Потомокъ. Фабрика мертвецов

Глава 9
Механический пес

За поросшей сорняками клумбой, темен и безмолвен, громоздился помещичий дом. Замка на дубовых дверях не было, но сами двери не открывались, точно были заложены изнутри. Окна длинного приземистого здания закрывали глухие ставни.

– Там ставня неплотно прилегает! – обрадовался Митя.

Мысль, что внутри, как сокровище в башне сказочного колдуна, таится кровать, заставляла позабыть о приличиях. Он выудил отвертку из ящика пароконя и всадил ее под край ставни. Кракнуло, откололась длинная влажная щепа, и… вся ставня с грохотом вывалилась наружу, открывая раму с выбитым стеклом.

– Я влезу и открою изнутри.

Фонарями глаз пароконя Митя осветил комнату: только обломки да мусор на полу. Ухватился за подоконник. Просунулся внутрь до половины, навалившись животом на край обветшалой рамы…

Узкая, длинная, словно у огромной крысы, морда высунулась из-под подоконника, и у самого лица Мити лязгнули стальные зубы. Он успел отпрянуть и с воплем полетел вниз, под копыта своего пароконя. С размаху ударился спиной об землю и взвыл от боли.

Узкая морда высунулась из окна, глаза полыхнули, как две свечки, и тут же погасли – тварь с металлическим скрежетом выпала следом. Прямиком на Митю.

Митя кувыркнулся в сторону. Напавшее на него существо принялось с лязгом подбирать лапы… и окуталось паром. Стоящий на четвереньках Митя даже замер, с некоторой растерянностью глядя на старого, да что там – даже дряхлого паропса. Образец десяти-, если не пятнадцатилетней давности и на пса-то походил весьма условно: больше на приземистую крысу-переростка с крокодильими челюстями, вконец разболтанными винтами суставов и явно перегревающимся котлом – пар валил не только у него из ноздрей, но и из-под хвоста. Спинной панели у пса не было вовсе, и было видно, как внутри, заедая и цепляясь друг за друга, крутятся шестеренки. Однако пес не только двигался, но и явно был настроен на охрану!

Пес прыгнул – стремительно, как и не ждешь от такой развалины. Митя нырнул меж копытами своего пароконя. Пес кинулся следом – лязгая, вихляясь и чудом не спотыкаясь о собственные лапы. Митя успел откатиться.

«Конец сюртуку. И брюкам тоже!»

Очнувшийся отец свесился из седла и с размаху ударил пса тростью, норовя перебить один из механических суставов. Паропес развернулся неожиданно прытко, взрывая землю острыми когтями… Щелк! С лязгом медвежьего капкана железные челюсти сомкнулись на трости, дерево хрупнуло… и пес застыл, безуспешно пытаясь прогрызть спрятанный внутри клинок.

Митя метнулся к торчащему из спины паропса рубильнику. Ладонь сомкнулась на давно оставшейся без обмотки металлической рукоятке… и юноша с воплем отскочил, тряся рукой.

– Да он раскаленный! Еще взорвется сейчас!

Отец громко выругался, рванул трость из пасти пса. Тот отпустил неожиданно легко и снова развернулся к Мите, видно, среагировав на голос. И без того сбитый набок хвост паропса отвалился и глухо стукнул об землю, пар хлынул сплошным потоком, но пес упорно ковылял к Мите. Тот метнулся в сторону, отгородившись от атакующей его развалины пароконем, но пес нырнул автоматону под брюхо. Крокодильи челюсти принялись рывками открываться…

– Железяка блохастая, краску поцарапаешь! – взвыл Митя, когда верхняя челюсть пса врезалась пароконю в брюхо.

На краткий миг пес замер, точно осознавая оскорбление. Потом глаза его полыхнули, сквозь ощеренные зубы ударила струя пара, разболтанная обшивка задребезжала, и пес ринулся к юноше. Митя услышал пронзительный, почти девчоночий визг и зверский треск… и понял, что визжит он сам, прыжком с места взмывая на спину своего пароконя, а трещат брюки. Окончательно свихнувшийся паропес с разбегу врезался коню в круп и рухнул на землю, потеряв сразу две лапы, но все еще пытаясь впиться автоматону в ногу.

Передние копыта отцовского пароконя опустились псу на голову. Железо заскрежетало, сминаясь, и с треском лопнуло. Во все стороны брызнули ржавые шестеренки. Уцелевшая нижняя челюсть пару раз судорожно дернулась, прыгая в траве, и из обезглавленного металлического тела ударила струя пара.

Отец снова вскинул пароконя на дыбы. Стальные передние копыта врезались в окно, с одного удара вышибив раму. Треск сломанного дерева, грохот осыпавшегося стекла – рама провалилась внутрь. Отец прямо из седла запрыгнул в опустевший оконный проем.

– Нечего за модой гоняться и такие узкие штаны носить! – буркнул он и спрыгнул с подоконника внутрь.

– Носи я казачьи шаровары с лампасами, все б у нас было просто прекрасно! – саркастически процедил Митя.

Темнота внутри помещичьего дома взорвалась движением.

«А говорили – заброшенное имение!» – успел подумать Митя, перемахивая через подоконник. То появляясь в конусах света из глаз пароконей, то снова пропадая во мраке, посреди гостиной кружили двое – отец и кудлатый мужик в одной рубахе и без порток. Они держались за руки, как в кадрили: мужик вцепился в отцовскую руку с тростью, а отец перехватил руку мужика с охотничьим ружьем.

– Видпусти! – прохрипел мужик. – Я… тэбэ… зараз… вбью!

«Он думает, это звучит воодушевляюще?» – Мите казалось, что время расслаивается на два потока: в одном была эта мысль, ползущая медленно-медленно… а в другом руки, отчаянно шарящие среди мусора на полу.

– Я владелец этого дома! – дергая ружье на себя, гаркнул отец.

Мужик скривился и рванул ружье обратно:

– Хозяева уси померлы!

– Я новый хозяин! – опять дергая ружье, прохрипел отец.

– Бачили мы таких хозяевов, ворюга поганый!

Мужик с маху попытался ударить отца лбом. Тот шарахнулся в сторону, но рука его соскользнула с ружья, пальцы схватили воздух. Мужик азартно заорал, выпуская отцовскую трость и хватаясь за ружье обеими руками…

Митя выхватил из мусора отломанную ножку стола и уже привычным движением опустил мужику на голову. Мужик сдавленно хрюкнул, и оба ствола ружья с грохотом выпалили в потолок. Бзанг! Укутанная в два слоя – один раз тканью, а второй – паутиной, люстра рухнула между сражающимися. Колени мужика подогнулись, и он свалился как подрубленный, звучно стукнув лбом об пол.

– Что так долго? – Отец с хрипом перевел дух и попытался одернуть сбившийся чуть не до подмышек жилет.

– Я подумал: вдруг ты его уговоришь. – Митя прислонился к стене, продолжая нервно сжимать ножку стола. Его собственные ноги ощутимо подрагивали.

«Если я его убил, отец меня арестует? – Мысли двигались тяжело, словно каждой приходилось взбираться в гору. – Запрет в каком-нибудь чулане…»

– Найди какой-нибудь чулан с замком, – щупая пульс у мужика на шее, велел отец.

Митя поглядел на него возмущенно – еще самому искать?

– Должны же мы его где-то запереть! – рассердился отец. – Или ты сможешь спать, пока этот… неподкупный страж разгуливает на свободе?

– Спать…

Митя наконец сумел отлепиться от стены. Пошатываясь, побрел по темному коридору, толкая одну дверь за другой. За дверьми обнаруживался то буфет, правда совершенно пустой, то похожий на древнее чудище рояль под покрывалом. Наконец у самой кухни одна дверь не распахнулась от толчка. Митя с усилием оттянул закрывающий ее тяжелый засов: внутри оказались длинные пустые полки кладовой. Лишь на одной сиротливо притулились коврига хлеба и завернутый в тряпицу шмат сала – не иначе как запасы самого сторожа. Митя устало кивнул сам себе и побрел обратно к отцу.

Они волоком протащили сторожа по коридору: в свете глаз заглядывающих в окна пароконей Митя с отцом казались прячущими труп татями, но уж никак не законными хозяевами имения. Мужика не забросили, а скорее затолкали в чулан, как запихивают старый комод. Отец с усилием задвинул засов.

В глубинах погруженного во мрак разоренного дома быстро и воровато протопотали маленькие лапки. То ли мыши, а то ли… вовсе не мыши.

