Потомокъ. Фабрика мертвецов

Глава 2
Скандальное происшествие в Яхт-клубе

Шум улицы оглушал после чинной тишины бабушкиного дома. Выстроенный еще во времена Петра Даждьбожича, некогда тихий особняк словно накрыло разросшимся городом: теперь мимо окон катили коляски, деловито торопились чиновники, покрикивали уличные разносчики. Придирчивым взглядом Митя окинул поджидающие седоков пролетки. Если бы отец умел жить, могли бы иметь собственный выезд, как все достойные люди, а не позориться в наемном экипаже.

– Не извольте беспокоиться, молодой барин, лошадка сытая, вмиг домчу! – Кучер распахнул дверцу пролетки.

Митя вскочил на подножку… и замер, пристально глядя на выезжающий из-за поворота черный фургон. Лошадь, вроде бы гладкая и ухоженная, копыта переставляла еле-еле, шкура ее непрерывно подрагивала, с боков падали хлопья пены. Широкие наглазники закрывали голову лошади почти целиком, кучера на козлах не было – человек в длинном, до пят, кожаном плаще вел коняшку под уздцы. Четверка городовых, придерживая сабли, шагала по обеим сторонам фургона. Они старались держаться солидно, но заметно было, что подходить к фургону близко опасаются. И только вездесущие мальчишки бежали следом, и глаза их горели отчаянным, жадным ожиданием.

Бабах! Изнутри ударило в стену – карета резко качнулась. Банг-банг-банг! Удары сыпались один за другим и… Трах! С треском вылетела сломанная доска. В дыру высунулась рука, кривые когти заскребли по задней стенке фургона.

Мальчишки восторженно засвистели, подскочивший городовой принялся тыкать посеребренной шашкой, заставляя шарящую руку втянуться обратно.

– На Петербургской стороне стервеца^[3] поймали, барин. – Провожая взглядом фургон, извозчик погладил мелко дрожащую кобылу. – Пятеро охотников ловили, так он четверых искусал, а уж простых людев загрыз и вовсе без счета! Даже барышень. Только зонтики от них и пооставались кружевные.

– Не охотников, а сотрудников Департамента полиции по стервозным и нечистым делам. И не загрыз: пару апашей из «рощинских»^[4] покусать успел, – рассеянно обронил Митя.

– Вам виднее, молодой барин… Как слыхал – так и рассказываю. Токмо ежели и так, впятером на одного стервеца – разве ж такие охотники… сотрудники… стервозные… в прежние времена-то были? В одиночку на цельное кладбище хаживали! Да в ту пору никто и не слыхивал, чтоб мертвяки по городу шастали. Лежали себе смирнехонько! Некоторые не шибко грамотные ходячих мертвяков за сказки почитали. – Ванька^[5] пару раз важно кивнул, точно как его лошадь.

– Мертвяки лежали смирнехонько, а охотники по целому кладбищу упокоивали, – меланхолично повторил Митя.

– Потому и лежали! Другой, может, и хотел бы вылезти – а боязно! А теперича, что неделя, ловят: то на Выборгской, то на Васильевском… Скоро они прямиком на Невском учнут поживу искать! Слабеет Кровная Сила, как есть слабеет!

– Ты говори, да не заговаривайся, – негромко буркнул Митя.

– И правда, что это я! – опомнился мужик. – Извиняйте, барин, все по дурости да со страху – экое ведь чудище повезли! Куда изволите?

– На Большую Морскую, в Яхт-клуб! – Митя повысил голос в надежде, что сказанный им адрес расслышит не только извозчик, но и юная барышня в сопровождении гувернантки.

– На лодочках, стал-быть, плаваете? – льстиво осклабился извозчик. – Дело хорошее…

– Погоняй, любезнейший, – сквозь зубы процедил Митя.

