Летом купаться сосновские ребятишки бегали на два озера. Речка вблизи села не текла, лишь по широкой пади протянулась цепь заросших осокой стариц. Может быть, когда-то это и была река, да затянуло её илом, заплело колючим орехом-чилимом и прочей травой. Потеряв течение, вода образовала небольшие озерушки-ржавицы, подёрнутые рыжими и фиолетовыми разводами, густой ряской, облепившей камыши. По отлогим берегам наросли кочки, на твёрдой земле там и тут кустилась боярка, иногда и черёмушка с берёзкой дополняли в картину.

Одно озерко находилось чуть ли не в самом селе, прилепившись к центральной боковине Сосновки. Звали его странно – Гребля. Такое имя дали когда-то переселенцы с Украины, соорудившие в этом месте дамбу. Здесь бултыхалась малышня. Матери запрещали ходить со старшими мальчишками на глубокое Кочковатое. От села это озеро в двух километрах. Случись что – не сразу узнаешь и вызволишь из беды.

Рано утром купаться не особо хотелось. Трава стояла росистая – чего мокнуть по пути на Греблю, хотя до неё – рукой подать. Играли во дворах и на улице. В овраге строили из песка город с высокими башнями и стенами.

Когда солнце начало заглядывать на дно оврага и припекать макушки, мальчишки с озорными воплями разрушили постройки и, не сговариваясь, помчались купаться. К озерку вела окружённая полынью и бузиной тропинка, упиравшаяся в хлипкий деревянный мосточек, переброшенный над правым краем Гребли. Дальше тропинка убегала в падь и там терялась в вейниковом море.

Самые быстрые уже через пять минут были на месте. На последних метрах Егорка опередил дружков, но тут же резко сбавил скорость и замер на месте. Оказалось, не они первые пришли сюда.

На краю мостка сидел, болтая ногами, загорелый дочерна незнакомый мальчишка. Круглое лицо украшал крупный нос в конопушках. В отличие от сосновских старожилов, бегавших на улице в кепках, на голове у него, едва не спадая с затылка, лихо устроилась расписная тюбетейка. Чёрные глаза прятались глубоко под выгоревшими бровями. На крепких плечах вздулись пузыри от солнечных ожогов, которые кое-где начинали лупиться. Незнакомец с тихим шелестом стягивал белёсые кусочки кожи и довольно щурился.

– Чилдыбрек! – брякнул Егоркин сосед Васька. Среди ребятишек он был самым задиристым. Пацаны, а их прибежало человек пять, дружно засмеялись. Вот как поддел нагленького новосёла. Но тот и бровью не повёл.

– Ты кто? – спросил Егорка.

Мальчишка встал и пустил по ветру обгоревшие кусочки кожи. Ростом он оказался с Егорку, но выглядел гораздо крепче.

– Анатолий, – представился крепыш по-взрослому. – Можно Толик.

Егорка вспомнил, как вчера за ужином отец сказал матери, что в больницу приходил знакомиться новый начальник районной милиции. Два дня назад он приехал в Сосновку с женой и сыном.

– Твой папка милиционер, что ли? – уточнил на правах старожила Егорка.

– Ага! – с важностью произнёс новичок.

– А чё на наше озеро пришёл? – спросил Васька с вызовом.

Мальчишка похлопал себя по мокрым трусикам и ничего не ответил. Он явно давал понять, что на глупые вопросы не отвечает.

Ваську невозмутимость Толика раззадорила ещё больше.

– Ты у берега плавал, верняк. А слабо мырнуть посерёдке? На Гребле дна нет.

– В этом болоте? – хмыкнул крепыш.

Он снял тюбетейку, бросил на майку, лежавшую поверх сандалий.

– А ну, разойдись, босая команда!

Действительно, никто из сосновских летом не парил ноги обутками. Мальцы посторонились. Толик отступил на пару шагов, потом ринулся на край мосточка и сиганул вниз головой. Все уставились на воду, ожидая его появления. Но Толик не спешил выныривать. Когда же мальчишки начали волноваться и галдеть, он с шумом выскочил на поверхность озерка в самой серёдке, где вода была пугающе тёмной. Отфыркиваясь, лёг на спину и растопырил руки и ноги. К всеобщему удивлению, тонуть явно не собирался. Это было так ново и заманчиво!

