Buch lesen: «Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года», Seite 3

***

20 января 1989 г. состоялась инаугурация Джорджа Г.У. Буша на пост сорок первого президента Соединенных Штатов. Он стал первым из вице-президентов, избранных на пост в Белом доме, после Мартина Ван Бюрена в 1836 г. Многим уже стало казаться, что Джордж Буш так и останется в передней «дворца истории», делая полезное дело, но оставаясь в шаге от величия: постоянный представитель при ООН, посол США в Китае и глава ЦРУ в 1970-е гг. Однако стоило ему только высунуться, попытавшись стать претендентом от республиканцев на пост президента в 1980 г., как он тут же был легко побит телегеничным Рейганом, творением Голливуда, чью финансовую политику Буш уничижительно именовал «вуду-экономикой»⁶³.

Вначале Рейган собирался заполучить себе в пару на выборах бывшего президента Джеральда Форда, но после того, как переговоры об этом сорвались меньше чем за двадцать четыре часа до того, как надо было объявлять о кандидатуре, Рейган предложил пост Бушу, и тот, несмотря на разочаровывающий для него результат предвыборной кампании, немедленно согласился. Он был лоялистом и командным игроком. Среди записей в его дневнике можно найти такие: «Я не собираюсь выстраивать свою собственную избирательную базу или делать вещи, подобные проведению опорных конференций, чтобы показать, что я занимаюсь полезным делом» и еще: «Президент должен знать, что у него может быть свой вице-президент, и он не должен думать о том, что кто-то выглядывает у него из-за плеча»⁶⁴.

Во время второго срока Рейгана, когда Буш начал планировать собственную кампанию, такая преданность иногда работала против него самого – действуя как доказательство его постоянной готовности играть вторую скрипку⁶⁵. И когда его заставляли формулировать собственную повестку дня, он, как говорят, восклицал: «Ох, уж это мне ви´дение!» – именно эту фразу часто использовали против него⁶⁶. Хватало ли у Буша характера и уверенности в себе, чтобы сделать последний, решительный шаг к Овальному кабинету?⁶⁷ Конечно, у него не было тщательно выстроенного домотканого красноречия Рейгана, и, хотя его речь при принятии на себя роли республиканского кандидата в июле 1988 г. и заслуживает похвалы, она также содержала обещание «Читайте по губам: не будет новых налогов». Буш пошел на это, чтобы успокоить правых республиканцев, для которых в сравнении с Рейганом он выглядел каким-то неприемлемым центристом. Со временем его будут донимать и этими словами, но в тот момент они несли основную нагрузку в гонке за президентство, сосредоточенной вокруг экономических и социальных, но не внешнеполитических вопросов⁶⁸. В ходе этой переходящей на личности, а временами просто некрасивой кампании республиканцы нещадно атаковали кандидата от демократов Майкла Дукакиса, бывшего губернатора Массачусетса, изображая его изнеженным гарвардским либералом, неспособным справиться с преступностью, и к тому же транжирой. 8 ноября 1988 г. Второй номер наконец стал Первым, одержав решительную победу, завоевав сорок из пятидесяти штатов и 80% голосов выборщиков⁶⁹.

Многие полагали, что Буш в основном будет продолжать политику уходящей администрации, и внешнюю, и внутреннюю, но новый президент не собирался изображать, что его президентство – это третий срок Рейгана. На самом деле эти двое совсем не были особо близкими людьми, и в частных беседах Буш довольно низко оценивал Рейгана, говоря о нем как о человеке «глуповатом и простецком во многих отношениях». Таким образом, передача власти была больше похожа на ее захват, хотя и выполненный вполне по-дружески. И в отличие от того, какое могло сложиться впечатление в ходе предвыборной кампании, внешней политике не суждено было оказаться на задворках. Более того, в дипломатии Буш придерживался иного стиля и другой повестки дня, чем его предшественник. И именно в этой сфере «настоящий» Джордж Буш выйдет из тени Рейгана⁷⁰.

Этот свежий подход к внешнеполитическим делам наметился уже в период междуцарствия с ноября по январь. Двумя ключевыми советниками Буш назначил Джеймса А. Бейкера III, ставшего новым государственным секретарем, и Брента Скоукрофта, занявшего пост советника по вопросам национальной безопасности. Они оба считали, что у Вашингтона сильные позиции в отношениях с Кремлем, но между ними существовали серьезные расхождения в том, как эту ситуацию использовать⁷¹.

Бейкер был давним помощником Буша еще со времен Техаса (он родился в Хьюстоне в 1930 г. и был на шесть лет моложе Буша). На протяжении более чем тридцати лет они оставались близкими друзьями: Бейкер был ему почти что младшим братом. В молодости служил в морской пехоте, затем стал успешным адвокатом, прежде чем освоиться в вашингтонских кругах. Он начал с того, что организовал предвыборную кампанию Джеральду Форду в 1976 г. и Рональду Рейгану в 1984-м, и затем в течение двух сроков президентства Рейгана был главой аппарата Белого дома, а после министром финансов. По мнению Денниса Росса, вашингтонского ветерана, назначенного на пост директора по планированию политики Государственного департамента, Бейкер был от природы превосходным переговорщиком, наделенным естественным даром общения с людьми и редким талантом выбора приоритетов. В том, что касается Советского Союза, Бейкер предпочитал продолжать и интенсифицировать дипломатическое взаимодействие. Он хотел проверить, насколько Горбачев искренен, и вдохновлял советского лидера на продолжение реформ во внутренней и внешней политике⁷².

Скоукрофт выражал точку зрения другой группы советников, настроенных по отношению к Горбачеву и его планам намного более скептично, поскольку опасался, что они могут быть нацелены на оживление мощи Советов. Москва, предупреждал Скоукрофт, может «размягчить Запад своей теплотой» и таким образом ослабить натовскую решительность и сплоченность. По этой причине он решительно противился проведению поспешного саммита между Бушем и Горбачевым в 1989 г., чтобы не оказаться использованными советской пропагандой. Как он вспоминал позднее, он полагал, что даже если не будет существенных договоренностей, например, в области контроля за вооружениями, Советы смогут капитализировать единственный возможный результат – добрые чувства, порожденные самой встречей. Они могут использовать эйфорию от встречи, чтобы подорвать решительность Запада, а ощущение самодовольства может вдохновить кого-то поверить, что Соединенные Штаты способны потерять бдительность. Советы в целом и особенно Горбачев умели создавать такую расслабляюще уютную атмосферу. Горбачевская речь в ООН породила, преимущественно за счет риторики, настроение пьянящего оптимизма. Поспешную встречу с новым президентом он мог использовать как доказательство того, что холодная война завершилась без каких бы то ни было существенных действий со стороны «нового» Советского Союза⁷³.

Скоукрофт и Буш были людьми почти одного возраста: оба служили в Военно-воздушных силах, впрочем, Буш еще застал войну на Тихом океане, а Скоукрофт служил в ВВС как кадровый военный уже после войны, начиная с 1947 г. и до тех пор, пока не вошел в аппарат Белого дома при Никсоне в 1972 г., став позднее советником по национальной безопасности у Форда (1975–1977). Именно в годы президентства Форда он близко сошелся с Бушем, ставшим послом в Китае, а затем директором ЦРУ. Их сблизили общие взгляды на мир, определяемые Второй мировой, холодной и Вьетнамской войнами. Оба верили в мировое лидерство США, центральную роль трансатлантического альянса и необходимость решительно использовать силу там и тогда, где и когда это нужно. Оба верили в эффективность личной дипломатии и чрезвычайную важность хорошей разведки. Буш полностью доверял Скоукрофту. Он называл его «самым близким другом во всем» – от поля для гольфа до Овального кабинета⁷⁴. Скоукрофт видел свою роль как личного советника президента и как честного брокера, свободного – в отличие от Бейкера – от необходимости представлять интересы конкретного правительственного департамента. И как советник по вопросам национальной безопасности, он был узловым пунктом всей деятельности Буша в области безопасности и внешней политики. Заняв свой пост во второй раз, Скоукрофт выработал свою собственную «систему», представлявшую собой высокоэффективный процесс принятия решений. Ее ключевыми чертами были регулярные консультации внутри Совета по национальной безопасности (СНБ), решительное недопущение утечек – президенту все направлялось через Скоукрофта. В отличие от СНБ при Киссинджере или Збигневе Бжезинском в 1970-е годы, атмосфера тогда была действительно коллегиальной, а не конспирологической. Скоукрофт и Бейкер, несмотря на неизбежные расхождения между ними, были способны к продуктивной совместной работе⁷⁵.

