Buch lesen: «Сказка вечернего сверчка», Seite 4
К нему подошёл старик. Он удивился этому – не только потому, что теперь люди редко доживали до таких лет (еда, вакцины, экология – всё то, что, даже и выдавалось, созданное властями, за благо, подкашивало чуть только дававший слабину организм. Власть имущим не нужны были старые и больные – они не приносили денег.)… Но и потому, что у него на руке была широкая синяя полоска ткани. Он вздрогнул от мысли, что старый и слабый человек решился остаться без всякой помощи и средств к существованию, только из-за того же, что и он сам. Старик кивнул ему вежливо, и один его кивок отдался ещё несколькими, всё меньше и меньше, которые произвела, непроизвольно, его шея. Как эхо, постепенно уменьшается в тоннеле.
Он редко видел людей, таких же, как он. И, тем более – редко с ними беседовал, ведь собрания синих повязок более трех человек были и совсем заперещены, а когда хотя бы двое "собирались" где-нибудь на улице, это сразу привлекало внимание полиции. И поговорить, собственно, было уже и не о чем, кроме как о том, чего требовали современные "нормы приличия". А о такой билибирде они говорить, конечно не хотели. В итоге, двое встретившихся людей в синих повязках просто замолкали и спокойно расходились под тревожным взглядом какого-нибудь местного лейтенанта. Они учились общаться так – взглядом. И, даже, могли не увидеть друг друга в лицо – только небольшая полоска синей ткани на рукаве над локтем говорила сама обо всём, что им так хотелось услышать. Хоть от кого-нибудь. Старик сел – медленно, конечно, и с трудом, и до-ооолго выдохнул, постепенно расслабляя напряженные мышцы. Его сосед огляделся тревожно – ему было, на самом деле, важно теперь, чтобы ни один растерянный дежурный не прицепился и не стал, из боязни за своё место, обыскивать его карманы. Но, всё же, чувство – другое, большое и приятное, оставило его сидеть здесь. Он не мог бы придумать теперь больше себе удовольствия, чем видеть, слышать, в живую, другую душу, спасенную, хотя бы пока. Видеть другого человека, такого же, как ты – да, просто: одного, хоть одного, кто в этом мире держит ещё равновесие – напротив хаоса стоит ещё на качелях, которые, в свою очередь расположены на краю скалы, и, хоть один, ещё удерживает это мировое состояние от того, чтобы все качели не сорвались и не рухнули в бездну… Просто, видеть что-то хорошее в этом мире – это такая же необходимая потребность, удовольствие, просто необходимость, как у любого – в простом воздухе и в чистой воде. Здесь ты видишь не то, даже только, что твои старания в том, чтобы удержать мир, где-то оправдываются реальным примером, но и то, что не ты один борешься – в мире есть ещё другие бойцы, батальоны, может быть, о которых ты ещё не знаешь. Есть подкрепление. Старик остренько улыбнулся ему:
– Да, далеко все… Не бойтесь. Нет, кажись, эти остроформых!.. Хе-хэ… Можно, хоть поговорить спокойно. – он ещё раз огляделся, – да не волнуйтесь Вы. Они все там – во-о-он, у магазинчика… В конце аллейки, я там только что был… Оформляют одного… Парня неосторожного… Сказал слишком близко к этим… Что-то нормальное. – молчание, – Да, всё меньше и меньше нас… С синими повязками, оста-ется… Да си-дите… – он плавно махнул рукой на соседа, уловив его движение – резкое и неосознанное почти движение сорваться с места в сторону магазинчика. – Всё равно не поможет… – он сел. И они, оба, сидели немного, совсем ничего не говоря. И здесь не надо было ничего говорить, – А-аа… Кто знает?.. Может ему и лучше. Не будет мучиться. Раз – и всё… Только по-ка след-стви-е-е… А так… Это нам-то, старикам – уже ничего… Всё равно, скоро… Если бы не следст-вие… Я бы е-му за-видовал.
И опять они, некоторое время, молчали. Но молчание бывает насыщенным – гораздо насыщенней, часто, чем куча пустых слов. Теперь он это понимал и чувствовал. Теперь он не ждал от людей слов. В этом мире гораздо больше от них значило бы молчание.
– Я хочу сказать Вам спасибо!.. – неожиданно прервал старик это молчание порывистым, спешащим и судорожным, даже, говором, протянув к собеседнику сухую руку.
– За что?.. Да, я… – попытался его успокоить сосед. – Да, я ничего… Не… Х
– Нет, Вы много!.. Очень много!.. О-чень, о-чень мно- го сделали… Спасибо Вам!.. Спасибо, молодой человек. Когда я на Вас смотрю – молодых… Вам жить и жить!.. Я… Я, простите… Я о-чень хочу, просто, разорвать в клочья эту… Эту всю грязь, эту… мерзость. Я, поверьте – я, что бы только не сделал, чтобы это всё… Что бы этого не было – что бы вы жили… Вы, ведь вы же мои внучки почти… И я, и я ничего не могу сделать… Я должен, я!.. А вам приходится… Спасибо вам, детки… И вам, спасибо, спасибо тысячу раз, и я прошу прощения… Простите, простите старика!.. Все руки, почти отсохли, а то, я бы за вас всех порвал, всех, честное…
Старик зарыдал. Его сосед протянул к нему руки, прикрыл глаза на секунду и сделал глубокий выдох – куда-то вовнутрь себя. Старик продолжал, а тот всё не мог ничего сказать. Он хорошо понимал. Он хорошо знал, что это – невыносимое чувство, когда с самым ужасным, с самым злым хочешь и не можешь ничего сделать.
– Вы… Вы сделали, уже сделали самое главное. – начал он, наконец, – Вы, сами, сделали свой выбор. Это главное… А… Тому парню, может быть, и правда, так лег-че…
Старик продолжал содрогаться от сбивчивых судорог, которые приводили в движение всё его исхудавшее до костей тело. Теперь то он даже не мог и вздохнуть, чтобы этот вдох не отразился сразу большой волной движения по плечам и ребрам, и мелкой частой дрожью в конечностях. Это – признак долго прожитой уже жизни… Как и у более молодых – чем дольше они живут, и, чем больше понимают – тем, уже не из-за физиологии, а от мудрости, приходящей, наконец, больше становится заметно по ним любое их внутреннее движение.
– И они поймут… Я надеюсь, ещё поймут. Я о-чень на-деюсь… – он поискал вокруг и взялся за полу рубашки, – Вот, я, знаете, даже в этом не сомневаюсь… Даже те – полицейские, они поймут… Они могут ещё понять – есть шанс. Даже за них сейчас больше нужно переживать, чем за того… парня. Он-то, молодец – он спасся, уже, наверное… А, вот они… Но, я надеюсь, что они все, ещё поймут. Нам надо, только, молиться за них, тоже, побольше, что бы они смогли… Я, лично, не теряю ещё эту надежду. Совершенно… Я, даже пишу сейчас… Пусть – неумело, хэ-хе-х,пусть… Ну, хоть как-то. Но я пишу книгу обо всём этом… Знаете… Я надеюсь, они поймут. – пожалуй, раз и в самые тяжкие минуты отчаяния он обращал мысли, снова, к своей книжке – думая, что она, наверное, поможет, то и теперь, когда искал что-нибудь, что может помочь, этим показалась именно она. – И, вот, знаете, я… пишу, ведь, не только о том, что бы они поняли, как всё сейчас, на самом деле, а и… Ну, знаете, просто – о самом прекрасном. Как нам было хорошо, когда мир был ещё настоящим. Помните?.. Помните? И, это, ведь, так помогает – когда ты