Васька и другие мальчишки ещё не плавали толком. Никто не смог бы повторить подвиг, совершившийся на их глазах. Егорка умел мало-мальски держаться на воде, двигаясь по-собачьи. Но бурное бултыханье ногами и частые гребки руками отнимали уйму сил. Этого хватало лишь на хлюпанье у берега.

Тем временем Толик отдышался и крикнул ошеломлённым зрителям:

– Ща дно померяю!

Перевернувшись, он рывком выскочил из воды чуть ли не по пояс, сложил над головой ладони лодочкой и столбиком ушёл под воду. Долго ждать нового появления героя не пришлось. Он вынырнул и поднял вверх руку с комком жидкого ила.

– Вот она ваша бездонная Гребля!

Затем размахнулся и швырнул остатки ила на мосток. Больше всех досталось грязи Ваське, который стоял с краю и ревниво наблюдал за действиями пришельца.

– Ну, ты! Я тебе дам! – погрозил Васька, размазывая по пузцу доставшийся на его долю липкий ил.

Толик вразмашку подплыл к бережку, усеянному кочками, и выбрался на сушу. Здесь было немножко песку, которого едва бы хватило для двоих человек, решивших после купания позагорать на солнышке.

– Эй ты, давала из подвала! – позвал он Ваську. – Ковыляй сюда. Посмотрим, кто кому даст.

Отступать было бы верхом позора. Васька слез и с кочки на кочку допрыгал до песка. Там его уже поджидал, спружинив ноги, покоритель глубин Гребли.

Не теряя скорости, Васька кинулся на обидчика и тут же оказался лопатками на земле. Никто толком не разглядел подножки, на которую он нарвался.

– Кому ещё показать приём? – поинтересовался борец за авторитет.

Упрекнуть сосновских в трусости мы не можем. Поэтому придётся сказать, что всех остальных Толик положил таким же образом.

Последним вышел поддержать честь ровесников Егорка. И его постигла та же участь.

– Хорош! – возгласил победитель. – Давай мириться.

Он похлопал каждого по плечу. Пришлось принять эту милость триумфатора. Ну не плакать же от обиды!

Странным образом общая напряжённость спала. Все принялись купаться, по мере сил баламутя прибрежные воды некогда бездонной до сегодняшнего полдня Гребли.

Егорка подумал, лёжа на песке рядом с Толиком и мечтая обгореть до таких же волдырей: «Хорошо бы подружиться с этим силачом… Так он даже имени моего не знает».

Находчивости хватило лишь на одну фразу, которая их сблизила, обещая грядущую дружбу:

– Егор я. С Верхней улицы.

«Троцкист» Толик

Скажу сразу: можете не верить тому, что прочитаете в рассказике. Ваша воля. Но грешить против правды не могу. Если в чём-то ошибаюсь, то лишь в умозаключениях.

Итак, начнём с того, что нам достоверно известно.

В тот день Егорка и Толик играли в школьном дворе. По разным концам этого двора, служившего плацем для маршировки и спортплощадкой, располагались три деревянных одноэтажных здания. В главном, самом большом, построенном в виде буквы «Г», учились старшие классы. Младшие занимались рядом в небольшом помещении, похожем на обыкновенную мазаную хату. В распоряжении средних классов был высокий старый дом, сложенный из добротных сосновых брёвен. Помимо обширной классной комнаты, в нём была ещё и библиотека с отдельным крылечком и входом.

Забегая далеко вперёд, скажу, что стоит этот дом и по сей день, являясь историческим памятником. Не случайно здесь размещается районный краеведческий музей. В начале прошлого века в нём проводился тайный партизанский съезд. Даже табличка соответствующая имеется справа от большой входной двери. Или слева? Если будете в тех местах, уточните это, пожалуйста.

Дружки успели вдоволь полазить по гимнастическому городку. Там висел толстый канат и болталась длинная жердина. С краю находились три турника разной высоты.

Малышня пробовала силы на самом низеньком, привстав на носки и цепляясь пальцами за железную перекладину, отшлифованную до блеска немудрящей одежонкой. Народ повзрослее упражнялся на более высоких снарядах.

Хотя дружки ещё не ходили в школу по причине малолетства, но болтаться на низком турнике не позволяло самолюбие. Особенно силачу Толику. Он подпрыгивал и хватался за среднюю перекладину. Потом подтягивался, махом закидывал ногу на перекладину и седлал стальную опору.

Дальше начинался цирк. Перемахнув и другой ногой, Толик усаживался, как на стуле, и внезапно откидывался назад, словно потеряв равновесие. Не успевали зрители ахнуть от неожиданности, как прирождённый атлет сгибал ноги и повисал на подколенках, раскачиваясь по инерции.

Но и это было ещё не всё. Раскачавшись как следует, Толик выпрямлял ноги и летел вниз, завершая вращение упругим приземлением на ступни. Восхищению школяров не было предела. Надо же, в пять лет вытворять такое! Как только голову не расшибёт. Не каждый старшеклассник мог повторить подобный трюк.

Пробовал свои силы на турнике и Егорка, но из-за высокого роста и худощавости его гимнастические упражнения завершались лишь седланием перекладины. Заключительная часть трюка никак не давалась. В первый же заход, сорвавшись с плохо согнутых подколенок, шмякнулся лицом о землю. Хорошо, что под турником были насыпаны опилки, не успевшие утрамбоваться за месяц нового учебного года. Но с ободранным носом и разбитой губой больше не рисковал повторить трюк дружка.

Уроки во вторую смену давно закончились. Ребятня разбрелась по домам. Выступать стало не перед кем. Но, судя по всему, Толик не собирался покидать площадку. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что лишних глаз нет, он шёпотом попросил Егорку постоять «на васаре», пока займётся кое-чем. Если что, пусть свистит в два пальца, да посильнее.

– Ты чё? – удивился Егорка.

– С Лаврентием Павловичем повидаться надо.

Такого человека Егорка не знал. Оставалось лишь подчиниться воле друга.

Егорка с удивлением наблюдал, как Толик влез на завалинку главного здания школы, подковырнул гвоздём раму, раскрыл окно и быстро перекувыркнулся внутрь. Словно придумал новый трюк для турника.

Егорка напрягал зрение, чтобы в сгущающихся осенних сумерках вовремя заметить кого-нибудь постороннего, если он появится возле школы, и дать знать товарищу. Но свистеть пока не было необходимости, и слава богу.

Через приоткрытое окно донеслись неясные звуки, будто где-то упало стекло и захрустело под ногами. «Показалось», – успокоил себя охранник.

Через некоторое время, тянувшееся мучительно долго, из окошка вылез Толик и задвинул раму на место.

– Готово! – произнёс лазутчик.

– Ты чё там делал? – полюбопытствовал Егорка.

– Много знать будешь – скоро состаришься! – сердито отрезал товарищ. И добавил совершенно непонятную фразу: – Сволочь Лаврентий Павлович! Убить мало! Только палец из-за него поранил!

Он сунул в рот окровавленный палец, пососал и зло сплюнул бурую сукровицу.

Домой расходились в потёмках, стараясь никому не попасться на глаза. Загадочность произошедшего недолго волновала Егорку. Толик не раз «откалывал номера», как говорила его мать. Бывало, и ремня влетало шустрому отроку за превышение дозволенного. Взял моду, например, подлавливать первашей, топавших по утрам в школу, и отнимать портфели. Надо сказать, что ребятня в основном ходила с холщовыми сумками, портфели были редкостью. Да и не всё ли равно, куда совать учебники с тетрадками? Сумку можно бросить куда захочешь, а портфель, если стукнуть им кого по голове, ещё, глядишь, поцарапается или замок сломается.

Толик вырывал портфель из рук зазевавшегося школяра и убегал. Начиналась погоня, в которой успех имела всегда сильнейшая сторона. Когда пострадавший первоклассник понимал, что догнать обидчика дело безнадёжное, начиналось нытьё и хлюпанье носом.

