Buch lesen: «Одна Книга. Микрорассказы», Seite 8
Возвращение
… Я почувствовал, что рука моя сжимает что-то обоюдоострое, нестерпимо горячее, вернувшее меня в сознание. Попробовал разжать пальцы. Невыносимая боль пронзила руку от ладони до плеча. Мутный красный туман в глазах озарился багряной вспышкой, пульс дробью заколотился в висках. Вены, казалось, вот-вот лопнут под бешеным напором крови. А по щекам покатились кипящие слёзы. Я замер, я не дышал, я больше не хотел боли. Но будто сама земля мелко и часто содрогалась в такт ударам моего сердца. Мучительное сознание огнём врезалось в моё тело, во всё до последнего, что есть я. Я – ещё не мёртвый, и почти уже не живой, не в силах ничего с собой сделать. Тяжело же душа покидает тело.
Больно и долго. Где он, мир? Его уже нет. Остался крохотный кусочек в границах закрытых глаз. Я уже не могу ни видеть, ни слышать, ни чувствовать ничего. Кроме боли. Я не могу даже помнить. Позади – вечность беспросветной пустоты. Где позади? Я уже потерялся в пространстве и времени. И вообще, есть ли они теперь? Могут ли быть? Если ничего нет; если и сам я – что-то нематериальное, нереальное. Но в тот же миг я ощутил падение, именно падение. Куда? Откуда? Я падал, я проваливался до тех пор, пока и меня совсем не стало…
… Потом снились розовые облака в прозрачно-голубом небе. Небо было и сверху, и снизу, и везде, куда ни посмотришь. И облака носились, сумасшедшие упругие формы, сталкивались, выгибались, разлетались в разные стороны… А потом наступила ночь, и я понял, что это уже не сон. Я открыл глаза и увидел сверкающую мозаику звёзд в чёрной глубине. Звёзды. Я видел их! И ещё что-то… Звуки. Голоса, да, я мог слышать их, и они доносились отовсюду. Я попробовал пошевелиться, и тело моё болью и непривычной тяжестью дало знать о себе. Боль была тупой и ноющей, и ещё – опутывающая, вяжущая усталость. Но мозг чист, словно только что выстиран, мысли девственны, как у младенца. Постепенно я постигал объёмность мира, возвращался в его законы.
Я лежал в небольшом овраге, густо заросшем дикой травой, свежий аромат которой вдыхал в меня жизнь. С огромным усилием перевернувшись на живот, я чуть было снова не потерял сознание и долго, не двигаясь, отдыхал. Когда головокружение прошло, и я почувствовал себя увереннее, я попытался подняться, но ноги не держали меня. Мне удалось лишь встать на колени.
Ладонь левой руки от указательного пальца наискосок до запястья была глубоко рассечена, и на неё налипла большая корка запёкшейся крови, перемешанной с грязью.
Рубаха на мне, вся в кровавых брызгах и пятнах, была изодрана в клочья. Меня сильно качало, и я попробовал выбраться из оврага ползком.
Это не скоро мне удалось. Когда, же я оказался наверху, печальная картина открылась моему взору.
В сумерках, то здесь, то там прорезанных яркими цветками костров, всё пространство от Калки до недалёкой рощи было завалено трупами. Люди, кони, как в кошмарном сне, вперемежку лежали один на другом, искалеченные, изрубленные, застывшие. И ветер разносил приторный запах крови.
Перешагивая через мёртвых, сумрачно бродили угрюмые фигуры живых. Я увидел Великое Поле Смерти.
От тяжёлого подъёма и страшной открывшейся реальности у меня перехватило дыхание. Я бессильно упал лицом во влажную траву.
Я вспомнил. Я всё вспомнил. Гибель друзей и рассечённого от плеча до живота усатого татарина. Чёрную стрелу, задевшую мой рукав и вонзившуюся в затылок защищающего мою спину соратника. Ополченцев, затоптанных обезумевшими лошадьми. Мечи, с искрами звенящие и хищные летучие змеи-стрелы, слепо, но жадно выискивающие свою жертву. Фонтаны крови и куски человечьего мяса. Вопли, гул, визг и вой. Запах пота и запах смерти.