Стоит ли ждать от вчерашнего деревенского мужика понимания, что такое… Яхт-клуб! Даже в мыслях это слово произносилось с благоговейным придыханием. Члены Яхт-клуба не водили яхт, они, как сказывал Мите младший князь Волконский (пусть не лично ему, но он сам, своими ушами слышал эти слова, так что можно сказать, что и ему)… Так вот, как метко заметил князь, «члены Яхт-клуба ведут корабль политической жизни империи меж бурными рифами». На Большой Морской решались дела правления, налогов и акцизов, мира и войны, железнодорожных концессий и строительства флотов, создавались и рушились карьеры. Могло ли быть иначе, если одних великих князей в клубе почти столько же, сколько во всей императорской фамилии, а именно – двенадцать. А уж министров и сановников двора и вовсе без счета. А этот сиволапый… «ло-о-одочки»!

Особенно неприятно в мужицкой глупости было, что именно на «лодочках» и строился уже полгода как разыгрываемый Митей хитрый план по проникновению в эту святая святых.

Пролетка остановилась у величественного подъезда Яхт-клуба, Митя выудил ассигнацию из бабушкиного бумажника. Вовремя она… но он все равно не простит! Небрежно сунув купюру ваньке и не обращая внимания на его поклоны и благодарности, огляделся – «Смотрите все, я вхожу СЮДА!» – и шагнул в дверь.

– К ротмистру Николаеву относительно гребных гонок, – старательно, до десятой дюйма выверяя кивок, сообщил он величественному, точно архиерей, швейцару.

Швейцар задумчиво поглядел на него. У Мити похолодело в груди: не пустит! Через день весь Петербург знать будет, как его выкинули из Яхт-клуба! Какой позор! Швейцар задержался взглядом на Митином новом жилете… и даже изобразил пусть и неглубокий, но все же поклон:

– Доложу-с. Извольте обождать…

Фффу-ух! Едва сдерживая неприличную бурю эмоций, Митя опустился в кресло. Он всегда знал, что правильно выбранный жилет – самое действенное оружие. И вот он здесь!

Будем честны, даже несмотря на кровное родство, переступить порог достославного Яхт-клуба как гостю у него не было и шанса: ни по положению, ни по возрасту. Потому «обкладывать» эту священную Мекку петербургского света он начал по всем правилам осады – с поисков тайного хода. Таковой нашелся: Яхт-клуб, единственный и неповторимый, сам гонок не устраивал, но, как было сказано в уставе, «участвовал в устройстве с другими яхт-клубами выдачею призов», или, как говаривали его члены, «порой приятно под свежий ветер выбраться да и поставить какую мелочь для пущего азарту». Вот через эти самые «другие яхт-клубы» Митя и зашел, а именно через Речной на Средней Невке.

Яхты, необходимой для вступления, не было (батюшка на выезд не расщедрился, какая уж тут яхта!), но старожилы Речного жаждали возродить семь лет как прекратившиеся гребные гонки и приобрели несколько байдарок. Отец новое увлечение неожиданно одобрил и даже пошив формы не стал называть расточительством. А уж как год назад их байдарка взяла приз Морского министерства, жизнь и вовсе стала прекрасной. Победителей представили Его Высочеству герцогу Георгию Михайловичу Мекленбургскому. Митя даже надеялся, что герцог его запомнил. В случае победы на следующих гонках обещали представить покровителю Речного, Его Императорскому Высочеству Константину Николаевичу.

И все эти блистательные перспективы отец уничтожил в одночасье!

– Друг мой Димитрий! Димитриос! Вы уж здесь! Ну, пойдемте же, пойдемте! – Раздавшийся возглас заставил Митю вскочить и торопливо сделать радостное лицо. Впрочем, он действительно рад был видеть ротмистра.

Почти не дыша от благоговения, он шел следом за Николаевым, уверенно ведущим его через элегантные комнаты Яхт-клуба, и отчаянно завидовал. Вот как так? Сюда дети Кровных Родов попасть не могут, а какой-то ротмистр, пусть из гвардии, чувствует себя как дома. Что тут скажешь – связи! А ведь дядюшка тоже мог бы…

– Прошу! – Ротмистр распахнул двери в одну из гостиных. – Не голодны? Я велю чаю.

Митя встал у окна, дыша глубоко, точно надеясь задержать в груди сам воздух этого необыкновенного места. Мимо катило открытое ландо с барышнями в сопровождении пары офицеров – из окна видны были лишь поля прелестных шляпок. Вот бы они посмотрели сюда и увидели его! Потом они бы непременно встретились в свете: «Ах, это вас я видела в Яхт-клубе!..»