– На, лови! – размахивался доморощенный Соловей-разбойник с большой дороги. Портфель летел через голову хозяина и шлёпался, если повезёт, в пожухлую траву на обочине дороги. Случалось, что и в грязь плюхался, если сентябрь посылал в деревню дождик-моросей.

Следующий день прошёл поврозь. Дружки занимались домашними делами, которых у сельских ребятишек их возраста было немало. И дровишек в дом натаскать к печке, и кур покормить ячменными отходами из мешка, стоящего в кладовке. Опять же воду надо принести из колодца, хотя бы по полведёрка в двух руках. Кур и гусей доглядать, чтобы те не забрели в чужой огород. Да мало ли ещё чего! Хватало забот, одним словом. Хотя чего это я пишу «одним словом»? Двумя словами.

Вечером за ужином отец с матерью взволнованно обсуждали главную деревенскую новость. Кто-то в школе минувшей ночью сбросил со стены и разбил портреты членов Политбюро ЦК партии. Пострадал в том числе портрет Сталина, что тогда рассматривалось не иначе как государственное преступление.

Начальник милиции майор Коваленко, отец Толика, лично проводил расследование на месте. Созвано было срочное заседание бюро райкома партии, на котором присутствовал и отец Егорки. Подозрение ни на кого ещё конкретно не пало, но главный вывод сосновские коммунисты сделали: «Это дело рук замаскированных троцкистов».

Кто такие троцкисты, Егорка не знал. Слушая родителей, он покрылся холодным потом. Вдруг его спросят, где он вчера был допоздна и не слышал ли чего такого. Врать отцу и матери Егорка не умел, сочинить что-нибудь путное не догадался. Но занятые обсуждением происшествия родители не обращали внимания на сына.

Егорка сполз с табуретки, не доев початок варёной кукурузы, от которого в иное время осталась бы только обглоданная кочерыжка. Скорей в зал, ухватиться за книжку, будто услышанное его вовсе не касается.

Кажется, пронесло!

Ночью снилась школа. Он раскачивался на турнике и повторял трюк Толика. Было жутко и весело одновременно.

Утром Егорка проснулся с температурой. Мать пощупала горячую голову, сунула под мышку градусник.

– Тридцать семь и восемь. Набегался где-то! – объявила она и велела никуда из дома не уходить. Насыпала на язык горький порошок из вощёного пакетика, дала запить нелюбимым кипячёным молоком и ушла на работу.

Когда Егорка поправился, пролетело три дня. При встрече с Толиком он не стал спрашивать о чём-либо связанном с набегом на школу. Может, это кто-то другой побил портреты? Толик ещё и по уху заедет, если скажешь глупость. Силы и ума у него хватает…

Над страной витал дух сталинизма, проводимого в жизнь деятелями из Политбюро ЦК. Начальник районной милиции наверняка дома отводил с женой душу разговорами о репрессиях невинных людей. Слышал эти разговоры и сын. Что там и как откладывалось в детской голове – неведомо. Гадать не будем.

Уже будучи студентом-историком и готовя курсовой реферат на тему так называемой «оттепели», копался Егор в документах, связанных с репрессиями в их крае. Попадались знакомые фамилии. Среди них оказалось несколько Коваленко. Но кем они приходились начальнику Сосновской районной милиции, установить не удалось.

А троцкистов так и не поймали. Наскоро подремонтированные портреты вновь застеклили и повесили в коридоре школы. Был там, среди прочих, круглолицый и крючконосый человек в пенсне, которого вскоре после кончины вождя арестуют и расстреляют без суда и следствия. Звали обладателя пенсне Лаврентием Павловичем.

Но до этого дня надо было ещё дожить.

Железный «леденец»

Заигрались мальчишки по зимнему времени допоздна. В этот день они были у Толика. Родители смело оставляли их вдвоём, пока были на работе. Пацаны вполне самостоятельные, не ссорятся из-за игрушек. Еда на столе под полотенцем – ватрушки, сахарница, хлеб с маслом. Суп и каша в печной духовке. Посуда на кухонной полке. Не заголодают, если что.

На дворе крещенские морозы. Наказано было сидеть дома. Когда взрослые не мешают, это ничего. Даже интересней.

Вначале принялись строить из кубиков гараж. Сооружение получилось вместительным, хватило на две машинки. У Егорки был грузовик ЗИС, а у Толика легковушка «эмочка». По сигналу выезжали за ворота и мчались в разные стороны. Хозяин вёл свой автомобиль на кухню, собирая в «гармошку» половики. Гостю доставалась во владение «зала» – большая комната, устланная старым вышарканным ковром. В спальню наказано было не заглядывать: не детское это дело – видеть разбросанные в утренней спешке взрослые вещи. Да не очень-то и хотелось елозить там по холодному полу. А в «зале» и кухне было тепло от только что истопленной печки.

Транспортные маршруты порой пересекались. Тогда автомобильчики сталкивались на полном ходу, не щадя друг друга. Побеждал тот, кто не уступал дорогу. Чаще это получалось у силача Толика. Конечно, держать в руке обтекаемую «эмочку» ловчее, чем угловатый грузовичок. Но и Егорке порой удавалось побеждать, особенно если ударить сбоку. А то, что машинки корёжились и царапались, так даже интересней. Получалась настоящая авария.

Нарычавшись и нагудевшись, принимались за «войнушку». Для этого имелся неплохой арсенал: две деревянные винтовки и пистолет-пугач, который поочерёдно доставался то одному, то другому «воину». Лента с пистонами в нём давно была расстреляна, но щёлкал он громко. Полёт пуль имитировали звонким «Дзы-ынь!» Договорились никого не убивать, только ранить понарошку.

Подстреленного солдата лечили прямо на поле боя. Толик приносил мамину сумочку с ватой, бинтами и склянками. Мазали йодом воображаемые раны, а порой и вполне настоящие царапины, делали повязки. Материала не жалели, за что однажды влетело от матери, обнаружившей ощутимую растрату домашних медицинских средств.

В обед с аппетитом налетели на еду. В другие дни им иногда составляли компанию то отец, то мать Толика, забегавшие в полдень проверить детей, а заодно перекусить. В таком случае мальчики веселей стучали ложками, стараясь заслужить похвалу, которая воплощалась в парочку-другую конфет. Сегодня обедали одни и обошлось без сладостей.

В сумерках пришли родители. В коридоре гулко стучали валенками, обметая снег веником. Распахнулась дверь, и в клубах морозного пара появилась тётя Клава. Вслед за ней дядя Николай, отец Толика, занёс охапку поленьев и с весёлым грохотом свалил на железный припечек.

Егорка начал собираться домой, несмотря на уговоры тёти Клавы поужинать у них.

Да и по маме с отцом соскучился. Целый день не видел.

Захлопнув покрытую куржаком дверь, Егорка потопал из сеней к выходу на крыльцо, но остановился. На лавке у стены лежал аккуратный, ладно сработанный топорик, которым дядя Николай колол дрова. Синий от мороза, покрытый пушистым инеем, он заманчиво светился в полутьме, словно леденец. Оставалось только слизнуть эту манящую красоту. Тем более что томила жажда от дневной беготни в хорошо натопленном доме. Когда играли на улице, было проще: отламываешь сосульку и сосёшь. Зря, что ли, она так называется?

Описывать дальнейшее нет сил. Оставляю для читательского воображения последующий ход событий и красочную финальную картину. Скажу лишь, что, прилипнув языком к стылому лезвию, Егорка с топориком в руках каким-то чудом, «на автопилоте», дошёл до своего дома. Благо идти было всего-то один небольшой деревенский квартал.

Как его встретили, как оттаивали язык тёплой водой – это затерялось в сумерках памяти. Какой «награды» удостоила мать, тоже осталось за кадром. Язык долго болел, лишившись немалого куска кожи. Ни тебе горячего поесть, ни холодного. Ни сладкого, ни солёного. Пресная кашка и тёпленький слабо заваренный чаёк. Даже любимая толчёнка с молоком не радовала.

Когда на следующий день в свой черёд Толик пришёл к дружку, ему вручили топорик, замотанный в мешок, со строгим наказом никогда не повторять «подвиг» Егорки. Целую неделю, если не больше, дружки не играли вместе. Но постепенно всё наладилось, и общение возобновилось.

