Buch lesen: «Эти спутанные узы»

Schriftart:

Посвящение
Посвящается Аарону —
который нарисовал карту и благодаря которому появилась вторая часть этой дилогии

Lexi Ryan

These Twisted Bonds

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Published by special arrangement with Houghton Mifflin Harcourt Publishing Company

* * *

Глава 1

За дворцовыми воротами поднимается солнце и слышно пение птиц, но Золотой дворец окутан покрывалом ночи.

Моей ночи. Моей темноты. Моей силы.

Я самозабвенно выплескиваю волны магии во все стороны, заманивая в ловушку тех, кто осмеливается меня преследовать. Темнота тянется за мной, словно шлейф изысканного свадебного платья. Но я – не чья-то невеста.

Больше я не поведусь на сладкую ложь и не позволю собой манипулировать. Себастьян предал меня. Они все меня предали, но его двуличие ранит сильнее всего. Тот, кто должен был меня любить и защищать, использовал меня, чтобы украсть корону Неблагого двора.

Кровь в моих венах вскипает от злости, и я чувствую, как эта ярость подпитывает мою силу.

Я бегу – и не останавливаюсь, даже когда чувствую, что бегу по острому гравию. Босые ступни жжет от впивающихся в кожу острых камней, но я рада этой боли и концентрируюсь на ней. Только так у меня получается не обращать внимания на другие чувства – на тоску и разочарование, которые принадлежат тому, кого я люблю. Тому, с кем я навсегда связана. Тому, кто солгал мне, кто меня предал.

Я не хочу его чувствовать. Не хочу знать, что после моего ухода его сердце все равно что треснуло напополам, что, потеряв меня, он находится в полном отчаянии. Не хочу понимать, что он оказался в ловушке своего долга, не хочу чувствовать, как он жалеет о случившемся. Но я это знаю. Знаю из-за уз, которые связывают наши души.

Себастьян предал меня ради короны. Он получил что хотел, а я стала тем, кого так долго презирала.

Фейри. Бессмертной.

Я бегу – и с каждым шагом все четче осознаю, в каком затруднительном положении оказалась.

Я босая. В ночной рубашке. Далеко мне в таком виде не уйти. Но я не допущу, чтобы меня поймали.

Я возвращаюсь к конюшням. Толкнув деревянные двери, я вижу, как расширяются глаза мальчика-конюха. Его взгляд прикован к развевающемуся позади меня грозному шлейфу темноты, готовой окутать все вокруг.

Конюх молод, у него светлые волосы, ярко-голубые глаза и заостренные уши. Я уже его видела – когда заходила в конюшни перед прогулками по дворцовым территориям. Тогда я думала, что здесь я в безопасности, верила, что Себастьян любит меня искренне и бескорыстно.

– Снимай сапоги, – говорю я, высоко подняв голову.

– Са… са… – заикается он, бросая взгляд в сторону окутанного в темноту дворца и полной разрухи, которая царит позади меня.

– Сапоги! Живо!

Не сводя с меня широко раскрытых от испуга глаз, конюх развязывает свои сапоги и бросает их к моим ногам.

– Теперь лошадь, – командую я, надевая его обувь.

Немного великоваты – но сойдут. Я затягиваю шнурки и завязываю их вокруг лодыжек.

Его взгляд снова устремляется ко дворцу, и я выбрасываю еще одну вспышку силы. Ночь начинает зловеще пульсировать. Когда конюх выводит из конюшни белую кобылу, его руки заметно дрожат.

– Ч… что происходит, м… м… миледи?

Я игнорирую его вопрос и киваю на темный пояс с ножами, пристегнутый к его талии:

– И ремень с ножами.

Он расстегивает ремень и позволяет ему упасть на пол. Я быстро хватаю его за пряжку, затягиваю у себя на поясе и вскакиваю на лошадь.

– Спасибо, – говорю я, но мальчик съеживается, как будто ожидает, что я его зарежу его же собственными ножами. От страха конюха у меня во рту остается неприятное послевкусие.

Вот, получается, кем я стала?

Вот кем меня сделал Себастьян.

Я не могу выбросить эти мысли из головы, когда вывожу из конюшни лошадь, думаю об этом, выпрямляясь в седле.

И тут мне в грудь словно вонзили крюк. Такая сладкая боль, такая отчаянная мольба вернуться во дворец.

Вернуться к Себастьяну.

Со стороны лужайки разносятся крики. Мой новый слух намного острее человеческого, и я слышу, что в замке творится полный хаос – возня, крики, топот бегущих в мою сторону ног.