Я вспомнил, как нас оставалось всё меньше и меньше, как мы рубились направо и налево, стоя уже не на земле, а на мёртвых телах, как падали, сражённые, на эти тёплые ещё тела, как нас жали, давили, убивали проклятые басурмане. Вспомнил. До того момента, пока всё не закружилось вокруг, небо поменялось местами с землёю, пока не покатился я, цепляясь за острые зелёные стебли, в овраг, пока не обрёл спасительный глубокий покой. И как где-то уже вдалеке, без меня, прокатилось мощное громогласное
«Ура-а!»
Поклонка. Небо будет розовым
– Вся грязь Москвы от вас, собачников. Ходите везде, срёте под каждым деревом.
– Нет, что Вы? У меня дома туалет нормальный…
– Не юродствуй! Я не про те6я, а про зверюгу твою.
– У нас во дворах специальные ящики стоят.
А я в кармане всегда пару пакетиков ношу. Джеку за один раз больше не понадобится.
– Ага, на Кутузовке только.
– Да я и не хожу дальше. Что мне до Киевского вокзала с моим пекинесом чапать что ли?
– Да там столько народу! Поводок, небось, дерьмовенький?
– Обычный, рулетка в кармане. Я им и не пользуюсь почти. Джек так, в ошейнике бегает…
– Только честно: намордник-то хоть надеваешь?................... на него?
– Намордник? Это же пекинес, на его морду ни один намордник не подойдёт, наверное.
– Ну, ни фига себе цербер! Это ж какую пастищу иметь надо? А у меня дети маленькие.
– У меня тоже дети. Дура! Пекинес! Открой Google, посмотри картинки. Какой намордник? Куда я его ему, на жопу натяну?
– Да, не ори ты. У меня просто работа такая. Тормошить вас, толстозадых.
– Это я толстозадый? Или Джек?
– Ты меня не помнишь? Вон, посмотри: ДОСААФ. По Поклонке, когда она только строилась, по ямам да котлованам на армейских ЗИЛах рассекали, забыл? А заправка на Минке под горочку, где у тебя нога на педали тормоза дрожала постоянно – очередь длинная. Я тебе: лох, у нас что, ручник отменили что ли?
– Света? Сколько же лет? А ты совсем не изменилась…
– Ахахах… Иванов! Ты же меня не узнал даже.
– Да, прости… Я здесь временно, бабушка приболела, а Джека с собой взять пришлось, у меня-то там покормить, погулять…
– А жена?
– Жена… Она по работе в Берлине. Несколько дней уже…
– Или лет? Или навсегда?
– Зачем ты так? Я не знаю.
– Пойдём в наш любимый универсамчик «На углу», накупим пирожного (и этой милой мохнатой роже что-нибудь, где поменьше сахара).
– Это мы всё возьмём, но кафетерия там больше нет.
– Это и не важно, Иванов. Там напротив была палатка «МОРОЖЕНОЕ» она осталась?
– Нет.
– Ну и ладно, значит время покидает нас. Между прочим, эта улица называлась – Киевская.
– Она и сейчас так называется. И, думаю, будет так называться всегда.
– Света, а Новый год ты где будешь встречать? Дома с детьми, с мужем, у камина какого-нибудь…
– Муж погиб. В Чечне. В 1999.
– Прости. Ты одна?
– Нет, не одна у меня мальчик и девочка.
– Я тоже не один. У меня вот: друг, пекинес офигенный. Твои дети любят животных?
– Очень любят, но я не люблю прошлого.
– До Нового года не так уж много осталось. А в Новый год все мечты сбываются. Я хочу, чтобы они сбылись, твои мечты. О чём бы ты не думала – чтобы твоё небо было розовым.
– Романтик, да? Ты не видишь, тебя Джек за брючины тормошит? Небо будет розовым, уходи.
Небо будет розовым.
Мои собаки
Вот сейчас, когда гуляли, собачка моя на проходящего мимо бульдога бросилась.
– Джек! Ты чего? Вроде и покушал, как обычно, вещества не употреблял никакие. Что за агрессия?
Ты посмотри на себя (линеечку могу одолжить, рост измерить) и на этого цербера. Скажи спасибо хозяйке, что на поводке держит.
Бульдожка, кстати, умная, внутренне, без показухи осознающая свою силу. К чему размениваться на всяких шавок. Обидишь, а потом сам же и жалеть её будешь.
У меня первая собака была большая. Восточноевропейская овчарка. От немецких овчарок отличаются более длинными ногами и более широкой грудью. Крупнее заметно. Папа выбрал самого наглого и шустрого щенка. Чёрного, без единого пятнышка.
Продавец-армянин:
– Хороший выбор, сынок. Этот чёрный самый ловкий из них. Потомок индийского волка. Тебе руку лизать будет, а врагу… Вырастет, дракону голову откусит.
– А все три?
– Что три?
– У дракона три головы.
– Э-э-э… Это Змей-Горыныч. У дракона одна голова.
А вот ещё, позже случай был.
Гуляли мы с собакой в Филёвском парке. Ему же побегать надо, а там вечером я его спускал с поводка. Людей нет – резвись на здоровье. Бегу по дорожке, Кинг по тропинке параллельно. Слышу, блин, какая-то заминка. Подбегаю. Картина:
Моя собака, охуевшая сидит. Рядом мент валяется, шаря вокруг себя в поисках фуражки. Второй мент судорожно кобуру пытается расстегнуть.
– Не стреляй! – я ему.
– Твоя собака?
– Да. Вы откуда взялись?
– Где живешь? – он взял себя в руки, а на меня, наоборот, колотун нахлынул.
– Там, – неопределенно махнул я за плечо. Не покусал?
– Нет. Он врезался на скорости. Сам испугался, кажется.
– Я пойду?
– Иди.
– Фуражка…
– Иди, нормально всё.
Они, разумеется, меня вычислили. Приходит ко мне домой дядька в погонах. Майор с сединой на висках. Без обиняков:
– Продай собаку. Хорошая собака, нам такие нужны.
– Нам тоже такие нужны. И друзья не продаются.
– Другого ответа не ожидал от тебя. Давай к делу. Предлагаю работу: ты – кинолог, а этот твой волкодав – специалист.
– Спасибо. Я подумаю.
Воскресенье. Карьер
Воскресенье, 26 июля. День парашютиста. А что мы сегодня делали? Нет, с парашютом мы не прыгали. Боюсь высоты после аварии в армии. Или как правильно – авиакатастрофы? Падения? Да, чего там? Подбили наш вертолёт. Насмерть. Меня – не насмерть. Но с психологическими последствиями. Физические увечья зализывались недолго. В моём случае. Их почти и не было. Но, блядь, когда приходится ехать в метро, даже там, на эскалаторе, голова кружится.
Своей машины у меня теперь нет (так уж сложилось), взял у друга. Она в моём гараже стоит, он мне ключи оставляет: пользуйся, когда надо. Очень хороший друг, вообще в трудностях не бросает. Тем более, что у них на семью три тачки (это я по данному конкретному вопросу). Директор по продажам крупой российской сети автосалонов. Мой друг. Он просил меня в интернет-публикациях его не упоминать (ему и ТВ – уже слишком много), не буду вдаваться в подробности.
Так вот. Обращаюсь я к Джеку, пекинесу своему:
– А не поехать ли нам, брат, искупаться куда-нибудь недалеко? Погода, смотри, какая установилась после мокро-холодного, неожиданно серого июля-2015. Жена, вон, в загранках застряла. Не балдеет, конечно, работает. Хотя, лучше бы первое, жалко мне её, «бизнесвумен». Домой «санкции не пускают» – я рассчитываю, что меня читают люди с нормальным чувством юмора. А теперь какие-то православные бесы понесли её в Грецию.
– Здесь всё не так плохо, как показывают вам по телевизору. И не в последнем транше дело. У сестры кафе как работали, так и работают благополучно. Какой бы катаклизм ни шлямбабахнулся, кушать-то, хотя бы раз в день, всё равно хочется.
А я опять отвлёкся. Купаться, недалеко. Москва-река, хоть и грязная, мы ходили загорать-купаться-пить-шашлыки жарить-предаваться прочим всяким излишествам в Филёвский парк. Во времена моей бесшабашной юности, это даже не совсем городской парк был, а почти дикий лес. Как Лосиный остров, москвичи знают. С ноготворными тропками, а не асфальтовыми велодорожками, как сейчас. Большой кусок зелёной земли недалеко от центра Москвы, куда ещё не блеванула цивилизация. В том смысле, что лесники были, а про ментов никто не слышал.
Я сам, своими глазами здесь настоящих диких зверей видел. Ну, ежи, бурундуки, зайцы – это мелочь, белки вообще давно живут с нами, как полноправные соседи. Один раз к нам на Новозаводскую улицу лось забрёл, здоровый, сохатый. Лес-то, он через Кунцево, Рублёвку, не прерываясь, в Подмосковье тянется. А там уж воля-волюшка, раздолье раздольное.
А лось-то тот. Вокруг любопытный люд скапливаться начал. Лось с перепугу огромную витрину винного магазина вышиб, вусмерть напугал толстую продавщицу… Менты спасли обоих, инцидент завершился не трагически. Об этом и в советских газетах было, и сюжет по ТВ, можете поискать в архивах, проверить мои слова.
А сейчас Филёвский парк «оцивилизировали». Велодорожки, фонари вдоль каждой тропинки, кафе и аттракционы… Я не бурчу, всё правда очень удобно и красиво. И сделано без халтуры, сразу видно, что от души. Спасибо муниципальным властям и городским, спасибо простым рабочим, чьими руками всё это было воплощено. Парк стал конфеткой. Прокаты велосипедов, тандемов, каких-то веломобилей, немыслимых велодилижансов :) Концерты на нескольких площадках и много-много ещё чего. Но есть толика ностальгии. Мы теперь – как какая-нибудь ВДНХ. Нет первобытной дикости, безудержной ярой свободы. И да: подходы к Москве-реке озаборили, а купаться – в нескольких платных бассейнах на берегу. И да: шашлыки жарить можно. В строго отведённых для этого местах, и мангалы напрокат. Да, нет, неплохо, но как будто в зоопарке. Не знаю, почему пришло на ум это сравнение.
Я предложил Джеку поехать в Люберцы. У меня там друзья, знакомые ещё по временам Горбушки. Не ТЦ «Горбушка», а ДК им. Горбунова. Первая названа в честь второй. Они в двух шагах друг от друга, но в духовном плане между ними – пропасть. ДК Горбунова, легендарная Горбушка – место рок-фестивалей, можно сказать Центр всего хоть как-то относящегося к рок-музыке и рок-культуре в слетевшей с катушек «перестроечной России». Там можно было, например, абсолютно любой родной винил приобрести. Но это второстепенно. Фесты! Концерты с 10 утра до 12 вечера. Без перерыва. Какие-то билеты даже в начале дня ещё продавались, но люди входили, выходили, опять возвращались, к обеду это был уже русский Вудсток. Чуть позже добавили быстрособирающиеся сцены и вокруг здания самого ДК. Какие билеты?
ДК им. Горбунова – это Новозаводская ул. 27. Я живу на Новозаводской, 25. Балконом на Горбушку. Прикольно, да? Сколько повидал я, сколько новых музыкантов, коллективов узнал. Я и не думал, что Россия настолько роковая страна.
Но я же от Люберов плясать начал. Небось, подзабыли уже, как социальное явление? А кино «Меня зовут Арлекино» помните? Но кино это – поверхностно и пресно. В жизни всё было ярче и интересней. Намного ярче и интересней, как непосредственный участник того периода жизни и массы событий в нём, ручаюсь. И морду мне не раз били как панку-хиппарю (sic!) те самые ребята, с которыми теперь по-взрослому дружим. Ну, как все нормальные русские.
Так, вот. Люберцы. Люберецкий район. Там обалденные песчаные карьеры, три больших рукотворных озера (это которые рядом, дальше есть и ещё) и хвойный-берёзовый лес вокруг поверху. Божья благодать.
Ребят своих не застал дома. Поэтому отдыхали с Джеком вдвоём. И всё равно классно.
Отступление. Вот, только что Джек погнался за белкой. Она шустро взметнулась на верхушку сосны, я фото не успел сделать.
Не надо нам ваших турций с египтами. Мне русский край (а уж куда русей, чем Любера в московском регионе?) милее моему сердцу.
– Привет, Вовчик!
– А чего такой бухой в воскресенье вечером?
– Вот именно, что в воскресенье. С Джеком на карьерах отдыхали.
– А чего не позвонил?.. А, не отвечай, я же только что приехал.
– Всё-то вы в заботах, в работах без выходных… Слушай, у меня там, на дороге тачка, перегони поближе.
– Хорошо, где, какая?
– У «Магнита» красно-чёрная БМВуха старая, спортивная, не помню модель.
– Красно-чёрная? Спортивная? БМВ?
– Старая, 90-х годов…
– Ты в своём уме? Тебя на Горбушке били мало?
– Знаешь, у меня-то выбор небольшой был. Автопарки не стоят у подъезда. Это не моя машина, взял у друга на время.
– Номер даже спрашивать не буду. Такого «чуда» сразу два в Люберцах не бывает.
Любви к животным ПСТО
Люблю животных, а не люблю не людей, а нелюдей, ведь люди – тоже животные?
Вот, как-то так путано. Игорь Иванов.
Сидим дома на полу на пару с Джеком, армянский лаваш жуём. Мне очень этот тонкий хлеб нравится. Душеотзывчивый пекинес ест, наверное, из сочувственной солидарности со мной. Почему сочувственной? Это у пекинесов глаза такие, взгляд, полный вселенской скорби. Конечно, добрые искренне. А собаки вообще в мимике своей – максималисты. Если грустят, то сам хоть плачь от вида такого жалобного. Если радуются, вывалив навстречу свой весёлый язык – и ты не можешь удержаться от улыбки. Братья наши меньшие, поучиться бы нам, людям, у вас чистоте, честности, простоте, наконец, естественности в проявлении своих чувств.
Чего уж проще? И как было бы легче!
Кошка Окрошка и мышка Отрыжка (фото нет)
Все они жили у меня. Кошка Сибирской породы и мышка, в смысле, крыса домашняя. Ещё были: декоративный кролик по кличке Заяц и водная черепаха-красноушка (он или она – не знаю, но звался, не я придумал, Пётр Ильич.
Не все вместе, по очереди, лишь иногда пересекаясь: мышка с кошкой, кошка с собакой, собака с кроликом. Пётр Ильич – всегда сам по себе.
Вообще, сколько себя помню, всю жизнь был окружён какой-то живностью. Кошками или собаками, птичками или рыбками, мухами или тараканами… Я задаюсь теперь вопросом: а они ли жили у меня, или, правильнее, я у них? Кому «по чесноку» должна принадлежать эта планета? Ну да, Природа демократична – Планета принадлежит всем. И только Человек так не думает. Он думает, что он, сука, пишется с Большой буквы. И он – единственное из животных, которое может убивать ради удовольствия. И сам себе выдал на это «право», этакое волевое решение, с позиции тупой физической силы. Именно – тупой, и именно – физической. Интеллекту и морали тут не место. Как не место подлости и предательству в остальной биосфере Земли. Что, у зверушек хитрости и сообразительности не хватает? Я вас молю! Просто, помимо прочего, у них с «эволюцией» не атрофировались такие изначально заложенные в каждую дышащую тварь качества, как Честь и Достоинство. У зверей, не у людей, не у всех людей, по крайней мере. Читайте Киплинга о Законе перемирия, например, и проч.
А нам нужно сделать всё, чтобы
Мы же – люди!
We are the people
Звучало не стыдно
ДыКи Карбунова
Автобусная остановка у станции метро Фили. Автобус № 653, народ, посадка, всю переднюю площадку перегородил собой очень внушительных размеров гость из средней Азии, суёт водителю три червонца за билет, спрашивает:
– ДыКи Карбунова?
Водитель:
– Не, не едет.
Азиороссиянин:
– ДыКи Карбунова хачу!
Я (с нижней ступеньки передних дверей):
– Уважаемый, ты в такси, что ли? Не идёт туда автобус, тебе говорят.
Водитель:
– Понял?
Азиороссиянин:
– Понял… Я ДыКи Карбунова надо. Ехать давай?
Водитель:
– Ты что, не русский, да? Другой сторона еду, мамой клянусь!
Кто-то за моей спиной из потенциальных пассажиров:
– Слышь, му… жик, дай пройти, не загораживай фарватер.
Азиороссиянин (обернувшись виновато):
– ДыКи…
Я (понимающе, но теряя терпение):
– Карбунова надо. Не дают здесь таких, в другой автобус иди.
Азиороссиянин:
– Автобус не надо. ДыКи Карбунова надо.
Водитель (раздражённо):
– Понаехал тут всякий! Карта купи, чурка.
Азиороссиянин (чуть не плача):
– Не надо карта. ДыКи Карбунова…
Водитель (сжалившись):
– Дарагой, вечером приходи, бесплатно отвезу. Не магу сичас, народ, видишь, сколько?
Я уж сошёл со ступеньки, освобождая проход, но упрямый сын востока отступать не намерен.
– Вон, вон автобус его подошёл! – радостный женский голос.
Но этому детине с бараньим ДНК автобус не нужен, ему нужен… он не раз сказал уже, что ему нужно.
– Панимаешь, Карбунов – прямо, я – сбоку поеду, а там забор, а калёсы у меня ма-аленькие – никак не получаеца, – водитель вежлив и убедителен.
Азиороссиянин – в его глазах вся скорбь, растерянность и безнадёга невинной жертвы многовековой восточной тирании.
ДыКи… ДыКи… Да, как бы это?
Водитель сдался (может, лишь наполовину?):
– Иди, садись. Здесь не пролезешь, в другую дверь. Другую!
Открыл, впустил, а с этой стороны народ в салон всочился наконец-то, расселись по местам, расставились в проходах. Уставший транспорт ухнул, скрипнул, закрылись двери. Динамик хрюкнул и голосом водителя, дипломатично преодолевшего барьер непонимания (будь языковым он или интеллектуальным – не важно):
– Автобус идёт старый маршрут. Но следующий остановка ВРЕМЕННО называется «ДыКи Карбунова».
Двухэтажная кровать
В детстве я мечтал о двухэтажной кровати. Да нет, спать-то мне было где, и даже очень комфортно. Нас у мамы с папой трое сыновей было. Жили в четырёхкомнатной квартире в Ясенево. Каждому по комнате. Огромную (по меркам тех времён) квартиру как многодетной семье дали от нашего любимого Космического завода, которому Ивановы и Лобановы (это родовые ветви по отцу и матери) вот уж несколько поколений, с самого его основания, верой и правдой служат. До сих пор. Переехали из тесного Центра. Я возвращался туда, в Центр, неоднократно. Там длинные пустые коридоры кошками пахли. Но возвращался не за запахами, там ещё были мои друзья. Сейчас уж на Арбате ничего жилого не осталось. Всё скупили. Кто не хотел продавать – незаметно убили.
Ах, я же о кровати… Так вот, ещё до Ясенево были у нас чудесные соседи: Нина и Володя Фомины. Две дочки у них. Одна чуть помладше меня, Ольга, другая, Таня – ещё чуть младше. Мы очень дружили. Семьями. Вместе летом в деревню к нам ездили, на дачу к ним – отдыхать. Деревня наша Петровские выселки под Лебедянью, Липецкий район – шесть домов сейчас и погост на пару сотен могил, на крестах лишь две фамилии, родовое кладбище. Места эти, скажу я вам, завораживающие. Ну, как маленькая Кубань, недалеко от Тулы. Одно плохо – от Москвы далеко. На машине по Новой Каширке пять часов пилить. А я всегда ещё небольшой крюк делал, чтоб через Куликово поле проехать.
Остановиться, встать на берегу Непрядвы и подышать головокружительным воздухом Древней Руси. У нас в Выселках Красивая Меча течёт – это с чего Дон начинается. В Лебедяни он на вид – типа московской Яузы. Дохленький и мутный.
Ну да, я же о кровати… Володя Фомин служил пожарным. Настоящим, не современным МЧС-ником. Имел награды. Не как Шойгу – за нерусскую фамилию или родственные с ВВПутом связи, а за реальное спасение людей. А жилплощадь на четверых, блядь – маловата. Вот он и притащил для дочек из части армейскую пружинную двухэтажную кровать.
Я, как увидел (пацаном ещё был) – обзавидовался. Сразу к Таньке: давай меняться – я тебе руку и сердце, а ты мне место на верхней полке. Всё перепуталось в голове подростка. А с Ольгой у нас детская любовь была. Та, которая до гробовой доски, сопливых слёз и «сам дурак» … но, как сказать?.. Чуть позже. Мексиканский сериал.
Я потом и в армии на «срочке» два года наверху проспал. Сослуживцы мне: «ты же "дед" уже. Какого хрена наверх лазаешь? Положи туда вместо себя "молодого", а то неуставщину нашу позоришь». Идите вы в жопу! Не понимаете вы, что такое детские мечты.
Ольга. Она приезжала в гости к нам уже в Ясенево. Красивая, длинноногая фотомодель (кстати, реально фотомоделью работала). А я был женат уже. Первый раз. Мы стояли на балконе, смотрели на неверное отражение луны в пруду. Я ностальгически курил, она снисходительно вздыхала.
Сейчас. Я купил такую кровать. Они теперь деревянные, красивые и удобные. Купил для своих детей. Не потому, что в квартире места мало, а потому…
Вы знаете… Редко, но бывает. Когда мои разъедутся отдыхать, по делам ли – не важно, а я остаюсь в квартире один… Я сплю не на своей «тахте», я залезаю на верхнюю полку.
