Выходя из школы после уроков на улицу, вдруг чувствуешь, как всем своим весом на тебя обрушивается весна. Она не расплющивает и не давит, но, как огромная волна, вдруг вскидывает на самую вершину своего гребня. В этот момент всё внезапно меняется. Тебя подхватывает мощный поток из солнечных бликов, тёплых теней, луж, в которых синеет небо и плывут облака, пряных запахов, и мир преображается – он теперь кажется дивным и полным добра, он многообещающ и заманчив. И если при этом ты волен идти с друзьями в парк играть в банки, то жизнь, безусловно, удалась. Всегда бы так, всю вечность!

Древние, если верить Гомеру, основное счастье видели в том, чтобы жрать и пить. Недаром у него то и дело все садятся за трапезу, едят мясо, пьют вино и могут заниматься этим месяцами. А банки, – думал Тихонов, – это ещё лучше, чем жрать и пить.

Игра в банки довольно сложна и требует соблюдения многих правил. Вроде бы, на первый взгляд, всё легко: сбей палкой банку с десяти шагов. Попал – получаешь новое звание и особые игровые привилегии. Но попал ты или не попал – должен свою палку вернуть, причём так, чтобы охраняющий банку тебя не стукнул. Кто не сумел, тот новый охранник банки. К тому же, бить без промаха нереально, случаются косяки, потому что и асфальт неровный, и палки кривоваты, да и рука подводит.

Придя в парк, друзья вытащили из-под здания культурного центра припрятанные игровые принадлежности. Поставили банку из-под колы на дорогу, прочертили куском кирпича полосу на асфальте, из-за которой надо бросать, и приступили. По жребию водить выпало Кислову.

С первой же попытки Тихонов сбил банку и получил звание сержанта. Теперь его можно было осалить, только пока он свою палку не подобрал, а как схватил – уже нет, и он спокойно мог возвращаться за линию. Рыбенко тоже кинул удачно, Бубнов и Батонов промазали. После этого все пошли добывать свои палки. Денисову не повезло – Кислов ударил его раньше, чем тот схватил свою палку.

Денисов водил, как и всегда, неудачно. Когда все бросили и вышли за линию, он никого не сумел достать: пока он гнался за Бубновым, Тихонов подободрал свою палку и так вдарил по банке, что она отлетела метров на пять. Теперь остальным надо было успеть похватать свои палки и добежать за линию, прежде чем Денисов вернёт банку на место, иначе тем, кто не успел её пересечь, пришлось бы вернуться, чтобы снова сбить банку и опять попытаться убежать. Но все успели, и Денисов остался водить.

Он застрял на три кона, затем водить стал Рыбенко, потом опять Кислов. К тому моменту Тихонов уже был в звании капитана и мог ходить перед носом ведущего, ничего не боясь и только ожидая удобного случая, чтобы сбить банку и убежать.

Гуляя так вокруг Кислова и делая ему всякие обидные замечания, он вдруг заметил неподалёку, у трёх берёз, Гришину, Петрову и Стаханова. Неясно, как давно они наблюдали за игрой. Он не подал вида, что увидел их, но решил немедленно продемонстрировать своё мастерство. Внезапно бросившись под ноги Кислову, не ожидавшему такой наглости, он на лету схватил свою палку и, проскользнув по асфальту, сбил банку. Пока Кислов бегал за ней, Тихонов уже вернулся за линию. Платой за такую ловкость был рваный рукав, ссадина на локте и восхищённый крик Маши Петровой:

– Тихонов, класс!

Не расслабляясь, он в следующем кону метчайшим броском снёс банку и стал майором. Его охватил азарт, это было как вдохновение. В какой-то момент он обнаружил, что Гришина смотрит на него благосклонно. Но высшей ему наградой были её аплодисменты: после очередного его броска она со смехом забила в ладоши и выкрикнула:

– Молодец!

О, как это прозвучало! Тотчас он понял, что его мимолётное увлечение историчкой было ошибкой и есть только одна любовь на свете, подлинная, настоящая и вечная – это она, Катя Гришина.

