Время мелькнуло быстро. Вот уже и лето. Пришла пора двигаться в путь. Впечатлений от этой поездки накопилось столько, что Егорка даже потерял линию их последовательности. Эпизоды порой менялись местами, важные события затенялись несущественными, но яркими мелочами.

Рельсы потянулись через неведомое пространство. В вагонном окне замелькали сопки, степи, леса и реки. Паровозы, меняясь на крупных станциях, мчались туда, где закатывалось солнце.

Неделя в пути запомнилась постоянным страхом, что отец отстанет от поезда.

На станциях он бегал на привокзальные рыночки за продуктами. На Байкале это был копчёный омуль. В Сибири продавались варёная молодая картошка-скороспелка и малосольные огурцы. На Урале пассажиры лакомились жареными грибами. За Волгой в бумажных «фунтиках» покупали малину и смородину.

Набрав воды и угля, паровоз свистел вначале один раз, потом второй. После третьего свистка поезд, лязгнув железными сочленениями, трогался с места. А отца всё ещё не было. Обычно он садился на ходу в один из последних вагонов, и к тому времени, когда появлялся в купе, Егорка успевал вдосталь напереживаться.

В обед ходили в вагон-ресторан похлебать «горячего», как называл отец красный от свёклы борщ. Захваченную из дома варёную курицу съели в первые два дня. Егорке достались ножки, мать грызла крылышки, отец расправлялся с шейкой. И на всех делилась грудка с белым мясом. Там была смешная косточка с двумя рожками, которую они разламывали на спор.

– Бери и помни, – протягивала мать оставшийся у неё обломок.

Егорка прятал косточку «на счастье». И при этом забывал сказать, что берёт и помнит.

Мать слегка трепала волосы и небольно щёлкала по лбу.

За Уралом в вагоны стали заходить инвалиды. Обычно они появлялись после продолжительных остановок в каком-нибудь большом городе. Состав начинал погромыхивать на стыках, вагоны раскачивались на неровностях пути. Инвалиды обычно ходили вдвоём. Один играл на старенькой гармошке с латаными мехами. Второй пел на знакомые мелодии песни о войне со своими жалобными словами. Иногда это был совершенно слепой человек в гимнастёрке и стоптанных сапогах. На груди у инвалидов было по несколько медалек. Егорка хотел рассмотреть эти медальки поближе, но стеснялся подойти.

Женщины вытирали слёзы, мужчины суровели, слушая крик души очередного бедолаги.

Я за Отчизну родную,

Раненый, кровь проливал.

Был я на фронте

В нашей пехоте,

Метко по фрицам стрелял.

Самодеятельная песня заканчивалась, инвалиды протягивали шапки и хриплыми усталыми голосами просили помочь, кто чем не поскупится. Пассажиры подавали медяки и серебро, изредка – рыжие рублёвые бумажки. Порой предлагали певцам выпить и закусить, если в каком-нибудь купе в ту пору обедали. Надо сказать, что дорожные «концерты» давались обычно днём. По утрам и вечерам проводники инвалидов, видимо, не пускали, чтобы не беспокоили пассажиров.

Когда утром восьмого дня подъезжали к Москве, в вагоне громко заиграла музыка. Мужской голос торжественно объявил о прибытии в столицу нашей Родины.

Мама волновалась и прихорашивалась. Отец паковал чемоданы. Егорку переодевали в матроску.

На перроне крикливые дядьки-грузчики ухватили чемоданы и чуть ли не бегом потащили сквозь толпу под стеклянные своды вокзала. Людское кипение, гул и непонятная суматоха оглушили дальневосточников. Егорке почему-то захотелось спать. Это была реакция на сильное волнение.

Впав в полусон-полубдение, Егорка не понимал и не запоминал дальнейшее.

Вначале они переехали на такси с Ярославского вокзала на Киевский. Там сдали вещи в камеру хранения. Оставив себе небольшой чемоданчик с нужными на первый случай предметами, на метро добрались до самого центра города. Миновав памятник народным героям Минину и Пожарскому, отыскали коротенький Столешников переулок. Здесь жила бабушка Аннушка, родная сестра бабушки Марии, а значит, тётя Егоркиной матери.