Так какого вкуса был топорик? – усмехнётся читатель.

Сейчас уже и не ответишь. Можно вспомнить о запретном плоде. Но кого и когда научила чужая мудрость? Одно лишь можно утверждать совершенно точно: больше никогда в жизни Егорка не лизал чужих топориков. И своих – тоже.

Новые валенки

Денёк выдался солнечный, но мороз поджимал. Накануне выпал добрый снежок. Егорка направился в гости к Толику. Они ещё со вчерашней встречи собирались покататься на санках. Дорога возле дома Коваленкиных идёт под уклон аж до самого своротка к больнице. Если разогнаться хорошенько, можно прямиком выскочить на тропинку, ведущую к Гребле. Правда, до мостика через озерко сейчас вряд ли проскочишь, больно много намело.

До дома дружка три минуты хода. С утра машины прикатали дорогу, идти легко. Но интересней бороздить свежую порошу подшитыми валенками. Вон какая чёткая дорожка тянется следом. И скрипу весёлого много. То-то будет славно поиграть с дружком!

А вот и дом Толика. Раз-два – и Егорка оказался внутри.

Мать Толика тётя Клава прямо с порога огорошила Егорку:

– Ну-ка, покажи ноги.

Тот смущённо выдвинул облепленный снегом носок обутки. Наверно, тётя Клава поругает, что забыл обмести веником. Поди разгляди этот веник в тёмных сенцах, да ещё зайдя со свету.

– Так, валеночки-то ношеные. Это хорошо. А ну, разувайся!

Она придвинула табурет и посадила Егорку.

Ну и ну! Это ещё зачем? Сушить, что ли, на печку поставит?

Видя недоумение Егорки, тётя Клава усмехнулась.

– Не бойся, ничего тебе не будет. Тут такое дело. Купила Толику валенки новые, а у него лапа, сам знаешь, какая. И в кого только такой выбухал?

Дружок, действительно, вырос немаленький. Им обоим по пять лет, а выглядит Толик сущим школьником. Да не каким-нибудь первашом, а скорее второклассником. И силушкой не обижен. Как набегаются на улице, всё со стола сметает подчистую. Отчего ж тут не выбухать?

Мать позвала сына из комнаты прихожую. Тот пришёл с валенками под мышкой. Новые обувки были серые, с длинными голяшками. Головки ещё не обмятые, круглые.

– Надевай новьё! – сказала тётя Клава Егорке.

Ноги юркнули в валенки без особого труда. Вот только стоять в них не очень удобно, ступни подворачиваются. А так ничего себе, красиво смотрятся.

Тётя Клава взяла Егоркины валенки, стукнула их друг о дружку у припечка – и велела сыну примерить. Растоптанные обутки Толику с портянками не пошли, зато на один носок налезли.

– Так, мужички мои разлюбезные, – обратилась тётя Клава к переобувшимся дружкам. – Гуляйте не до упаду. Как набегаетесь, приходите обедать. Я вас чаем горяченьким с ватрушками угощу. С творожком да черёмушкой молотой. Борщ, правда, вчерашний.

По накатанной дороге мальчишки принялись носиться что есть духу, разгоняя санки. Каждому хотелось доехать до мостика через Греблю. Пришлось утоптать заранее тропинку, чтобы санки не застревали.

Первым добрался до цели Толик. Он закричал «Ура!» и сделал Егорке «козу», скинув варежки и ткнув двумя растопыренными пальцами под бок.

Лицо Толика пылало румянцем. Голыми ладонями слепив крепкий снежок, он запустил в дружка. Тот успел увернуться и в свою очередь «выстрелил». Завязалась настоящая баталия!

Вывозившись с головы до ног, ребята присели на санки.

– Давай меняться! – предложил Толик. – Ты уже разносил мои валенки.

Конечно, он слегка завидовал Егорке, который чуть ли не час красуется в чужой обновке. Надо же играющим рядом пацанам показать, кто хозяин новячей обувки.

Спорить с дружком бесполезно, он ведь и силком переобует кого хочешь. Егорка начал снимать валенки, поднимая повыше ноги в пропотевших портянках.

А Толик тем временем скинул Егоркины валенки, стянул мокрые носки и принялся бегать босиком по рыхлому снегу возле мосточка.

– Э-ге-гей! – лихо выкрикивал он, похваляясь силой и закалкой перед мальчишками, что играли неподалёку. – Слабо так?

Никто не откликнулся на призыв расшалившегося и потерявшего голову силача. Как узнают дома – уши надерут. Да и холодно. Чего зря морозиться? Вот дурачок!

Набегавшись босиком, Толик еле-еле затолкал мокрые ноги в свои валенки. Поняв, что на этом игра закончена, они потащили санки домой, ковыляя по скользкой дороге.

– Ты молчи. Мамке ни слова! – погрозил Толик кулаком Егорке, даром что они были не разлей вода.

Выдавать товарища – последнее дело. Ябедам никогда не давали проходу в их деревне. Так что зря Толик грозился, Егорка и сам бы догадался промолчать о «подвиге» дружка.

Наевшись борща и умяв ватрушки, дружки расстались до завтра.

Но завтра задул буран, понёс тучи снега, так что из дома и носа нельзя было показать. И ещё два дня бушевала непогода. А когда всё утихло, надо было расчищать дворы и улицы. По дорогам тракторы потянули снегоструги из сколоченных углом длинных брёвен. Нашлось работы с лопатами и взрослым, и детворе. Даже в школе в эти дни отменили уроки. Вот такая зима выдалась суровая!

Мать, придя с работы, сказала удручённо:

– Дружка твоего в больницу увезли. Мне Клава сказала: температура за сорок. Весь горит, как спичка. Ты вон тоже засопливел, бухыкаешь.

Толик действительно сгорел, как спичка, быстро, недели не прошло после их переобувания на морозе. Менингит, воспаление мозга. Вспыхнул и погас на ветру. Не выручили ни сила, ни страстное желание жить и побеждать всех на свете. А ведь был действительно богатырь. Сколько надежд возлагали родители на единственного сына, о каком интересном будущем мечтали, как самозабвенно любили!

Похорон друга Егорка не запомнил. Всё было так неестественно и дико, что показалось сном, который забывается утром. В ушах только рвал перепонки плач тёти Клавы.

Причитания матери на могиле сына стали ежедневным наказанием всех сосновцев. Вопли женщины доносились с кладбищенской околицы едва ли не до каждого дома. Соседи не могли найти слов, чтобы унять материнское горе.

Через месяц с небольшим отец Толика подал рапорт, и вскоре его перевели на службу в другое место.

Зима продолжалась снежная и морозная. Могилку Толика занесло до самой звёздочки на пирамидке.

С той поры Егорка жил с ощущением своей вины в том, что Толика не стало так рано. Хотя в чём он провинился? Разве лишь в том, что у него были старые растоптанные валенки, а у друга так некстати появились новые.

Кирзавод

Вообще-то назвать это предприятие заводом было довольно смелым утверждением. Хотя – с какой стороны посмотреть.

Продукция, конечно, самая что ни на есть заводская – кирпичи. Красные, закалённые огнём, крепкие, как камень. Есть, правда, и трещины, неровности на боках. Без этого не получается. Но главное в другом – из них отлично клали печки в домах и на летних кухнях. А в центре Сосновки даже построили кирпичное здание. На завод приезжал грузовик и увозил куда-то полный кузов новеньких кирпичей – аж рессоры прогибались от тяжести.

Но с другой стороны – ни тебе высоких заводских труб с клубами дыма, как в кино показывают, ни больших корпусов с застеклёнными крышами. Всё тут делалось на земле и из земли. То есть из глины и песка – но это одно и то же. В овраге, где играют ребятишки, такого добра навалом.

Кругленький, как колобок, Федька Чучук по прозвищу Чуча, живший в третьей избе за магазином, позвал однажды Егорку:

– Айда на кирзавод! Там китайцы работают.

Вообще-то он и сам похож на китайца. Глаза узкие, с пухлыми веками. Нос приплюснутый. Лицо круглое, словно тыква. Уши торчат, как ручки у самовара. И волосы чернющие. Но мать у него русская, со светлыми волосами. А отец куда-то подевался. Федька говорит, что на войне погиб. Поди разберись: Чуча и соврёт – не моргнёт.