вспоминаешь, хотя бы вспоминаешь только об этом, лучше всякой таблетки… И их, мне кажется, может больше, даже, вылечить что-то такое, простое – но то, что… помогает. Мы, ведь, с Вами, сейчас должны думать о том – что помогает… И боро-ться,пока мо-жем… Не опускать руки… Э-то, вот, мы должны, а всё осталь-ное!.. – он пытался успокоить старика, но, сам, иногда, захлёбывался во время речи, а по щекам бежала и бежала вода. И ему казалось, что они, сами, на самом деле, сейчас там – с тем пар-нем… Но продолжал стараться говорить радостным тоном, и улыбаясь. Этих случаев он уже видел немало. Их, то и дело брали на улицах – а потом, изнурительное, в несколько месяцев, следствие, которое никогда не приводило, да и не могло, впринципе, по идее, привести к результату, когда подскдимого оправдали бы – единственная цель этого следствия была – добить человека до того, что бы он сам признал себя виновным. Он много уже этого видел. И слышал. Но с этим никак нельзя было свыкнуться.– Как бы, знаете, как когда мы лечим порез – мы же не будем только лить йод, чтобы убить заразу? Не будем, ведь, чтобы всё время жгло? Нет, мы поскорее наложим бинты. И это… – он сам удивился себе, что начал так, вдруг, рассказывать. Так, как будто перед ним, совсем никого не было. Так, как будто он рассказывал это самому себе. А, может быть, и ему это было нужно – больше, чем кому-нибудь: ещё раз убедить себя в том, что верно. Этого он не знал. Просто говорил. – Это, тоже нужно… Это важно… Человеку, ведь, надо понять – ради чего жить, и жить хорошо, правильно – когда ты теряешь это ощущение, это очень опасная вещь… Очень. Она, к чему только, не может привести… И, им нужно напомнить… Поэтому я пишу, сначала, первую часть – она, ещё, происходит, вся, в том времени, когда всё ещё было хорошо, и только потом… Потом, уже, начинаю, постепенно, про то, что сейчас. Но, и это, тоже, ведь… Может, человек ещё прочтёт то, где ему, прямо, не тычут в нос, и его, ошибку. Ведь он уверен, наверное, или почти уверен, что то, что он делает – правильно. И, если сказать ему сразу о том, что это не так – он только откинет бумагу и пойдёт…
Он, теперь заметил, что старик смотрел на него, неподвижно, молча, выпрямившись, наконец.
– И Вы, правда, рискнете?..
– Да, нам, в нашем положении, уже, кажется, рисковать и нечем!.. Хэ-хэх. Всем, вообще всем… – он обвел рукой пространство перед собой.
– Вы дважды рискнули. Сначала – этим… – старик подергал синюю повязку у себя на руке, – а теперь… Вы, ведь, за эту бумагу, что бы в ней не было, и в каком бы порядке… ответите… Сами знаете, как?..
– Ну… – пожал плечами собеседник, смущенный всем этим. – Ничего.
– Вы герой… Вы настоящий ге-рой…
– Да, ну… Что Вы!.. – он, аж буйно засмеялся, – какой там!.. Не больше, чем Вы!..
– Нет. Именно. И Вы этого никогда не осознавали?..
– Нет. Да, что там осознавать?.. Ну… Если по правде… Знаете, – он засмеялся, – иногда приходила шальная мысль – какой же я великий! Ха-ха-а… Но-оо… Мы ж, всё, хвастливые существа, временами!.. Но, на самом деле… Знаете, это всё слишком плохо, что у меня выходит, слишком… Кажется, когда подумаешь. И, аж, даже стыдно кому-то показывать – какой там герой, когда просто бездарность!.. Ха-ха-а.
– А желание?.. Ваше желание, разве не делает оно Вас героем? Даже если бы Вы ни-чего не написали?.. Делает. Вам никто не говорил это?.. – старик внимательно вгляделся в лицо соседа, а тот опустил взгляд и, хотя чувствовал себя, явно не в своей тарелке, у него, почему-то, немного пошли водяными волнами глаза. Как он не угибался и не прятал их, это было видно. И уголки губ нервно дернулись. – Вам, наверное, просто никто не говорил. Вообще, давно не говорил. Ничего… Так я Вам говорю. Говорю – и, знаете, от чего Вы настоящий герой, молодчина?.. Потому что, вот, я гляжу на Вас, и видится мне маленький маль-чик. Ребёнок – совсем ещё маленький и нежный. И Вы, должны бы играть, ещё, здесь – на этой вот, детской площадке… Пусть не сами, а, может быть, со своими детьми. – голова стала ещё ниже и уголки губ задергались чаще и судорожнее, – Да, Ваше место – там, в летних парках, среди цветущих аллей… Ваше дело ещё – быть счастливыми… Радоваться. И у вас – это всё отня-ли… И у вас не должно быть и мысли о том, что где-то в мире есть го-ре… Вы ещё ребёнок… Вы все – дети, и молодые, и старые. Даже я, в душе – ещё мальчишка, хэ-хэ!.. Кх-мм-кх-х…И у Вас должны быть, хоть кто-то, кто Вас обнимет и скажет Вам, что любит Вас, что Вы молодец – просто молодец, не от того, что Вы что-то там написали, или нет. А просто потому, что Вы есть. Вы молодец. А Вы не имеете ни одного из этих людей, не имеете… И, скорее всего, ведь очень, очень давно не имеете – ещё до того, как всё это началось?.. Потому что, я уж знаю вас – писателей… – он засмеялся, сквозь слёзы, – Писателями становятся – настоящими, которые радеют за то, что они напишут, а не ждут гонорара и пересчитывают выгоду в каждой строчке, те, в основном, кто был лишён этих людей. – собеседник отвернулся в другую сторону, и только спина, уже, начала вздрагивать – часто и аритмично. – Кому некому было сказать всё это… Никому, кроме листка бумаги. И Вы, не имея, столько лет, никого, кто Вас похвалит или полюбит за всё это, а теперь, ещё и с риском для своей жизни, пишите для них?.. Вы отдаёте им своё самое сокровенное, я уверен… И не глядите на то, что Вас убьют – и морально, и физически. Так я говорю Вам, говорю… кто-то, когда-то должен сказать. И всегда, обязательно скажет такому человеку, как Вы – даже, хотя бы и после смерти… что Вы молодец. Просто, молодец… – и дедушка протянул свою длинную сухую руку за его спиной, и взял собеседника за другое плечо. И потряс слегка. – Не герой, ладно. Молодец. Вы умница… И спасибо Вам.
Собеседник, весь прошёл мелкой чередой вздрагиваний, когда взял глубокий глоток воздуха, поднимая голову:
– И… Вам спасибо. Мне, правда… Никто… Но, Вы, ведь, я же говорю… тоже, сделали важную вещь… Очень важную вещь – не я, Вы… Поверьте – для меня это… неоценимый вклад, даже когда человек и не сделает… даже вообще ничего для других, но, хотя бы себя – себя спасёт… – он сумбурно, спешно пытался искать слова и менять тему, а старый слушатель только моргал ему одобрительно "да, да", как на бред лихорадочного и только крепче сжимал его плечо. – Вот, Вы, ведь – тоже, часть мира!.. Большая, весомая часть мира!.. Вы, да и каждый человек – это, и вовсе, отдельный мир! И если Вы спаслись, это… Это… Вот, мы, ведь, если говорим о том, целая ли чашка – мы, ведь, говорим про каждую её часть?..
– Да, да… – кивал старый человек. И улыбался, и по щекам катилось.
– И, если всего на одном краешке скол – так мы уже видим, что она испорчена!.. Так и мир… – он резко оборвал, как будто его речь прервалась – дорога на обрыве, дошедшая до края. И он сам, видимо, дошёл – рухнул глазами на руку, и опять затрясся и выпустил изнутри немного отрывистых, несвязных звуков.
– Ни-че-го… Ничего, всё хорошо будет. Всё-оо-о будет хорошо, сынок… – похлопал его по спине дедушка, – Я, тоже, я тоже вну-кам говорю – когда приходится, учу их… Ох-хх-х!.. И про то, прежнее, рассказываю – как нам было хорошо. И, какими быть надо.
Так что, это – ничего… И трудности – это всё пройдёт… Да.
– Да… Да!.. Да и, знаете, ведь трудности – это всё временно, до конца, только, этой, нашей, земной жизни. Максимум… До того, как для нас новая, та – большая Жизнь не наступит… А теперь, знаете, трудности нас даже лучше, иногда, делают. Ведь, как же, разве настолько важно – как мы проживем эту жизнь – с удовольствием, или нет, или то, как мы проживем её – достойно следующей, небесной, или не очень?.. Так, ведь?.. А, когда начинаются трудности – люди, часто, я заметил – наоборот, становятся более достойными. Беды, они, знаете… Нас держат, кажется, в таких, прочных, рамках… за которые… мы, тогда, уже не позволяем себе выйти… Мы начинаем видеть, замечать то, то, (так ведь?) самое прекрасное и замечательное, что есть, но мы его так не ценим, пока нам хорошо. Да… Это, конечно, наша ошибка… Как и то, что мы, от страха, что ли, что оно скоро закончится… начинаем разбрасывать счастье, когда оно есть, стараясь, что ли, использовать его всё, до нуля, что бы быстрее… – он уже, кажется и забыл о том, что с кем-то говорит – особенность писателей, когда они, вдруг, оставляют на время, даже и собственную мысль, только начатую, только что, лишь увидев ещё какую-то новую, а за ней, ещё… – Мы, да, мы становимся лучше, когда нам трудно. Мы становимся благодарными… Мы… Я это очень заметил, когда, помните?.. Помните, нам, тогда ослабили все эти меры, когда правительство начало войну?.. Помните?.. И, вроде бы, люди, сразу стали свободны и счастливы… Но их свобода развратила. Они стали жестокими, они… За это всё… Но, да, иногда беды делают лучше… Так что, ничего… Вот, видите, даже – какие странные эффекты случаются – я, ведь, никогда раньше,ни за что не решился бы так открыто говорить с кем-нибудь обо всём этом!.. А теперь… Видите? Поразительно!Как в чёрной дыре, говорят, должно быть, в сингулярности… Хэ-хэ-х… Они и пытаются, кажется, во многом, здесь сделать какую-то черную дыру!.. – он попытался посмеяться даже… – Для них сингулярность – синоним ада… Кажется. Они к ней стремятся. А мы… А у нас, если уж всё и меняется, совсем, то… Как-то, в обратную сторону. Да?.. Может, тоже не реальный, земной мир получается, но только, хороший… Так мне кажется. И-иии-и, я, как считаю – раз всё вокруг и так, так… Ну… Вы понимаете, нужно, всё-таки, показывать и хорошее – этого, может быть, как раз, и не хватает… То есть, антиутопию написать вокруг нас всегда найдутся желающие… а, вот утопи-ю… Кто-то, ведь, тоже, должен показать?.. Что-то хорошее?..
– А если они не увидят? Вот, как Вам кажется, не является ли всё это, только усиленной, выведенной на новый, уж очень сильно заметный уровень, формой того, чем люди грешили и в прежнее время, в обычное?.. Вот, расскажите мне, проинспектирую ка я Ваш писательский талант подмечать, хэ-хе – как Вы считаете – что из себя представляет это?.. А-аа-а, молодой человек?.. – и он смотрел на него с радостью, словно любуясь.
– Ну-у… Во первых, мы ведь не знаем точно – последнее это время, или нет, правда?.. Н-ну, потому что никто не может знать. Но, может быть, ведь, что ещё и нет?.. Нам, вот, всем, например, с детства казалось, наверное, что что-то такое может произойти только где-то в далёком, далёком, и совсем не относящемся к нам времени?.. А всё такое, как войны, например, сегрегация – наоборот, в далёком прошлом… И казалось – нас всех это не касается. А, вот, теперь, когда оно всё сошлось и, пришлось, как бы, на наш век – то, теперь, смотришь на историю предыдущих времён, и пони-маешь, что… а ведь, во многие времена, и, почти с непрекращающейся регулярностью, подобное повторялось… Подобные испытания, почти в любой период, почти всё время, доставались людям. И это, ведь, справедливо!.. Ведь, наверное, каждому в жизни выпадает попасть в такую, какую-то, или подобную… Ну, хотя бы, с теми же нравственными чертами, в ту – которая поставит перед ним тот же вопрос, тот же выбор, который и теперь, перед нами… ситуацию. Может быть она будет выражаться несколько по другому… Но, скорее всего… Да, это, наверное, так – и здесь никто не обделен, и не огражден больше, чем другой. Мне так кажется… А если отвечать конкретно, по пунктам… Во первых – это жизненная суета, м-не ка-жет-ся… Ну, вот… Как мы в жизни всё бегали, и искали чего-то… Ну, не важного, тленного… И из-за этого, часто забывали о главном, о жизни души… Так, ведь, и многие те, кто себе сделал это?.. – он показал пальцем на руку. Его старый собеседник кивнул. – н-ннн-ну, в основном… Это, либо, ещё те, кто… внушаемые – ну, не просто, а те, которым можно внушить что-то плохое. Это – те, кто сделал всё без малейшего переживания, и не вынужденно, а с энтузиазмом. Это – те же люди, мне кажется, которых можно легко было уговорить, убедить в том, что нужно ограничить права какого-то другого человека, которого они, как им расскажут, в чём-то лучше… Развязать войны и поддерживать их… Это люди с огромным самомнением… Но, в глубине души понимающие, что они мало чего из себя представляют – и… что бы удовлетворить своё самолюбие, им нужно угнетать кого-то, тогда они будут чувствовать себя выше. Хоть кого-то. И, хотя они льнут, очень сильно льнут к власти, но это – только потому, что там… видят силу, приобщив себя к которой они станут, хоть несколько сильнее, в сравнении с простыми людьми – часть страха, что те испытывают перед большими властителями, автоматически перейдёт, ведь, наверное, и на их прихлебателей? Так… Ну, это – те, кто сам, с удовольствием на это пошёл… И с ними, кажется, всё гораздо труднее… Ну, ладно… Это – два греха, мне кажется: когда люди готовы губить свою жизнь… Духовную, ради мирских удовольствий и ради своей жестокости и гордости. Есть ещё, кажется, основополагающая, почти, причина и у всех случаев, но и, в отдельности… когда она становится, по сути, единственной – это глупость… Люди, которые не хотели ничего знать, не желали знать правды – они потребляли лишь ту, легко находившуюся информацию, ту, что они, и то, бы не искали, наверное… Если бы её им не вложили прямо в уши. Для них – поверить другой информации, или, хотя допустить её возможное, реальное существование в мире – значит, что нужно будет прикладывать усилия к её изучению. А для них – это так же непереносимо, как и для тех, других – ощутить себя униженным, не величайшим во всём, не торжествующим в своей злости, или обделенным… Тут мно-го всего… Всё, так, долго будет описывать, да и… не приятно. – он слабо улыбнулся. Его собеседник кивнул. – Но, много всего – это Вы верно заметили… Много всего, чем люди грешили и в обычной жизни – только теперь им позволили, официально, хотя и только земные правители… Как они этого не понимают?.. Но теперь, когда им позволили, когда им дали свободу и поощрение – они вышли из рамок, уж совсем… сильно, так, что это всем сразу заметно.
– Да, смешно называть нас, так редко, теперь, встречающихся, "всеми", согласитесь!..
– Хэ-х, и правда… Правда. Но, многие из них, ещё, тоже, наверное, понимают. Я верю, что они, многие, ещё не совсем мертвы…
– А точно ли, понимают?.. Вы уверены, что они не совсем опустевшие машины, идущие, слепо, на поводу у прихоти их?.. Нет, нет – подождите, я, просто, объясню, почему я у Вас это спрашиваю – не невыносимо ли было бы им жить, продолжать так, если бы они понимали?.. Не изменились бы, разве, тогда, они? Просто по-тому, что не мо-гут так. Вот, как Вы не смогли… Как Вам кажется?.. Вот, почему я спрашиваю…
– Ну, может быть, и чувствуют, и понимают. Н-ну, знаете, как это бывает, только не дают себе в это поверить. Это, ведь, тоже, не легко… Так же, как и в обычное время – разве все не выдерживают такую жизнь, в своих грехах? Разве все сразу исправляются? Но хорошо, если, хоть когда-нибудь… Знаете, мне кажется, что они, будто, весь свой взгляд оборачивают вовнутрь… Словно, знаете, у них глаза всё время повернуты в сторону мозга, как у нас у всех, когда мы смыкаем веки и спим… Но, только, видят они не то, истинное, что там, внутри, но какой-то, такой, большой каменный столб, который они там поставили – такой, гордый, неприступный… Совершенный как будто. И они всё время смотрят на это столб и ходят с надменной ухмылкой – любуются на то, какие же они… Какие… И всё время, этим своим взглядом столб этот подпирают, всё время ходят и держатся в таком напряженном балансе… Что бы столб не упал. И с каждым мгновением тратят всю свою силу на то, чтобы надстраивать и надстраивать его выше, когда он снизу, постоянно разрушается, крошится… Всё время распадается, не находя себе основы, чтобы на ней встать. А они, всё надстраивают его, так уверенно и с таким пристрастием – ведь он им нужен, кажется, как наркотик. Он, так же, затуманивает реальность… Но, с той, только разницей, что без него они увидят не просто реальность, а ужасную реальность, в которой всё окажется разрушеным – всё, что они так ценили – все, выстроенные ими иллюзии и убеждения. О себе, прежде всего… Очень трудно разрушить этот столб, ведь, он, в первую же очередь, обрушится… на самого тебя и побьет осколками. Их, тоже, нужно понимать – не для того, что бы с эти смириться, но, что бы не терять надежду их спасти. Нужно стараться…
– Вы… умный молодой человек. Я рад. – шутливо заметил собеседник, – А теперь у меня к Вам ещё один тест – хочу попросить Вас дать мне почитать Ваш шедевр.
– Д-да… Я с удовольствием… конечно. Я, даже, рад буду. Вам первому могу принести. Я, как раз, скоро уже должен закончи…
– Нет, нет, сейчас… Я у Вас просил сейчас, сразу почитать. Ведь у Вас, конечно же, с собой Ваше творение?..
– Нно, я… Уж, оно, наверное, получше будет, когда, я, всё-таки, закончу… – нервно улыбнулся. И ещё задрожал.
– Нн-у, в моём возрасте я могу и не дожить до этого – знаю я Вас – по три года главу пишите!.. А мне то, уж недолго осталось… чувствую. – его сосед, и правда, тяжело дышал, так, как будто старался отдышаться после каждого слова, – Не сегодня – завтра. Ну, это, ладно… А Вы заметили?.. Вспомнили, не так ли, старые земные времена?.. Как Вам было, тогда, наверное, тяжело показывать свои творения жи-вым, в большей степени, людям. Тем, кого Вы ещё не считали хуже себя – по крайней мере, считали жи-выми и способными мыслить – не зомби, как сейчас… Так ведь?
– Да я…
– Н-ну, вот, я Вам обеспечил и такую, ещё, ностальгию. Хэ-хэх!.. Ну, это понятно – это всегда сложнее, когда Вы имеете дело с людьми, которые, может быть, даже и хуже Вас, что Вы, тоже, не можете не подозревать, но… Но жи-вые… И тут, уже, идёт черёд задумываться и о себе – тут Вы, уже, и себя должны беречь. Это здесь Вы, теперь, просто спасаете и можете оправдаться перед своей заниженной самооценкой тем, что им хорошо бы усвоить, хоть это – хоть плохо написанное… Н-ну, вот, Вы, сразу пришли в движение, незаметно для себя – не считаете, что плохо. Но сомне-ваетесь… Вы сомневаетесь в тех, кто прочтёт, не столько в себе – Вы то пишите, и для Вас – это движение души на бумаге. Я понимаю. А для них – объект очевидной… Объективной, простите, критики. И перед ней Ваше внутреннее "я" может уже и не устоять – оно может быть не таким, как принято в мире. Даже среди хорошего и среди хоро-ших… Но судить будут именно по таким критериям… Принятым. Этого Вы и боитесь? Поэтому сомневаетесь?..
