Buch lesen: «Последняя шутка Наполеона», Seite 6
– Ты его покатала на ней?
– Чуть-чуть. Ему было некогда. Он ведь учится! Твои сливы очень ему понравились.
Песня смолкла. Другой за ней не последовало. Из комнаты грянул шквал «Апоссионаты». Ирка решила всё же позаниматься перед зачётом. Женька поёжилась. Её плач стал тихим.
– А почему ты тварь и сука проклятая? – продолжала допрашивать её Рита.
– Как – почему? Он ведь очень бедный, а я его раскрутила на дорогую гитару! Кто я, если не сука?
– Сучка, – чмокнула Рита мокрую щёчку и распрямилась, держа ладонь на Женькиной голове, – противная, наглая, очень глупенькая. О, Боже! Почему линь опять попался тому, кто о нём ни разу даже не думал?
– Кто? Кто попался? – вскинула Женька часто моргающие глаза, – какой ещё линь?
– Золотая рыбка. Не обращай внимания. Я хотела спросить, за что тебе это счастье?
– Какое счастье?
– Счастье встретить художника, что рисует дождь, и с ним захлебнуться этим дождём! У тебя есть чувство, что ты – любимчик Всевышнего, что его рука – на тебе? Я знаю, что нет. Почему вы все, кого он так любит, не замечаете этого, не желаете замечать? И почему я, мечтающая об этой любви, её не имею? Чем я так провинилась? Почему Бог ни разу не прикоснулся ко мне хотя бы кончиком пальца?
Женьке внезапно стало смешно.
– Риточка, ты съехала окончательно? Уже Богом себя считаешь?
– Я? Богом? Себя? – изумилась Рита, – с чего ты это взяла?
– Да твоя рука – на моей башке, овца ты тупая!
Рита отдёрнула руку так, будто к ней вплотную подползла кобра. Женька расхохоталась. Ураган нот за стеной вдруг стих. Выскочила Ирка.
– … вашу мать! У меня осталось десять минут, чтоб позаниматься! Можно потише?
– Не смей на бога орать! – заорала Женька, – сгинь, мелюзга! Ничтожество! Жалкий червь! Блоха! Вошь! Букашка!
– Что ты там вякаешь? – потемнела Ирка глазами, – тебе сейчас уши оторвать? Или завтра, когда ты, сволочь, проспишься?
Рите не без труда удалось погасить конфликт. Старшая сестра продолжила заниматься. Младшей, которая перестала плакать и допивала свой страшный чай, Рита предложила поехать в торговый центр «Вешняки».
– А что ты хочешь купить-то? – спросила Женька, – презервативы?
– Почему сразу презервативы?
– Я ни за чем другим не поеду! Я всё купила уже. Да и зачем ехать? Пешком идти – пять минут!
– А вот у меня ни одной нет лишней минуты. Короче, едешь ты или нет?
Женька согласилась. Пока Рита одевалась, настали сумерки. У подъезда девушкам повстречались трое парней, приятелей Женьки. Очень неплохо знали они и Риту. Она пила с ними пиво и позволяла им идиотничать, несмотря на разницу в возрасте. Поприветствовав дам и даже немножко их потрепав, ребята спросили, куда они собрались.
– За презервативами, – был ответ со стороны Женьки.
– Зачем далеко ходить? У нас есть!
– У вас – слишком маленькие. Под вас.
Парни не обиделись. Проводив машину, в которую важно сели Рита и Женька, недоумёнными взглядами, они стали думать-гадать, откуда она взялась. Но вскоре их мысли вернулись в прежнее русло, и они тут же сошлись во мнении, что Ритуха – покруче Женьки и даже её сестры, особенно сзади.
Глава третья
– А давай купим ему пиджак, – предложила Рита.
– Кому?
– Художнику твоему. Как, кстати, его зовут?
– Не скажу.
– Вот дурочка! Он высокий?
– Средний.
– Широкий?
– Нет.
– Толстый?
– Сама ты толстая! Тонкий!
Клубные пиджаки, а также и деловые, были представлены на втором этаже. Народу там было много. Рита зачем-то шла напролом. Ей как будто нравилось быть толкаемой и толкаться. Впрочем, она с ахами и охами извинялась, даже когда толкали её. А Женька, наоборот, вела себя мерзко. Ей дважды сделали замечание, о чём сразу и пожалели. Пиджак купили зелёный, стёганый, дорогой. Заплатила Рита. Покупку им завернули и обвязали ленточкой.
– Где здесь презики продают? – спросила у продавщицы Женька, взяв свёрток. Рита её оттащила за руку от прилавка.
– Забей на презики! Я бы парню в таком крутом пиджаке давала без них. Помоги мне выбрать пафосное коктейльное платье.
– Ты что, больная? – вскричала Женька, обычно видевшая на Рите джинсы и пиджаки, а то и жилетки, – твой стиль – это унисекс! Коктейльное платье на тебе будет, как на королеве седло!
– Сама ты, блин, королева… то есть, корова! Я создаю сценический образ для декламации.
– Для чего?
Рита объяснила значение неизвестного Женьке слова. Для Женьки не оказалось сюрпризом то, что её квартирантка пишет стихи. С некоторыми она даже была знакома, читала их на различных сайтах.
– Где это будет происходить? – спросила она, идя вместе с Ритой вдоль рядов платьев.
– В «Ватрушках». Уже через два часа.
– Это что такое? Кафе?
– Да, литературное. И там, кстати, великолепно готовят. Ты хочешь съесть жареную уточку и запить её хересом?
– Чем запить?
Рита объяснила, что херес – это напиток, притом спиртной. Женька, тем не менее, наотрез отказалась ехать. На это ей было сказано, что её согласие и не требуется.
– Знай: если ты интеллектуально не разовьёшься, твой Рафаэль нарисует тебя такой, какая ты есть, – предостерегла Рита, – ты этого добиваешься?
– Да, представь себе, – оскорбилась Женька, – именно этого!
– Тогда зонт и клён, боюсь, станут лучшей частью картины… Ого! Смотри, какой вот у этого голубого платья чудненький поясок над жопой! Прямо тридцатые годы! Именно это платье я и возьму, если подойдёт.
Платье пришлось впору. Также купив чулки и туфли на шпильках, Рита переоделась во всё это окончательно, и соседки вышли на улицу.
– Ловко ты это делаешь, сучка, – сказала Женька. Она тащила пакет со снятыми Риткиными вещами.
– Что ты имеешь в виду?
– Из чужих карманов деньги выуживаешь! Научишь?
– Конечно, нет. Воровать, как и сочинять стихи, нужно лишь тогда, когда ты не можешь этим не заниматься. Я тебя буду учить хорошим вещам. Ты помнишь, как Иисус сказал рыбакам: «Идите за мной, я сделаю вас ловцами человеков!»?
Женька глубокомысленно промолчала. Когда уселись в машину, она надела наушники, подсоединённые к плееру, и закрыла глаза. Рита, между тем, с помощью смартфона определила, что достичь центра проще всего будет через МКАД и по Волгоградскому. Запуская мотор, она ещё раз подумала: стоит ли? И опять решила, что да.
По МКАДу пришлось ползти на второй. Поглядев на Женьку, которая недовольно спала, Рита набрала короткое сообщение. