Buch lesen: «Сердца. Сказ 3», Seite 9
Бог
– Ненавижу! – выпаливает женский голос и следом выплывает его обладательница.
Я подрезаю розы. Восклицанию пугаюсь и потому сдираю руки о шипы. Явившаяся девушка бросается ко мне с извинениями: она не знала, что в этой части сада кто-то есть.
– Всё в порядке, – обманываю я и утаиваю руки, за которые незнакомка хочет взяться.
– Я могу помочь тебе?
– Не следует, госпожа, всё в порядке.
Девушка отступает и садится на одинокую скамейку, признаётся, что сбежала и мечтала об уединении.
– Мне оставить вас? – спрашиваю я.
– Что? Нет. Нет, конечно. Я это к тому, что пыталась покинуть компанию лжецов и лицемеров. Ты не похож на представителей упомянутой.
Спрашиваю имени незнакомки.
– Джуна. Из клана Солнца, старшая.
– Рад познакомиться, Джуна.
И называюсь сам.
– Интересное имя. Не здешнее словно бы, далёкое от нашей реальности. Чем ты занимаешься? То есть занимался. До того, как я ворвалась в твоё пространство и нарушила покой.
Девушка рассматривает садовые инструменты.
– Ты работаешь здесь?
– Вроде того, – улыбаюсь я.
– Не слишком ли ты мал для работы?
– А вот это прозвучало обидно.
Джуна смеётся и вместе с тем просит прощения.
– У меня есть сестра, – повествует она, – то есть две сестры. Обе младшие, но младшая, о которой я подумала, выглядит погодкой тебе. Чтоб ты знал – она разбалована и с ложки супа сама хлебнуть не может. Жуть.
– Правда?
– Не то чтобы. Это преувеличение. Я к тому, что ты работаешь, значит, к труду привык. Она привыкла сидеть у брата на шее (в прямом и переносном) и мерить платья.
Интересуюсь: в адрес кого было направлено гневное восклицание, с которым юная богиня влетела к розам на исповедь. Неужели виной лжецы и лицемеры, от которых она сбежала?
– Если бы, – фыркает девушка. – Ненавижу своего тупого братца, чтоб ему пусто было. Эгоист каких свет не видывал. Приволок на этот поганый вечер в этот поганый дом, запретил общаться без его ведома и взгляда, а сам сбагрил пару местных вертихвосток и скрылся в спальнях. Ненавижу!
– Зачем он это сделал? – спрашиваю я.
– Наверное, чтобы наклонить их по очереди. Гад.
Джуна закатывает глаза, затем округляет их и медленно поворачивается ко мне лицом:
– О, прости… – выпаливает она. – Ты ребёнок, а я здесь таким разбрасываюсь. Неловко…
– Я живу в этой резиденции, помогаю с хозяйством и ухаживаю за розами в саду. Происходящее здесь мне известно, – объясняю я раздосадованному лицу. – Но спрашивал об ином: зачем он этот сделал, зачем привёз тебя сюда?
– Ах да! – восклицает Джуна. – Ещё один славный пункт: найти мне поганого женишка, в котором я не нуждаюсь. Ему стукнул четвертак, а мне восемнадцать, теперь брат в поисках хорошего устройства сестры. Но я не хочу. Мне мил дом, мне любо находиться в клане Солнца, я чувствую свою принадлежность к дому и не должна покидать его.
– Значит, тебя выдают замуж вопреки?
Девушка озадаченно смотрит. А затем ругается сама на себя:
– К чему я обсуждаю всё это с малолеткой?
– Эй!
– Это не в обиду. Просто…смешно! И так глупо!
Джуна ловит мой взгляд и, сдерживая слёзы, говорит:
– Взрослые не желают меня слушать, а ты выслушиваешь. Родители велели мне поступать подобно гласу брата, ибо его обязанности – сохранение и продвижение клана Солнца. Но он желает оторвать меня от семьи подобно иным семьям; я же хочу быть вместе.
Даю незатейливый и вместе с тем правильный ответ:
– Скажи ему об этом.
– Так просто, – вмиг смеётся Джуна. – Сказать. Беда в том, что он не слышит. Никогда. Он прекратит, я знаю, ещё несколько скандалов, как он называет мои выходки, и брат отступит. Но не отвернутся ли от меня родные?
– Вы одна кровь, не отвернутся.
– Не знаю, чем могу быть полезна клану. Иногда мне кажется, будто я выпала из чужого гнезда. Но я люблю их. И – боги! – как ревностно наблюдать за ухаживаниями брата в сторону иных. Мне жадно делиться семьёй и отделения я не желаю. Парадокс на парадоксе.
Отрезаю розу почти под самым бутоном и протягиваю её девушке. Русые волосы забраны в слабую косу, тянущейся по позвоночнику, платье избрано скромное, но обтягивающее. Ей неудобно, но она вынуждена терпеть. То видно.
Вдруг бурей залетает старший брат.
– Гелиос! – восклицает Джуна и от неожиданности роняет розу.
Бутон приминает мужской ботинок. Названый хватает сестру за руку и подтаскивает к себе, велит обходиться без драмы и замирает в сантиметре от лица.
– Где я велел оставаться? – спрашивает он.
С вопросом небо готово разверзнуться; столько в молодом буйства и ужаса. Нагоняющего ужаса. Мужчина повторяет вопрос и, наконец, замечает меня. Велит отвернуться.
– С тобой разговор не окончен, – шипит он сестре почти в лицо и продолжает потряхивать за руку. – Я велел ждать. Велел знакомиться, велел общаться, велел заручаться поддержкой, вниманием и симпатией. А ты сбежала в компанию к слуге? К ребёнку? Это лишний раз доказывает, что сама ты ещё дитя.
– Не хочу об этом, Гелиос, – говорит Джуна и роняет взгляд на утоптанную розу.
– Смотри на меня. Быстро. А ты, мальчишка, отвернись, повторять ещё не стану.
Обращается ко мне, слушаюсь. Дальнейшему разговору внимает спина.
– Я взял тебя не для того, чтобы терпеть детские забавы и прятками выискать в саду. Ты понимаешь это, Джуна?
– Не искал бы…
– В голову забиралось всякое, ты забыла, на чьей земле? Забыла, кто тут правит и как себя ведут? Твой выход из дома оказался спокоен лишь по причине наработанного родителями имени. С тобой могли сделать что-угодно, об этом я подумал. И хотел искать, будь ты проклята, в спальнях, счастье – одна из служанок заметила, что ты убежала с вечера прочь. Как мне понимать это поведение?
– Боялся, что меня выкрадут и возьмут силой, не оставлял бы одну: сам полез кому-то под юбку.
В ответ рычит и, слышно, опять потряхивает:
– Молчать, Джуна.
– Я устала.
– Тебе неведомы законы нахождения здесь, зато известны мне. Молчи и слушай, внимай, следуй. Добра тебе желаю только я.
– При этом склонился злостно и вертишь мной как тряпичной куклой. Оставь меня, Гелиос. Я просила не ехать, мне не нужен муж, я хочу быть с семьёй.
– Не обговаривается. Объединение кланов сделает нас сильней.
Джуна не выдерживает и слёзно бросается на брата. Молит о пощаде и братской любви.
– Когда я хотела свободы, ты меня отгораживал, говорил «рано, успеется». Так вот успеется. Прошу. Прошло не так много времени, я не хочу покидать родительский дом и играть в пару с кем-либо из здешних лицемеров я не желаю. Они пугают меня. Все пугают. Пожалуйста, Гелиос.
– Опозоришь меня – выкину по пути домой, – не обращая внимания на сказанное ранее говорит мужчина и добавляет: – Бог Виноделия желает встретиться. Натяни улыбку и шагай, он в первой спальне по правой стороне.
– Ты…Нет, ты не можешь, – восклицает Джуна.
– Как видишь, могу. Иди.
– Это не похоже на «желает встретиться». Что ты имеешь в виду?
– Ты поняла, что я имею в виду. Иди и знакомься. Мне плевать, какими способами.
– Ты любишь меня и не позволишь никому надругаться. Хватит нести чушь!
– Это не так называется, Джуна.
– Так.
– Уважаемый проводит тебя в мир отношений между мужчинами и женщинами. Ступай.
– Иди ты.
– Что?
– Сам ступай. Тебе надо – ты и иди. Это не ты, не Гелиос, не мой брат. Мой брат такой бы чертовщины не позволил. Мой брат уважает сестёр, стережёт их честь и утаивает во имя лучшего. Здесь и сейчас разит грязью.
– Ты не пойдёшь? – спрашивает Бог Солнца и получает твёрдый отказ. – – Это было ожидаемо, колючка от кактуса.
– Как ты меня назвал?!
Мужчина успокаивается, и интонация его проседает, смягчается.
– Нам будет сложно, – говорит он, – если мы не изменим некоторые свои принципы.
– Принципы для того и существуют, что в определенных вопросах, темах и делах – ты придерживаешься их, – по-тихому ругается Джуна. – Ты не хотел меня отдавать, верно? Ты просто пошутил. Разыграл.
Гелиос молчит.
– Я почти поверила, хорошо ты посмеялся надо мной, – говорит девушка. – Прощаю твою глупую шутку.
Но Гелиос продолжительно молчит. Он позволяет сестре принять произошедшую беседу как нечто ненастоящее. Он жесток и груб. Он пугает. И пугает в первую очередь сестру. Ум и осознание придут к его третьему десятку, вспыльчивость к тому моменту ещё не исчерпает себя. Мудрость ступит к знакомству с супругой, на смену полученным страхам, потерям и отчаянию.
– Можешь повернуться, – бросает Бог Солнца в мою сторону и внимает обернувшемуся. – Мальчишка, значит. Служишь здесь, да? – ловит кивок и поглядывает на сестру. – Компания лучше, чем я мог представить, но не забывайся: слуги слушают равно хорошо тому, как болтают. – Стремлюсь заверить в том, что беседами ни с кем не делюсь, да и в резиденции мало с кем общаюсь. – Не сомневаюсь. Но это не оттеняет твоей неосторожности, Джуна. Выбирай оппонента под стать. Сколько можно трястись с обслуживающим персоналом?
Женщина
Осторожно открываю дверь в ванную комнату и тенью продвигаюсь к мужчине, что зачитывается книгой, сидя в купели. Золотой кранчик дребезжит, пуская воду, в воздухе витают ароматы масел, распахнутая дверь ведёт на балкон, и занавеска летает от сквозняка, едва не касаясь головы купающегося. Кажется, с первого этажа играет пластинка, но отчего-то мелодия повторяется и повторяется. Прокрадываюсь совсем близко к ванне и, вцепившись в книгу, убираю её от лица зачитавшегося.
– Не верю, что ты не позвал меня.
– Не хотелось тревожить твой сон, – улыбается Бог Солнца и откладывает книгу вовсе.
Сажусь на край ванны и пускаю руку под воду, чтобы раздразнить и без того распаренную кожу.
– Что мешает присоединиться сейчас? – спрашивает Гелиос.
– Ты прав, равно как и всегда.
Соскальзываю бедром и падаю поверх мужчины: вода обнимает платье, в котором я пришла. Грудь и бёдра вырисовываются отчётливыми линиями, талия оказывается схвачена мужскими руками.
– Думалось, ты сначала разденешься.
– Раздевать – твоя привилегия.
Аккуратно берёт за лицо и притягивает для поцелуя.
Как вдруг я просыпаюсь.
Просыпаюсь и взглядом ударяюсь в монастырский потолок. Поднимаюсь на локтях и осматриваюсь: спальню укрывает ночь и шторы, а из ванной комнаты бежит вода. Должно быть, Ян ушёл мыться. Вот откуда вода во сне…
Врезавшись в подушку затылком, закрываю глаза и пытаюсь притянуть Бога Солнца обратно; мне хочется оказаться в его объятиях.
Вода в душевой замолкает, мгновение спустя объявляется Ян. Обращает внимание на меня и говорит:
– Разбудил? Прости.
Молча отворачиваюсь и ощущаю сминающуюся постель. Хозяин Монастыря прикладывается на другую часть кровати и накрывается одеялом. Между нами встаёт подушка.
– Иди на диван, в кабинет, – отторгаю я.
– Не начинай, Луна, – вздыхает мужчина.
– От тебя пахнет мылом, это сбивает сон.
– Не потом, так что благодари.
– Иди прочь.
– Прекрати.
Он давно не спит в кабинете на диване. Подтапливает вторую сторону кровати и поворачивается спиной; я часто просыпаюсь и вижу его сбитый курчавый затылок.
– Я голодна.
Мужчина привстаёт и бросает на меня спесивый взгляд.
– Повтори?
– Ты запутался в двух словах? То же мне божок, не знающий грамоты. Я не ела сегодня, хочу.
– Пошли на кухню.
Хозяин Монастыря встаёт и набрасывает на себя банный халат, а мне протягивает накидку, которую я надеваю на некоторые платья. Вскидываю её поверх спальной сорочки и следую за мужчиной. Мы проходим этаж и по винтовой лестнице спускаемся в столовую, даже в тёмное время суток изрыгающую запах горелого масла. Обеденные столы пустуют, крошки на некоторых из них выдают недобросовестную послушницу, что предпочла не нести дежурство, сваленные в мойку котлы выдают недобросовестную повариху – одну из. Ян предлагает завтра же сделать им выговор и лишить приёма пищи, на что я согласно пожимаю плечами и с полки беру оставленный початок кукурузы.
– Есть каша из кукурузы, – предлагает Хозяин Монастыря.
Скусываю зёрна и отмахиваюсь.
Часть региона, на которой расположен Монастырь, более сухая, а потому располагающиеся на территории поля вынашивают только засухоустойчивые культуры. За ними следят люди Яна, люди Яна собирают урожаи и люди Яна доставляют их на конвоях. Всё, о чём не задумываешься при косвенной принадлежности, являет себя, когда погружаешься в общий котёл.
А чтобы содержать десятки послушниц, потребно множество средств.
Хозяин Монастыря берёт из корзины подле стола дыню, спиливает макушку и ножом постёгивает жёлтые, сахаром напитанные кусочки.
– Сахарная, отлично.
– Может, построим купели? – предлагаю я.
Долька дыни встаёт поперёк горла Хозяина Монастыря, и он с проклятиями кашляет.
– Нет так нет, – спокойно пожимаю плечами, приняв бурную реакцию за отказ.
– Какие купели? Ты о чём, Луна? Скоро нам будет нечего есть, потому что поля некому обслуживать, а ты про новое строительство?
– Кухню и столовую отсюда можно перенести и собрать купели: ванные и искусственные водопады, в которых приходящих богов будут чествовать излучающие красоту и молодость девы. Здесь же они могут предаваться распутству.
– А как же интимность обстановки, конфиденциальность?
– Комнаты за красным балдахином останутся как классика. А уж про интимность и конфиденциальность не тебе рассказывать, Хозяин Монастыря, ибо однажды я нашла тебя в резиденции Бога Жизни в руках женщины, а подле вас кружились ещё и ещё руки и ноги.
– В этом смысл резиденции Жизни.
– В оргиях?
Прямолинейность ставит поперёк горла Яна очередную дольку дыни. Мужчина встряхивает плечами и подбирает слова, отторгает одну мысль и выдаёт другую:
– Приходящие на вечера в упомянутую резиденцию и делают это для того, чтобы помимо обсуждения деловых вопросов, кучностью отдаваться животным инстинктам. Монастырь же – классический бордель. С твоими идеями мы претендуем задавить потребность в посещении резиденции Жизни.
– Тогда к прочему возведём зал, в котором можно будет курить и проводить сделки.
Хозяин Монастыря самодовольно улыбается. И издевается:
– Если соблазнишь какого-нибудь божка, который с радостью вложится в строительство, без проблем.
Спорю:
– Тебе Гелиоса соблазнять не пришлось, а он вложился.
– Таких индивидуалистов на свете мало. Возможно, больше не осталось.
Загораюсь:
– Подожди. Если я вдова Дома Солнца, где все сбережения моего мужа? Где богатства, о которых сплетничают со всех сторон?
Хозяин Монастыря пожимает плечами:
– Поздоровайся с больной патриархальной системой: он не оставил наследника, посему всё сгорело, и ты осталась ни с чем.
– Я хочу бороться за свои деньги!
– С кем? С системой? С системой, которая выдумана на коленке и за которую никто не ответственен? Ты очаровательна, Луна.
Швыряю в мужчину обгрызенным початком кукурузы и высказываюсь на старом наречии.
– Да, вот и всё, что ты можешь. Для справки: Богиня Плодородия после развода с Богом Воды тоже по праву осталась ни с чем. Спросишь, откуда у неё средства на существование, кутёж и вообще развязный образ жизни? Она понимает, что скоро помрёт и потому прожигает остатки; всё распродаёт: поля, угодья, плантации, слуг. Даже Гелиос перекупал у неё участки земель близ дамбы Бога Воды, чтобы засеять и отправить взошедшие культуры в Полис. После развода за душой у Плодородия не осталось ни кредита, но осталось самомнение, сучий характер и возможность продавать общее с Богом Воды имущество, чем она с превеликим удовольствием воспользовалась. Конечно, в твоём случае, Луна, ты бы могла обратиться к сокрытым в поместье Солнца ценным бумагам – акциям, облигациями, векселям, но, помнится, поместье сгорело, а, значит, и твои привилегии вместе с тем.
Бросаю колкий взгляд, на что Хозяин Монастыря отрезает дыню и слышит мою требующую интонацию:
– Угощай, Бог Удовольствий.
Ян сцепляет кусочек в зубах и предлагает дотянуться самой; делаю вид того. Склоняюсь к мужскому лицу, едва не отнимая ароматную дольку вместе с поцелуем, как вдруг подхватываю со стола нож и засаживаю его в корку плода. Хозяин Монастыря отдёргивается от рассекающего воздух (и только) лезвия и в следующий миг наблюдает, как презирающая его богиня отдирает ломоть дыни и угощается сама.
– Мне твои игры не нужны, Бог Удовольствий, – говорю я. – Продолжим беседу о купелях?
Мужчина смеётся и поддерживает тему, но не поддерживает идею и смеётся вместе с тем над ней.
– Послушники плохо себя оправдали, где гарантия, что плескания с клиентами в воде окупят себя?
Спокойно соглашаюсь:
– Никакой гарантии, как и всё, что выходит из-под крыла личных дел. Открывая Монастырь, Отец не был уверен, что месяц спустя наскребёт хотя бы на банку залежалых консервов. Однако наскрёб влияние и статус небесного божества с земной миссией. Мои поздравления, Бог Удовольствий.
– Сказала женщина, вовремя прильнувшая к груди уставшего от жизни старика, состояние которого покрывает все окружающие Полис земли.
Подстёгиваю в ответ:
– Помнится, я сделала вовремя другое.
– Чего ворошить прошлое, верно?
Момент.
Время словно бы замирает.
Я смотрю на человека, к которому ничего не испытываю, а все эти разговоры и взаимные подстрекания – лишь игра, которая облегчает его ношу и которая даёт отдушину его сердцу; не моему. Я смотрю на него совершенно иначе и взгляд этот – равно человеку – мне не нравится вовсе.
Хозяин Монастыря улыбается (и улыбка эта тоже во мне больше ничего не трогает), растерянно потирая курчавые волосы и кратко убирая нависающую на ожог чёлку, после чего замолкает и спрашивает:
– Что-то случилось? Ты задумалась.
Молчаливо соглашаюсь, однако мыслей не обнажаю.
– Я сделал что-то не так?
С каких пор уверенный в себе Хозяин Монастыря вопрошает такие глупости? Так и хочется уколоть: извинись без причины и потеряй былое величие.
– Пойду спать, – говорю я и покидаю кухню.
– Разве мы договорили?
Былой Хозяин Монастыря утвердительно бы бросил: «мы не договорили» и остановил, поймав за руку. Мне нравился былой Хозяин Монастыря, но женский характер его сломал.
Не удосуживаясь наградить ответом, поднимаюсь по винтовой лестнице. Не нужны мне ни купель, ни зал, ни что-либо ещё. Только бы оказаться в руках Бога Солнца, хоть на мгновение сна.
Бог
В воспоминаниях Бога Солнца младшая сестра есть ангел, сошедший с древних полотен. Она мягка, красива, осторожна, очаровательна, трепетна. Всё это есть в Стелле, однако я наблюдаю соседствующие качества: избалованность, кичливость, надменность, тщеславие. Неожиданно? Более чем.
В воспоминаниях Бога Солнца младшая сестра заливала поместье смехом и рассекала в белых платьях меж портретами родичей, в воспоминаниях слуг она спорила и требовала, закатывала истерики и – опосля – убивала молчанием и холодным взглядом.
Оторвавшись от объятий брата, Стелла клюёт его в щёку и выпроваживает за дверь. Гелиос отправляется по делам с отцом и братом, а женская часть семейства Солнца остаётся в излучающей энергию доме. Мать со средней дочерью сидят в столовой: обсуждают кандидатуры женихов готовящийся на выданье и пьют только-только заваренный чай.
Стелла поправляет забранные в пышный хвост волосы цвета только взошедшей луны и, крутясь у зеркала, смеётся в томлении. Хозяину Монастыря следовало не терять головы, завидев одаренную неземной красотой девочку, а внять, что за милым личиком нередко встречается характер черта. Ангельские же характеры отданы спесивым взглядам и ядовитым улыбкам. Парадокс.
– Госпожа сегодня довольна? Ожидаете свидания? – по-доброму вопрошает служащая, снимающая в гостиной шторы.
Звонкий голос Стеллы сотрясает воздух:
– Кто это сказал? Разве я с кем-то беседую?
Служащая не сразу понимает дерзости девочки, а потому напоминает о себе ещё раз; её останавливает следом вышедшая прислуга с корзиной постиранного белья, шёпотом бросая: «помолчи».
– Твоя подружка, – режет Стелла, – дело говорит. Помолчи, потому что в разговорах со служанками я не нуждаюсь.
Сидящая напротив меня старшая из сестёр всё это слышит равно мне, отрывается от беседы и ругается на сестру:
– Кто наделил тебя правом огрызаться на слуг, Стелла?
– Ответ на твой глупый вопрос заключён в твоём глупом вопросе: это слуги, сестрёнка, – бросает младшая и спешит подняться по лестнице. – Смирись с тем, что их роль неизменна и роль эта заключена в служении богам. Ты помнишь, кто ты?
Прекрасная Джуна – взрывоопасная природе – с младшей пытается обходиться спокойно; понимает, что импульсы лишь раззадорят молодой нрав. Прекрасная Джуна обращается ко мне, извиняется и просит обождать; ей требуется поговорить с младшей сестрой с глазу на глаз.
– Всё в порядке, – уверяю я. – Буду здесь.
– Спасибо.
Женщина покидает кабинет, в котором мы беседуем, и ловит сестру неподалёку. Волей судьбы я слышу их прения. Волей судьбы я не вижу лицо младшей сестры, хотя наслышан о её красоте. А ещё о недавней болезни, которая едва не унесла молодую.
– Ты позоришь имя наших родителей, потому что сейчас у нас гости, и гости слышат твои неразумные детские речи, – разносится голос Джуны из коридора.
Приятно, что первым делом она заботится о репутации семьи.
– Вот так удивительно, но неразумные детские речи сняты с мыслей и воспитания окружающих нас с тобой взрослых и уважаемых лиц, – дерзит в ответ Стелла. – Твоя жалость к слугам прискорбна.
– Прискорбно твоё отношение: они помогают нам, они обхаживают нас. Но они не рабы, Стелла. Прекрати обращаться с ними…
– Я скажу Гелиосу, что ты докучаешь мне. Что ругаешь и напрасно.
– Брат разбаловал тебя, но не настолько, – спорит Джуна. – Пожалуйста, Стелла, прислушайся к себе: что ты говоришь?
– Ты не расслышала с первого раза?
Женщина вздыхает и интересуется о намерениях младшей:
– Чем ты будешь заниматься? Мы можем поговорить, только подожди: я закончу беседовать с гостями, мы расстанемся, и я в твоём внимании. Ты бы хотела провести время вместе?
Предложение это далось Джуне с превеликим трудом: слышно по интонации. Интонации ревности, потому что младшая сестра поглотила сердце и внимание старшего брата в то время, как старшая сестра была в него тайно влюблена и хоронила эти мысли в глубине души, считая чувства неправильными, неказистыми и уродливыми.
– К вечеру прибудет Бог Удовольствий, – объявляет Стелла.
Джуна в который раз вздыхает, дабы перебороть агонию на сердце, и со скрипом выдаёт, спрашивала ли младшая разрешения на встречу у ответственного за неё брата.
– Гелиос уехал по делам и ему необязательно знать об этом.
– Ты знаешь Гелиоса и знаешь, как он относится к вашим свиданиям с Хозяином Монастыря.
– Я не скажу, что ты доставала меня, если ты не скажешь о нашей встрече.
– Не годится, Стелла. Я расскажу Гелиосу, вне зависимости от того, что ты напоёшь и даже выдумаешь обо мне, ибо оберегающий нас брат должен знать всё.
– Ты бессердечна! – восклицает Стелла и, отрываясь от компании сестры, бежит по лестнице. – Ты никогда и никого не любила, а потому не знаешь, какого это: ждать хотя бы секундой возможности увидеться.
– Не говори, чего не знаешь и о чём можешь пожалеть, Стелла.
– Бессердечна! Потому ты одинока и потому тебя жалеет Гелиос. Жалеет словно побитую собаку! У тебя нет сердца, старшим детям в нашей семье их не выдавали.
Джуна не удерживается от язвы:
– А на младших они закончились.
– Что это значит?
– Это значит, что ты поступаешь бессердечно по отношению к брату. Ты поступаешь эгоистично. И это не тот здоровый эгоизм, которому тебя учила я. Поступать как комфортно тебе – не эгоизм, но поступать вопреки удобству иного – более чем.
– В кабинете ты принимаешь будущего мужа? – перебивает напористый голосок девочки и Джуна резко замолкает. – Ну же? Муж?
Спешит оправдаться:
– Разумеется, нет, Стелла. Что за вопросы?
– Если ты не можешь найти себе мужа, не завидуй сестре, преуспевающей в том деле. Я буду с Хозяином Монастыря просто потому, что он умеет добиваться и всегда со мной обходителен.
– Стелла! – вмешивается рассерженный голос матери, поспешившей на голоса ругающихся.
– Разве же ты думаешь, смысл жизни у женщины найти себе мужчину? – восторгается Джуна. – Тогда я сочувствую тебе и забираю слова, в которых считала умной.
– Хочешь назвать глупой Полину? Она ведь хочет замуж.
Средняя сестра выходит следом за матерью.
– Эй, Джуна не считает меня глупой. Правда же, Джуна?
Сама Джуна вспыхивает и восклицает, что младшая лишь переворачивает сказанное и бежит от сути; когда-нибудь она её нагонит и ударит. Суть. Тогда же старшая просит вступить в беседу мать: дочь готовится к свиданию вопреки наказам брату.
– Предательница! – кричит Стелла.
– Заносчивая девка! – бросает в ответ Джуна.
– Лучше быть заносчивой, чем одинокой.
Мать гонит младшую дочь в комнату, на что старшая предупреждает: она выскользнет из спальни при любой возможности и сбежит к своему воздыхателю, не видящему дальше собственного носа, потому что не узреть стервозности юной представительницы дома Солнца способен только слепой или тупой.
– И Хозяину Монастыря я скажу, что ты назвала его слепым и тупым.
– Обязательно передай! – подначивает Джуна. – Может, тогда он прозреет и увидит, что за душой у тебя, как и на сердце – пусто!
Ругающиеся разбредаются.
Мать и средняя дочь уходят на кухню, младшая с всхлипами бежит по лестнице наверх (за ней гонятся приставленные для наблюдения слуги), старшая возвращается в кабинет и захлопывает дверь.
– Прошу прощения, что тебе всё это пришлось выслушать, – извиняется она и шагает к отцовскому бару, достаёт бутыль и разливает. – Угощайся. Знаю, что тебе это неугодно, но не могу воздержаться сама. Прости ещё раз.
Джуна осушает стопку и ставит её на подлокотник кресла, закрывает глаза и с пару секунд успокаивается.
– Она сводит с ума, – говорит женщина едва слышно; словно бы себе, но слышу я.
Отвечаю:
– Она молода.
– Не помню, чтобы в её годы я так дичала.
– Ты старшая из сестёр, то понятно. На твоих плечах уже лежала ответственность за пребывание младших в доме.
Джуна открывает глаза и ловит мой взгляд. Цепляется, размышляет. Пускает слезу-одиночку и спешит её смахнуть.
– Не знаю, что на меня нашло, – говорит она. – Сейчас соберусь, прости.
– Дверь закрыта, можешь дать волю чувствам, – предлагаю я. – Слёзы полезны для эмоциональной разрядки.
– Чтобы разрядиться эмоционально, мне нужно взять голову младшей сестры и как следует постучать по ней.
Смеётся и смеётся горько. Как вдруг – всё-таки! со слезами – выпаливает:
– Она погубит себя, я чувствую это.
Следом Джуна делится мыслями, что характер младшей сестры приведёт к нерешаемым проблемам, потому что судьба подловит момент, когда рядом не окажется никого из тех, кто бы мог помочь.
– У меня дурное предчувствие. Прости, что говорю тебе это, – извиняется в который раз. – Всё на свете имеет свои последствия, тоже известно. Она так юна. Вы погодки, верно?
– Близко, – соглашаюсь я.
Тогда женщина пускается в плач, что по сравнению с гостящим Богом Смерти, у её сестры ума нет нисколько.