Крики становятся ближе. Моя магия ослабла; покрывало моей темноты окутывает их не так плотно.

Я вонзаю пятки в бока лошади. Она срывается с места и мчится вперед, а я держусь за нее изо всех сил.

«Вернись».

Я не столько слышу эти слова, сколько чувствую их, чувствую боль, которая обжигает мою грудь и проникает в кости.

«Ты нужна мне. Вернись ко мне».

При напоминании об узах, что я заключила с Себастьяном, я подталкиваю лошадь и скачу ещё быстрее. Не знаю, смогу ли я сбежать от этой связи, получится ли приглушить его страдания и душевную боль одним только расстоянием.

Но я попытаюсь.

* * *

– Хочу снять комнату на ночь, – говорю я трактирщице, стоящей за стойкой в захудалой таверне.

Голос у меня хриплый, а все тело ломит от усталости.

Я не знаю, где я и сколько проехала. Знаю только, что мчалась от дворца так быстро, как только могла. Я погоняла лошадь, проезжая деревни и фермы, пока была в состоянии удержаться в седле.

В подростковом возрасте я особо не ездила верхом, не говоря о том, чтобы проводить столько времени в седле. И уж тем более мне не доводилось ездить по такой горной местности, какую мне довелось пересечь за последние несколько часов. Когда я передавала поводья местному конюху, мои ноги гудели от боли.

Фейри за стойкой поджимает губы и бросает на меня холодный взгляд голубых глаз. Так обычно смотрят люди, на долю которых пришлась тяжелая жизнь. Представляю, какое перед ней открывается зрелище. На моей белой ночной рубашке осел толстый слой грунтовой дорожной пыли, лицо у меня, уверена, выглядит ненамного лучше. Мои рыжие, до плеч, волосы стали грязными и спутались, а губы пересохли от жажды.

– Я не занимаюсь благотворительностью, – бормочет она, оглядев меня с головы до ног, и отворачивается, чтобы обслужить более многообещающего клиента.

Я бросаю на стойку мешочек с монетами. Мои старые воровские привычки сослужили мне хорошую службу. Это золото фейри мне любезно предоставил пьяный орк, которого я повстречала в таверне в часе езды к западу отсюда. Изначально я планировала переночевать там. Орк заметил, что я направляюсь в туалет, и решил, что меня можно зажать там и облапать. Я была измотана, но все же мне хватило сил, чтобы окутать его такой глубокой темнотой, что он плакал, как ребенок, умоляя его отпустить.

Трактирщица открывает мешочек и заглядывает внутрь – и ее измученные глаза на мгновенье вспыхивают. Ее губы кривятся в торжествующей усмешке, а выражение лица меняется.

– Этого хватит, – говорит она, кладя ключ на стойку. – Второй этаж, последняя дверь слева. Я попрошу горничную принести тебе воды помыться.

Я ничего не знаю о деньгах фейри – сколько они стоят, что можно купить на одну из сверкающих золотых монет, – но я явно передала ей внушительную сумму, а она явно пытается меня обдурить. Я поднимаю бровь.

– Еще мне будет нужен ужин.

Она быстро кивает.

– Конечно.

Слишком просто.

– И какая-нибудь одежда. Брюки и рубашка. Ни в коем случае не платье.

Она задумчиво кривит подернутые морщинами губы.

– Я не продаю одежду, а магазин портного ночью закрыт.

Под моим тяжелым взглядом она вздыхает.

– Но… – она оглядывает меня. – Наверное, тебе подойдет что-нибудь из моих вещей. Я подошью их.

Я киваю в знак благодарности и сажусь на табурет. Мои ноги так трясутся, что я сомневаюсь, что смогу простоять ещё хотя бы мгновение.

– Я поем здесь.

Трактирщица убирает мешочек и грубо кричит маленькому ребенку, чтобы он принес мне ужин. Он убегает, опустив голову. Когда она снова переводит на меня свои холодные глаза, то смотрит оценивающе.

– Откуда ты? – спрашивает она.

Я смеюсь, но я так устала, что больше кажется, что кряхчу.

– Вы этого места не знаете.

Она поднимает бровь.

– Я знаю большую часть мест. Во время войны мне довелось пожить даже во дворе теней.

Я просто пожимаю плечами. Она слишком сильно хочет получить эти монеты и не будет настаивать на ответе.

– Да так, там нет ничего особенного.

