Юлия Фёдоровна
Несравненная, богоподобная, черноокая, прекраснейшая среди дев, да не увянут никогда твои ланиты! Твой взгляд, точно отравленная стрела, пронзает сердце Тихонова, и он вынужден ловить его вновь и вновь! Пускай ты несколько плосковата, и в профиль твои груди не сильно выдаются (у некоторых девочек в классе и поболе), да и попа тоже не слишком, всё же ты самая обворожительная. Потому что не в грудях дело и не в попе, а в душе, а душа написана во взоре и выражении лица. Ну, конечно, в пределах разумного, если совсем страшная или жирная, то тут уж никакой душой не заманишь! – так рассуждал Тихонов, сидя за первой партой с Денисовым прямо напротив стола Юлии Федоровны.
Уроки истории проходили в другом стиле, чем все остальные. Юлия Федоровна привнесла университетский дух в занятия, с присущим ему уважением к ученикам и серьёзностью. Обращалась она к ним исключительно на «вы», внимательно их слушала, отвечала на вопросы так, как будто перед ней сидели доктора наук.
Этот подход так нравился Тихонову, что на истории он не хотел ни читать, ни рисовать, ни сочинять стихи, а только слушать Юлии Федоровну, неотрывно глядя ей в глаза. Он даже пошёл на невероятное – стал готовить домашнее задание. Хотя и задания были не слишком утомительные – прочитать какой-нибудь интересный текст и потом обсудить его на уроке.
И всё-таки, время от времени они с Денисовым начинали болтать о посторонних вещах.
– Смотри, – шептал Денисов, – она сегодня пришла в джинсах!
– Да, – отвечал Тихонов. – И на лабутенах.
– А раньше в костюме была. Мне так больше нравилось. Наверно, хочет понравиться физруку.
– Ты что?! – возмутился Тихонов. – Этому уроду? Да быть такого не может!
В глубине души он таил надежду, что она хочет понравиться ему, Тихонову.
– У вас есть возражения? – вдруг спросила их Юлия Федоровна.
Она, конечно, не слышала, о чём они говорили, но поскольку они сидели за первой партой, не заметить их переговоров было невозможно. То ли из-за мнительности, то ли из-за неопытности, а может, из-за большого уважения к интеллекту Тихонова и Денисова, ей казалось, что они между собой ведут какие-то глубокие беседы об истории. И вот, боясь, что говорит глупости, а не в меру умные мальчики видят это и обсуждают, она спрашивала:
– Вы не согласны со мной?
– Нет-нет, – важно отвечал Денисов. – Всё нормально.
– Так, – кивал Тихонов, – отмечаем некоторые исторические нюансы!
И она продолжала урок.
Невинная, ещё неиспорченная школьным бытом! Она считала, что ученики могут между собой обсуждать предмет… Это казалось трогательным Тихонову. Как наивная лань, пришла она поиграть в лагерь охотников, не подозревая, что они из неё сварят суп. Да, Тихонов всерьёз опасался, что школа сделает её такой же, как и все здесь. Больше всего он переживал, что какой-нибудь гад вроде Рыбенко или Кислова начнут издеваться над ней во время урока. Как тогда реагировать? Что он должен делать? Немедленно ударить? Пригрозить? Но тогда все бы смеялась над ним, типа втюрился в училку… Эти тревожные раздумья вырвали у него глубокий вздох.
– Алексей, я где-то ошиблась? – спросила Юлия Федоровна.
– Нет-нет, вы всё говорите абсолютно правильно.
– А то у вас такой умный вид, что я вас боюсь! – смущённо засмеявшись, сказала она.
От гордости обычно бледный Тихонов порозовел.
– Да, он у нас такой, – вставил Массажин. – Вы бы видели, как он рисует!
– И стихи пишет! – добавил Титяев.
– Покажете потом, – улыбнулась Тихонову Юлия Фёдоровна. – Продолжим!
Он закивал, едва держась на стуле от волнения – чувство было такое, словно она призналась ему в любви.
Боковым зрением он заметил, что Катя Гришина в соседнем ряду закатила глаза и скривилась, высунув язык. «Бээээ», – прошептала она подруге Маше Петровой, показывая, до чего ей противна вся эта приторность, которая тут происходит между Юлией Фёдоровной и Тихоновым.
Ревнует! – с удовольствием подумал он.
Терминатор
Сегодня математика стояла в расписании последним уроком, и все надеялись разойтись по домам, ведь Ирина Александровна на прошлой неделе сломала ногу. Сидя на партах с неразобранными рюкзаками, они ждали звонка, чтобы убедиться в её отсутствии и со спокойной совестью уйти. Некоторые спорили, как долго её не будет.
– У меня прабабушка, после того как ногу сломала, вообще больше ходить не смогла, – рассказал Кислов. – Ей, правда, было под сто.
– Значит, есть надежда?! – воскликнул Рыбенко. – У нас больше не будет математики?
– Ага, щас, – возразил Титяев. – Новую училку найдут. Ещё хуже!
– Да, – согласился Массажин. – Знаете, почему полиция главных мафиози предпочитает не убивать?
– Почему? – заинтересовались все.
– Свято место пусто не бывает, как говорят наркобароны. Уберешь одного, придёт другой, ещё хлеще. Так и с математикой.
Арсеньев, сидевший поблизости, закатил глаза и покачал головой:
– Убийственная аналогия.
В класс забежала Леночка Сафронова и защебетала испуганно:
– Ребята, Ирина Александровна идёт!
И в самом деле – в стихшем, поскольку только что прозвенел звонок на урок, коридоре раздавались мощные, равномерные удары в пол. Звук был такой, как будто к ним приближается Терминатор.
– Что это? – испуганно прошептал Васильков.
– Смерть твоя, – ответил Сергеев.
Открылась дверь, и в класс зашла Ирина Александровна, с костылём и ногой в гипсе. В остальном она выглядела как обычно, только бледнее обычного. Тихонов расстроился. Он уже предвкушал игру в банки в парке, и вот, на тебе, полновесный урок математики, как незаслуженная пощёчина. Но были и такие, кто обрадовался, – девочки-отличницы вроде Ступаковой и Сафроновой.
– Здравствуйте, ученики! – торжественно поздоровалась она.
Грузно усевшись, Ирина Александровна прислонила костыль к своему столу и некоторое время отмечала присутствующих. Потом вдруг спросила:
– Тихонов, ты домашнее задание сделал?
Нет, конечно, не сделал! Зачем его было делать, если все думали, что она не придёт? Что он, дурак, что ли? Правда, он и в прошлый раз его не сделал, когда ещё никто не знал, что с ней приключилось, но это было тогда и к сегодняшней ситуации отношения не имело.
– Да, сделал, – ответил Тихонов, прямо глядя ей в глаза.
– Тетрадь покажешь?
– Конечно, – ответил он, не двигаясь с места.
Несколько секунд, которые показались Тихонову минутами, она пристально изучала его. Он в ответ смотрел на неё, чувствуя себя так, как будто сейчас взорвётся от напряжения. Да, испытание взглядом Ирины Александровны было не из лёгких! В нём читалась тяжесть десятилетий, потраченных на допросы мелких изворотливых лжецов.
– Начинаем новую тему, – вдруг сказала она, отвернувшись.
Чуть инфаркт не случился, – подумал Тихонов, держась за сердце.
Гришина спросила с недоверием:
– Ты правда его сделал?!
– Да, конечно! А что? – обиделся он.
Она отвернулась, сразу забыв о нём.
О, Катенька! Твой аромат и без всяких духов самый прекрасный на свете! От тебя веет топлёным молоком, летним зноем лугов, уютным, сухим до скрипа домиком под сенью старой-престарой берёзы. В твоих глазах глубокая манящая синева, уходящая вдаль за горизонт, туда, где река, поля и небо соединяются вместе. Ты как мечта – совсем рядом и так далеко! Только прикоснуться бы к тебе и тогда всё сразу сбудется… Хотя бы локтём к твоему локтю – как бы случайно, во время письма в тетради.