– Ну-ну, пущай, – приказываю я, – оставь. Ты сравниваешь абсолютно разных людей с абсолютно разной историей, разными обстоятельствами взросления и разным опытом. Твоя сестра нормальна для статуса младшей любимицы Дома Солнца, которую все всю сознательную жизнь жалели, баловали и оберегали.
– Мы получили заслуженное, ты к этому?
– И к этому тоже, – смеюсь я. – Всё в порядке, Джуна. Позволь ребёнку быть ребёнком.
– Если бы ребёнок не промышлял недетскими делами, я бы так не переживала. А она связалась с другим ребёнком (не в обиду твоему возрасту), и вместе они думают, что взрослы и мир перед ними склонится. Мир их наклонит и…
– Не продолжай.
Улыбаюсь и жестом прекращаю женскую речь. Джуна понимает и перепрыгивает на иную тему (однако отличительную от той, на которой мы остановились):
– Значит, ты вступаешь на должность?
– Негласно, но да, – отвечаю я.
– И я первая, кто видит только взошедшего Бога Смерти, чьё имя однажды было предано забвению? Не боишься ответственности? Не боишься повторения истории?
Спокойно соглашаюсь:
– Люди боятся не ответственности, а последствий от совершаемых действий. И я не боюсь, ибо в отличие от людей наблюдаю: чтобы избежать повторения некогда случившейся истории, потребно не повторять приведшее к тому.
– Сколько раньше вас было? – уточняет Джуна.
– Девять, – говорю я.
– И все преданы костру. Это плохая идея, не находишь…
Вижу, хочет назвать по имени; пресекаю жестом и улыбаюсь:
– То забыто. Отныне – Бог Смерти.
– Парадоксально, что Смерть, вбирающая в себя имена людей и – по преданиям – после того отнимающая жизни не имеет собственного имени. Значит, Джуна из клана Солнца будет первой?
– Нет.
Качаю головой и засматриваюсь красивым женским лицом.
– Нет, Джуна, мне бы не хотелось этого, так не произойдёт.
– У меня дурное предчувствие, – признаётся она, повторяется.
– Если это связано с моим вступлением на должность, я прекращу видеться с тобой. От должности не откажусь, это ясно; что дружба, а что долг? Но для твоего спокойствия на пороге дома не покажусь.
Она принимает сказанное:
– Будь добр. Прости за эти слова, но будь добр, мальчик из сада с розами.
– Ты помнишь.
– Единственное хорошее воспоминание от посещения вечера Бога Жизни. Ты мил ему. Или ей?
– Оно безродно.
– Всё же мил. «И назвавший своё имя Смерти откроется ей», – вдруг цитирует женщина. – «И испивший с ней с одного бокала позволит испить душу». «Отведавший с чаши проклянёт род, а надломивший хлеб надломит судьбу». Сколько присказок принесли в наш разбитый мир твои древние братья? А тебе жить с этими проходящими сквозь века и поколения причуды.
– Зная правду, звучание их забавно вдвойне, верно? – поддерживаю я.
– Верно, – без пыла соглашается женщина. – Всегда рада повидаться с тобой. Не думалось, что однажды ты покроешься мантией братства, отрастишь косу (коса и смерть, у кого-то хорошее чувство юмора?) и спутником жизни изберёшь коня, отправившись в вечное странствие по забытым настоящими богами землям. Этого ли хотел мальчик, которого я однажды повстречала в саду резиденции Бога Жизни и который однажды укололся о шипы розы?
– Я вижу в том своё предназначение, Богиня Солнца.
Обращение по статусу подстёгивает, напоминает, разделяет. Прошу меня извинить и оговариваюсь:
– Мне следует отправляться в путь.
– Хорошей дороги, друг, – говорит Джуна, намеренно заменяя имя, которое будет преследовать на протяжении всего странствия-жизни.
Джуна провожает меня. Встаёт на крыльце и кивает приветственно заржавшей лошади. Пока собираюсь и запрягаюсь, из дома – вслед за Джуной – выходит её мать.
– О, это же… – хочет воскликнуть она, признав некогда виденные черты, но старшая дочь приказывает матери смолчать – выдвинутой рукой и сдвинутыми бровями.
– Имя ему отныне Бог Смерти, – говорит она. – Посмотри на его одежды, исма, и больше никогда не произноси былых имён, ибо история этого человека – ныне истинного бога – стёрта. Он отбыл своё среди смертных и направился к высшей цели.