– С меня довольно! – Голос отца прокатился по давно привыкшим к молчанию коридорам, и тишина дрогнула, точно испуганно вслушиваясь. – Фамильных призраков, портретных выходцев, домовых… – многозначительно повысил голос отец, – и прочих заинтересованных лиц, как гражданских, так и потусторонних, убедительно прошу до утра не тревожить. Иначе… сожгу тут все. – От звучащей в этих словах угрозы дохнуло холодом даже на Митю.

Тишина… да, ошибиться было невозможно, тишина притихла. И затаилась.

– Надо пароконей в конюшню… – устало начал отец и тут же оборвал сам себя: – Нет. Прямо сюда, в комнаты. Здесь уже хуже не станет, а из конюшни они к утру… испарятся.

Митя кивнул и побрел обратно в гостиную, борясь с желанием лечь на пол и свернуться калачиком. Осовело похлопал глазами на заглядывающие в окно железные морды – мысль, как перетащить пароконей через подоконник, тяжело перекатывалась в усталом мозгу. Наконец он встряхнулся и, в который раз уже перебравшись через подоконник сам, повел скакунов к двери. Створки парадных дверей глухо бухали – за ними уже возился отец, снимая многочисленные замки.

Старый паркет пронзительно затрещал под стальными копытами.

– А сейчас – в кровать! – скомандовал отец, заводя пароконей в громадную, как и все здесь, гулко-пустую залу, служившую прежним хозяевам то ли для парадных обедов, то ли для скромных деревенских балов.

Кроватей в имении так и не нашлось – ни одной.

Глава 10
Вор собственного имения

Солнечный лучик теплой лапкой погладил лоб. Посветил в глаза – горячая краснота под веками заставила только прикрыть лицо локтем. Тогда нахальный лучик заполз в нос.

– Ааапчхи! – Митя содрогнулся всем телом.

«Буууунг!» – ответил под ним старый рояль.

– О Боже! – не открывая глаз, Митя попытался нырнуть обратно в сон.

Бамс!

«Буууунг!» – на стук затылком об крышку рояль отозвался снова.

Митя глухо застонал и глаза все же открыл, уставившись в высокий, некогда белый, а теперь серый от пыли потолок с узорной лепниной. Он лежал на рояле, отчаянно болели спина и бока, и… испытывал совершенное довольство человека, чьи мрачные ожидания полностью сбылись. В этой провинции жить попросту невозможно! Митя еще полежал, разглядывая заржавленный крюк, торчащий из лепного плафона в потолке. Каких же размеров была сама люстра и где она висит теперь? Ломота в лопатках стала вовсе невыносима, пропотевшее за долгую дорогу и тяжкую ночь тело чесалось, так что он сбросил сюртук, которым укрывался, и сполз с рояля.

Темная груда на составленных в ряд стульях зашевелилась, и отец тоже сел, уронив сюртук на захламленный пол. От каждого его движения с облезлой обивки стульев поднималась пыль и сыпалась побелка. Нагибаясь и потягиваясь, чтоб размять стонущие мышцы, Митя только порадовался, что сам выбрал рояль.

– Надеюсь, хотя бы водопровод здесь работает.

– Да колодец-то еще поди поломай.

Отец сполз со стульев.

– Ко… колодец? – начавший приседать Митя так и застыл на полусогнутых ногах и с вытянутыми вперед руками.

– Не ожидал же ты и впрямь найти здесь водопровод? – ехидно хмыкнул отец. – В имении, да еще заброшенном?

– У Белозерских есть, – мрачно буркнул Митя. Бабушкино имение на Волге – единственное, где ему случалось бывать.

– Раньше, небось, ведра прислуга таскала. От колодца. Должен быть там, – прикинул отец и, не затрудняя себя походом к дверям, просто вылез в освобожденное от глухих ставен и тоже разбитое окно.

– Дикари… Совершеннейшие дикари… Со слугами. А мы – еще и без слуг. – Митя оглядел собственные подштанники, почти всерьез задаваясь вопросом, станут ли они грязнее, если уйти пешком в Петербург.

Из распахнутого окна донесся отчетливый звон колодезной цепи и плеск воды. Митя тяжко вздохнул – что приходится терпеть! – откопал в саквояже зубную щетку, порошок и полотенце и тоже полез в окно.

Он торчал из окна как раз наполовину, когда в физиономию ему полетела выплеснутая из ведра вода.

– Папа! – захлебнувшись от неожиданности, будто в стремнину попал, заорал Митя.

Коварно притаившийся под стеной отец, гремя ведром, кинулся удирать.

– Детство какое! – вытирая лицо, неодобрительно проворчал Митя. – Будто это ему пятнадцать, а не мне!

Сохраняя солидность, Митя выбрался из окна. Чопорно поджав губы, оглядел уже наполненную отцом бадью, брезгливо, двумя пальцами, подхватил второе ведро, зачерпнул… и с размаху выплеснул на подкрадывающегося отца.

– Аглуп! – Отец замер, как суслик, выхваченный из мрака светом пароконских глаз. – Какое коварство! Стоишь тут с видом альвийского лорда перед человечьим нужником, а сам! Ну сейчас я тебя… – Он попытался прорваться к бадье.

Митя прыжком махнул через бадью, подхватил из травы дырявый ковш и встретил отца целым водным залпом. И было нечестно со стороны отца все-таки прорваться, окунуть ведро в воду, несмотря на все попытки отнять его, и вылить сыну на голову. Крайне дурной тон: сперва заманил Бог весть куда, теперь еще и обливается.

– Ну во-от… опять надулся! – протянул отец, глядя вслед нахохленному, как мокрый воробей, сыну.

Хотелось ответить, что он вовсе и не сдувался, но уж больно глупо звучало. Поэтому Митя просто забрался обратно (может, двери заколотить за ненадобностью?) и, не оборачиваясь на запрыгнувшего следом отца, принялся разыскивать в саквояже сменную пару белья. Он даже успел натянуть чистые подштанники…

Входные двери грохнули, точно в них ударили тараном. Засов вылетел, со звоном ударился об пол. Двери распахнулись, с размаху врезавшись в стены. По коридору затопотало множество ног…

– Ось воны, ворюги! – завопил ворвавшийся в залу кудлатый мужик. – Зовсим знахабнилы, по панскому дому голяка вештаются!

Следом за ним, грохоча сапогами, вломилась… толпа. Зверообразные мужики с палками кинулись к отцу. Впереди мчался мужичонка посубтильней, зато с шашкой наголо.

– Стоять! – Голос отца, вроде негромкий, перекрыл и хриплое от азарта дыхание, и топот.

Разогнавшиеся налетчики немедленно остановились. В первую очередь тот, с шашкой, уже вскинувший ее над головой отца. Ну а как не остановиться, от такого-то непререкаемого приказа, да эдаким командным тоном, да еще паробеллум, упершийся в грудь налетчика с шашкой, тоже… способствует. Может, и поболее командного голоса. Точно поболее.

Мужик с шашкой замер, аж покачиваясь на носочках, как неловко выставленный портняжный манекен. Медленно опустил взгляд, будто желая убедиться, и впрямь ли паробеллум глядит ему в грудь. Рука его заметно задрожала, и поднятая шашка слегка стукнула своего владельца по голове, вызвав еще большую дрожь.

– Ну чого встав, мов укопаный? Руби его! – завопил оттертый к стене кудлатый.

И только теперь Митя сообразил, что это их запертый в чулане пленник! То есть не запертый уже, выходит…

– Заткнись, Юхимка! – не отрывая глаз от паробеллума, процедил мужик с шашкой. – А ну как стрелит?

– Да не стрелит он, морда бандитская, забоится! – приплясывая от нетерпения, выкрикнул кудлатый сторож.

– Якщо морда-то бандитская, чого б ему и не стрельнуть? – рассудительно предположил мужик с палкой.

Их оказалось не толпа, а всего-то двое.

– Гнат Гнатыч! Бандюги-то вооруженные! – Юхимка завопил, как обиженный ребенок, вызывающий на помощь родителя.

– Кинь пистоль, бисов сын! – В залу тяжеловесно, как носорог, ворвался полицейский урядник. От его рыка загудели струны в недрах старого рояля, мужики с палками присели, а отцов пленник снова стукнул себя шашкой по голове. На отца рык впечатления не произвел, что явно обозлило урядника. – На каторгу захотел, ворюга? Кидай, кому сказано!

– Что вы делаете в моем доме, милейший? – очень холодно, очень веско, очень раздельно поинтересовался отец.

– Как ррразговариваешь, мерррзавец? – Побагровевший от ярости урядник принялся лапать кобуру на поясе.

– От и мне таку байку рассказывал: та я ж, звычайно, не слухав! Так они давай вдвоем меня бить, що у-у-у-у! – Юхим принялся раскачиваться, подвывая от жалости к себе. – И руками, и ногами, почитай, до смерти забили, ироды кляти!

– Повторяю! – возвысил голос отец. – Что вы делаете в моем имении и моем доме?

– Ишь, завзятый какой: уж попался, а все россказни рассказывает! – Урядник стал вовсе похож на свеклу – такой же багровый и надутый. – Имение это почтенному Остапу Степановичу принадлежит, об том у нас каждому известно.

– Кто такой Остап Степанович? – неожиданно поинтересовался отец у мужиков с дубинками.

– Большой хозяин… – растерялся от вопроса мужик. – Усей волости нашей благодетель.

– И что же этот благодетель? Купил имение? – удивился отец.

– Никак нет-с… – вмешался второй мужик, помоложе. – Вроде как намереваются… С акциону-с…

– Остапа Степановича придется огорчить, – усмехнулся отец. – Имение на аукцион выставлено не будет, поскольку пожаловано мне.

– Это кто ж у нас казенные имения жалует? – насмешливо хмыкнул урядник.

– Государь император, – пожал плечом отец.

Урядник аж притопнул каблуками, невольно вытягиваясь во фрунт… и тут же спохватился.

– Еще и государя к своим воровским делам приплел! А бумаги на имение у тебя в тех штанах остались, которые ты надеть позабыл, босяк?

Урядник победно покосился на подчиненных, предлагая оценить остроумие. Угодливо хихикнул лишь Юхим. Мужики с палками растерянно переминались, а несчастный владелец шашки лишь потел да постанывал, когда шашка тюкала его по темечку. Но опустить руку не решался.

– Митя, подай саквояж! – скомандовал отец.

Митя шумно выдохнул, только сейчас обнаружив, что не дышит. «Надеюсь, это отвратительное недоразумение сейчас и разрешится». Он аккуратно, бочком двинулся за саквояжем.

– Стрельте, Гнат Гнатыч, малого стрельте! – вдруг пронзительно заорал Юхим, и урядник, словно подхлестнутый, выдернул паробеллум из кобуры… и прицелился в Митю:

– Кидай пистолю, ворюга, не то хлопца твоего пристрелю!

Митя замер, оцепенело глядя в черный зрачок дула. Зрачок глядел ему в лоб: холодно, точно, безжалостно, а толстый, красный, покрытый мелкими волосками палец дергался на курке при каждом вопле урядника.

«Но я же не могу умереть! – растерянно подумал Митя. – Вот так…»

Лицо отца закаменело… паробеллум ни на дюйм не отодвинулся от груди его пленника.

– Пан урядник! – вдруг заголосил мужик, что помоложе. – Поглядите вы те бумаги, може, и правда новые хозяева приехали?

– Тю, дурный! Голяком? – возмутился Юхим.

– Я в лакеях служил, панов во всяком виде видал, и голяком тоже!

– Справди, пане уряднику! – взмолился мужик с шашкой. – Бо мочи вже нету так-то стоять!

– Погляжу! – продолжая целиться в Митю, с глухой угрозой процедил урядник. – Кидай пистоль да ложись на пол, чтоб я и руки, и ноги твои видел, тогда и глядеть буду! – легким движением дула указывая, куда отцу ложиться, распорядился урядник.

Митя с надеждой воззрился на отца: сейчас тот сдастся и ляжет, урядник отведет зловещий ствол, и желудок перестанет дергать ледяной судорогой, а юркие струйки пота – катиться по спине. Даже если обозлившийся урядник и стукнет отца разок… сам же потом лебезить и извиняться будет.

Снова короткая гримаса, едва заметно дернувшийся уголок рта… и отец только плотнее прижал паробеллум к груди своего пленника.

– Ах так… – зловеще процедил урядник, и его палец начал сгибаться… Курок сухо и отчетливо щелкнул в тишине…

– Брось паробеллум, убийца! – раздался повелительный окрик… и из коридора в залу снова ввалилась толпа. Еще одна. И впереди опять мужик с шашкой наголо!

– Брось, кому сказал! – Мужик с размаху опустил шашку на голову… уряднику. В последний момент он, кажется, успел сообразить, что на вооруженном убийце мундир, как и на нем самом. Сделать только успел немного – всего лишь провернуть шашку в руке, так что удар пришелся плашмя.

Урядник рухнул как подрубленный, перегораживая своим телом дорогу вбегающим в залу уездным стражникам. Отлетевший паробеллум с силой стукнул Митю по босой ноге, тот взвыл и согнулся, хватаясь за ушибленную ногу, паробеллум оказался у него под носом – и пальцы словно сами сомкнулись на рукояти.

– Пане исправнику, да за что ж? То ж я… То есть то ж не я… Какой из меня убийца… – простонал лежащий на полу урядник.

Мужчина в мундире уездного исправника сперва растерянно посмотрел на прибитого им урядника, потом на отца, снова на урядника…

– Гнат Гнатыч? – наконец пробормотал он. – Ты тут откуда?

– Так ворюгу арестовывать приехал, – ворочаясь на полу и то и дело хватаясь за голову, простонал урядник. – А вы чего?

– За убийцей гоняюсь, сюда ушел…

– Казав я! – возрадовался отлипший от стенки сторож Юхим. – Убивец и есть – меня-то как есть убил!

– Заткнись, Юхим! – бросил явно знакомый со сторожем исправник и медленно повернулся к отцу. Глаза его потемнели, наполняясь угрозой. – Ты держишь под прицелом уездного стражника. Власть полицейскую под прицелом держишь, понимаешь это, бунтовщик?

Отец чуть отстранился, оглядел застиранную рубаху пленника…

– Шальвары-с форменные, – смущенно прошептал тот, безошибочно расшифровав этот исполненный сомнения взгляд. – Торопимшись, ваш-блаародь…

– Высокоблагородие… – процедил Митя.

– Высокоблагородие? Мужик в подштанниках? – насмешливо скривился исправник.

– Хиба высокоблагородия под портки ничого и не носють? – толкнул локтем бывшего лакея его сотоварищ. – А им того… не треть?

Вот почему у отца такой простецкий вид? Истинно светского человека и в подштанниках бы за мужика не приняли.

– Фарс затянулся. Скольким из вас я еще должен приставить паробеллум ко лбу, чтобы вы наконец выполнили свои обязанности и посмотрели мои бумаги? – устало спросил отец.

– За паробеллум на каторге ответишь! Давай сюда свои бумаги, ну! – рявкнул исправник.

– Митя… – негромко бросил отец.

Митя не пошевелился, лишь выразительно ткнул в сторону саквояжа отнятым у урядника паробеллумом.

– В приюте-то тебя почтительности научат, не сумлевайся, щенок! – процедил тот.

Митю ощутимо передернуло. Отец вперился в исправника гневно-начальственным взором:

– Господин исправник! Ваши люди не только о процедуре проверки личности понятия не имеют, но и с законом «Об оскорблении Кровной Чести» не ознакомлены? Не знают, что щенок – это кровный потомок Великого Пса Симаргла, и применение сего звания к кому другому – уголовно наказуемое деяние? Может, у вас в уезде мужики и баб своих осмеливаются суками звать?

– Э-э… Поучи еще меня, ракалия! – рявкнул исправник, но на своего подчиненного бросил весьма недобрый взгляд, так что тот немедленно вытянулся во фрунт и, повинуясь начальственному кивку, направился к саквояжу. И лихо вывернул его на крышку рояля. На пыльный чехол вывалился отцовский дорожный несессер, платок, фляжка…

– Сколько наворовал, варнак! На каторге не занадобится, все казенное дадут! – Урядник хозяйственно отложил отцовский бумажник в сторону.

Отец брезгливо поморщился.

– Это, что ли, документики? – Урядник вытащил кожаную папку с вытесненным на углу гербом. – Поглядим, что ты за птица… – начал он и осекся, выпученными глазами уставившись в лежащий сверху лист гербовой бумаги. Зашевелил усами, как придавленный тапкой таракан, и вдруг принялся ощупывать печати, словно надеясь, что хоть одна окажется ненастоящей.

– Что там, Гнат Гнатыч? – нетерпеливо спросил исправник.

– Так… дарственная, ваш-блаародь. От… от самого государя-императора! За особые заслуги перед Отечеством и лично Его Императорским Величеством…

– Тю! Чи вы ему верите, пане? – вдруг выпалил Юхим. – Чи мало зараз оцих тайных печатен, де тоби шо хошь пропечатают? Оци… которые бонбы у царя-батюшку кидают! Наглисты, во!

– Нигилисты, – поправил исправник.

– От я и кажу – не-глисты, – согласился Юхим.

– Да заткнись ты, Юхим. – Лист с дарственной перекочевал в руки исправника. – Данный документ… если он подлинный… что мы, конечно же, проверим… в корне меняет дело. – Тут некая мысль пришла ему в голову, потому что он взбодрился. – Твое дело, Гнат Гнатыч. Но у меня-то вопрос посерьезнее будет! Позвольте поинтересоваться, что вы делали нынче ночью, сударь?

– Это и есть ваш серьезный вопрос? – Отец одарил исправника таким взглядом, что, не будь Митя на него зол, возгордился бы. Взгляд недвусмысленно намекал, что «дурак» для его собеседника – комплимент, да еще и незаслуженный. Исправник покраснел как рак.

– Знамо – що! Мне в морду насовали да спать легли, – пробурчал неукротимый Юхим.

– Заткнись, Юхим! – привычно буркнул урядник, но его начальника слова сторожа на мгновение заставили замешкаться и тут же снова ринуться в бой:

– А до того? Как вы попали в имение?

– Верхом. От станции Хацапетовка, где остался наш багаж, – устало вздохнул отец.

– Во-от! – обрадовался исправник. – А на границе имения обнаружены тела убитых. Господин средних лет и с ним юноша… вот такого примерно возраста, – злорадно кивнул он на Митю.

Митя коротко, хрипло выдохнул – не может быть! Его волнение было замечено исправником и обрадовало того еще больше – его глаза засверкали, как надраенные серебряные пуговицы мундира.

– Никаких бумаг при жертвах не найдено! – Исправник с явным намеком приподнял толстую папку. – А вот свежие следы, глубже и крупнее обычных конских, тянутся прямиком сюда! Это ж ваши кони педальные там стоят? – Он мотнул головой в сторону залы, где вчера оставили пароконей.

– Мои, – безнадежно согласился отец. – Похоже, все здешние… кони педальные – мои. – Он окинул собравшихся саркастическим взглядом и расстроенно потер лоб ладонью. – Вот вам и отпуск, вот вам и имение…

– По долгу службы обязан провести дознание: и впрямь вы являетесь владельцем сего имения или же бумаги эти, – исправник ткнул в папку, – с мертвого тела настоящего хозяина забраны, чтоб имущество присвоить!

– Ото так! – чуть не подпрыгнул у него за спиной радостный Юхим.

– По долгу службы, исправник, никакого дознания вам проводить не положено. На основании статей с двести пятидесятой по двести пятьдесят третью уставов уголовного суда ваша задача – поставить в известность судебного следователя или иное облеченное полномочиями лицо и обеспечить охрану места убийства. Надеюсь, не забыли? Полномочное лицо, считайте, известили… и если выгоните наконец своих людей во двор и дадите мне переодеться, поедем уж на место убийства. Вы там ничего не трогали? И перестаньте разевать рот, как сом! – рявкнул отец, глядя как исправник все больше наливается дурной кровью. – Там в папке предписание от Министерства внутренних дел и мой паспорт.

Отец убрал пистолет от пленника и, не обращая больше внимания ни на набившуюся в залу толпу, ни на стражника, с облегченным вздохом уронившего шашку на пол, принялся рыться в своих вещах.

Исправник бросил на него очередной настороженный взгляд и наконец потянулся к папке. Зашуршали страницы… и не только выражение лица, но даже вся постановка фигуры его неуловимо изменилась: властно расправленные плечи согнулись, злая готовность сменилась растерянностью и даже страхом.

– Так это… выходит… Меркулов Аркадий Валерьянович. – Он глянул в паспорт, потом на отца. – Телосложение среднее… Волосом рус, бороду бреет… Из особых примет – шрам от резаной раны на левой ладони. – Исправник потрясенно уставился на отцовскую ладонь. – Ваше высокоблагородие… нынче всей губернской полиции начальник? – упавшим голосом закончил он и встал по стойке смирно.

– Высокоблагородие… – Урядник заполошно глядел то на Митю, то на отца, воображая, что новое начальство с ним сделает за взятого на прицел сынка.

В зале воцарилась тишина, прерванная пронзительным воплем Юхима:

– Вы шо, ваш-блаародь, ему верите?

– Заткнись, Юхим! – рявкнули оба полицейских, и два кулака с размаху врезались сторожу в челюсть.

– Блуп! – только и сказал тот, отлетая к стене.

Бабах! – выпавшая из рук бывшего лакея дубинка стукнулась об пол.

– А давайте я вам сюрточок-то почищу, пане! – заголосил тот. – И сынку вашему! Вы не сумлевайтесь, я умею! При старых господах в младших лакеях… могу и рекомендации представить. А вы пошли, пошли вон! Не видите, их высокоблагородия не принимают. – Он деловито замахал руками на стражников, точно на забредших в палисадник кур.

– Остап Степанычу це не сподобается! – прижимая ладонь к разбитому носу, мрачно пробурчал сторож.

Под неловкие поклоны пятящихся к дверям стражников Митя направился к саквояжу и принялся разыскивать в нем чистую рубашку. Руки слегка подрагивали.

– Прости… – неловко пробормотал отец. – Нельзя было сдаваться.

Митя замер. Если отец скажет, что был уверен: сдайся он, и урядник выстрелит всенепременно, – Митя это примет. Не поверит, конечно: уряднику нужна была покорность, а не смерть… Но примет.

– Пойми… – выдавил отец. – Нужно, чтоб здешние порядочные обыватели меня уважали… а непорядочные – боялись. Но какой страх может быть, если по губернии разнесется, что нового полицейского начальника сельский урядник повязал?

– Не беспокойтесь, батюшка, – возвращаясь к тону, которого придерживался всю дорогу, с холодной вежливостью кивнул Митя. – Я ваш покорный сын, располагайте мною всецело ради вашей карьеры.

– Опять? – взревел отец. Оглянулся, почувствовав устремленные на него со всех сторон любопытные взгляды, и понизил голос: – Пойми уже наконец, я не собираюсь жертвовать важным для всей империи делом ради твоих… никчемных светских мечтаний!

– А также ради моей жизни, – старательно изображая готовность, закивал Митя.

– Да не выстрелил бы он! – скривился отец. – Думаешь, после двадцати лет в полиции я не различу, когда и впрямь готовы стрелять, а когда только грозятся? Хватит труса праздновать! Собирайся – едешь со мной.

– Вам угодно меня еще и опозорить – прокатить через всю губернию в драных штанах? – процедил Митя.

– Вот они, брючки-то, зашитые! И сюртучок почищен, паныч, и батюшки вашего! – Бывший лакей подскочил к Мите с его вещами. – В лучшем виде! Дозвольте-с помочь?

– Не надо! – Митя принялся натягивать брюки.

Каким же дураком он был! Парокони, ночная скачка, штурм имения, утренние дурачества у колодца… Он позволил отцу думать, что между ними может быть что-то, кроме холодного отчуждения, и тот немедленно подвел его под выстрел!

– Поторопись! – скомандовал отец, направляясь к двери.

Митя ненавидяще посмотрел ему вслед: пади он от руки пропахшего салом солдафона, отец бы и над бесприютной сыновьей могилой своих полицейских муштровал! В носу отчаянно защекотало, а стиснутый в руках сюртук стал расплываться от навернувшихся на глаза слез. Еще недоставало перед полицейскими расплакаться – не объяснишь же им, что это от глубокого разочарования. Здешние таких тонких материй не поймут. С сюртуком в руках Митя уже привычно сунулся в окно на задний двор.

– Куды, паныч? Батюшка ждеть! – завопил вслед бывший лакей.

– Не ваше дело! – рявкнул Митя, перескакивая подоконник. – Сначала здешние меня пристрелить собирались, теперь еще и командовать начнут? – зло вытирая непрошеные слезы краем шейного платка, проворчал он.