Она принюхивается, и я задаюсь вопросом, что она чувствует. Я все еще пахну как человек, несмотря на то что стала фейри? Чувствует ли она, что от меня пахнет дворцом? Органы чувств работают безупречно, но за те короткие часы, что я провела в этом трансформированном теле, я обнаружила, что обостренное восприятие каждого звука, образа и запаха меня отвлекает. Все это слишком ошеломляет, чтобы приносить хоть какую-то пользу.

Ребенок бесшумно возвращается в комнату. Трактирщица берет у него миску с тушеным мясом и тарелку с хлебом и ставит их передо мной.

– Пока ты не доставляешь мне неприятностей, мне ничего не нужно знать. Иногда так даже лучше. – Она наклоняет голову, чтобы поймать мой взгляд. – Понимаешь?

Я замираю, почти поднеся ко рту первую ложку тушеного мяса. Что, по ее мнению, она знает обо мне?

– Конечно.

Она резко кивает, затем идет вдоль стойки, чтобы помочь другому клиенту.

Я с трудом могу сидеть, но заставляю себя есть тушёное мясо. Даже с учётом того, что я много проехала верхом, я не должна была так устать. Но я совершенно вымотана. Было бы очень заманчиво сразу же, без ужина, отправиться к себе, забраться под одеяло и погрузиться в сон. Но я знаю, что для того, что меня ждёт, мне понадобятся силы.

А что именно меня ждёт?

Я заставляю себя выбросить этот вопрос из головы. Я не знаю, куда направляюсь и что буду делать. Мне нужно быть подальше от дворца – подальше от Себастьяна. Думать об остальном я сейчас не могу. Не могу думать о том, насколько я не готова быть одной в этой незнакомой стране. И уж точно не могу думать, что эти заостренные уши и недавно дарованное бессмертие означают, что я никогда не смогу поехать домой.

Что никогда не вернусь в Элору.

Никогда не смогу навестить сестру.

К стойке неторопливо подходит грузный орк. Он садится рядом со мной. Он выше шести футов ростом, с плоским носом, черными глазами-бусинками и двумя большими нижними зубами, которые загибаются по обе стороны верхней губы. Как и все орки, он массивный и мускулистый, и просто сидя рядом с ним, я уже чувствую себя маленькой и хрупкой. Я опускаю голову, надеясь, что он меня не заметит. Час назад я столкнулась с одним из его сородичей и сейчас совсем не заинтересована в том, чтобы привлекать внимание этого орка.

– Эля? – спрашивает трактирщица, и ее поджатые губы вызывают у него улыбку.

– Да. И поесть. Ну и денек.

Она дергает за ручку крана и наливает ему напиток.

– Правда?

– К нечистым вернулись силы.

Нечистым?

Трактирщица смеется.

– Скажешь тоже.

– Нет, – качает головой он. – Это правда.

Она пожимает плечами.

– Если это значит, что ты снова сможешь причинять им вред, тебя это только порадует. – Судя по ее тону, она так ему и не поверила.

– Я не вру. Ночью в лагере для детей творился кромешный ад. Мелкие ублюдки убили десять моих людей, прежде чем мы поняли, что происходит. Мы восемнадцать часов ждали партию инъекций.

Трактирщица вздрагивает.

– Не представляю, как можно вводить кому-то этот токсин.

– Легко. – Он изображает, как нажимает на поршень шприца.

Она качает головой.

– Мне вводили его во время войны, а я помню, каково это, до сих пор. Тогда мне казалось, что я умерла.

Когда Джалек был пленником в Золотом дворце, ему делали инъекции, которые блокировали его магию. Они об этом говорят? Это вещество и детям вводят?

Когда трактирщица поворачивается ко мне и выгибает бровь, я понимаю, что пялюсь на нее. Я снова опускаю голову.

– Я бы их убивал, – говорит орк, – но приказ есть приказ. Она хочет, чтобы мелкие ублюдки были живы.

Дети.

Он говорит о детях Неблагих в ее лагерях.

Все внутри меня закипает от ярости. Ненавижу их всех. Фейри – лжецы и манипуляторы. Если бы не их жестокость и политические интриги, сейчас я была бы дома с Джас, а не здесь. Я не была бы одна, у меня была бы какая-то цель. Вместо этого мое сердце разбито и я застряла в этом новом бессмертном теле, о котором никогда не просила.

Но дети? Хоть это и дети фейри, они ни в чем не виноваты. Их отняли у родителей и отправили в лагеря – и все почему? Потому что два двора бесконечно борются за власть, пытаясь увеличить то, что и так было слишком большим. Это просто отвратительно.

Меня никогда не лишали свободы, но все свое детство я была связана несправедливым контрактом с кабальными условиями. Я не понаслышке знаю, каково быть сиротой. Знаю, каково это, когда у тебя крадут возможность выбора те, кто обладает настолько огромной властью, что их обуревает жажда еще большей наживы.

Трактирщица качает головой и ставит перед орком миску с едой.

– Значит, проклятие и правда снято?

– Да.

Она вздыхает.

– Мне жаль, что твои люди погибли. Тебе будет нужна комната?

Орк отправляет в рот полную ложку еды.

– Да. – Он даже не пытается жевать. – Я бы немного поспал перед тем, как возвращаться.

Трактирщица хватает ключ с доски, висящей у нее за спиной, и бросает его на стойку.

– Сегодня вечером будь осторожнее, понял?

В ответ орк хмыкает и запихивает в рот ещё одну ложку тушеного мяса.

При мысли о том, что детям вводят токсин, который лишает их магии, у меня скручивает живот. Детей сажают в лагеря. Он назвал их «нечистыми». Так говорят о заключённых или о Неблагих в целом? Кажется, я уже знаю ответ на этот вопрос, и от этого у меня внутри все вскипает от ярости.

Я заставляю себя доесть ужин, потому что мне нужна энергия, но у хлеба теперь привкус пепла, а тушеное мясо встаёт колом в горле.

После того как трактирщица убрала за мной посуду, я пью свою воду, пока орк доедает одну порцию мяса и получает вторую. Только когда он заканчивает есть и издает удовлетворенные звуки, я осушаю свой стакан.

– Можете налить ещё воды? Я возьму его с собой? – спрашиваю я, поднимая свой пустой стакан.

Трактирщица кивает и снова наполняет стакан.

Бросив последний взгляд на охранника, я иду к лестнице. Я кутаюсь в свои тени, плотно, чтобы никто из проходящих мимо посетителей меня не видел. Когда темнота касается моих измотанных нервов, мои веки тяжелеют, тело мое молит об отдыхе, но я сижу в тишине и жду. Я жду, пока, наконец, орк не появляется на лестнице и не поднимается наверх.

При свете свечей легко держаться в тени, а тяжелое дыхание орка заглушает любой звук моих собственных шагов. Он поднимается на второй этаж и направляется к двери через две от моей. Когда он открывает ее, я вижу, что она ведёт в коридор, а не в комнату.

Идеально.

Как только за ним закрывается дверь, я иду в свою комнату. Она маленькая, там темно и затхло, но там есть кровать и я вижу обещанные одежду и ведро с теплой водой. Я осушаю свой стакан, наполняю его мыльной водой и возвращаюсь в коридор. Я ставлю стакан прямо перед дверью орка, чтобы он опрокинулся, когда дверь откроется. Хотела бы я устроить более сложную ловушку с помощью своей магии, но я слишком неопытна и уверена, что не смогу удержать ее, пока буду спать.

Я измучена и нетерпелива, мои инстинкты находятся в состоянии боевой готовности. Отчасти мне хочется заснуть и никогда больше не просыпаться, отчасти – прямо сейчас отправиться спасать Неблагих детей. Но у меня нет ни малейшего представления, где они и что меня там ждет. К тому же мне отчаянно нужно поспать.

Я возвращаюсь в свою комнату, снимаю грязную ночную рубашку и тру кожу, пока ее не начинает покалывать.

Продолжая мыться, я смотрю на висящий у меня между грудей изумруд. Себастьян преподнес его мне на нашу церемонию заключения уз. Тогда я решила, что это такой продуманный подарок – украшение в тон платью, которое для меня сшила сестра, – но теперь это холодное напоминание о его предательстве. Меня так и подмывает сорвать камень с шеи и выбросить в мусорное ведро, но я подавляю этот порыв. У меня нет денег, и в будущем мне может понадобиться что-нибудь, что можно будет продать.

Я провожу мочалкой по груди, пропуская участок кожи прямо над сердцем – татуировку с руной, знак того, что я всю жизнь буду суженой Себастьяна.

В последний раз я мылась всего сутки назад, но мне кажется, что с тех пор, как я готовилась к встрече с Себастьяном и нашей церемонии заключения уз, прошла целая жизнь. Тогда я была полна радостного предвкушения; теперь же я чувствую только жгучую боль предательства, постоянный плеск его эмоций, которые угрожают накрыть меня, как волны на разрушающейся дамбе.

«Я люблю тебя. Ты нужна мне. Прости меня».