– Тихонов, не толкайся!
А вот Стаханову Громова ничего такого не говорит, хотят тот позволяет себе намного больше. А может, именно поэтому?
Лучше бы он не сидел рядом с ней, это не урок, а пытка…
Ура!
Звонок в конце урока математики – это как салют, грохот барабанов и звуки фанфар. Это как возвращение с триумфом домой после долгого военного похода. Кажется, что даже висящие в рамках на стенах великие учёные, всегда такие кислые, в момент звонка смотрят веселее.
– Ура! – невольно воскликнул Тихонов, вкидывая руки к небу.
В общем, ничего необычного, многие говорили «ура», услышав звонок, но никто не делал это так громко. Тихонов же закричал во весь голос, так что остальные притихли, с ожиданием глядя на Ирину Александровну. И её реакция сразу последовала:
– Тихонов?
– Что? – ответил он испугано.
– Ты больной?
Он склонил голову набок и потупился. Она стала молча на него смотреть. Сейчас очень кстати будет про Ломоносова вспомнить, – подумал он. Как раз в тему. Но она сказала другое:
– После урока останешься на уборку класса. Денисов тебе поможет.
– Я то при чём!? – возмутился Денисов.
– Но ты его друг?
Денисов растерянно посмотрел по сторонам, сомневаясь, стоит ли признаваться.
– Ну да… – уныло кивнул он.
– А за своих друзей мы должны отвечать! Потому что сами их выбираем, – торжествующее заключила Ирина Александровна
– Может, ещё и подруга поможет? – шепнул Стаханов. – А, Гришина?
Тихонов покраснел.
Что может быть между физруком и историчкой?
Пока Тихонов возился с партами, Денисов мыл доску, а Ирина Александровна беседовала с ним на отвлеченные темы. Мытье доски – одна из самых непростых вещей на свете. Ведь она должна быть абсолютно чистой, без единого пятнышка и разводов. Только у девочек хватало терпения на всё это мучение с тряпками и губками. Что удивительно, Денисов тоже неплохо справлялся.
– А ты очень умный мальчик, – смеясь, сказала ему Ирина Александровна. – Тебе бы посерьёзнее стать, будут одни пятёрки. И компанию выбирать надо получше!
– Да-да, знаю! – поддакнул Денисов. – Мне мама то же самое говорит.
Это что же? – подумал Тихонов. – Камень в мой огород? Он грохнул стулом об очередную парту, чтобы напомнить о себе. Это подействовало, и Ирина Александровна перевела взгляд на него, сразу перестав улыбаться.
– А вот ты, Алексей, не умный. Но хитрый! Я бы даже сказала, изворотливый. А у тебя ведь замечательная мама, звезда! В кого ты, интересно, такой пошёл?
Тихонову стало неприятно. Он не хотел, чтобы Ирина Александровна видела в нём только лживого изворотливого двоечника. Я же не такой! – подумал он, и дружелюбно улыбнулся, в надежде её очаровать. Но Ирина Александровна была не их тех, кого можно очаровать.
По пути домой Тихонов размышлял о том, что почти вся школа считала его раздолбаем. Это было обидно, ему казалось, что он в большей степени достоин уважения. И любви.
– Но есть ли что-то, за что меня и правда стоит любить? – пробормотал Тихонов.
Он не знал ответа.
У входа в метро он встретил Юрия Петровича и Юлию Федоровну, они о чём-то болтали. Он старался рассказывать ей что-то смешное, и, что удивительно, успешно – она смеялась.
Уж не приноровился ли её провожать этот жирный? – забеспокоился Тихонов. А она о чём думает? Когда вокруг столько отличных молодых парней! Может, она просто не знает, что к ней кое-кто неравнодушен, и поэтому от безнадёги согласна на физрука? Он прибавил шаг и, проходя мимо, демонстративно громко произнёс, как бы давая понять, что всё видел:
– Здравствуйте, Юлия Федоровна!
Юрий Петрович даже не посмотрел в его сторону, а она ответила с таким видом, как будто ничего странного не происходило:
– Привет, Алёша!
И всё, и продолжила разговор с физруком. Отойдя шагов на двадцать, Тихонов оглянулся и увидел, что она на прощание дотронулась до его руки, кокетливо улыбнулась и сбежала по ступенькам в метро.
Шлюха! Слава богу, они хоть не вместе поехали.
Ревность
Почти всю ночь Тихонов не мог уснуть. Ему не спалось, потому что он думал о физруке и историчке. Что их связывало? Может быть, он просто её брат? Но они вообще не похожи! Он жирный, она худенькая, он страшный, она красивая… Может быть, дядя? Но есть немало исторических примеров, когда дяди с племянницами вступали в отношения!
Неужели у них роман?! Эта мысль вновь и вновь возвращалась к нему, отгоняя сон. Он пытался отвлечься мыслями о Кате Гришиной, представлял её рядом, целовал и обнимал, но за её спиной неизменно стояла Юлия Федоровна и смотрела ему в глаза.
Как тебе не стыдно, Тихонов! – уговаривал он себя. – Ты же любишь Гришину!
Но сердце было несогласно. Он читал в книгах, что такое бывает – нечто подобное происходило с героем одного романа со странным именем Жюльен. Этот кекс бросил девушку и завел себе другую, но когда узнал, что первой до него дела больше нет, вернулся и застрелил её. Из ревности. Правда, герой романа в отличие от Тихонова, имел с той дамой раньше интимные отношения и вообще приревновал не к другому мужчине, а к женскому монастырю. Но не суть!
А может, она специально? Провоцирует меня? Типа будь же наконец мужчиной, Тихонов? Он нервно вскочил и побежал на кухню чего-нибудь съесть. Сидя там с колбасой он принял непростое решение признаться Юлии Федоровне в любви. Но не так вот обычно, подойти и сказать, а завуалированно, в стихотворной форме. И на всякий случай анонимно.
Тихонов взял тетрадь, ручку и сел на кухне.
Юлия Федоровна, вы
Женщина моей мечты.
Все от Монреаля до Тувы
Мечтают о Вас, раскрыв рты.
Даже пингвины, моржи и тюлени
Не говоря уже о китах и дельфинах
Обычно известные своей ленью
При мысли о вас ложатся на спины.
Что уж говорить про бедного красавца
Ученика девятого «Б» класса!
Он готов даже с акулами драться
За право стоять у вашего матраса.
Признание
Только на рассвете ему удалось уснуть, но сон его был тяжёл и тревожен. Он проснулся незадолго до начала уроков и, наскоро собравшись, помчался в школу. Недосып давал о себе знать резью в глазах и головной болью.
Первым уроком была литература. Но сначала он добежал до кабинета истории и, пока никто не видел, подсунул листок со стихотворением под дверь. Он не знал, на месте ли Юлия Федоровна и сразу умчался. Хотя кабинеты литературы и истории располагались на одном этаже, он, чтобы запутать следы, бежал через верхний этаж.
На уроке Надежда Павловна зачитывала отрывки из «Анны Карениной» Льва Толстого. Как обычно, во время чтения она полностью погружалась в книгу, забывая о классе. А класс сидел в каком-то отупении и безразличии, и видно было, что нет ему никакого дела до любовных приключений несчастной женщины. Виной тому март. Это месяц, когда силы зимы уже на исходе, а весна едва началась, не успев напитать своими соками мир. Солнце, хоть и светит с ясного неба чуть ли не по-летнему, делает это на самом деле так вяло, что вызывает отупение и сонливость. Ученики, разморенные лучами, напоминают умственно отсталых – с такими тупыми лицами они смотрят на Надежду Павловну, а точнее, сквозь неё. Они похожи на бельё, развешенное на веревке во дворе: солнышко светит, ветерок дует, а оно висит себе и покачивается.
За минуту до окончания урока Надежда Павловна отложила книгу и сказала:
– В качестве домашнего задания прошу вас дочитать Анну Каренину самостоятельно и подготовить художественный пересказ!
– Да вы что, Надежда Павловна, мы же дети! – возмутился Сергеев. – Как же это можно читать?
– Ну ладно, – засмеялась она. – Пускай это будет заданием по желанию, кто сделает, получит пятёрку за четверть.
Тихонов обрадовался такому раскладу. Каренину он читал, с грехом пополам, правда, местами по диагонали, пролистывая скучные страницы, но всё же до конца дошёл. Пятёрка в кармане, можно будет больше не париться. С лёгким сердцем он побросал вещи в рюкзак и, ловко отвесив пендель проходящему мимо Кислову, направился к выходу.
– Алёша! – окликнула его Надежда Павловна, – постой!
– Да, Надежда Павловна? – обернулся он с недобрым предчувствием.
– Совсем вылетело из головы! Я твоё стихотворение про Громову прочла на учительском собрании! Все были в восторге, смеялись до слёз. Ты талант!
– Спасибо, Надежда Павловна, – побледнев, ответил Тихонов.
Боже мой, – шептал он в отчаянии по пути на урок истории – что же ты наделала, дура, какого хрена! Я же прошёлся там по куче учителей! И надо быть полной тупицей, чтобы не догадаться теперь, кто подсунул стихотворение под дверь кабинета истории! А Юлия Федоровна вообще ни разу не тупица …
На ватных ногах, не замечая ничего вокруг, он вошёл в кабинет истории и сел за свою парту.
– Что с тобой? – спросил Денисов. – Ты опять на покойника похож.
– Я походу и есть он.
Двоечник
Тихонов не прочитал текст, заданный Юлией Фёдоровной к сегодняшнему уроку. Ему было не до него после истории с Юрием Петровичем. Как можно сосредоточиться и заниматься чем-то, когда тебя пожирает пламя любви и ревности? И то уже подвиг, что он сочинил стихотворение! Хотя, – думал он теперь с тоской, – лучше бы не сочинял.
Но урок истории шёл своим чередом, Юлия Федоровна вела себя, как обычно, и на её столе листочка с поэтическим посланием не было. Не факт, что она вообще его получила, могла и уборщица с утра зайти и выбросить его, как мусор.
Завершив обзор новой темы, Юлия Фёдоровна вдруг решила проверить домашнее задание.
– Кто хочет ответить? – спросила она, дружелюбно глядя на класс.
Повисло напряжённое молчание, и все как будто окаменели. Так бывает, когда домашнее задание не сделал почти никто. Тихонов с лёгкой презрительной усмешкой оглянулся на одноклассников, как бы говоря: эх, вы, бестолочи!
Наверно Юлия Федоровна тоже почувствовала непорядок, поэтому, после недолгих размышлений обратилась к Тихонову.
– Алексей, прошу вас!
Сказала она это с такой улыбкой, полной доверия к нему, что ясно было – у неё нет никаких сомнений в его блестящем ответе. Тихонов не сразу понял, что случилась беда. Откинувшись на стуле, он ответил нагловатым, чуть даже фамильярным тоном:
– Юлия Федоровна, я не успел прочитать… В следующий раз обязательно.
– Что же, Алексей… – было видно, что она растеряна. Улыбка пропала, брови сдвинулись. Она потянулась к журналу, – в таком случае я вынуждена поставить вам два балла.
Это был неожиданный удар. Как будто его вдруг схватили среди ночи спящего и выбросили из окна. Он не смог даже никак отреагировать и просто глупо улыбнулся, по-прежнему сидя в вальяжной позе.
Юлия Федоровна, поставив двойку, вызвала следующего ученика.
А Тихонов сидел с ощущением катастрофы. Мало ли двоек он получал, в конце концов? – пытался он себя успокоить. Но двойки бывают разные! Это была двойка по истории, от Юлии Фёдоровны! Она вмиг воздвигла Великую китайскую стену между ними, разверзла пропасть, разрушила мосты. Те уважительные отношения, которые сложились прежде, были теперь уничтожены. Двоечник есть двоечник – стоит один раз получить двойку, и на тебе уже клеймо, как на рабе. Пускай тебе потом даже дали свободу, но всё равно – на лбу клеймо. О, как он не хотел быть двоечником, особенно в её глазах!
И тут случилось самое неприятное – у него полились слёзы. Да так сильно, так обильно, что сразу закапали на тетрадь, словно дождик прошёл над классом. Он сжался и опустил голову, пытаясь скрыть своё состояние, и вытирал щёки рукой, делая вид, что поправляет причёску, но слезы всё равно прорывались, скатывались по щекам, падали с носа и подбородка. Кляксы из слёз украшают тетрадь ученика.
Подняв глаза на Юлию Федоровну, он встретился с ней взглядом. Она была испугана. Он снова уткнулся в парту – начиналось то, что никто не должен был видеть. Fais ce que doit advienne que pourra…1 – как написал старик Толстой перед смертью. Один-три, пять-два, семь-семь – губы, глаза – девять-четыре, голова влево-влево, глаза три, губы пять. Голова влево-влево.
Плакса
Весть о стихотворении, которое Тихонов посвятил Громовой, каким-то образом облетела школу. Уже через неделю старшеклассники всех параллелей знали о нём и с хохотом цитировали избранные места. Тихонов реагировал на это сухо, без всякого удовольствия принимая комплименты и не желая обсуждать своё творчество. И понятно почему: теперь каждый считал, что он неравнодушен к Громовой. Той это льстило, и хотя Тихонов ей очевидно никогда не нравился, она стала при случае одаривать его многозначительными ласковыми взглядами – и обязательно при Стаханове. Стаханов не подавал вида, что честь задета, но Тихонов, зная его характер, ждал расплаты.
Другая беда заключалась в том, что Катя Гришина, похоже, обиделась. На математике она теперь демонстративно отодвигалась подальше и не хотела общаться.
– Кать, дай линейку! – например, просил он, не нуждаясь, конечно, ни в какой линейке. Но не реагировала, как будто его не существовало.
Что же, ясно, Тихонов уже знал, что женщины не прощают измен. Сначала Юлия Фёдоровна, теперь вот Громова… Бабник, – должно быть, думала она. Вот так, враз, он потерял всё, хотя и заслужил славу поэта. Да, – говорил он сам себе, шатаясь по коридору и хмуро глядя в пол, – одиночество удел великих!
Однажды он услышал, как Гришина сказала своим подругам, с которыми она болтала у двери класса:
– О, Тихонов такой плакса!
Это было сделано специально для него, она дождалась, когда он подойдёт поближе. Тихонов расстроился – значит, его слезы на уроке истории заметила не только Юлия Фёдоровна. Это стало ясно окончательно, когда Денисов вдруг, ни с того ни с сего, завёл с ним такой разговор:
– Кстати, Одиссей у Гомера постоянно плачет. Чуть что, и в слезы. Рыдает, волосы рвёт, в истерике бьётся. Да и другие мужики там не лучше.
– Серёг, почему ты решил, что это кстати?
– Поддержать тебя решил, – честно признался Денисов, – все же видели, как ты ревел.
– Ну, спасибо! – Тихонов покраснел.
– Да ладно, не всё так плохо. Вон Машка Петрова, сам слышал, говорит всем: «Такой Лёсенька, такой халёсенький когда плачет, так его обнять хочется!
– Да ей всех хочется обнять.
– Эх, – задумчиво вздохнул Денисов, – а меня почему-то нет…