В длинной узкой комнате, выходившей единственным окном в сумрачный двор, Егорку уложили, постелив одеяло, на старинном сундуке, притулившемся в ногах у кровати. Под голову внучатному племяннику бабушка Аннушка приладила подушку-думочку. Родителям постелила на полу. В столицу пришла ночь, а на востоке, откуда приехал Егорка, уже пробовали голос утренние петухи.

…Стучали вагонные колёса. Гремели весёлые марши. Куда-то мчался нескончаемый поток автомобилей. Шёл дождь. По широченным улицам ехали поливальные машины-усачи и драили круглыми щётками мокрый асфальт. За высотные башни цеплялись тучи…

Наш герой крепко спал на родине своей матери-москвички.

Потерялся человек

Столичные магазины Егорка невзлюбил. Мать вечно спешит, бегает от прилавка к прилавку, стоит в очередях. И чего ей там только надо? Вон игрушки продаются, лучше бы туда пошли. Там разные пистолеты, ружья. А сколько машинок! Одна такая большая, что Егорка смело может садиться и ехать. Надо только педальки нажимать. Это он сумеет, купили бы только. Но машинка дорогая, денег таких у мамы нет.

Чтобы хоть как-то порадовать сына, мать покупает мяч в сетке. Белая полоска делит мяч на две половинки. Одна красная, другая синяя.

Егорка держит сетку за шнурок и стукает мячом о пол. Мяч подпрыгивает, хочет вырваться из рук, но не тут-то было. Новый хозяин не желает терять игрушку в шумной толпе: поди найди потом. Зато сам вдруг теряется в людском водовороте.

Никакого страха нет, пока Егорушка не осознаёт, что отстал от матери.

– Мама!

Ответа нет. И мамы нет.

Не хватало, чтобы и мяч куда-нибудь запропал…

Малыш прижимает подарок к животу и принимается тихо скулить. Реветь он боится: ещё милиционер заберёт!

Егорушка крутит головой, хлопает длинными густыми ресницами. Карие глаза набухают блестящей влагой, и крупные слёзы катятся по щекам. И хотя утром он хорошо умылся, на круглом лице появляются тёмные полоски.

Громкий металлический голос под потолком называет имя и фамилию. Перед поездкой Егорка выучил, как его зовут. Получается, что называют его. Но всё так странно. Лучше помолчать.

– Это не тебя ищут? – наклоняется над потерянным человечком какая-то женщина.

Егорушка не знает её и насупливается. Вдруг в мешок посадит.

Женщина берёт Егорку за руку и ведёт сквозь толпу. Они приходят в комнату с высоким потолком. Там милиционер в белой фуражке и мама. Мать, увидев сына, бросается к нему и обнимает с такой силой, что хрустят косточки.

– Наконец-то!

Держа одной рукой Егорку, другой – пакеты с покупками, мать чуть ли не бегом пускается из магазина на улицу. На ходу она умудряется наподдать сыну под мягкое место. Три руки у неё, что ли?

Реветь бесполезно. Когда мама рассердится, будет только хуже.

Трубочка калейдоскопа поворачивается…

Откуда-то возникает мужчина в чёрном пальто. Он небрит, на голове помятая шляпа.

– Не наказывайте ребёнка. Возможно, он будет великим человеком…

Мужчина исчезает. Мама прекращает отводить душу шлепками. Чистым платочком утирает щёки сына. Целует порывисто и просит умоляюще:

– Ты больше не теряйся, великий мой человек. Ладно?

Глухой голос мужчины в чёрном пальто растаял в годах, утратив звук, но сохранив тайный смысл.

Узнать бы точно, в чём величие человека. Только где тот небритый пророк?

Красная площадь

Как ни мал был Егорка, но успел к трём с небольшим годам насмотреться журналов и книжек с фотографиями Москвы. И когда приехал в столицу, многое уже принял как давно знакомое. Хотя – какое там «давно»… А вот, поди ж ты, и Красную площадь узнал, и Кремль, и Мавзолей.

Когда оказался на Красной площади, вспомнил утренние передачи радио. «Говорит Москва – столица нашей Родины!» – красивым голосом объявлял неведомый мужчина. В чёрной тарелке радиоточки слышались живое шипение, потрескивание пространства, сигналы автомобилей. Затем начинался мерный перезвон – удар за ударом. В столице наступала полночь, а на Дальнем Востоке занималось новое утро.

Здесь, на Красной площади, вживую, так же шуршали шинами и сигналили лакированные автомобили.

За высокой зубчатой стеной из тёмно-красного кирпича выглядывали голубые купола и крыши высоких зданий. Кремлёвские башни не походили друг на друга, словно строили их разные люди в разное время. На одной из них высоко находились часы. Когда длинная стрелка поднялась прямо вверх, по площади поплыл перезвон.

Отец вынул карманные часы, сверил время и подкрутил стрелку.

– Куранты! – произнёс он торжественно. – Спасская башня.

Длинная очередь, в которой они находились с утра очень долго, медленно текла из сада вверх по площади. Там у стены возвышалось розовое угловатое сооружение с чёрной опояской. Как будто кто-то играл огромными кубиками из мрамора, надставил в несколько рядов один над другим да так и бросил стоять без окон. Лишь на самом верху высилась каменная беседка с пустыми глазницами.

«Наверное, для неё таких больших стёкол не нашлось», – подумал Егорка, которого вела за руку мать. Она уже пожалела не раз, что взяла с собой сына. Но отец настоял: «Пусть увидит сердце Родины. Вождя посмотрит. Запомнит на всю жизнь».

И Егорка запомнил. Вот только на впечатления того дня наслоились более поздние посещения Москвы. И он сам потом не мог сказать точно, что видел в тот первый раз своими глазами, о чём читал и слышал позже, а что воспринял по открыткам и картинам.

Наконец очередь миновала маленькие серебристо-голубые ёлочки, свернула вправо и упёрлась в высокие открытые двери, по бокам которых стояли два солдата с винтовками. Они смотрели прямо друг на друга, словно не замечая людей, проходящих мимо них внутрь пирамиды. Штыки холодно поблёскивали, отражая солнечные лучи. Над головами часовых красные буквы на чёрной опояске складывались в знакомое слово «ЛЕНИН».

Мать покрепче сжала ладошку сына и приложила палец к губам. Они втроём прижались друг к другу и стали словно бы единым целым перед грядущим неизвестным зрелищем. Ступеньки повели вниз, в электрический сумрак.

На площади Егорка успел перегреться под июльским небом. В мавзолее его охватил озноб. Зубы начали выбивать дробь, а кожа покрылась мурашками.

Вдруг они очутились в комнате без окон. Света здесь было ровно столько, чтобы различить стеклянный домик, внутри которого лежал человек. Отец взял Егорку на руки.

На ходу ребёнок успел только рассмотреть, что у человека имелись усы и бородка, как у сосновского больничного конюха деда Ивана, только поменьше. Почему-то лежащий был в пиджаке и рубашке с галстуком. Наверное, устал и не успел раздеться. Белые ладони простирались поверх знамённого шёлка, словно человек хотел подтянуть покрывало повыше, да не хватило сил, и он так и уснул на виду у всего народа.

Очередь обогнула полукругом саркофаг, пронизываемая взглядами молчаливых солдат у стен. Они были в шинелях и фуражках, без которых наверняка бы здесь окоченели не хуже Егорушки.

На свежем воздухе позади мавзолея Егорушка ещё не скоро набрался тепла.

– Когда дедушка проснётся, его похоронят? – задал ребёнок вопрос родителям, взявшим его на это недетское зрелище.

Мать нагнулась к уху сына и тихо сказала, чтобы никто из посторонних не услышал:

– Он никогда не проснётся.

На Спасской башне загремели куранты. Жизнь шла вперёд по этим главным часам страны, обещая новые впечатления, в которых нужно будет разбираться и понимать их суть.

Егорушку вели за обе отогревающиеся ручки самые главные вожди – мать и отец.