– Младшая княжна Трубецкая. – Увлеченный мечтами, Митя даже не слышал, как ротмистр вернулся. – Фрейлина нашей новой государыни. Только представлена, а уж пожалована императорским вензелем и портретом. Кровная Знать, что тут скажешь… – и в голосе Николаева послышался отзвук терзавшей сердце Мити зависти. – Хотя в наши просвещенные времена есть ли смысл так уж держаться за Кровных? Старая Кровь слабеет…

Слышать от человека, приближенного ко двору, то же, что и от мужика-извозчика, было… странно.

– За исключением государя-императора, конечно, который восстановит мощь Даждьбожичей, поколебленную чудовищным цареубийством, – поймав Митин изумленный взгляд, заторопился Николаев. – Но остальные-то! У древнейших Родов Кровь Предков выдохлась от времени – вон сколько малокровных рождается. Да и то… – он понизил голос, – сколько ни называй себя Кровными Потомками, а все знают, что полнота Кровной Силы была только у древних Истинных Князей: детей да прямых внуков Великого Предка. Чем больше поколений отделяет нынешних Кровных от Истинных, тем Кровушка-то жиже, верно? Тут как с правильными браками ни старайся, все одно не поможет – уходит Сила. Со времен первых Истинных, Кия там, Щека, Лыбеди… – при упоминании первой Истинной Княгини, дочери Лели, голос Николаева стал масленым —…бездна лет миновала! Молодая Кровь, которой Предки нас для битвы с монголами одарили, конечно, еще держится, но ведь и тем Родам уже по полтысячи лет! Не так чтоб и впрямь… молодость, если вы понимаете, о чем я, друг Димитриос. Недаром умные люди говорят, что государю следует больше полагаться не на Кровных Князей, а на нас, дворянство. Ибо кто, как не мы, истинная опора трона? Особенно в нынешние печальные времена, когда всякие плебеи тянут грязные ручонки к кормилу власти. – Ротмистр вдруг замолчал: сдается, вспомнил, что по маменьке Митя относится к тем самым выдохшимся древнейшим Родам, а по папеньке как раз к плебеям, которые ручонки тянут. Хотя руки у отца всегда чистые.

Николаев покачал головой и с искренней печалью за судьбы отчизны закончил:

– А меня государь во флигель-адъютанты не взял. Хотя чем я не хорош? Впрочем, государю виднее…

Нет, не вспомнил. Да и кто такой Митя для человека, что каждый день здесь, в Яхт-клубе, встречается с величайшими людьми современности?

Ротмистр снова повернулся к окну, провожая взглядом коляску:

– Не иначе к Болину поехали. Там рубиновая парюра выставлена, говорят, чудо что такое! Под двести тысяч стоит. – Николаев вздохнул и тут же оживился: – Слыхали новость? Соперник у Болина выискался, некий… – он нахмурился, припоминая, – вспомнил – Фаберже! Тоже швед из здешних – тянет их в ювелирное ремесло. Вроде бы государь его изделия на Московской художественно-промышленной выставке заметил. Поговаривают, тут же, на Большой Морской, свой ювелирный дом открывать будет, видать, Болину в пику. Хотя что имело успех в Москве, здесь, в столице, еще приживется ли? Как думаете?

Мите стоило изрядных усилий, чтоб не выпалить: «Не могу знать!» – точно как отцовские городовые. То-то позорище было бы!

– Все же господин Болин – императорский ювелир, – промямлил он.

– Именно так-с! – Николаев энергично уселся в кресло. – Ну-с, рассказывайте, как подготовка к гонке? Утрем Туманному Альвиону нос?

– Посольские гребцы очень сильные соперники.

Альвы из-под Холмов, конечно же, не станут ни с кем соревноваться (они бы, может, и хотели, да только все знают, к чему такие соревнования приводят). Но вот среди человеческих их подданных и даже полукровок гребля в почете, и в ней они истинные мастера. Хотя бы потому, что плавающих по воде, особенно соленой, хозяева Туманного Альвиона предпочитают не трогать.

– Чтобы победить, яхт-клубу… Речному клубу… – Митя не удержался, нервно облизнул губы. – …Потребуются самые сильные наши гребцы.

– Именно так-с! – подхватил Николаев и доверительно добавил: – Вы же понимаете, друг Димитрий, среди зрителей будут великие князья, и ваш проигрыш их весьма раздосадует.

– Об этом я и толкую! – дрожа от волнения, начал Митя. Вот он, его последний шанс! – Не сочтите за хвастовство, но я сейчас сильнейший гребец…

Другие, быть может, и не согласны, но это они исключительно из зависти.

– Однако мое участие в гонке, увы, может не состояться, поскольку я вынужден уехать. – Митя чувствовал, как в голосе начали появляться скорбно-просительные нотки.

– Как это – уехать? Что вы такое удумали, Димитриос! Да я сейчас же к министру… – Ротмистр озадачился, видно, не зная, к какому министру идти, но тут же отмел сомнения решительным взмахом руки. – К любому министру! Или великому князю – тоже любому! Вам решительно запретят уезжать перед гонками!

Митя затаил дыхание: если кто-нибудь – неважно кто! – с Большой Морской потребует, чтоб Митя остался, отцу придется смириться. Хотя бы до гонок, а там посмотрим – догонять отца в одиночку через всю империю… Бабушка точно не позволит.

Надежда робкой бабочкой присела на сердце… и ее крылышки судорожно дернулись, когда дверь отворилась и в гостиную ввалилась шумная компания военных и статских молодых людей, все лет на семь – десять старше Мити. Младший князь Волконский, Митин кумир, тоже здесь! Может ли теперь так случиться, чтоб не только Митя знал князя, но и тот тоже знал Митю?

– Вот и они, легки на помине! – шепнул Николаев, вскакивая и едва заметно кивая на молодого человека в мундире кавалергарда и смущающегося юношу даже чуть моложе Мити.

Митя едва не опоздал последовать за ним, с восторженным ужасом понимая, что его все же представят великому внязю! Да и не одному!

– Ваши Императорские Высочества! Николай Михайлович… Александр Михайлович… – Николаев поклонился сперва молодому человеку, а потом и юноше.

«Михайловичи… Сыновья наместника Кавказа! Дяди императора!» – кланяясь следом, сообразил Митя.

– Господа… – Николаев небрежно кивнул сопровождавшим царственных кузенов свитским. Те ответили ротмистру такими же пренебрежительными взглядами, а князь Волконский и вовсе отвернулся, полируя и без того безупречные ногти об обшлаг изящнейшего сюртука – не иначе как от Генри. А может, и вовсе парижского. Младший из великих князей с застенчивым интересом смотрел на Митю.

– Позвольте представить! – Мгновенно уловив этот интерес, Николаев чуть подтолкнул Митю в спину. – Один из тех молодцев, что победили в лодочной гонке на приз Морского Министерства.

Интерес великих князей стал заметнее, старший даже улыбнулся поощрительно. Николаев толкнул Митю локтем. Потом еще раз. Пауза затягивалась, и Митя наконец сообразил: ротмистр помнит только его имя!

– Дмитрий Аркадьевич Меркулов к услугам Ваших Императорских Высочеств! – глухо пробормотал он.

– Мне очень понравились гонки! Как вы держитесь в этих ваших лодочках? – немедленно воскликнул младший из великих князей. – В них же так легко перевернуться!

– Привычка, Ваше Императорское Высочество! – Митя снова поклонился.

У него все получилось! Еще пара слов, и отец ни за что уже не сможет увезти его.

Воцарившееся над головой молчание заставило его замереть. Наконец сообразив, что торчать посреди гостиной как сломанный карандаш вовсе не comme il faut^[6], Митя выпрямился.

На губах свитских еще стыли любезные улыбки. Юный Александр Михайлович растерянно глядел на старшего брата, а тот… отступил брезгливо, будто увидал кучу навоза на сверкающем паркете Яхт-клуба.

– Меркулов? Уж не сын ли надворного… ах нет, уже коллежского советника Аркадия Меркулова? – Последний чин он выделил голосом, все с той же брезгливостью, точно говоря о постыдном.

«Нет! – хотелось закричать Мите. – Это ошибка… Однофамилец! Я ни при чем!»

– В Яхт-клуб теперь допускают сыновей предателей, опозоривших царскую фамилию? – отчеканил великий князь Николай.

– Сын… того самого? – свистящим шепотом переспросил его младший брат и тоже отступил, до последней черточки скопировав выражение лица старшего брата. – Который… кузена… арестовал, да?

– Не городи чепухи, Сандро! Кто бы осмелился арестовать члена Семьи?

– Но зачем-то же этот юноша явился в Яхт-клуб, Ваше Высочество? – вдруг томно протянул Волконский. – У нас тут что, украли ложечки?

Митя ошеломленно уставился на своего кумира: как… за что? Среди свитских раздались смешки.

– Николаев притащил сынка городового! Уж не желаете ли вы сменить гвардейский мундир на жандармский, а, ротмистр? – подхватил второй.

– Господа, господа… Ваши Высочества! – Николаев нервно сцепил пальцы. – Клянусь, я не знал! Никогда не интересовался именем того мерзавца… негодяя… который осмелился очернить… осквернить… Да этот мальчишка меня попросту обманул!

– Вот вы какой, оказывается… доверчивый! Как барышня… – все с той же ленивой томностью протянул Волконский, разглядывая побагровевшего Николаева. На Митю младший князь не глядел вовсе, точно тот был пустым местом. – Остается спустить сего наглеца с лестницы, чтоб не смел обманывать наивных гвардейских ротмистров. – И уже другим тоном добавил: – А потом и батюшку его сыскать не худо бы…

– И на дуэль! – выпалил здоровяк в артиллерийском мундире.

– Какая дуэль с жандармским рылом! Всыпать горячих, чтоб знал свое место! – скривился Волконский.

Артиллерист, недолго думая, шагнул к Мите… и ухватил здоровенной ручищей за ворот. Митя даже шевельнуться не мог, только в голове перезвоном сумасшедших колокольцев звучало: «за что?» и «что же делать?» Под цепенящими взглядами свитских он неловко, но отчаянно трепыхнулся: «Княжна Трубецкая еще может увидеть меня в Яхт-клубе – слетающим с крыльца». Какой позор! Но драться? Перед лицом самих великих князей? С губ Мити сорвался беззвучный стон, артиллерист приподнял его за шкирку, как дворового кота, забежавшего в гостиную…

– Волконский, вы собираетесь выпороть дворянина, получившего орден и чин из рук государя? – раздался холодный голос.

Снова тишина пала на гостиную. Зажмурившийся от ужаса Митя приоткрыл один глаз…

Средних лет господин в мундире артиллерийского генерала стоял у дверей в гостиную. Высокого роста, очень худой, даже костлявый, гладко выбритый, несмотря на пришедшую с новым императором моду на бороды, с резкими, точно рублеными чертами лица, он одинаково насмешливо глядел что на свитских, что на самих великих князей. И те одинаково смущенно мялись под взглядом холодных и неподвижных, как у мертвой рыбины, темных глаз. Хватка артиллериста на Митином вороте медленно разжалась.

– Николай Михайлович… Вы уверены, что вашему младшему брату следует здесь находиться?

– Никак нет, ваше превосходительство, господин наставник, – едва ли не шепотом отозвался старший из царственных кузенов.

– В следующий раз, когда не будете в чем-то уверены, не делайте этого, – мягко сказал генерал, и от этой мягкости великий князь нервно сглотнул. – Прошу вас отвезти Сандро во дворец и вернуться в училище. Мы с вами после побеседуем.

– Так точно! – отчеканил великий князь.

– Вас же, князь, прошу запомнить: государю лучше известно, кого карать, а кого награждать, и в ваших советах Его Величество не нуждается. Заодно уж уясните разницу между полицейскими и жандармским корпусом – стыдно Кровному Князю не знать устройства империи. Что касаемо остальных господ свитских, прошу каждого вернуться к месту службы и передать вашим старшим начальникам мое крайнее неудовольствие вашим поведением. И более никогда в клуб не возвращаться! – по-прежнему мягко закончил он, но это-то и было самое страшное.

Свитские вскинулись все, дружно – и тут же принялись один за другим опускать головы под пронзительным взглядом темных глаз генерала.

– А вы, юноша… – Он многозначительно поглядел на Митю. – Следуйте за мной.

Глава 3
Беседа на ковре о материях высоких и опасных

Понуро, как груженый осел, Митя проследовал. Они миновали гостиные и оказались в самой святая святых – курительных и кабинетах. Еще недавно он был бы восхитительно, невозможно счастлив… Но не сейчас.

– Не беспокоить, – отрывисто бросил генерал, подталкивая Митю внутрь.

Дверь захлопнулась. Митя остался стоять посреди кабинета. Охватившее его оцепенение не позволяло даже оглядеться. Генерал досадливо поморщился и плеснул из графина воды в стакан.

– На, выпей! Сейчас тебе это необходимо.

Стакан выскользнул у Мити из пальцев, но не разбился, утонув в густом ворсе ковра.

«Жаль, что не разбился, – почему-то подумал Митя. – Жаль, что мы оба… уцелели».

– Я уж не спрашиваю, как ты здесь очутился, Дмитрий, – устало произнес генерал. – Но почему придворные шаркуны оскорбляют твоего отца, а ты молчишь?

– Но ведь они правы, дядя! Правы! – закрывая лицо руками, простонал Митя.

Сейчас он понимал истеричных барышень – очень хотелось растоптать каблуками валяющийся на ковре стакан. А лучше – кого-нибудь ударить. Наверное, от невозможности сделать все это барышни и рыдают. Ему и рыдать нельзя, дядя не одобрит.

– Правы? В чем? – тихо спросил князь Белозерский. – В том, что царствующую фамилию позорит не мальчишка, сперва растративший все свое содержание – великокняжеское содержание! – на… Предки, на безделушки! Потом, прикрываясь именем отца, влезший в долги и, наконец, полностью позабыв и происхождение, и долг, решившийся на кражу. А позорит царскую Семью твой отец, который вывел его на чистую воду?

– Может, Николай Константинович вовсе не считал, что крадет те изумруды? Великая княгиня же его мать, и что такого… – запальчиво возразил Митя. Эту версию он слышал в свете, от которого тщательно скрывался позор Семьи, а значит, знали о нем все, включая дворников и поломоек. Собственно, они-то как раз все узнавали первыми.

– Что такого – выломать изумруды из оклада иконы, – насмешливо прервал дядя.

Ответить Мите было нечего – это уж и правда со стороны великого князя было несколько… mauvaiston^[7]. Так не принято в обществе. Хотя он же великий князь, быть может, полагал, что все «принято – не принято» его не касаются.

– Что дурного – промолчать, когда подозрение пало на прислугу и во дворец его отца вызвали полицию. И вновь промолчать, когда обвинять стали адъютанта.

Митя покосился на дядю: он великого князя как раз понимал. Кто остальные обвиняемые, а кто князь? Вот отец понять не пожелал. И полез копать, куда вовсе не следовало.

– Отец присягу давал защищать царствующую фамилию, а сам…

Все простое происхождение виновато: хоть отец и стал потомственным дворянином, а что это означает, так и не понял. Гордость за предков… тут гордиться особо некем, не дедом же – городовым, право слово… И ответственность за потомков! А он своему единственному потомку жизнь сломал!

– Твой отец присягал защищать державу и государя, их он и защитил! – отрезал дядя и, явно сдерживая ярость, глубоко вздохнул и заговорил размеренным, даже проникновенным тоном: – Ты и впрямь считаешь, что следующий чин и подаренное имение – выражение государева неудовольствия? Поверь мне, государь весьма доволен… позором своего кузена. Теперь никто не посмеет возразить, когда он снимет со всех постов его отца.

– А? – переспросил Митя, совершенно по-плебейски приоткрыв рот. Только что мир был прост и понятен: позор члена августейшей фамилии ложится на всю Семью. То, что у государя могли быть иные соображения, казалось ему непостижимым.

– Бе, – буркнул в ответ дядя. – Бараны вы, молодые, – рога выставили, кровь мозги туманит… соображать не желаете. Да ты сел бы! Поговорим… раз уж намеков не понимаешь. Константин Николаевич, батюшка нашего августейшего воришки и брат покойного императора, генерал-адмирал нашего флота, а также почетный покровитель и этого клуба, – он широким жестом обмахнул кабинет, – и твоего Речного, как ты знаешь… должен знать, учителя у тебя неплохие… является еще и одним из творцов реформ покойного императора Александра Николаевича. Включая освобождение крестьян из власти помещиков и иные прочие… – Дядя на миг замолчал, как замолкали все, вспоминая страшную гибель государя. Убийства императоров случались: Петра III, например, или Павла. Но то были чинные убийства, совершенные лучшими людьми империи ради блага державы. Совершались они тоже чинно, кулуарно даже, не вынося разброд в Великой Семье на суд публики: всегда была возможность сказать, будто император умер от удара, не уточняя, что то был вовсе не апоплексический удар, а удар табакеркой в висок. Но император, убитый своими подданными, – это не укладывалось в голове! Чтоб на Кровного Потомка Даждьбожьего вели охоту, то стреляя, то подкладывая бомбы в Зимний дворец, и наконец взорвали на глазах у запрудившей набережную Екатерининского канала толпы… Да кто они такие, чтоб себе подобное позволять?

– Государь наш нынешний, Александр Александрович из рода Даждьбожичей как по государственным, так и, – дядя досадливо пригладил ус, – скажем откровенно, личным разногласиям с покойным батюшкой реформы не жалует и желал бы если не вовсе обратить их вспять, что уже невозможно, то хотя бы ослабить.

– Но… это же хорошо? – несмело спросил Митя. – Все говорят, что реформы ограбили лучших людей, отняли естественные права дворянства и подорвали опору трона.

– Это каких лучших? Тех, что получили компенсацию за своих людей и земли и растратили на гулянки? Оказалось, что подпирать трон они никак не способны без крепостного дядьки, который подает морс, и выпоротого для вящего вразумления казачка, чешущего пятки? Ну и без крестьян, работающих от зари до зари, не получая за то и полушки, ибо все они – лишь собственность своего господина? – Князь Белозерский уставился на племянника насмешливым взглядом. – Ты еще вспомни, что говорят эти самые лучшие люди про безродных parvenu^[8], кои лезут даже на государеву службу, тесня в чинах истинно благородных людей.

Митя надулся. Подслушивать нехорошо, а напоминать про отцовское природное плебейство и вовсе неблагородно!

– Думаешь, мы не пытались скрыть происшедшее? Вот эти самые благородные люди и разнесли – и с той же самой целью: чтоб у «партии Мраморного дворца» не осталось и шанса удержаться при власти.

– Но… – Митя только сейчас сообразил. – Дядюшка! Ты же сам… из «партии Мраморного дворца»? Ты же с Константин Николаевичем… в лучших друзьях! Соратниках!

А он еще пенял на дядюшку, что не представил Константину Николаевичу! Выходит, и хорошо, раз тот у государя в опале?

– Что же теперь будет? – шепотом спросил он.

Дядя в ответ криво усмехнулся.

– Флот возглавит Алексей Александрович. «Семь Пудов Августейшего Мяса» интересуется лишь изысканными красавицами и еще более изысканным столом. Его понимание флотского дела закончилось на парусных судах, а значит, скоро флот наш, и без того не лучший, вовсе превратится неведомо во что. Воля ваша, господа, – вдруг задумчиво произнес он, явно говоря не с Митей, а с кем-то, присутствующим лишь в его мыслях. – Великий князь в воришках – лишь примета происходящего. Что-то неладно с Великой Семьей.

– Они же… Даждьбожичи! – Митя даже испуганно огляделся, словно боясь, не спрятался ли кто под столом. – От начальных времен державы Киевой, в них – кровь Солнца! Как Солнце стоит над миром, так они – над державой, потому все, что делают они, – державе во благо!

– Они делают все, что державе во благо… – задумчиво повторил князь Белозерский. – Хорошо, если по-прежнему так, а не наоборот. А может, все потому, что Александр – случайный наследник. Если бы его старший брат не умер…

– Дядюшка! – вскричал окончательно скандализированный Митя. – Что вы такое говорите!

– Прости! Ты еще слишком мал, чтоб обсуждать подобные вещи.

– Я не маленький! – гневно вскинулся Митя.

Да что ж его всё в дети записать норовят?! На семейных приемах, куда он порой попадал с бабушкой («Младший внук? Сколько ему – скоро шестнадцать? Ах, княгиня, вы нас обманываете, вы слишком молоды, чтоб иметь такого взрослого внука»), он оставлял скучную детвору и неслышно, как тень, проскальзывал в курительные комнаты («Не гоните мальчика, господа, пусть учится правильному пониманию жизни»). Блистательные молодые офицеры, потягивая херес, с апломбом объявляли: «Министр… князь… посол… сенатор… сказал мне в Яхт-клубе…» Дальше следовал ворох политических сплетен, не всегда понятных, но всегда восхитительных ощущением причастности к тайнам державы и света. Нынче он сам сидит в Яхт-клубе, а князь, сенатор и даже бывший посол приобщает его к тайнам настолько опасным, что как бы в крепость не загреметь – и перед кем этим похвастаться, если в свете он отныне изгой?

– Я всего лишь хотел узнать: что теперь будете делать вы? – отвел взгляд Митя.

– Наставником молодых великих князей я, скорее всего, быть перестану. Сенаторскую должность и Государственный совет… возможно, тоже придется покинуть. Вернусь в действующую армию, – с некоторым даже удовольствием заключил князь. – Если в деревню не сошлют. Но уж винить в случившемся твоего отца точно не стану. Наоборот, именно в его деятельности вижу залог нашего возвращения.

– Его тоже сослали! – с возмущением воскликнул Митя. Да что ж такое! У него теперь и влиятельной родни в столице не останется?

– Ма-альчик! Сдается мне, ты слышишь только себя да свое нежелание уезжать от пикников да детских балов, – укоризненно протянул дядя. – Если ты и впрямь мнишь себя взрослым, постарайся понять. – Он снова вздохнул. – Я бы все едино ушел. В армии запретили обучение низших чинов грамоте, а безграмотные – как они справятся с новейшим армейским снаряжением? Нынче у нас идеи генерала Драгомирова в почете, а его высокопревосходительство полагает, что нововведения наподобие полевых дзотов лишь заставляют солдата трусить. А немецкие боевые автоматоны мы, видать, шашками порубаем. Противостоять этому можно лишь прямо на месте, в армии, чем я и займусь. Роль же твоего отца еще значительней…

Митя только фыркнул: вот уж значительность в этой самой Екатеринославской губернии!

– Все же маленький, – укоризненно покачал головой дядя. – Мальчик, твои предки, один за другим, служили в полиции. Поговаривают, еще в Разбойном приказе при Иване Грозном один Меркулов подвизался.

Почему дядя пытается навязать ему этих предков? Все Белозерские, вся родня его матери были военными, а по отцовской линии кто? Дед – городовой да прадед – сторож-будочник?

– …чудовищная слабость полиции.

Кажется, он что-то пропустил.

– За нашим императором… – Голос дяди прозвучал глухо, он помолчал и еще глуше добавил: – За моим другом охотились… мы знали… и не сумели предотвратить убийство. Нынешний государь живет в страхе. Веришь ли, господин Победоносцев, обер-прокурор наш синодский, поучает императора, как двери перед сном собственноручно запирать и под кровать заглядывать: не затаился ли там нигилист с бомбой. – Дядя криво усмехнулся. – Не смогли спасти царя, что будет с простым обывателем? Организации у полицейских служб нет – Департамент полиции появился в столице, а по губерниям жандармы по-прежнему плюют на полицейских, те мрачно отмалчиваются да гадят жандармам при любом случае. Железнодорожной полиции и вовсе никто не указ. Уездные исправники заняты выколачиванием недоимок. Городские полицмейстеры, те больше богатых купцов визитируют – собирают от них положенное… Так, кажется, это называется?