Buch lesen: «Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке», Seite 13
Глава 6
Чувства не имеют глаз.
Всё так женственно в ней, словно нежность целовала всё тело её, проникала под ткани одежды, на любовь оставляла надежду, красотой рисовала лицо.
–Уверен, что всё в ней женственно?
–Нет!
Лицо, как сердце, но были в нём жестокие черты – неуловимы они для очарованных глаз. Фигура, как скрипка. Чёрные волосы до пояса изящно зачёсаны на правый бок. Улыбка еле заметна, но прекрасна, пропитана королевской коварностью, но улыбаться героиня не любила. Носик ровный; брови домиком; глаза карие, глаза острые, глубиною больше века. Взгляд расплывчатый, умиляющий, одним взглядом вычеркнула из мыслей Леро; губы сочные, интригующие, похожи на запретный плод.
«В мире так много искусственных лиц, с вымышленными чертами, и так жутко иногда бывает замечать за ними старость. Когда не спрятана, не так холодно выглядит. Как хорошо, что предо мной настоящее лицо, ведь их осталось так мало…».
Она – мечта любого, кто говорит на всех углах, что сильный он! Художник рядом с нею растаял, как первый, ноябрьский снег, и от него остались только лужи.
Не даром душа её похожа на снежинку. А, может быть, на первый снег. А может, на звезду или на белый одуванчик. Сейчас ему не разглядеть за внешней красотой…
Да и ладони сыграли свою роль, их игра была искренней. Ладонь прижимается к ладони – казалось бы, бесценно, но это по-настоящему оценит лишь безрукий.
Когда кисти рук вернулись к нему, он и не вспомнил, что с чем-то смирился, а с чем-то попрощался. Всё забытое возвращается.
Кому-то при первой встрече желательно затащить женщину в постель, кому-то сорвать с губ поцелуй, а ему достаточно ладоней на мгновение, и он – самый счастливый человек! Счастливый с этой женщиной, с другой таким бы не был!
Лишения лечат испорченность, зарождают в человеке недооценённую скромность. В Арлстау её было катастрофически мало, а в Данучи её много. Данучи – тот художник, который считает себя равным всем людям и всем аврам, но об этом позже…
–Моё имя Ана… – и запнулась, и он придал значение, но подыграл.
–Анна? Очень приятно, я Арлстау.
–Вы путешественник? – проницательно спросила она.
–Да.
–Почему именно этот город?
–Хочу узнать его.
–Узнать или что-то найти в нём?
–Вы тоже здесь что-то ищите?
–По мне заметно, что я гость? – спросила, не скрывая хитрости в губах.
–Ярко бросается в глаза.
–Что же выдает?
–Всё!
–Любопытно…
Анна отвела взгляд в сторону и вспоминала какое-то событие, а художник проникся в неё взглядом и ясно увидел, что в её воспоминаниях был он.
«Но это невозможно! Жаль, что самих воспоминаний не увидеть! Может, я ошибаюсь…»
Заинтриговала его девушка, в загадку легко влюбиться…
–Дурная слава закрытых городов совсем не пугает? – спросил он безучастно.
–Я не гость здесь, это мой дом! – солгала она, но продолжила со всей искренностью, как ей самой казалось. – Дурную славу придумывают люди, а настоящая слава это отдельное достижение или событие. Славу нужно заслужить, и дурной она быть не может. Если ты посмешище, которое все знают – это далеко не слава…
Полчаса шли по набережной. Начались деревья, что выше головы, и стало заметно зеленее. Атаковала свежесть.
В основном, говорила она, а он слушал. Разговор обо всём, но ни разу не обмолвилась словом о важном, а небо под ногами так и не заканчивалось, конец не виден.
В каждом кусочке оно неповторимо, нигде нет одинаковой звезды, нет похожих друг на друга комет и планет, и все, словно светились ярче от ног первой пары, что образовалась в этом странном городе.
Все шли по одиночке, а они вдвоём, и это было так удивительно для художника, но редкий прохожий обращал внимание на них, и это счёл не естественным.
О том, что что-то слышала о художнике, рисующем души, не обронила слова, словно весь мир знал о нём, а она не знала. «Видимо, и правда, здесь нет связи с миром…»
Художник пригласил даму в ресторан, лишь заметив его за углом. Её взгляд не пылал интересом к этому месту, но ему хотелось присесть и продолжить зачатую симпатию.
Чувствовал, что чем-то ей понравился. Этого достаточно для тридцати трёх минут знакомства.
К такой женщине любой побоится подойти, не каждый подойдёт, потому не был удивлён, что она сейчас с ним.
Красота пугает многих, красота заставляет страдать, чтобы ей не годились в подмётки – это не о высоких каблуках и раздутых губах, а о тонкостях души, которыми владеет красота.
Когда душа красива, тело познаёт, что такое совершенство…
Он не рассказал ей, кто он; она не рассказала, кто она. Конечно, говорил ей про свои картины, которые когда-то рисовал, но не сказал, что он – кудесник душ.
Преподносил рассказанное, как будто всё прошло, будто это уже не исправить, словно это никак не вернуть…
Художник любил задавать себе вопрос: «Кто ты такой?», и хоть сам же себе отвечал на него, вопрос этот – лучший помощник.
«Кто такой Иллиан, к примеру? Он ненормальный путешественник, искусный архитектор и убийца, родившийся с душой на лице, знает секрет вечной молодости, одновременно желает людям и добра, и зла. Две личности засели в нём, и лишь одна похожа на человека, другая на авра!».
«Кто такая Леро? Хрупкая, раненая девочка, на которой художник нарисовал очередную рану. Парит по вечерам, в другие часы приземлённая. Ей не нужно задавать вопрос, чтобы услышать ответ. У неё всё написано на лице красивым, мелким почерком.».
«Кто те двое, что приходят ко мне, перед тем, как случается что-то? Я не понимаю, кто они – слова не соответствуют лицам, их, словно невозможно распознать. Они иллюзии, они любят весь космос, ничто для них Земля. Не дорожат они ею…».
«И кто же она? Кто же, кто же за взглядом тем прячется, позволяет смотреть? Знакомство с незнакомством какое-то. О душе её сказать можно много, но ничто не даст ответ о том, кто она. Если Леро – это слабость, то она – это сила. Да, женщины, либо сильны, либо слабы, но счастье чаще достаётся слабым! Не удивительно! Мне многое представилось о том, кто сейчас передо мной, но во всё это слабо верилось. Если всё это окажется правдой, то, кто же тогда я?» …
Вот и весь его мир на сегодня, вот и весь его мир из пяти человек. И кто сказал, что дальше обязательно будет больше?! Нет, круги любят сужаться.
За несколько часов рассказали друг другу о многом – в основном, о взглядах на жизнь, которые оказались вовсе не одинаковыми, но зеркальными.
Время улетело незаметно.
Ему чудилось, что она его знает всю жизнь, а для него она лишь незнакомка. Человек в нём слушал каждое слово, ангел в нём чувствовал её, демон не отводил взгляда, а зверь всего лишь вдыхал её запах и вкушал аромат.
Когда собирались уходить из ресторана, глаза героя были в героине, а героиня не отрывала взгляда – не от чего-то, а от его рук. Глядела на тонкие пальцы и снова что-то вспоминала, и снова о художнике, и снова он это ощутил.
«Как она может меня помнить, если я её не помню?! Ничего не напоминает?», – спросил себя художник, а у неё:
–Что ты видишь?
–Не знаю.
–А почему так смотришь на них?
–Не знаю, – солгала она.
Затем небрежно, но намеренно уронила стакан, но художник поймал. Намёк понял, вопросы про руки оставил на потом.
Через минуту он провожал её до дома всё по тому же «небу под ногами», и она осмелилась спросить волнующий её вопрос: «Верит ли он в конец света?» – на него получила странный взгляд и сухое «нет».
Сам не спросил о том же – не хотел разочарований, ведь очень понравилась она: «Отсутствие связи с жизнью не запрещает верить в конец света. Уверен, что здесь такие же люди, как и везде…» …
Провожать пришлось долго, но ему приятно, потому желал, чтоб «небо под ногами» не заканчивалось.
Не думал он, что таким большим окажется город! Река стала втрое шире – была пятнадцать шагов, стала пятьдесят. «Так равномерно выросла, словно её кто-то нарисовал…».
Уже темнело, когда шаги привели их к мосту, что сотворён из тёмного стекла. Стекло неаккуратное, грубое, мутное, но со стороны смотрится красиво. Мост арочный – такие мосты появились первыми, такие строили наши далёкие предки, но тогда из стекла не могли, а сейчас могут…
Но художник смотрел не на мост, свой взгляд дарил туману.
Туман был белее, чем облака, скрывал стеклянную простоту моста, накрыл собой и мост, и пустоту, что под мостом.
Туман заставил ноги остановиться, убедил подумать – стоит ли в него идти. Весь город был прозрачен, и только мост окутан туманом. Художнику это не могло не напомнить город авров, но жизнь его течёт в этом мире, потому швырнул воспоминание в окно.
Минуту побывал в нём глазами и иначе взглянул в дальний берег реки. Сделал два шага вперёд, и ещё, и ещё, утопая в неведомом зрелище.
На той стороне был город – такой же, как и этот, но другого цвета, иными тканями обшит. Все так любят чёрно-белый контраст или яркие краски, но здесь нет ни того, ни другого. Здесь одна красота соперничает с другой, в одной одни века, в другой другие, а цвета поделили друг с другом поровну.
«Почему же я видел только пустоту?! Почему не почувствовал другую половину? Как облако смогло повлиять на это, если у него нет души?!».
Художник метал взгляд от моста к реке, от реки к облаку, от облака к другой половине города, где такие же дома, но гладкие на ощупь взгляда. Дома других столетий, другой моды, другого искусства.
Он пытался разобраться, почему всё так в этом городе, но без шансов затеял это. Однако, девушка ему помогла.
–Закрытые города разбиты на части, – начала она своё объяснение. – В наши города редко приезжают гости, но это случается, и они видят лишь ту часть, которою им позволили увидеть и видят такой, какой позволили увидеть. Отныне, ты будешь видеть всё в истинных цветах. Здесь не все ходят по одиночке, Арлстау…
После последней фразы мягко улыбнулась – будто бы нравилось ей его имя
–Почему мне? – спросил он так, будто каждым словом поразила.
–Позволила увидеть?
–Да.
–Нравишься…
Услышал – не поверил, но оглянулся и поймал влюблённый взгляд… Запутался в её глазах, не смог найти из них дорогу.
Всё потому что ей нравилось смотреть ему в глаза, всё потому что в ней уже давно были чувства. В художнике они лишь зарождались…
Он ей поверил, врага в ней нет, а друг такой, что вылечит любую рану…
–Кто всё это создал? – спросил художник, рукой окинув всё. – Набережную? Озеро? Облако? Мост?
–Я, – ответила она и вновь поймала его взгляд.
Ответ её был загадочным, хоть и состоял из одной буквы, и глаза загорелись, когда вкусила восхищения художника.
–Но как?
–Фантазия, искусство и наука…
Он не мог сказать ей, что у двух её творений нет души, не мог так жестоко поступать с людьми. «Никогда ей не расскажу об этом! Не хочу её расстраивать! Такая правда способна надломить все вкусы жизни…».
Лишь сейчас увидел в ней родственную душу, да и саму душу разглядел. «Всё-таки, звезда, а не белый снег.».
«Она такой же художник, как и я, как и Иллиан…» …
–Это ведь озеро, а не река? – задал вопрос, махнув рукой на гладь.
–Да.
–И вокруг озера набережная?
–Да, но на той стороне она другая…
–Какая?
–Увидишь…
–И люди другие?
–И люди.
–Когда что-то поделено на части это не может быть просто так…
–Всё не может быть просто так…
Художник подошёл к ней ближе и осмелился положить руку на талию. Стало теплее обоим, и она не отстранила бережной руки, хотя от неё задрожала, ощутила себя беззащитной.
–Вот бы взглянуть на другую половину города, – прошептал он ей зачарованно.
–Всё впереди, – ответила она с доверием. – Я не против и все города тебе показать, во всех есть чудеса кудесников искусства и не только мои, но и других людей.
Дарила словом надежду на общее будущее, даже на секунду взяла художника за руку, но отпустила
–Чтобы решить уравнение, тебе нужна лишь доля времени. В нём нужно найти выход, и ты его решил. Чтобы налюбоваться творением, тебе нужна вся жизнь. Где есть душа, там нет выхода.
От его откровений смутилась, и он решил разбавить черты её лица иными красками и воскликнул искренне:
–Мне нравятся твои творения, ты прекрасный художник…
–Хочешь увидеть весь рисунок? – спросила она интригующе.
–Хочу!
Взяла его за руку и повела по мосту, по стеклянным ступеням. Десять стуков сердца, двенадцать ступеней и вошли в туман.
Туман был не сухим, не влажным, а едким, как объедки былой пошлости. Видимость стала нулевой, и Анна крепче сжала его руку, уверенно ведя к середине моста.
Затем они остановились. Она сказала: «Смотри!», и он посмотрел. Ни вверх, ни вправо и не влево, а вниз, и узрел художник город Ирон с высоты птичьих полётов.
Эмоции были высоки, восторгались красотой, а разум старался всё вычислить.
Город был поделен не на две части, а на три, и виной всему её озеро. Оно формой одуванчика. Стебель поделил между собой две части города, а его продолжение взяло на себя третью, и расположило его вокруг себя.
Художник снял номер на той стороне, где дома и люди будущего, дом Анны занял своё место рядом с прошлыми веками. Не сложно догадаться, что третья часть города – это настоящее, и в нём не так уж интересно, потому что знаешь всё…
В одних домах свет горит и выбрал разную палитру, в других домах он погашен – не пугала тех людей ночь. Погашен там, где приютилось прошлое.
В одних домах тень вечности, в других оттенок хрупкости, бессилия. Где-то стены непробиваемые, где-то тонкие, как полотно.
«Как же это красиво!», – вслух подумал художник и наяву увидел душу города. Она была похожа на душу этой темноглазой девушки, несмотря на то, что вмещала в себя миллион других жизней, и Арлстау счёл это справедливым. «Она ведь рисовала это, другие лишь любовались!».
–Нет слов? – шепнула она.
–Ты лучший из художников… – промолвил он растерянно.
Хотел добавить «тайной организации», но счёл это бестактным. Так-то ему уже всё равно, что эта девушка, скорее всего, её представитель!. «Раз такие люди работают в ней, то я в организацию верю!», – поспешно сделал свой двусмысленный вывод.
–Мы все художники, мы все рисуем жизнь, – ответила она, и повела его на свою сторону города.
Для него это было символичным – словно так легко переманивают на другую сторону, а он, даже не сопротивляется, потому что создал в себе чувства к этой маленькой, но сильнейшей из всех, кого он встречал. Даже, казалось бы, вечный Иллиан перед ней, как букашка!
Не каждый владеет даром менять мир…
Мост был пройден, перед ними дома светлых тонов. Деревья на подбор – по одному критерию: красота.
Архитектура повторений прежних веков, дома не высоки, красивы, элегантны и светлы, но в них нет света, а скульптура – его любимое искусство. Представлял скульптора в двух случаях – смотрящего на камень, как на холст и сотворившего из камня чудо.
Здесь везде чудеса, потому что кто-то пожелал этим местам красоты, и пожелание сбылось.
Здесь фонари, как птицы, увидел их и проглотил язык – хотелось петь, не говорить, но петь всегда стеснялся.
Здесь тоже небо под ногами, но голубое, не смотря на ночь, а облака в нём густые и белые, не грозят градом и грозами, и звёзды чёрные, луна под магией затмения.
Художник от всего испытывал эмоции, но потрясение лишь от чёрных звёзд – в этом увидел какое-то предсказание, затем узрел в них испытание, потом ещё что-то, и все мысли били в точку, хоть и будут забыты, раз не записаны.
И не ясно, какая из сторон города – свет, а какая тьма. Да и зачем делить всё на свет и на тьму, раз они без друг друга не могут? Может, это, просто, неразделимая часть искусства.
Тем более, город поделен на три части, а не две. Значит, есть что-то в мире помимо тьмы и света…
До дома ещё не дошли, спустились вниз, под мост – ему снова повезло придерживать её за руку. Затем километр шли только по набережной. Ни одного человека на ней не встретили. «Странно…».
Она рассказала ему всё, что могла, о закрытых городах, о их особенных местах, где всё происходит иначе – не так, как мы привыкли видеть. Об этом боятся говорить, потому об этом никто и не знает, кроме тех, кто видел это собственными глазами.
–А как же космос? – нелепо спросил он.
–Была в нём, – ответила она интригующе. – Из него почти весь мир не видно.
–Как же так?
–Научились люди прятаться. Скрыли от глаз свои лица…
Шаги закончились, но «небо под ногами» продолжалось.
Озеро стало, как море – раскрылось перед ними, показало размах своих крыльев. Глядишь в него и не видишь краёв, хотя точно знаешь, что они есть, и вокруг них тот же город Ирон, но уже с другими людьми, которых узнавать художнику не интересно.
«На их набережной не оказалось «неба под ногами»!» – это единственная причина.
–Почему здесь фонари…
–В форме людей и волков? – не дала она ему закончить.
–Да.
–Птицы и змеи водятся в других местах.
–То есть, я выбрал змей? – с мягким сарказмом спросил он.
–Путь человека делится на три части, а у городов их много.
–А почему фонари не горят?
–В той части города живут и люди, и волки, им нужны лишь фонари, а не их свечение. Это наше настоящее
Художник задумался, но ничего не нашёл для ответа, кроме:
–Не думал, что такое возможно.
–Что именно?
–Так красиво рисовать города.
–Всего лишь, фантазия, – с улыбкой поскромничала она.
–Ты творишь всем миром и позволяешь людям заряжаться от себя, а я так не умею! Ты удивительная девушка, мне до твоих творений далеко!
Последние слова произнёс, заглянув ей в глаза. Она в который интриговала взглядом, но отвела его в сторону, постеснялась, хотя стеснение – это не про неё.
Неповторимый момент – это то, что происходит в эту секунду, и Арлстау счастлив, что Анна есть в ней. Всё, что потом – это послевкусие. Настоящий вкус он сейчас, потом его не бывает.
Не научился ещё останавливать время, пролетело оно. С полудня до полуночи был с ней, хотя думал: «часа два». Он засмотрелся, она заслушалась, но оба не насытились! Удовольствие желательно растягивать, оно не грезит нетерпеливыми, потому они оставили на завтра всё недосказанное и неуслышанное!
Ноги привели к её дому. Он отличался от других домов, в первую очередь, красотой, но не объёмностью. Не заметил художник, что дом был пустым, что никто в нём не живёт, потому на него не смотрел, погрузился в неё.
Она обняла на прощание, и это было, даже приятнее её ладоней. Почувствовал не только её силу и энергию, но и нежность…
Телефон смысла спрашивать не было – в этом городе их нет. Художник мялся и не знал, что сказать. Скромность – не его конёк, но сейчас решила вмешаться.
–Завтра в шесть вечера буду ждать на нашем месте, – смело промолвила она.
«В каком месте?», – задумался он. – «Наверное, в том, где стала откровенной.»
Надо быть глупцом, чтобы ответить: «Нет», и он сказал ей: «Да!».
Хотел уже уйти, но она остановила. Нет, не для того, чтобы пригласить к себе «на чай».
На обочине дороги стоял чёрный электрокар, и двери его открылись для художника, и крыша поднялась, чтобы приятнее дорога.
–Не хочу, чтобы всю ночь бродил по улицам, – промолвила с улыбкой Анна, и художник, бросив на прощанье тёплый взгляд, уселся поудобнее.
Автопилот знал, куда ехать и поспешил к его дому спешно, насколько позволяли повороты, а не пешеходы, которых теперь художник видел парами, и, главное, что видел, ведь на обеих набережных никого не встретил.
На её стороне люди совершенно другие – в них мудрая солидность, у них широкие штаны и платья до пят, головные уборы до стройных бровей. У мужчин небритость, у женщин моден бледный тон лица.
Здесь все богаты, несмотря на то, что расселились в прошлом…
Художник улыбался от счастья после такого чудного вечера, в груди пульсировали чувства. Вспоминал её голос, губы, смех, прикосновения. Вопрос «Кто она?» его не волновал, волновало лишь счастье, рождённое сегодня, ведь это похоже любовь.
«Да! Она именно так и выглядит!», продолжал мечтать он. «С детства ведь помню черты её лица. В детстве ты знаешь больше о любви, чем во все последующие годы…»
Затем вспомнил слова мальчика с золотыми волосами и заглянул в отражение зеркала. «Да, это любовь!», – подтвердил вслух художник и поверил себе. Ту самую, единственную определить легко при первой встрече. Она всегда выглядит так, как мы мечтали и смотрит на нас так, как нам приятнее всего. Это любовь, пусть и в шестой главе…
Хотел кричать на весь город от счастья, но пожалел местных, не позволил себе, чтобы косо посмотрели. На «своей» стороне дал волю чувствам и закричал, как обычный человек, а не голодный волк…
«Невидимый враг, где же ты? объявись! Покажись, чтоб мне не было скучно!», – позволил себе такие мысли художник, но тут же испугался их и добавил: «Хотя нет, лучше не надо!».
Жить в мире куда приятнее, но нет ни одной интересной истории, где не присутствует война! «Что важнее для меня, покой или буря событий? Что я сам хочу подарить всему миру? Жить в покое или, чтобы жить было интересно?» …
Наивно полагал, что Иллиан спит и видит первые сны наступающего дня, но встретил того у дверей отеля с бутылкой горечи и двумя барышнями-блудницами с вызывающими нарядами и макияжем.
Чем больше страха быть незамеченным, тем больше вызывающего в тебе. Они были с ног до головы.
Одна из них, будто бы хищница, почти, как Клеопатра, впивалась глазами в затуманенный взор художника, считая, что таким взглядом его возможно удивить и очаровать, но чары не сработали. Не потому что плохо старалась, а потому что это смешно.
Из-за двух, пустых блудниц художник не заметил, как смотрел на него Иллиан. Взгляд его был озлоблен, бросался, то на художника, то на уезжающий автомобиль, в мыслях было страшное: «Не убить ли его?!». Как хорошо, что Арлстау не умел читать мысли – лишь притворялся иногда, что умеет.
–Мне нужен слуга на час! – то ли пошутил, то ли сказал серьёзно Иллиан.
–Ты что, смеёшься над всем миром? – прорычал художник, чьё настроение мгновенно испортилось.
Хотел ударить. Останавливало лишь то, что это неправильно. Бьёт лишь тот, кто ищет удара.
–Нет, я мир уму учу. – озвучил Иллиан пьяные мысли.
–Уму учу? А звучит, как будто промычал!
«Чем он вообще думает?» – размышлял художник, «Что он мелет?!» – держал в мыслях Иллиан, но оба не стремились совершить выпад в сторону противника.
–Не желаешь отведать одну из этих дам? – с притворной улыбкой спросил он.
–Нет, – ответил художник и ушёл, оставив его одного…
В номер вошёл крайне раздражённым, но, увидев кровать, успокоился, упал на неё обессиленный и заснул, не снимая не обуви, ни шмоток.
Спал до полудня, пока не постучали в дверь. Ничего ему сегодня не приснилось.
Иллиану достались обе блудницы и более старательная ночь, но именно он стоял за дверью в полдень, с желанием больше узнать о художнике…
–Я удивляюсь тебе, – начал он, как только Арлстау открыл тому дверь.
–Чему именно?
–Тому, что так легко отказываешься от похоти, будто это какая-то гадость.
–Я думал, ты пришёл извиниться.
–Извини, – ответил тот, показав, что не умеет извиняться.
–Я не хочу поверхность, ведь я рисую души. Не забывай об этом, друг… Почувствуй разницу между доступностью и допустимостью. От удовольствия не должно быть совестно! Не важно, чем ты занимаешься в жизни, есть всего две дороги – в одной у тебя есть семья, дети и продолжение Рода, в другой ты один, хоть и много женщин. Вот и вся похоть…
–А что для тебя твой Род? – спросил с таким интересом, словно есть до этого дело.
–Я молюсь за весь свой Род, за все поколения. Прошу помощи у всех предков, даже у тех, кого не застал, и они мне помогают, – солгал Арлстау, примерив на себя Данучи, ведь именно тот так делал, прежде чем что-то рисовать.
Арлстау перестал просить помощи у высших сил. Боготворил солнце до тех пор, пока не потерял руки. Приобретя дар рисовать души, наивно полагал, что вновь будет обращаться за помощью к солнцу. Но как бы не так – рисовал души лишь собственной энергией…
–Чту Род свой, но не все из них стали ангелами…
–Не задумывался об этом, – со всей серьёзностью промолвил он, но с несерьёзностью добавил. – Чувствую, сегодня не засну…
–Пф, – ответил на это художник.
–А каким ты был в юности?
–Юность, как у всех. Дворы, кино и встречи. Съел сразу же все сливки, что увидел и оказался далёк от всего, в том числе, от любви. Меня любили, а я нет – со временем это пришло, тогда я думал, что любил.
–А потом?
–Потом решил, что лишь тернистый, долгий путь даёт вкуснейший результат и не сотрётся с памяти ни счастье, ни успех, ни победа и, тем более, любовь! Когда к успеху или к любви идёшь лёгкими путями, то и итог окажется пустым. С осознанием того, как устроен мир, наслаждение от доступности превращается в пустоту.
–То есть, хочешь сказать, я не знаю, как устроен мир? – усмехнулся Иллиан и сразу доказал, что знает. – Отказавшись от доступного, руки тянутся к запретному!
В который раз загнал художника в тупик своими выводами, и тот, даже не горел желанием найти ответ на это…
–И что? Сразу повезло в любви?
–Нет, – горько улыбнулся художник. – Бумеранги никто не отменял, и я познавал любовь, но не взаимную!
–Какой тогда смысл отказываться от доступности?
–Смысл в том, что не только в любви заключается счастье!
Повисла пауза, во время которой Иллиан пожелал поделиться сокровенным, но приукрасить чуть-чуть, чтоб не выдать себя.
–Знаешь, художник, я грязный и грешный отшельник! Столько горя и боли принёс людям, которых встретил на пути, что и не вспомнить всё по щелчку пальцев. Бог милостив был ко мне, и бумеранги за грехи прилетали мгновенно, чтобы я знал, что именно возвращается за какой-либо грех. Замечал, что ко многим бумеранги прилетают позже, и человек не понимает, за что ему все эти беды, а мне повезло – наказание получал сразу же, как согрешил. И, уже совершая какой-либо грех, я заранее знал, каким будет наказание, но продолжал причинять людям боль. Надеюсь, хоть кто-то из них меня простил и отпустил меня, дурака, из лап жестокой ненависти. Для меня лишь сейчас их прощение стало важным, когда встретил тебя на пути.
Последние слова были приятными. От таких слов чувствуешь себя значимым, от таких слов пробуждается желание помочь тому, кто их говорит.
–Главное, сам себя прости, – от души пожелал ему Арлстау.
–В том то и дело, что это не главное! Мне простительно многое. Я сам себя прощаю, но я, всего лишь, псих. Давно сошёл с ума и не заметил…
–Чужая ненависть это не твоя проблема, она разрушает их, а не тебя! Не нужно думать о том, с каким грузом мы идём к цели – тебя никто не в праве судить, нет здесь безгрешных! Главное, дойди, доказав лишь себе одному, что весь груз был прихвачен не зря, а на прощение других надеяться не стоит! Чистое сердце всегда тебя простит и забудет о тебе, как не такой уж и страшный сон, а прощение грязной души добра не приносит, потому грязь и не прощает, потому грязь всегда помнит о зле, которое ей причинили. Нам обоим это известно…
Художник загрустил, вспомнив о тех, кого считал грязью, а Иллиан засмеялся, вспомнив тех же самых, но из его жизни. Смех не был наделён чистотой, в нём ноты жалости, но груз Иллиана не удержался на сильных плечах и рухнул. Однако, в словах была неуверенность в этом:
–Сложно наступать на будущее, имея скверное прошлое.
–Не важно, кем ты был вчера! Важно, кто ты сегодня, а ещё важнее, кем ты будешь для людей, когда тебя не станет!
–Да ты ещё и философ, – улыбнулся ему друг. – А ничего, что люди залили грязью жизнь каждого великого, лишь стоило тому умереть?! И дня не проходит, как из горя делают шоу, а тот ответить ведь не может…
–Деньги. Возможно, дело в них…
–Ну-ну! – усмехнулся Иллиан! – Были бы там, действительно, деньги, но они за копейки суть свою позорят! Люди, в основном, воняют бесплатно…
Художник ответил не сразу, подбирал слова. Самому было не по себе от того, как бывают жестоки люди, но грела мысль, что таких мало.
–Мало с кем делюсь мыслями. В основном, сам с собой! Рано мысль в моей голове повзрослела. Поступками чудил, пока был взрослым мыслью, но, если бы ко мне в детстве пришёл Боженька и сказал, что смысл моей жизни в том, что я буду ненавидеть и поливать грязью людей и этим лишь зацеплюсь за Олимп, то я бы не испугался уйти сразу же, в эту же секунду закончить свою жизнь!
–А я вот, нежданно, негаданно, полюбил читать грязные истории про людей, несмотря на то, что вдохновляют достижения!
–И что чувствовал?
–Что я лучше, чем они! – признался он честно.
–Но ведь это не так…
–Не так!
–И считал, что тебе позволительно всё, что они творили?
–Да.
–Несмотря на то, что почти всё, что сказано о них – не правда?
–Да.
В этот момент, художнику захотелось, однажды, сорвать все маски с людей, но не так, чтобы все видели их истинные лица, а так, чтобы они сами всё увидели в себе и начали жить иначе, грея в сердце добро, а не озлобленность на несправедливость.
–Так и думал, – тихо ответил Арлстау и спросил. – Кто твоя Родина?
–Моя Родина – каждый мой шаг.
Художник промолчал, для него Родина это не весь мир, а страна, в которой он родился, в которой люди будут гордиться им. Хотя и мир весь он любил, и нет для него такого уголочка, который смог бы возненавидеть!
Иллиан вытащил колоду старых карт и со всей серьёзностью спросил:
–Хочешь, погадаю?
–Шутишь?
–Нет.
–Когда узнаёшь будущее, время делает всё, чтобы поменять все расклады. Я, как и ты, не хочу узнавать, что меня ждёт!
–Эти карты не скажут о твоём будущем, они лишь подскажут, кто ты! Вытяни одну и сам убедишься…
Не поверил ему, но рискнул и вытащил карту, просунув пальцы в глубь колоды, посчитав первую карту пропастью.
Перед глазами загорелый валет пик. Кудри чёрные, очи грозные, взгляд убийственный. Художник не дрогнул от этой мрачной карты, но было в ней что-то сомнительное для него!
–Ты из тех людей, – начал Иллиан, с презрением глядя на карту, – кто говорит людям: «Ещё не вечер!», а позже с лёгкостью промолвит: «Прости, уже вечер прошёл!». Одному тебе быть всю долгую, сонную жизнь…
Иллиан молвил голосом, не желающим добра, и это встряхнуло художника. «Может быть, он и есть мой невидимый враг?», – раскинул мыслями он.
–Нет, я не буду один, – ответил спокойно, хотя в душе буря, в душе ураган. – Продолжай…
–Валет пик не король и не туз, у которых тысячи дорог. У тебя их, лишь две, но ты можешь ступать по обеим дорогам!
–Это как?
–В первой ты невидимый враг для самого себя! – воскликнул отчаянно, и художник поверил, очнулся от иллюзии, перевернул все значимые мысли, а Иллиан продолжил. – В первой дороге ты вор, ты мошенник, используешь всё, что вокруг тебя – и людей, и зверей, и искусство! Во второй дороге ты духовный правитель, искупитель грехов, кудесник правды! Для тебя правда важнее любой монеты, но правда губительна…
–Мне надо выбрать? – спросил художник всё также спокойно, без дрожи, без шорохов.
–Чаще всего надо пройти путь первого, чтобы познать себя второго и принести людям дар в виде прозрения! Главное, не задержаться на первой дороге. Это, как отношения с женщиной…