В целом администрация Буша обладала большим опытом в сфере внешней политики, и сам президент глубоко разбирался в этих вопросах. Он любил читать тексты брифингов и служебные записки в отличие от трех своих предшественников – Форда, Картера и Рейгана – и пришел в Белый дом, имея обширный опыт в международных делах. В дополнение к тем постам, которые он занимал в 1970-е гг., он восемь лет был вице-президентом, и в течение этого времени ему довелось познакомиться со многими зарубежными деятелями и большинством глав правительств. Если судить о нем в этом отношении в личном качестве, то Буш был, с одной стороны, человеком неброским и осторожным, а с другой – очень амбициозным и уверенным в себе. Быть может, он и не обладал стратегической дальнозоркостью, но выполнял свои государственные обязанности, опираясь на внятный набор базовых убеждений и целей. Стабильный мировой порядок требовал лидерства, и, несмотря на большой пессимизм 1980-х, Буш не сомневался в том, что только Соединенные Штаты могут это лидерство обеспечить; он не мог себе представить Америку находящейся «в упадке».

Надо учитывать, что в некоторых американских кругах нарратив «упадка» сочетался с туманными рассуждениями о начале некоего «Тихоокеанского века» (во главе с Японией с ее экономическим чудом), и о потенциальной «крепости Европа» (все более интегрирующейся в экономическом и политическом смысле в своем протекционистском Европейском сообществе). Белый дом при Буше сосредоточился на том, что там считали все более популярными и хорошо распространяемыми по всему миру вещами – на американских либеральных ценностях, и настаивали на создании новой, подлинно глобальной торговой системы (направляемой Соединенными Штатами), которая должна прийти на смену умирающему соглашению ГАТТ 1947 г. и может теперь включить в себя Советский Союз, Китай и третий мир.

Буш был убежден, что США на самом деле вступают в новую эру господства и что XXI в. будет веком Америки. В ноябре 1988 г., накануне своего избрания, Буш широковещательно объявил, что Соединенные Штаты «дали импульс важным изменениям, происходящим в современном мире, – росту демократии, распространению свободного предпринимательства, созданию всемирного рынка товаров и идей. В обозримом будущем ни одна другая нация или группа наций не сможет претендовать на лидерство»⁷⁶.

Эти темы глобальных перемен и американских возможностей были более подробно развиты в его инаугурационной речи 20 января, которую он произнес, стоя у западного фасада Капитолия и глядя поверх Национальной аллеи на мемориал Линкольна. После обычных обращений к Богу и американской истории Буш заявил о том, что чувствует себя на пороге грядущей новой эры, хотя пока и неясной. «Есть времена, когда будущее видится как бы в плотном тумане; вы сидите и ждете, надеясь, что пелена спадет, и откроется верная дорога. Но сейчас такое время, когда будущее видится как дверь, сквозь которую вы можете пройти в комнату, называемую завтра». И Буш был готов это сделать. «Мы живем в мирное время благоденствия, но мы можем сделать его лучше. Подули новые ветры, и мир освежает возрождающаяся свобода. Потому что сердце чувствует, пусть пока это еще не факт, что дни диктатора сочтены». Новый президент не ссылался прямо на удивительные трансформации, происходившие в советском блоке и коммунистическом Китае, но ни у кого не было сомнения в том, что он имел в виду. «Тоталитарная эра уходит, ее старые идеи слетают как листья со старого, безжизненного дерева… Великие нации мира движутся к демократии через двери свободы». И Америка стоит на страже этих ворот. «Мы знаем, что именно работает: работает свобода. Мы знаем, в чем правда: правда в свободе». Президент обозначил миссию страны: «Америка не может быть в полной мере сама собой, если она не ведóма высоким моральным принципом. У нас как народа такое предназначение сегодня есть. И оно в том, чтобы сделать лицо Нации добрее и смягчить лицо мира. Друзья мои, у нас есть чем заняться»⁷⁷. Это был миг Америки, и он хотел его запечатлеть.

Но когда надо начинать работу? Кто-то ждал, что Буш откроет двери в Москву: после эпохальной речи Горбачева в ООН и начавшихся перемен в Польше и Венгрии значительная часть мира пристально следила за переменами в Советском Союзе и за тем, как они отзываются в Восточной Европе. Несмотря на это и руководствуясь скептицизмом Скоукрофта, а также своим намерением покончить с благостными отношениями, которые были у Рейгана с Горбачевым, Буш начал свое президентство с «паузы» в дипломатии сверхдержав⁷⁸. Имея несколько действующих пунктов повестки дня, оставленных ему Белым домом времен Рейгана, – при этом СНВ-1 был примечательным исключением – Буш решил предпринять серию исследований «по перепроверке существующей политики и целей в регионах, и рассмотреть также вопросы контроля над вооружениями». Скоукрофт позднее вспоминал, что выработка подхода к взаимодействию с Москвой была «нашим бесспорным приоритетом», но для подготовки докладов было нужно немало времени. И действительно, доклад СНБ по Советскому Союзу (NSR3) лег президенту на стол лишь после 14 марта, а доклады по Восточной (NSR4) и Западной Европе (NSR5, сосредоточенный на вопросах более тесного объединения к 1992 г.) двумя неделями позже⁷⁹.

Тем временем Буш не только открыл дверь для Китая, но и шагнул в нее сам. 25–26 февраля он встретился с руководством Коммунистической партии в Пекине. Впервые в американской истории новый американский президент отправился в Азию прежде Европы⁸⁰.

***

Буш, который считал себя экспертом по Китаю, хотел вовлечь Китай в Транстихоокеанское партнерство. «Значение Китая мне совершенно ясно», –говорил Буш Бжезинскому через две недели после выборов. «Я хочу вернуться в Китай прежде, чем Дэн полностью уйдет со своих постов. Я чувствую, что у меня там сложились особые отношения»⁸¹. Дэн Сяопин был творцом китайской политики «реформ и открытости» – линии, принятой после смерти Мао Цзэдуна в 1976 г. и нацеленной на то, чтобы страна смогла преодолеть автаркию плановой экономики и постепенно войти в мировой рынок. К 1989 г. миниатюрному Дэну исполнилось восемьдесят четыре, и Буш торопился использовать их необычно длительные личные взаимоотношения, начало которых относилось к периоду квазипосольского пребывания Буша в Китае в 1974–1975 гг. Для Буша Китай – это Дэн. Увлечение Китаем для президента означало не восхищение страной как таковой (язык, пейзажи или культура), а признание ее социального и экономического потенциала, который Дэн стремился высвободить в процессе вхождения в глобальную капиталистическую экономику. В Китае Буша называли лао пэнъю, что по-китайски означает старый друг, которому можно доверять и кто привержен к построению позитивных отношений и действует в качестве ретранслятора между КНР и остальным миром; такой человек заслуживает особого доверия, что позволяет говорить с ним откровенно. Из американцев, к которым в Китае прежде относились похожим образом, можно упомянуть Никсона и Киссинджера, но ни Картера, ни Рейгана лао пэнъю не называли⁸².

Новый курс Китая, проводимый Дэном с 1978 г., стал одним из переломных моментов XX в. Под его руководством Пекин приступил к быстрой модернизации, все интенсивнее вовлекаясь в становящийся все более взаимозависимым мир, взаимодействуя с технологически продвинутыми Западной Европой и Америкой. Внутри страны предпринимались меры к тому, чтобы политика стала более отзывчивой на экономические импульсы. В их число входили: деколлективизация сельского хозяйства, позволявшая крестьянам получать прибыль; вознаграждение за особо эффективное промышленное производство; пропаганда малого бизнеса. Следя одновременно и за мировой экономикой, и за международным балансом силы, Дэн постепенно ослаблял контроль за иностранными инвестициями и торговлей и стал стремиться к участию в глобальных финансовых институтах. Он открыто назвал своей мечтой завершение к концу века общей социально-экономической трансформации страны, которую в 1980-е гг. относили к беднейшей трети государств мира. Ко времени избрания Буша президентом игра Дэна практически была сделана. Всего лишь за одно десятилетие реформ ВВП Китая почти удвоился со 150 млрд долл. в 1978 г. до более чем 310 млрд в 1988-м⁸³.

Самая густонаселенная страна мира переживала тяготы экономической революции, при этом в отличие от Советской России при Горбачеве, этим очень плотно руководила Коммунистическая партия Китая (КПК), шаг за шагом развиваясь и сама. У Горбачева не только экономическая либерализация началась намного позже, в 1985-м, а не в 1978 г., но запаздывали и сопутствующие политические реформы, которые постепенно разрушали монополию Коммунистической партии Советского Союза на власть, ведя дело ни много ни мало к смене системы правления. Этот процесс, в свою очередь, пробудил деструктивные этнические конфликты в стране, намного менее гомогенной, чем Китай. В то время как в Китае процесс экономических реформ контролировался сверху, в СССР перестройка сочеталась с гласностью, которая неизбежно должна была подорвать Советское государство⁸⁴.

В ходе этой китайской революции Соединенные Штаты сыграли важную роль. Хотя Дэн изначально намеревался взаимодействовать с Западной Европой, именно Америка была для него конечной моделью, особенно после того, как он совершил открывший ему на многое глаза визит в эту страну в начале 1979 г., отметивший установление дипломатических отношений: «То, что он увидел в Соединенных Штатах, было именно то, чем он хотел, чтобы Китай стал в будущем». В ходе стремительного недельного тура по Америке от Вашингтона (округ Колумбия) до Сиэтла заводы и фермы Америки покорили его. Настолько сильны были его впечатления от технологий и производительности в США, что, по его собственному признанию, Дэн не мог заснуть в течение нескольких недель⁸⁵.

Администрация Картера была намерена содействовать успеху реформ Дэна; они также хотели подтянуть Китай поближе к США, учитывая, что к тому времени разрядка напряженности ослабла, и отношения с Москвой соскальзывали в глубокую заморозку, напоминая новую холодную войну. Картер не только нормализовал дипломатические отношения с Китаем, но и через двенадцать месяцев предоставил КНР режим «наиболее благоприятствуемой нации» (НБН), что было решающим условием для расширяющейся двусторонней торговли. В апреле 1980 г. КНР вступила во Всемирный банк, в том самом месяце, когда она заняла место Тайваня в МВФ. Используя благоприятный момент, в сентябре 1980 г. администрация Картера заключила четыре торговых соглашения: по авиации, мореплаванию, текстилю и расширению консульских представительств. Анонсируя все эти меры, Картер назвал китайско-американские отношения «новой и жизненно важной силой сохранения мира и стабильности на международной арене», что «обещает все возрастающий рост доходов в торговле и в других сферах обмена» между двумя странами⁸⁶.

Рейган принял политику Картера и продолжил ее с еще большим усердием. Одним из приоритетов его новой «глобальной стратегии» была интеграция Тихоокеанского рубежа в мировую экономику. В рамках расширенного рынка Китай становился потенциально самым крупным партнером, поэтому успешное открытие страны обещало исключительные возможности для торговли и инвестиций США. Было у этого и стратегическое измерение. Движение в направлении экономической модернизации снова соединяло Китай с капиталистическим порядком и превращало его в прочный бастион против Советского Союза. Имея в виду все это, администрация Рейгана предложила Дэну в 1981 г. «стратегическую ассоциацию» с США – фактически это было предложением союза. Таким образом, ко времени, когда напряжение холодной войны стало нарастать, расширилось китайско-американское сотрудничество в области безопасности. Пекин получил от США военные технологии, при этом он координировал свои действия с Америкой в антикоммунистических кампаниях в Афганистане, Анголе и Камбодже⁸⁷. Хотя Рейган лично посетил Китай в 1984 г., он старался извлечь как можно больше пользы из статуса лао пэнъю, который имел его вице-президент в глазах китайцев. Буш совершил двухнедельные визиты в Пекин в мае 1982 и октябре 1985 г. Во время второго визита он был особенно оптимистичен в отношении китайско-американской торговли: «У нас нет верхних пределов, двери широко открыты», – сказал он на пресс-конференции, добавив, что встретил «намного больше открытости» сейчас, чем три года назад. Конечно, движение вперед зависело от Выдающегося руководителя, которому шел уже восемьдесят первый год. Наблюдатели были прекрасно осведомлены о том, что в промежутке между первым и вторым визитами Буша в Пекин в Кремле три геронтократа поочередно сошли со сцены. Но Буш с улыбкой поведал прессе слова Дэна, обращенные к нему: «Жизненно важные органы моего тела работают очень хорошо»⁸⁸.

Развивающиеся китайско-американские отношения находились в ситуации взаимного выигрыша сторон. В 1983 г. администрация Рейгана предприняла решающий шаг в либерализации контроля времен холодной войны над торговлей, технологией и инвестициями, позволив частному сектору работать с Китаем по минимальным ценам для американского налогоплательщика. Дэн со своей стороны отчаянно стремился копировать любые американские ноу-хау. Между 1982 и 1984 гг. количество лицензий на экспорт удвоилось, а продажи высокотехнологичных товаров, таких как компьютеры, полупроводники, гидротурбины и оборудование для нефтехимической промышленности, выросли в семь раз со 144 млн долл. в 1982 г. до 1 млрд долл. в 1986-м⁸⁹. Помимо этого, росло число американских совместных предприятий с Китаем в таких областях, как энергетика, транспорт и электроника. Потребительские товары являлись другим важным сектором сотрудничества, в котором среди других широко известных компаний из США участвовали «Кока-Кола и «Пепси», «Хайнц», «Эй-Ти&Ти», «Белл саут», «Америкэн экспресс» и «Истман Кодак»⁹⁰. На всех этих направлениях в 1980-е гг. правительство США стремилось снизить издержки и обеспечить продвижение для частных американских компаний, используя при этом рыночные силы и пытаясь извлечь Китай из его устаревшей раковины. За десятилетие реформ Пекин и Вашингтон стали значительными торговыми партнерами: взаимная торговля между США и КНР выросла с 374 млн долл. в 1977 г. до 18 млрд долл. в 1989 г.⁹¹

К концу срока администрации Рейгана Вашингтон смотрел на Пекин с чувством триумфа. Государственный секретарь Шульц описывал «долгий путь к рынку» Китая как «поистине историческое событие – великая нация отбросила устаревшие экономические доктрины и освободила энергию одного миллиарда талантливых людей». Когда к исполнению своих обязанностей приступил Буш, уже считалось аксиомой, что экономические реформы Дэна настолько глубоко укоренились, что будут укрепляться и дальше. В Вашингтоне теперь оставался только один вопрос, как скоро экономические перемены породят политические – подобные тем переменам, что произошли в советском блоке при Горбачеве. Буш полагал, что так же, как на смену одному американскому лидеру следовал другой, начиная с эры Франклина Рузвельта и Корделла Халла, одна форма перемен влечет за собой другую: не было вопроса, состоится ли демократизация в Китае, вопрос был лишь в том, когда это произойдет⁹².

Однако последствия экономических реформ Дэна были двоякими. Они породили мечту о более открытом обществе, но в конце 1980-х также и вызвали разочарование в обществе. За время культурной революции Мао целое поколение было лишено возможности получить высшее образование, и когда Дэн нацелил Китай на то, чтобы догнать развитый и развивающийся миры, несостоявшиеся радикалы превратили кампусы в Пекине, Шанхае, Ухане и в других университетских городах в рассадники инакомыслия. Это произошло в тот момент, когда из-за уменьшения командной экономики инфляция достигла беспрецедентного уровня (8,8% в 1985 г.). Режим приступил к осторожным политическим реформам и ослабил контроль за интеллигенцией и университетами. Астрофизик и вице-президент Научно-технического университета в Хэфэе Фан Личжи прославился на Западе благодаря своей борьбе за права человека и поддержке студенческих протестов. Известность приобрел и журналист Лю Биньян, после того как во всеуслышание заявил, что «экономическая реформа в Китае – это очень длинная нога, а политическая реформа – короткая. Одна не может идти, потому что ее сдерживает другая». Поясняя, он добавил: «Студенческое движение […] взорвалось, потому что политическая реформа едва началась»⁹³.

Китайское руководство не было готово к демократии. За спазмами политической открытости последовали суровые меры, когда протесты вышли из-под контроля. Проблема была не только в событиях на улицах и в кампусах, она проявлялась и в самой партии, приняв вид сражения между сторонниками жесткой линии и реформаторами. В ответ на «буржуазную либерализацию» в январе 1987 г. ветераны-консерваторы заставили уйти Генерального секретаря партии реформатора Ху Яобана⁹⁴. Были и другие вызовы. Стареющий Дэн знал, что он должен передать власть новому поколению. Он озаботился тем, чтобы на место смещенного Ху пришел другой умеренный деятель Чжао Цзыян, который осенью на съезде КПК провел мягкую программу политических реформ. Она вылилась в уход на пенсию почти половины членов Центрального Комитета – важный шаг на пути обновления партии. В числе ушедших в отставку был и сам Дэн, сохранивший за собой только один решающий пост Председателя Военного совета КНР. Борьба между соперничающими группировками внутри КПК и Политбюро на время стихла, при этом сохранялся непростой баланс между реформаторами во главе с Чжао и консерваторами, ведомыми Ли Пэном⁹⁵.

В течение 1988 г. инфляция выросла до невиданных 18,5%⁹⁶, а студенческие протесты, направленные против роста цен, становились все сильнее, все многочисленнее, коррупция брала все новые высоты. В 1989 г. положение стало еще хуже. Сообщения средств массовой информации и происходившие в странах бывших советских сателлитов политические трансформации вдохновляли протестующих, и предстоящее семидесятилетие знаменитого китайского студенческого восстания против унизительных для страны положений Версальского договора 1919 г. – Движения 4 мая – грозило стать массовым⁹⁷. Дэн, показавший, что он больше беспокоится по поводу заразительности восточноевропейских и советских реформ, чем западных политических идей, в речи 25 апреля 1989 г. утверждал: «Это не рядовое студенческое движение, а смута… Оно в результате влияния югославского, польского, венгерского и советского либерализма дестабилизировало наше общество с целью свержения коммунистического руководства, что поставит под угрозу будущее нашей страны и нашего народа». КПК все еще не была намерена ослаблять тиски, в которых она держала общество, или позволить развиваться политическому плюрализму в духе Горбачева⁹⁸.

Все это тем не менее не беспокоило Джорджа Буша. Он верил в Дэна как прогрессивного лидера, в то время как Горбачев все еще оставался неизвестной величиной, и Советский Союз представлял собой намного бóльшую экзистенциальную угрозу Америке и НАТО. Таким образом, когда он стал президентом, у него не было никаких оснований «брать паузу» в китайско-американских отношениях. Напротив, Буш, как он об этом сказал Бжезинскому в ноябре 1988 г., собирался консолидировать и продвинуть «особые отношения» с Дэном и Китаем как можно быстрее.

Была еще одна озабоченность, давившая на сознание Буша. Нельзя было не принимать во внимание китайско-советские отношения. Вашингтон, Москва и Пекин формировали стратегический треугольник, конфигурация которого постоянно менялась. Буш прекрасно знал: за год до того, как он занял президентский пост, Михаил Горбачев уже формально предложил китайскому руководству провести саммит – впервые со времен встречи Хрущева и Мао в 1959 г. на грани китайско-советского разрыва, приведшего обе страны к угрозе войны спустя десять лет.

Горбачевская увертюра отражала его стремление нормализовать отношения между двумя крупнейшими коммунистическими странами, но она была движима еще и потребностью достичь международной стабильности, чтобы сосредоточиться на внутренних реформах. Дэн, в свою очередь, тоже четко сформулировал китайские условия для такой встречи: 1) Москва сокращает военное присутствие на китайско-советской границе; 2) Советы выводят войска из Афганистана и 3) Кремль прекращает поддерживать вьетнамскую оккупацию Камбоджи. К концу 1988 г. китайцы были вполне удовлетворены полученными советскими уступками и направили формальное приглашение Горбачеву прибыть в Пекин в мае 1989 г. на переговоры с Дэном. Визит должен был символизировать китайско-советское примирение после почти трех десятилетий вражды и даже антагонизма⁹⁹.

Горбачев не был знаком с Дэном лично. Он никогда не был в Китае и определенно не был лао пэнъю  – старым другом. Будучи на двадцать семь лет моложе Дэна, Горбачев мало что помнил о китайско-советских отношениях до разрыва, произошедшего тогда, когда ему только шел третий десяток. Тем не менее, как и Буш, он был нацелен на приоритетное достижение прорыва на китайском направлении с момента, как стал Генеральным секретарем. И только Дэн сохранял подозрительность. Хотя он и приветствовал более тесные экономические связи с СССР, ему не нравился горбачевский энтузиазм в отношении политических реформ, и он даже называл его «идиотом» за то, что тот поставил политику впереди экономики¹⁰⁰. Со своей стороны, Горбачев сохранял скептицизм в отношении китайской программы реформ именно по причине отсутствия в ней политической модернизации, что, по его мнению, было необходимо для полноценной и успешной перестройки. Так он продолжал преуменьшать значение китайских реформ и даже предсказывал их крах. А еще он считал китайцев простыми имитаторами. «Сейчас все они претендуют на то, что начали перестройку раньше нас», – потешался он. «Они следуют нашим подходам». Надменное отношение Горбачева одновременно отражало и традиционно пренебрежительное советское отношение к КНР и его собственные, ревнивые, почти мессианские амбиции, что перестройка – как это указано на обложке его книги – предназначена не только «для нашей страны», но и «для всего мира»¹⁰¹.