– Слышь, Тихон… – это был Стаханов. Он стоял сзади, засунув руки в карманы и неторопливо жуя жвачку.

– Чего, Миш, – обернувшись, дружелюбно спросил Тихонов.

Стаханов, не меняя выражения лица и не вынимая рук из карманов, быстро ударил его носком ботинка между ног. Тихонов скрючился и застыл, не в силах пошевелиться из-за боли. Стаханов плюнул на асфальт и направился прочь, приказав девочкам:

– Пошли.

Боль держалась недолго, не больше двух-трёх минут, но они для Тихонова тянулись вечность. И дело было даже не в боли, а в жгучем стыде и обиде. Никогда, никогда его так не унижали, при всех, перед близкими друзьями, перед девочками, и самое ужасное – перед самим собой.

Как бы поступил Одиссей

Тихонов шёл в школу, полный решимости. Он был очень напряжён, и не замечал ничего вокруг. Так бывает, когда человек одержим какой-то целью. После вчерашней истории он совсем мало спал. Лёжа ночью в кровати, он снова и снова прокручивал в голове сцену, как Стаханов говорит с ним, потом его нога быстро, почти незаметно взлетает и бьёт. «Пошли!» – говорит Стаханов. На виду у всех остаётся он, Тихонов, скорченный, но стесняющийся держаться за разбитые яйца.

Почему он не дал тогда сдачи? Почему он не бросился сразу же, как отпустила боль, на Стаханова? Из-за страха? – такие вопросы задавал себе Тихонов.

Да, он его боялся. Он знал, что Стаханов сильнее и в любом случае побьёт его. Но дело было не только в этом!

– А ещё в том, – прошептал подавленно Тихонов, – что я тормоз! Тормоз!

Всегда – что в этой ситуации, что в других ему не удавалось правильно среагировать сразу. Лишь спустя время, когда уже было поздно, до него доходило, как надо было поступить, что сделать или сказать.

Измождённый, измученный тиками под утро он дал себе обещание всё исправить на следующий день, только после этого ему удалось заснуть.

Он пришёл, как и рассчитывал, раньше учителя. В кабинете биологии одноклассников было немного, но самый главный, нужный ему, уже сидел на своём месте.

– Привет, – сказал ему Тихонов.

– Привет, – буркнул тот в ответ с ухмылкой.

Остальные молча посмотрели на Тихонова с такими лицами, что ему стало ясно – все всё знают про вчерашний позор.

Проходя мимо Стаханова, он бросил рюкзак на свою парту и вдруг, резко размахнувшись, ударил его в лицо. Прицелиться он не успел, считая, что важнее внезапность, поэтому попал куда-то в область уха. От неожиданности Стаханов не сразу отреагировал и пропустил второй удар, но потом вскочил и бросился в бой. Дальше всё было вполне предсказуемо, он сильно бил Тихонова на полу, пока девочки его не остановили. Как назло, от обиды у Тихонова полились слезы, и все, конечно, это видели.

Пока они выталкивали Тихонова из кабинета, Стаханов кричал ему:

– Слышь, сука, я тебя убью, только вернись! Забудь про эту школу, урод! Вали отсюда к мамочке, там реви!

Тихонов ушёл в туалет, чтобы смыть кровь – Стаханов разбил ему нос и губу. Глядя на свое отражение, он пока не видел существенных изменений, но знал, что губа распухнет обязательно и область вокруг глаз посинеет. Тут уж точно в школу не походишь.

Постояв над раковиной пару минут, он понял, что совсем не удовлетворён исходом. Стало даже хуже. Кажется, вместо того чтобы постоять за себя, он опозорился ещё больше. Почему он стал плакать?! Нужно было просто стерпеть, все же знают, что Стаханов сильнее. А теперь ничего не поделаешь, остаётся идти домой и недели на две затаиться, пока всё не заживёт. Потом он снова появится в школе, кто-то, конечно, над ним поржёт, но рано или поздно всё станет как прежде. Про Гришину, конечно, надо раз и навсегда забыть.

Он собирался уже уйти, но вдруг понял, что сначала ему придётся вернуться в класс за рюкзаком. С разбитой Стахановым рожей. А урок уже, должно быть, начался. Он ещё раз посмотрел в зеркало и спросил сам себя:

– А как бы поступил Одиссей?

С тем, кто бесспорно сильнее, герой не вступал в открытую схватку. От циклопа Полифема, людоедов с острова великанов, Сциллы и Харибды он предпочитал разумно бежать! Правда, ему потом не надо было встречаться с ними каждый день в одном классе. Да и Стаханов не циклоп. Он скорее похож на Антиноя, который пытался соблазнить жену героя, пока тот был в странствиях! А как с ним потом расправился Одиссей, всем известно.

– Ладно, – сказал Тихонов, утерев красные сопли.

Он быстрым шагом вернулся в класс. Открыв дверь, он, как и ожидал, обнаружил, что урок уже начался. Евдолина Парисовна молча уставилась на него. В классе повисла тишина. Он направился к своему месту, и, проходя мимо Стаханова, снова ударил того в лицо. На этот раз более удачно – в висок. Голова Стаханова дёрнулась и странно повалилась набок, потом он упал лицом на парту.

– Нокаут! – приподнявшись, воскликнул Серёгин.

Стаханову в самом деле поплохело. Несколько секунд он, похоже, не понимал, где находится и что произошло.

– Нужно позвать врача! – вскочила Наташа Громова.

– Что это было, Тихонов? – строго спросила Евдолина Парисовна.

Дальше все развивалось очень неприятно. Урок отменили, к радости многих, но не Тихонова, потому что его отвели к директору, где состоялся ужасный разговор.

– Я слышал, что понадобилась «Скорая помощь», – сказал ему директор. – Ты понимаешь, что чуть не убил его? Ты в тюрьму захотел, Тихонов?

При таком повороте его оправдания и объяснения про честь и Одиссея звучали совсем неубедительно.

Соперник

Неделю Тихонов не ходил в школу, выжидая, когда раны затянутся. Точнее, пока синяк под глазом из лилового превратится в черный, потом в желтый и в итоге растает. Фингал ужасная вещь – все всегда сразу интересуются: это кто его так? Это его Стаханов! И даже если ты вышел из боя победителем, из-за фингала кажется, что чуть-чуть ты всё-таки проиграл.

За время таких вот каникул совершенно отвыкаешь от школы. Через несколько дней отдыха она начинает казаться чем-то далёким и противоестественным. Как? – недоумевал Тихонов, лёжа на диване с геймпадом, – Как можно ходить в школу? Почему свободный человек с нежных детских лет должен каждый день являться в это странное учреждение и просиживать там часами, выслушивая нечто совершенно чуждое человеческой природе? Как мир докатился до этого? Как к этому пришла наша цивилизация?

А что будет дальше? Ради чего это? – и Тихонов окинул мыленным взором множество знакомых взрослых. Дальше вообще беда, – ответил он сам себе, – работа до самой смерти. Каждое утро встал, на работу, вечером полумёртвый с неё приполз. В пятницу вечером напился, в субботу и воскресенье плохо, в понедельник снова на работу. А что на работе? Сидишь, как зомби, у монитора, водишь мышкой по столу, глаза красные. Если бы не эта мышка, то можно было бы подумать, что офисный работник мёртв. Да и в остальное время он похож на ходячего мертвеца – пока едет на работу и обратно. В машине ли, в метро или на улице – о, эти окаменевшие лица, пустые взоры, обращённые в никуда, усталые спины потерпевших поражение в самом главном сражении – сражении за свою жизнь!

– Знаешь, Дэн, – как-то сказал Денисову Тихонов, делясь своими сомнениями, когда тот в пришёл в гости с новой видеоигрой, – знаешь, что я понял, читая Гомера? Каждый должен выполнять свое предназначенье. До самого конца. Воин должен погибнуть на войне, моряк в море, актёр умереть на сцене. Нельзя переставать быть тем, кто ты есть.

– Это ты к чему? Ученик должен умереть в школе?

– Да нет, не к этому… – Тихонов и сам не совсем понимал, к чему.

– Просто понимаешь, – подумав, продолжил он, – в современном мире люди потеряли смысл жизни. Вместо того чтобы быть кем-то, они вынуждены быть никем… Кстати, как там в школе-то дела?

– Да так, норм. Всё улеглось. А, смешная история случилась…

– Какая?

– Вчера старшеклассников после уроков в актовом зале собрали, рассказывали про экзамены. А потом вдруг завуч вышла…

– Это Маргарита Петровна наша?

– Ну а кто у нас завуч? Она.

– Ну и?

– Она выходит, как обычно мрачная такая, и говорит: «Мы знаем, кто это сделал! Этот негодяй, предатель будет сурово наказан!»

– А что сделал-то? – с усмешкой спросил Тихонов, чувствуя, что где-то под сердцем поднимается тревога.

– Мы тоже не сразу поняли. Но потом она объяснила наконец, когда дошло до неё, что никто не догоняет: кто-то на откосе окна у кабинета директора слово нехорошее написал. Мы, конечно, сразу решили, что сам знаешь какое слово, и только она нас отпустила, бросились смотреть, давка была, как на похоронах, чуть Громову не раздавили. А там всего-то: «СУКА». Но добротно так, глубоко, во весь откос!

– Да, дела… – тоскливо отозвался Тихонов. – Так кто написал-то, известно?

– Нет, не сказала. Только что предатель будет наказан!

– А почему предатель-то?

– Да хрен её знает. Ты же знаешь этих училок старых, у них с годами мозги переклинивает.

– Ну да, ну да…

– Ладно, мне пора! – Денисов поднялся. – Родаки надумали на дачу ехать, представляешь, какое западло? Мне-то что там делать? Нет, говорят, дело семейное, мы все вместе должны отдыхать. А я эту дачу ненавижу. Опять заставят что-то делать.

– Понимаю! Гады, – согласился Тихонов. – Ладно, давай. Держи меня в курсе.

– Тебе везёт, тебя родаки не трогают.

Когда Денисов уже вышел на лестничную клетку, Тихонов не удержался и спросил:

– Ну а как там девчонки? Петрова, Ступакова…

Денисов пристально посмотрел на него и вздохнул.

– Титяев в Гришину походу втюрился. Ходит всё с ней.

– А мне какое дело? – взорвался Тихонов. – Что ты мне сразу про Гришину?

– Да так, ничего, сам спросил…

И, махнув рукой, Денисов побежал вниз по лестнице, ловко прыгая сразу через три ступеньки.

«Анна Каренина»

С тяжелым сердцем Тихонов вышел из дома, после недельного перерыва решившись наконец явиться в школу. Фингал почти полностью прошёл, осталась только лёгкая желтизна в углу глаза. Но едва он оказался на улице, как все его страхи и тревоги вмиг смело дыхание весны. Хотя и было холодно и обещали ещё заморозки, было ясно, что как бы ни боролась зима, как бы ни пыталась она удержаться, ей по любому конец. Об этом ему по секрету говорило солнце. Не зимнее и далёкое, сжавшееся в точку, а тёплое и большое, посылающее ласковые, греющие лучи. «Умирая, – шептало оно, – мы рождаемся вновь».

И Тихонов пришёл в школу, уже ни о чём не беспокоясь. И правильно – одноклассники его встретили совсем как обычно, а Стаханов даже не взглянул в его сторону.

Первым уроком была литература. Надежда Павловна, едва прозвенел звонок, поднялась и со сладостной улыбкой подошла к парте Тихонова, чтобы вжаться в неё пухлыми бёдрами. Она оглядела класс с любовью, и спросила:

– Ну? Кто сделает анализ «Анны Каренины» Льва Николаевича Толстого?

– Я! – поднял руку Тихонов. – Я готов.

– Не сомневаюсь! Лёшенька, прошу к доске.

Он поднялся и вышел. Раньше он очень стеснялся подобных ситуаций и у доски превращался в неловкого и неуклюжего мямлю. Но жизнь делала своё дело.

– Ну, – начал Тихонов, – история там такая. Главная героиня, эта самая Анна, женщина замужняя и с ребёнком, вдруг влюбилась в молодого офицера. Притом женщина-то она была не самая легкомысленная, а очень даже хорошая жена и мать. Но как-то во время бала, когда она танцевала с Вронским – этим самым молодым человеком – у неё вспыхнуло к нему чувство. И это было взаимно.

Они стали встречаться, и тут все пошло наперекосяк. Общество скоро узнало об их связи. Муж, хоть человек добрый, дело это не одобрял. В результате Анна лишилась возможности видеться с сыном. Она стала жить с Вронским. В то время дела обстояли не так, как сейчас. Это сейчас кто угодно может изменять, и все будут только смеяться. Тогда общество осуждало внебрачные связи и всякие адюльтеры. Для тупых – адюльтер это измена. Поэтому Анне жилось непросто, все почти смотрели на неё косо, как на женщину лёгкого поведения. Для тупых, женщина лёгкого поведения – это…

– Алексей!

– Извините, Надежда Павловна. А Вронскому было нормально, он же мужчина. С древности в нашей цивилизации сложилось так, что мужчинам можно многое, а женщинам нельзя. Считалось, что дозволительные женские занятия – это рукоделие, забота о домашнем хозяйстве и детях. А Анна, как вы поняли, ничем таким не занималась, а стала изменять – то есть делать то, что только мужчинам можно. Сейчас, правда, ситуация другая, двадцатый век – век эмансипации. Эмансипация женщин – это признание их равноправия с мужчинами. Кто согласен с тем, что мужчины и женщины равны, в том числе интеллектуально? – Тихонов обратился к классу.

– Нет! Не согласен! – вдруг закричал Стаханов. – Не равны!

– Да, – зашумели Бубнов с Батоновым, – мужчины более развиты!

– Это вы-то развиты? – презрительно усмехнулась Ступакова. – Не смешите мои туфли.

– Стаханов, – возмутилась Сафронова, – ты честно скажи, ты вообще хоть одну книгу прочитал за свою жизнь? Ну, кроме «Трёх поросят», которую тебе мама, наверно, до сих пор читает?

– Рот закрой, дура!

– Стойте! Тихо! – поднялась Надежда Павловна. – Прекратите! Алексей, я прошу тебя не отклоняться от темы.

– Извините, Надежда Павловна. Можно продолжать?

– Валяй! – сказал Серёгин.

– Итак… А, ну вот, Вронский отдыхал нормально, а Каренина страдала, потому что все её осуждали, ребёнок опять же брошенный. Тут, как всякая женщина, которая не любит, когда любимому мужчине хорошо, она решила сделать ему плохо.

– Ох, как точно подмечено, – кивнул Денисов.

– И стала его травить. Ссориться с ним там, трепать ему нервы, хотеть от него чего-то непонятного. Хотя её можно понять – у неё-то положение было, что и говорить, плохое. Что если бы Вронский её бросил и ушёл к другой? А он не сидел всё время с ней, занимался разными делами, ездил в свет. А ей туда дорога закрыта была. И вот она сидела и думала: «Ага, сейчас мой суженый-контуженный с какой-нибудь молоденькой кокетничает, а я здесь страдаю, как дура». И тогда она поехала на станцию «Обираловка», теперь, кстати, она называется «Железнодорожная», и бросилась под поезд.

– И что? – спросил Кислов.

– Как что? Погибла.

– А почему она это сделала? – спросил Серёгин. – Всё ж нормально было…

– Да что нормального! – воскликнула Сафронова.

– Я и сам не совсем понял… Может, просто депрессия?

– Алексей, – перебила Надежда Павловна, – я так понимаю, ты закончил?

– Да, Надежда Павловна. Всё.

– Спасибо, Лёша. Это правда не совсем то, что я ожидала. А вы что думаете? – обратилась она к классу.

– Норм! Хорошо изложил! Все бы книги так писали! Теперь даже читать не надо! – раздались одобряющие голоса.

Тихонов с надеждой смотрел на Гришину, но та демонстративно его не замечала.

Незаслуженный пендель

Юрий Петрович ушёл из школы. А может, его уволили за рукоприкладство, никто не знал. Тихонов, хотя и дал в душе клятву верности Гришиной, всё равно был рад, что физрук больше не сможет домогаться исторички. Не нравился он ему, слишком грубый и тупой.

Пару недель физкультуры не было, и ученики пользовались чудесной возможностью, чтобы сбежать из школы на весеннюю улицу. Вырвавшись из адской кузницы, где из детей выковывают членов общества, из этой узкой клетки с шипами, они расправляли крылья свободы и летели в парк напротив, чтобы выкурить сигарету-другую. Там, стоя под ещё не оперившимися каштанами, они подставляли свои лица лучам нового солнца и жадно вдыхали воздух свободы вперемежку с табаком.

Но всему приходит конец, и безфизкультурью тоже, и однажды им объявили: физкультура на этой неделе будет! Это была плохая новость, как будто им сообщили, что во вторник после третьего урока назначен расстрел.

В этот день Тихонов, как и все, пришёл со спортивной одеждой. Только Васильков собирался заниматься в туфлях и школьной форме. Одноклассники уже предвкушали, как с ним будет разбираться физрук, сколько позора придётся ему вытерпеть. Жалко было Василькова, но не ясно, почему он не хотел быть нормальным, а вел себя придурочно, не так, как все.

Новый физрук задерживался, и появилась надежда, что и сегодня урока не будет. Когда учителя нет, это прекрасный шанс побеситься. Причём, если известно точно, что учитель не придёт, беситься хочется не особенно. Но если есть риск, если знаешь, что в любой момент может открыться дверь и он зайдёт, то другое дело – это возбуждает! Сразу начинаешь орать, бегать по стенам, хохотать, как больной.

Именно этим они и занялись в раздевалке, только Васильков задумчиво привалился к батарее и грустно смотрел в окно, мечтая, наверно, о том, чтобы о нём не вспоминали. Тихонов с Массажиным затеяли такую игру: залезали на высокий подоконник и прыгали с него, пытаясь свалиться друг на друга. При этом в полёте они выкрикивали всякие неприличные слова. Грохот стоял ужасный. Денисов не хотел прыгать и пытался остановить их.

– Вы офигели, хватит! Вся школа слышит. Марго придёт!

Но именно эта опасность и заставляла их продолжать. Что-то в этом было от русской рулетки, когда сидящие за столом по очереди стреляют себе в голову из пистолета, заряженного одним патроном. Рано или поздно выстрел прогремит – такова теория вероятности. И он прогремел.

Едва Тихонов в очередной раз приземлился, как в раздевалку ворвался разъярённый физрук – седовласый, худой и высокий, с бледным лицом и пылающим взглядом. Ближе всего к нему стоял Денисов, и физрук, размахнувшись, влепил ему сокрушительный пендель. Денисова отбросило к стене. Он, возмущенный, хотел что-то сказать, но физрук не дал ему этого сделать.

– Вы охренели? Что тут происходит!? Вы понимаете, где вы находитесь!

– Извините, – пробормотал Массажин и кивнул на Денисова, – он больше не будет.

Денисов злобно свернул глазами.

– Так, чтобы через минуту все построились в зале. Так, а это что? – он заметил Василькова.

– У меня формы нет, – уныло сказал Васильков.

– Иди домой! – и физрук вышел.

– Вот везука Василькову, блин, – возмутился Рыбенко, – я тоже в следующий раз так приду.

В дверях снова возник физрук:

– В таком случае это будет твой последний раз.