Сражение в Сокольниках

Самым грандиозным впечатлением от послевоенной Москвы стало посещение выставки трофейного немецкого оружия. Трамвай с литерой «Б» на лобовом стекле – «букашка» – долго тащился, погромыхивая на стыках рельсов. Наконец кондукторша объявила остановку «Парк Сокольники». Народ повалил на выход, увлекая в своём потоке Егорку с отцом и матерью. Выбирать не приходилось, поскольку цель была у всех одна – увидеть ненавистные танки и пушки, автомобили и самолёты, на которых орда тевтонцев вторглась в нашу страну, докатилась до столицы и упёрлась в стену народной стойкости и гнева. Увидеть, чтобы убедиться в самом главном – в непобедимости Отчизны.

У входа в парк висело объявление, разрешавшее детям под присмотром родителей играть в этом царстве грозных орудий разрушения.

Сразу же за воротами шеренгой стояли автомобили и бронетранспортёры. В пестроте контуров и линий, маскировочных раскрасок и обгорелости в местах попаданий снарядов Егорка первым делом заприметил старого знакомца. «Опель Адмирал» выделялся хромированными колёсными колпаками и накладками на обводах кузова. Лишь выцветший парусиновый верх кабины нарушал гармонию чёрного лака и крупповской стали. В нескольких местах тент был продырявлен пулями и осколками.

Залазить внутрь лимузина Егорушка не стал. Он не забыл прошлогоднее пленение в Находке, когда они гостили у тёти Вали. Вдруг и этот возьмёт да и прищемит ногу? Нетушки-нетушки, мы учёные, на углях печённые.

И в «Хорьх» не тянуло. На таком он уже ездил с тётей. Другое дело бронетранспортёр – на нём установлена пушка и торчит дуло пулемёта. Но там целая очередь пацанов выстроилась, даже несколько девчонок затесалось.

В глубине парка у фонтана разместились пушки и пулемёты. Здесь очереди не было. И Егорушка принялся крутить колёсики, поднимая и опуская дуло длинноствольной гаубицы. В оптическом прицеле он вообразил себе колонну фашистских танков, «зарядил» пушку, отодвинув рычаг на массивном замке затвора, и дёрнул спусковой шнур-колбаску. «Ба-ба-бах!» Стальная болванка улетела крушить наступающего врага. «Ура-а! – воскликнул наш герой. – Попал!»

Возле турели счетверённого пулемёта маленький защитник Родины сделал остановку, чтобы сбить пролетающие над головой самолёты со свастиками на крыльях и фюзеляжах. Ещё лучше для этой цели подходили «зенитки». Там даже сиденья были удобные. Крути только рукоятку и прочерчивай небо стволами с раструбами на концах.

И как-то не приходило в голову ребятне, что они воюют с немцами их же оружием. Непостижимым образом воплощалось через века знаменитое пророчество Александра Невского: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет». В данном случае – от своего же меча. Были в этом высшая справедливость и неотвратимость возмездия.

Лезть в танк Егорка не захотел. Страшные «Тигры» и «Пантеры» казались настолько чудовищными в своей разрушительной мощи, что на них смотреть можно было только издалека. И желательно – в прицел противотанковой пушки. Что он и поспешил сделать.

В самом дальнем конце парка, на футбольном поле, стояли самолёты. Хищные стервятники с пропеллерами на клювах и чёрно-белыми крестами на плоскостях успели раскалиться на июльском солнце. Егорка по откидывающейся снизу дюралевой лесенке попробовал забраться внутрь двухмоторного бомбардировщика «Хейнкель» с пилотской кабиной, похожей на стрекозиный глаз. Просунув голову в брюхо отлетавшего своё монстра, он задохнулся от жаркого и спёртого воздуха, настоянного на едком запахе авиатоплива и ещё чего-то горелого и противного.

Его едва не стошнило. Хорошо, что отец, подсаживавший сына в самолёт, заметил конвульсивные движения воинственного отпрыска и быстренько извлёк его на свежий воздух.

Отдышавшись как следует, Егорка отправился пить газировку с малиновым сиропом и есть мороженое пломбир. Надо признаться, аппетит за час экскурсии разыгрался нешуточный. Пришлось покупать пирожки с повидлом. Второй стакан допивал с отдувкой, но честно осушил до самого дна. Всё!

– Ну вот и навоевался, – пошутил отец.

Мама утёрла покрытый бусинками пота лоб сына и поцеловала в румяную щёчку.

Это была самая главная награда за победу.

«Букашка» довезла до станции метро. Они спустились на эскалаторе под землю, а что было дальше, Егорка не запомнил. Все силы и эмоции он оставил в «сражении».

В царстве «эмочек»

У Егорушкиной матери было несколько двоюродных и троюродных сестёр-москвичек. Одна из них жила в Кунцево, и звали её Марфуша. До отъезда на Украину время ещё оставалось, и решили встретиться с родственницей, которую мать видела только в детстве.

На электричке добрались до подмосковного городка, знаменитого тем, что здесь была дача Сталина. Стояла она в высоком густом сосновом бору за глухим забором. У ворот – автоматчики. За оградой лают собаки. Тайной и страхом веяло от этого места.

Марфуша жила в другом конце городка. Длинный барак стоял рядом с автопарком. Там работал муж Марфуши дядя Ваня. Вообще, как оказалось в дальнейшем, в родне отца и матери было несколько Иванов. Чтобы легче запоминалось, родители прикрепили к каждому Ивану пояснение. До украинских Иванов мы в свой черёд доберёмся. А кунцевского звали не иначе как Марфушин Ваня. Оба супруга были маленького росточка, только Марфуша говорливая, а Ваня молчаливый.

Дядя Ваня после знакомства и обеда повёл племянника в гараж. Он справедливо рассудил, что мальчику это будет интересно. И действительно, столько автомобилей в одном месте Егорушка ещё не видел. В Сосновке он научился распознавать ЗиС и ГАЗ. Знал американские «Студебеккер» и «Виллис».

В гараже стояли «эмочки» с шашечками на борту. Их было так много, что разбегались глаза. И у дяди Вани имелась такая же легковушка с мягкими обводами кузова, волнистыми крыльями и сверкающими фарами.

Егорушке позволили посидеть за рулём. Годом раньше он испытал свои шофёрские способности в Находке. «Опель Адмирал» не выходил из памяти. И хотя дяди Ванина «эмочка» была красивой, но сравниться с «Опелем» не могла. Это как первая любовь. И не говорите, что в столь раннем возрасте Егорке неведомо было возвышенное чувство восхищения и восторга.

Промчатся десятилетия, появятся у Егора свои личные автомобили, в том числе японские, но трофейный немецкий «Опель» стоит особняком. Хотя кто его знает, если бы довелось ему в двухлетнем возрасте прищемить ногу в «эмке» – М-1, детище автозавода имени Молотова, – возможно, объект любви был бы иной.

Гараж остался главным впечатлением от поездки в Кунцево. Все остальные события стёрлись из памяти.

Хотя нет, что это я спешу ставить точку в рассказе? Было ещё одно впечатление, осознать которое привелось гораздо позже.

Вечером в комнату, где жили Марфуша и Ваня, стали собираться соседи. Каждый приходил со своим стулом или табуреткой и спрашивал: «Сёдни Валечка ведёт?»

Кто такая Валечка и что она ведёт, Егорушка не знал. Он с удивлением разглядывал прибывающих людей, которые, после утвердительного ответа Марфуши: «Валечка, Валечка!» – рассаживались перед комодом.

На комоде стоял какой-то небольшой ящичек, прикрытый тюлевой накидкой. Марфуша посмотрела на часы-ходики, висевшие рядом с комодом, и сказала: «Сейчас». Из часов высунулась в окошечко маленькая железная птичка и шесть раз кукукнула.

Хозяйка сняла накидку, щёлкнула чем-то, и в ящичке замерцало голубоватое блюдечко. Вскоре в этом блюдечке появилась какая-то тётенька. Люди оживились: «Валечка!»

Дальнейшее провалилось в сон. Ни столичных новостей, ни последовавшего кинофильма Егорушка не видел. Он возвратился в царство «эмочек». Телезрителем ему предстояло сделаться гораздо позже.

Уголок Дурова

Яркое разноцветное пятно арены резко контрастировало со зрительской массой в серых и чёрных одеждах, до отказа заполнившей небольшое помещение театра. Над круглой, посыпанной опилками площадкой сияли из-под купола лампы.

Егорушка сидел на коленях отца: так было лучше видно происходящее. А на арене творились настоящие чудеса. В самом начале представления распахнулся занавес, над которым на балконе сидели музыканты небольшого оркестрика. Взвизгнули скрипки, громыхнул барабан. Это был выходной марш, под звуки которого большая белая свинья выкатила на арену маленькую тележку. Зрители засмеялись, и было отчего. На голове свиньи красовался синий бант. Задние ноги прикрывала пёстрая юбка. На тележке сидел клоун в клетчатом костюме. Он громко приветствовал публику и щёлкал кнутом, подгоняя свинью. Как показалось Егорушке, хавронья нисколько не боялась и шла себе мерным шажком.

Мама обратила внимание сынишки на то, что по всему кругу арены была построена настоящая железная дорога, только маленькая. Впрочем, Егорушке она пришлась бы впору. У здания вокзала пыхтел, выпуская пар, паровозик с большой трубой и кабиной для машиниста. Дальше были прицеплены пассажирские вагончики. Егорушка умел считать до десяти, так что легко установил, что всего их три штуки.

Клоун распахнул двери вокзала, и оттуда повалили причудливо разодетые животные. Обезьянка в красном мундирчике и таких же брючках, с фуражкой на голове, залезла в будку машиниста и принялась уписывать за обе щеки румяное яблоко. Гуси, поросята и петух заняли два первых вагона. В последний один за другим заскочили смешно подстриженные собачки.

– Пудели! – шепнула мама на ухо сынишке.

Все пассажиры чего-то искали в своих вагонах, лакомились и, насытившись, стали выглядывать в открытые окна.

– Поезд к отправлению готов! – объявил клоун. Он ударил в колокол, висевший возле вокзала на невысоком столбике.

Обезьянка ухватилась за рычаг в кабинке. Паровозик загудел, из трубы повалили клубы густого пара. Состав дёрнулся и покатил по рельсам вдоль зрительских рядов. Егорушка разглядывал пассажиров и поражался: как это они ничего не боятся? Поросятки довольно хрюкали, дожёвывая хвостики морковки. Гусь гоготал, петух кукарекал. Пудельки в крайнем вагончике весело лаяли.

Впечатления от этого были настолько яркими, что всё дальнейшее, увиденное в цирке, спряталось где-то в закоулках памяти.

Впрочем, было ещё одно действие, в котором Егорушка принимал участие. В фойе стояла большая вращающаяся тарелка, похожая на пологий конус. Детишки забирались на диск, тарелка крутилась и, по мере убыстрения вращения, сбрасывала седоков в руки поджидающих рядом родителей.

Аттракцион Егорушке не понравился. Голова закружилась, он еле продержался пару кругов и был изловлен отцом на самом краю.

Через годы довелось Егору посетить театр кукол Сергея Образцова. Каково же было удивление, когда выяснилось, что совсем рядом на Бульварном кольце стоят два сказочных детских царства – кукольный театр и тот самый «Уголок дедушки Дурова», знаменитого дрессировщика. Молодой журналист Егор пометил это обстоятельство в блокнотике, намереваясь когда-нибудь сводить сюда своих детей. Но Дальний Восток слишком далёк для исполнения этого плана.

А жаль!

Орлан

Московский зверинец располагался на Бульварном кольце, невдалеке от уголка Дурова и Центрального театра кукол. Детям было удобно посещать с родителями эти заманчивые места.

В один из дней столичного гостевания мама сказала сыну:

– Сегодня пойдём смотреть зверей.

Идти из Столешникова переулка, где они жили у бабушки Аннушки, оказалось не так уж и далеко. По пути Егорушка разглядывал высокие дома, любовался нескончаемым потоком блестящих чёрных автомобилей. Когда на перекрёстке светофор вспыхивал красным светом и стопорил движение транспорта, Егорушке с родителями зелёный свет разрешал двигаться поперёк улицы. Полосатые дорожки заполняли пешеходы, спешащие по своим делам. Егорушкина семья тоже не мешкала и поторапливалась на другую сторону улицы.

Наконец они пересекли Бульварное кольцо, прошли немного вправо и очутились у арки, на которой большими буквами значилось: «Зоопарк».

Вступив в тесный мир, который на небольшом пространстве вместил волков и зайцев, оленей и лисичек, Егорушка едва успевал слушать мамины пояснения.

В больших ваннах, похожих на кривые речные протоки, плавал грязно-белый медведь. Второй поджидал его на берегу, лёжа на боку и смешно почёсываясь лапой.

По скалистому склону, защищённому сверху массивной металлической решёткой, медленно прогуливался жёлто-полосатый тигр.

В один из моментов экскурсии Егорушка устал вертеть головой и слушать пояснения родителей, задержавшихся возле клетки с гривастым львом. Он потихоньку отошёл в сторону, заглянул за угол аллейки и увидел картину, которая навсегда запечатлелась в памяти.

Это был кубической формы вольер, заплетённый железной проволокой. Внутри мелькало что-то белое и большое, внезапно увеличивавшееся в размерах и при этом издававшее хлопанье и резкий клёкот.

Егорушка придвинулся к вольеру поближе. В углу клетки, на уровне Егорушкиных плеч, была довольно значительных размеров дыра. Белое существо оказалось крупной птицей. Она отгибала кривым чёрным клювом каким-то образом переломленную проволоку. Когда отверстие немного увеличивалось, птица отступала на шаг и принималась подпрыгивать и взмахивать крыльями.

Всем своим детским существом Егорушка почувствовал во всплесках крыльев выражение радости. Это завораживало, тем более что в других клетках ничего подобного не наблюдалось.

Немного погодя отец хватился сына и нашёл его у вольера, обитатель которого готовил побег.

– Это белохвостый орлан, – сказал отец, беря сына за плечи.

– Папа, почему он радуется? Кормушка у него полная. Чего он хочет?

– Он хочет на волю, – ответил отец.

Абстрактные понятия в трёхлетнем возрасте дети не воспринимают. Поэтому Егорушка уточнил:

– Где воля?

Отец немного помолчал, обдумывая ответ.

– Воля там, где орлан родился. Это далеко отсюда. Там густой лес, глубокие реки. Орлан ловит рыбу, ест сам и кормит своих птенцов. Его гнездо на вершине сухой сосны. Оттуда хорошо видно родные места. Это и есть воля.

Тем временем птица отогнула очередной обрывок проволоки и попыталась просунуться. Голова на длинной шее пролезла, но дальше орлана не пускали плечи и крылья.

– Он улетит на свою волю? – с надеждой спросил маленький свидетель готовящегося побега.

– Если сделает дыру пошире и пролезет наружу – всё возможно, – усмехнувшись, промолвил отец.

Но тут подошёл мужчина в форменной куртке и фуражке. Он попросил их возвратиться на центральную аллею, где экскурсанты двигались вдоль клеток с другими зверями и птицами.

…Минули годы. У Егора появились дети, затем внуки и правнуки. Но и сейчас он помнит танец радости большой белой птицы, стремящейся на волю.

Однажды во время рыбалки на реке Зее Егор увидел в небе широко распростёршую крылья белую птицу. Восходящие потоки тёплого июльского воздуха поднимали ввысь хозяина местных проток. Что он там высматривал?..

Спокойно и плавно, по чёткой спирали,

Орлан поднимался, оглядывал дали.

Расправлены крылья могуче и прочно,

И вскоре он стал еле видимой точкой.

Но странно: казалось, он ринет назад,

Когда оторву от него долгий взгляд…

Мы с детства стремимся к заоблачным высям,

Не зная порой, как опасно зависим

От взгляда, что нас поднимает в зенит

И, как тетива, напряжённо звенит.