Родители не разрешали Егорке уходить далеко от дома. Правда, село не город, где можно заблудиться и пропасть из виду. Это тебе не Москва и не Хабаровск. Но всякое может случиться. Вон у Могильниковых Витька и Вовка заигрались в песчаном карьере под сопкой на окраине Сосновки, а песок возьми да и обвались. Пока хватились к вечеру, пока обыскались, пока нашли – оба неживые оказались. Крику на всё село!

Однако следить за каждым шагом своих детей у большинства родителей времени не было. Работали от зари до зари, как говорится. В учебный год за детворой присматривали в школе. Хуже было с малышнёй – ни тебе детских ясель, ни садика. А летом так и вовсе основная жизнь мелюзги протекала на улице да на задворках.

Впрочем, надо было и самому не лезть куда не следует. Наука самостоятельности давалась порой с ушибами и синяками. О царапинах говорить не приходится. Коленки к середине лета покрывались таким количеством ссадин и корост, что устанешь считать. Девчонки при этом мало чем от мальчишек отличались. Хотя играть в куколки да «дочки-матери» – это не по деревьям лазать, как киношный Тарзан. Вот уж кино, так кино показывали после войны. Замечательное! Трофейное. Правда, непонятно: воевали-то с немцами, а кино – американское…

Но мы что-то отвлеклись от темы. Рассказики у нас маленькие, уходить в сторону опасно. Читатель может и не понять чего-то. Ему-то что, захлопнет книжку – и всё. А нам как быть, зря, что ли, писали да рисовали?

Ну вот. Отправились Егорка с Федькой в конец улицы, спустились в распадок между сопками, покрытыми редколесьем, и по неширокой проезжей дороге, разбитой в пыль тележными колёсами, поднялись на площадку, спрятавшуюся среди дубняка и кустов орешника.

Люди в грязных куртках копошились возле странных деревянных клеток, лежавших прямо на земле. Двое таскали носилки со смесью, которую набирали в яме неподалёку. Содержимое вытряхивали в клетки и разравнивали лопатой.

Рабочий у ямы бросал туда поочерёдно из находившихся рядом куч то глину, то песок, то опилки. Сверх того припорашивал смесь извёсткой и поливал водой из ведра.

Затем этот рабочий спустился в яму и начал месить содержимое босыми ногами.

– Айда туда! – махнул Федька в сторону ямы.

Они скинули тапочки и принялись помогать рабочему. Теперь Егорка рассмотрел, что это и впрямь нерусский. В Хабаровске довелось познакомиться с японцами. Этот человек чем-то походил на Мур-Мура, был так же узкоглаз и желтолиц. Но всё-таки отличался. Особенно улыбка не слишком зубастая, как у японца. Хотя волосы торчат такой же чёрной метёлкой.

– Твоя холосо лаботай! – похвалил он нежданных помощников. – Ван Лю-мин я.

Федька прыснул со смеху:

– Ванна алюминевая!

Китаец тоже рассмеялся, нисколько не обидевшись. Он ткнул пальцем в смесь, заполнившую яму до краёв.

– Шихта!

Намесившись вдоволь, ребятишки выбрались на траву и принялись счищать глину. Особенно между пальцев набилось, пришлось прутиками выковыривать. Ван указал на ведро с водой.

– Купайся систо. Грязи нету.

Вымыв ноги нагретой на солнце водой, мальчишки занялись изучением остальной территории.

Поодаль от ямы сушились под драночным навесом освобождённые из клеток будущие кирпичи. Их было много, сразу и не сосчитать. Егорка прикинул в уме, что это всего лишь угол покрытого сырцом пространства.

Тем временем на сопочку из-за поворота выехала телега. Сбоку шагал человек в замызганной куртке и драных штанах. Он чмокал на чалую лошадку, понуждая вытянуть тяжёлый воз с глиной на площадку. У ямы глину сгрузили лопатами в новую кучу.

Ван глянул на солнце, почесал макушку и сказал непонятно: