием, празден он никогда не бывал и не может быть с его огромными способностями3372 и с его сердцем, нельзя перечесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная от своих мужиков и до дворян et cetera, а он не то, чтобы тяготился бездействием, а он чувствует себя настолько готовым на всякое госуд[арственное], важное дело и в военной и в гражданской сфере, что ему жалко видеть, как пропадают его способности и что места, принадлежащие ему по праву, занимаются другими, ничтожными людьми. Я знаю, что он огорчен этим.3373 Итак он уехал, хотя худой, больной и несколько кашляющий, но оживленный и нежный.
Он, не скрывая так, как прежде, считая стыдным показывать печаль, поплакал, прощаясь со мной, с отцом и маленьким Коко.
Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из деревни в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, слухи о мнимой женитьбе Андрея на маленькой Ростовой. Правда, что Андрей в последнее время видел общество только у них, у Ростовых, правда, что Ростовы, проезжая из деревни в Петербург3374 со всем семейством, заезжали к нам, пробыли у нас целый день, правда, что Натали Ростова есть одна из самых обворожительных девушек, которых я когда-либо видывала, правда, что Андрей очень ласков к ней, но ласковостью старого дяди к племяннице, правда, что он очень любит ее прелестный голосок, который даже и отца моего развеселил, но не думаю, чтобы Андрей когда-нибудь думал жениться на ней, и не думаю, чтобы это могло случиться.3375 И вот почему:
Во-первых, я знаю, что несмотря на то, что Андрей редко говорит о покойной жене, печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда-нибудь дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому Коко. Во-вторых потому, что эта Наташа совсем не из того разряда женщин, которые могут нравиться Андрею. Она привлекательна, обворожительна, но в ней нет того, что называется fond.3376 После того, как она обворожит вас и вы, без всякой причины улыбаясь, глядите на нее, вы невольно себя спрашиваете: «что ж в ней хорошего, за что я пленилась ею?» и не находите ответа. Она меня обворожила и всех нас так, что я только на второй день могла собраться с мыслями, чтобы обдумать ее характер. У нее два огромные недостатка: тщеславие, страсть к похвалам и кокетство, не имеющее границ и цели. Я не видала ничего подобного. Она кокетничала со всеми: с Андреем, со мной, с своим братом и, главное, с моим отцом. Она видно слышала о его характере и решила победить его, и победила. Через два часа времени она дошла до того, что позволяла себе с ним такие вольности, которые никто, я думаю, в жизни не позволял себе.3377
Не думаю, чтобы Андрей выбрал ее своею женою, и, откровенно скажу, я не желаю этого.3378 Что касается до Nicolas, то скажу вам откровенно, что он мне очень понравился и, признаюсь, глядя на него, я мечтала о счастье вашем с ним. Как бы я желала видеть такого милого человека мужем моего лучшего друга!
Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг, да сохранит вас бог под своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга Бурьен целует вас.
на еще высшее и блаженнейшее спокойствие, которое ожидает ее на конце <всего земного пути там, где нет печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство. «И не дойти мне», думает княжна, с страхом сознавая в своей душе то страх перед отцом, то неприязнь к г. Бурьен, то грешное воспоминание и сожаление о невозможности связать свою судьбу с Анатолем или с Nicolas, чувствует, что далека для нее и невозможна для нее та ясность взгляда и чистота любви, которые живут в душе этой только что ушедшей от нее странницы.
Но потом она надеется смириться, достигнуть этой высоты и пойти с котомкой по святым местам, молясь за всех и уничтожая себя.
Пускай так думает милая, бедная княжна, пускай она не видит и никогда не знает того, как Пелагеюшка, выпив стаканчик водки, на выходе из Лысых Гор пронзительным голосом кричит грубые слова Мавре, вырывая у нее из рук будто бы подаренные и украденные теплые башмаки княжны. Пускай она не знает этого, а видит в них только тот идеал совершенства, который светится в ней самой и который она переносит на других только для того, чтобы сильнее заставить себя подражать ему.
Письмо Пьера к князю Андрею.
Петербург, 1809 года, октября 11 дня.3379
Вы мне пишете, милый друг, что франмасонство есть одна комедия и что тогда, когда оно захотело быть чем-нибудь, то оно перешло в общество иллюминатов и было запрещено и уничтожено. Это не так. Во первых мы, масоны, те же иллюминаты, но без всякой цели вредить какому бы то ни было правительству. Мы не имеем дела с правительствами, так как мы не знаем и не хотим знать ни государств, [н]и народностей.3380>
Князь Андрей безвыездно два года прожил в деревне.