Но прощение кажется таким же далеким и невозможным, как возвращение к моей жизни в мире людей. Став моим суженым, Себастьян лишил меня остатков способности доверять другим. Он заставил меня поверить, что хотел заключить узы, потому что любит меня. Я связала свою душу с его душой, чтобы он мог защитить меня от тех, кто хотел лишить меня жизни и украсть корону. И он позволил мне это сделать. Позволил заключить с ним узы, уговорил меня, скармливал тщательно отобранные кусочки правды в сочетании с аккуратной, соблазнительной ложью. Он забрал мои узы, хотя знал, что проклятие и его Неблагая кровь убьют меня, что мне придется принять зелье и стать фейри, чтобы выжить.

И все это он делал ради власти. Ради той самой короны, из-за которой он осуждал Финна и Мордеуса.

Себастьян ничем не лучше остальных, и теперь я его суженая. И буду ей вечно. Всю мою бессмертную жизнь. Я чувствую его, как будто он часть меня.

Я закрываюсь от всего. От его чувств. От моих.

Это чересчур. Слишком тяжелое бремя. Но при этом слишком легкое. Где-то там есть лагеря, настоящие, в которых детей запирают и накачивают наркотиками, чтобы королева могла достичь своих гнусных целей. Они – ни в чем не повинные дети, которые могут контролировать ситуацию не больше, чем могла я, когда подписывала контракт с мадам Ви, чтобы мы с Джас не оказались на улице.

Когда я узнала о лагерях, мне стало плохо. Финн рассказывал мне, что когда стражники золотой королевы ловили фейри теней на своих территориях, она отнимала детей у их родителей и помещала их в лагеря. Там она промывала им мозги – учила их, что Благие лучше, достойнее, и что Неблагие должны служить им.

Я нутром чувствовала, что эти лагеря – признак того, что золотым фейри нельзя доверять, но позволила Себастьяну успокоить меня сладкими речами и поверила, что он «выступает против» лагерей. Больше я не дам себя одурачить. Я не буду опускаться до уровня Себастьяна и зацикливаться на своих собственных проблемах, когда действительно способна помочь. Я не буду такой, как он, не стану закрывать глаза на злодеяния его матери. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь этим детям – хотя бы потому, что это нарушит планы Себастьяна и его матери.

Я застряла здесь. Я фейри. Но я не бессильна, и я никогда не буду такой, как они.

Я смертельно устала, и поэтому мне легко отгородиться от накрывающего меня потока мыслей. Я хочу уснуть вот так, чистая, на чистых простынях, но я заставляю себя надеть новую одежду. Я не хочу терять время на то, чтобы одеться, когда сработает ловушка. Мне нужно быть готовой к отъезду.

Я забираюсь в постель и засыпаю, едва моя голова касается подушки.

* * *

Мне снится темнота. Снится уютное одеяло сверкающих звезд. Снится голос Финна позади меня.

«Абриелла, каждая звезда на этом небе сияет для тебя»¹.

Трепет в моей груди превращается в хлопанье крыльев, и я лечу, парю в темном ночном небе. Мою ладонь сжимает крошечная ручка. Я даже не удивляюсь, когда оглядываюсь и вижу серебристые глаза Ларк и ее широкую улыбку. Племянница Финна и раньше приходила ко мне во сне, обычно чтобы о чем-нибудь меня предупредить или поделиться каким-то загадочным пророчеством. А сейчас я впервые понимаю, что это не сократит дни ее жизни. Проклятие золотой королевы было снято в тот момент, когда ее сын получил корону Неблагого двора. Теперь фейри теней могут использовать свои силы, не жертвуя своим бессмертием.

Что ж, предательство Себастьяна принесло хоть какую-то пользу.

Серебряная паутина на лбу Ларк светится, когда мы летим по усыпанному звездами ночному небу. Но затем мы внезапно снижаемся, и мирное ночное небо исчезает. Мы находимся в каком-то лазарете. Вдоль стен выстроились ряды кроватей, на которых лежат спящие дети.

– Они кажутся такими безмятежными, – шепчу я.

Ларк кривит губы, размышляя.

– В смерти и правда есть определенная безмятежность. Но за ней последует смута – если ты это позволишь.

Я качаю головой:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Дар Ларк – видеть будущее, но она никогда не показывала мне такого точного изображения, как это.

– Они ищут тебя, – говорит она, ее глаза блестят. – Тебе нужно вернуться домой. Ради детей. Ради двора.

Я качаю головой:

– У меня нет дома.

Единственный человек, которому на меня не плевать, это моя сестра, но она находится в королевстве, куда мне, фейри, вход теперь закрыт.

– Корона у Себастьяна. Мне очень жаль.

Она прижимает крошечный пальчик к моим губам и смотрит в темную ночь, на что-то у меня за спиной.