Все те предприятия по именьям, которые затеял было у себя Pierre и бросил, не в силах будучи преодолеть все неожиданные им препятствия, встреченные во всех и в особенности в тех, для кого он думал сделать добро, и препятствия, встреченные в увлечениях, переносивших его беспрестанно от одного дела к другому, все эти предприятия, без заметного труда, были исполнены князем Андреем. Он имел в высшей степени ту, недостававшую Pierr'y, практическую цепкость, которая без размахов и усилий, при весьма малом движении с его стороны, заставляла покорно и правильно двигаться прикасающиеся ему колеса. Одно имение его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы, это был первый пример в России, в других барщина заменена оброком. В Богучарове была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьян и дворовых грамоте. Князь Андрей одну половину своего времени проводил в Лысых Горах, где он особенно горячо всегда был удерживаем сестрою (только один князь Андрей имел силу смягчать, с годами всё делающийся жестчим, характер старого князя), с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в Богучаровской обители, как называл отец его деревню. В обители князь Андрей вел действительно монашескую жизнь. Он думал, учился и работал над самим собою. Несмотря на высказанное им Pierr'y равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг и, к удивлению своему, замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося в мире, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне. Кроме общих занятий, чтения с выписками и заметками (всегдашняя его привычка), несмотря на выраженное им равнодушие к военным делам, он, соображая условия прошедших кампаний, невольно был вовлечен в составление записки, принявшей под конец размер трактата, и проекта о недостатках наших военных уставов и постановлений. Перечитывая Montesquieu для руководства в этой работе, он увлекся даже критикою и государственных законов, тем более, что по письмам он знал всё, что делалось в это время в Петербурге. В мае 1809 года, возвратившись из поездки в рязанские имения в Лысые Горы, [он] объявил отцу и сестре, что осенью он намерен ехать в Петербург и провести там зиму.
«Может быть», отвечал он на вопрос отца – будет ли он там служить. В откровенном разговоре с отцом он объяснил ему, что у него есть проект нового устройства армии, который он желает представить государю, что бездействие его в деревне начинает тяготить его, что теперешнее время так интересно, что надо вблизи посмотреть на всё это и что надо освежиться. Старик подсмеялся над намерением Андрюши написать новые законы для армии, но одобрил его намерение ехать и быть чем-нибудь побольше отставного полковника.
Все его практические и умственные работы были только наполнение пустого от жизни времени, а вопрос о дубе и связанных с ним мыслей – была жизнь.
«Да, крепился», улыбаясь думал князь Андрей про дуб, «долго крепился, не выдержал, как пригрело, пригрело тепло любви, не выдержал, размяк и послужил, чему смеялся, и сам дрожит и млеет в темной, сочной зелени. Да, да», говорил он, улыбаясь и слыша голос женщины, молодой, красивой, энергической, и видя всю ее перед своими глазами. Он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое красивое, сухое и задумчиво-умное лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая, с à la grecque3381 взбитыми буклями, нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она смотрела весело, а всё-таки она говорила: «что я вам сделала? Я всех так любила». И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая мысли о дубе в связи с женщиной, с славой, с Pierr'oм,3382 с добродетелью, и в эти то минуты, ежели кто входил к нему, он бывал особенно сухо строго решителен и, в особенности, неприятно логичен.
– Mon cher, – бывало скажет, входя в такую минуту, княжна Марья, – Коко нельзя нынче гулять, очень холодно. Князь Андрей сухо в эти минуты смотрел на сестру и говорил:
– Ежели бы было тепло, то он бы пошел в одной блузе, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не следует, чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил с особенною логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, внутреннюю работу о дубе. Княжна Марья думала в этих случаях, что князь Андрей занят умственной работой и что как сушит мущин эта умственная работа.
<Зимой 1809-го года Ростов, у которого после своего посещения в 1807-м году князь Андрей изредка бывал, уехал в Петербург. Дела старого графа так расстроились, что он поехал искать места на службе. Весной того же года князь Андрей стал кашлять. Княжна Марья уговорила его показаться доктору, и доктор значительно покачал головой и посоветовал молодому князю быть осто>рожнее и не запускать этой болезни. Князь Андрей посмеялся сестре о ее заботливости и о медицине и уехал в Богучарово. Неделю он пробыл один и продолжал кашлять. Через неделю он поехал к отцу с твердым убеждением, что ему остается недолго жить и тут, проезжая мимо распустившегося дуба, он окончательно и несомненно решил тот тайный вопрос, который давно занимал его. «Да, он и был прав. И счастье, и любовь, и надежда – всё это есть, всё это должно быть и мне надо употребить на это остаток моей жизни». Может быть оттого так ясно решил этот вопрос князь Андрей, что он был уверен в близости своей смерти, как это часто бывает с людьми около тридцати лет. Князь Андрей чувствовал, что кончается его юность, и подумал, что кончается его жизнь. Он твердо верил в близость смерти. Само собой разумеется, что князь Андрей никому не сказал о своем предчувствии смерти, служившем продолжением его тайных мыслей, но он стал еще озабоченно деятельнее, добрее, нежнее со всеми и вскоре уехал в Петербург.
Старый князь,3383 после известия о смерти сына и возвращения его и смерти невестки, в особенности же после неприятностей, бывших у него по ополчению, сильно постарел. В 1808-м году он ездил в Москву, но скоро возвратился. Нравственный упадок его особенно высказался после отъезда сына. Он выражался преимущественно в раздражении, только сменявшемся редкими минутами спокойствия и странным, вдруг проявившимся (княжна Марья видела это и не могла верить себе) пристрастием к m-lle Bourienne. Только она могла говорить и смеяться, не раздражая его. Только она могла читать ему вслух так, чтобы он оставался доволен, и она постоянно служила для него образцом, на который он для подражания указывал своей дочери. Княжна Марья была виновата и в том, что она не так весела и не имеет такого здорового цвета лица, не так ловка, как г-жа Бурьен. Большая часть разговоров за обедом происходили с Михаил Ивановичем о воспитании и имели целью доказать княжне Марье, что она портила баловством своего племянника и что женщины ни на что более не способны, как на то, чтобы производить детей, и что в Риме, ежели бы были старые девы, то вероятно бы их кидали с Тарпейской скалы, или с m-lle Bourienne о том, что религия есть занятие для праздных людей и что ее одноземцы в 92-м году одно только сделали умное, уничтожив бога. Проходили недели, что он не говорил ласкового слова с дочерью и старательно находил все больные места, где бы уколоть ее. Иногда (это случалось преимущественно до завтрака, время самого дурного расположения духа) он приходил в детскую; няньки и мамки с трепетом разбегались, он находил всё дурным, всё – систематической порчей ребенка, раскидывал, ломал игрушки, бранил, даже толкал иногда княжну Марью и поспешно убегал.3384
В середине зимы князь, безо всякой причины, заперся в свою комнату, не видя никого, кроме m-lle Bourienne и не принимая к себе дочь. M-lle Bourienne была очень оживлена и весела и в доме делались сборы для отъезда куда-то. Княжна ничего не знала. Она не спала две ночи, мучалась и наконец решилась пойти объясниться с отцом. Княжна Марья, неосторожно выбрав время до обеда, пришла к отцу, требуя свидания с ним для необходимого объяснения. Несмотря на всегдашний свой страх, она преодолела его на этот раз под влиянием чувства негодования за свое незаслуженное положение в доме. Эта мысль волновала ее так, что она допустила даже в себе подозрение против m-lle Bourienne, умышленно восстанавливавшей против нее отца. Но она осталась кругом виновата, дурно выбрав время для объяснения. Ежели бы она спросила у m-lle Bourienne, та бы объяснила ей, в какое время можно и не можно говорить с князем. Но она, с своею бестактностью, своими тяжелыми шагами и с выступившими красными пятнами на лице, вошла в кабинет и, боясь, что ежели она замнется и недостанет у ней более храбрости, прямо приступила к делу.
– Mon père, – сказала она, – я пришла сказать вам одно, что ежели я что нибудь дурно сделала, скажите мне, накажите меня, но не мучьте так. Что я сделала?
Князь был в одной из самых дурных минут. Он, лежа на диване, слушал чтение; он фыркнул, посмотрел на нее молча несколько секунд и, неестественно засмеявшись, сказал:
– Тебе что надо? Что надо? Вот жизнь: ни минуты покоя!
– Mon père…
– Что тебе нужно? Мне никого не нужно. У меня Bourienne есть, она хорошо читает, и Тихон камердинер хороший. Что ж мне еще? Ну, продолжайте! – обратился он к m-lle Bourienne и опять лег.
Княжна Марья расплакалась и выбежала, но в истерике упала у себя в комнате.
Ввечеру того же дня князь позвал ее к себе, встретил у двери – он видно дожидался ее, тотчас обнял ее, как только она вошла, заставил ее читать себе и всё ходил, дотрогиваясь до ее волос. M-lle Bourienne он не звал в этот вечер и долго не отпускал от себя княжну Марью. Только она хотела уходить, и он выдумывал еще новое чтение, и опять продолжал ходить. Княжна Марья знала, что он хочет говорить с ней об объяснении нынешнего утра, но не знает, как начать. Ей было невыразимо больно и совестно, что отец перед нею в виноватом положении, но помочь она ему не могла потому, что не смела. Наконец в третий раз она встала, чтобы уходить; его смягченное, просветленное лицо с детски робким взглядом и детской улыбкой на морщинистых щеках смотрело прямо на нее. Он быстрым движением схватил ее руку и, несмотря на все усилия отдернуть ее, поцеловал. Он никогда в жизни не делал этого. Закрыл ее обеими ладонями, вновь поцеловал, с тою же робкой улыбкой взглянул в глаза дочери, вдруг нахмурился, перевернул ее за плечи и толкнул ее к двери.
– Ступай, ступай, – проговорил он.
В то время, как он повертывал ее, он сам был так слаб, что пошатнулся, и голос, проговоривший: «ступай, ступай», хотевший казаться грозным голосом, был слабый, старческий голос. Как было не простить всего после этого. Но не простить, княжна Марья и не могла думать о прощении, разве мог он быть виноват перед нею, разве мог быть несправедливым, да и что такое несправедливость? Она никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все законы человечества сосредоточивались для нее в одной простой и ясной истине: исполнять закон любви и самоотвержения, преподанный нам тем, который с любовью страдал за человечество, когда сам он был богом. Что ей бывало за дело до справедливого и несправедливого других людей? Ей нужно было любить и исполнять закон любви, и это она делала.3385
Но минута умиления старого князя прошла и на другой день прежняя жизнь пошла по старому и прежнее чувство тихой ненависти старика к своей дочери, выражавшееся ежеминутными оскорблениями, которые как бы против его воли делались им, стало проявляться по прежнему. С этого времени новая мысль стала входить в голову княжны Марьи. Эта мысль для княжны Марьи, столь же темная и столь же дорогая и составлявшая сущность жизни мысль, как мысль князя Андрея о дубе, это была мысль о монашестве, и не столько о монашестве, сколько странничестве.
Года три тому назад княжна Марья сделала обыкновение два раза в год ездить говеть в Сердобскую пустынь.3386
Оставить семью, родню, родину, свое положение, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепиться ни к чему, ходить в посконном рубище, скитаться под чужим именем с места на место, не делать вреда людям и молиться за них. Молиться и за тех, кто покровительствует им, и за тех, которые гонят их. «Выше этой истины и жизни нет истины и жизни», думала княжна Марья. Что же могло быть лучше такой жизни? Что могло быть чище, возвышенней и счастливей?
Часто, слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми – для них механическими речами так, что она готова была вот – вот бросить всё и бежать из дому.3387 Но потом, увидав отца и, особенно, маленького Коко, она проклинала свою слабость, потихоньку плакала, но чувствовала, что она, грешница, любила их больше, чем бога. С ужасом и страхом находила княжна в своей душе еще худшее (по ее мнению, помыслу): страх к отцу, зависть к Bourienne, сожаление о невозможности связать свою судьбу с каким нибудь простым, честным и милым молодым человеком.3388 И потом опять и опять возвращалась к своей любимой мечте, видела себя с Пелагеюшкой, в грубом рубище, одною, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие, без зависти, без любви человеческой, без желаний, от угодников к угодникам и в конце концов туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство. <«Нет, я обдумаю это, я непременно это исполню», думала княжна Марья, сидя у письменного стола и грызя перо, которым она писала в 1809 году свое обычное, привычное, четверговое французское письмо своему другу Julie>.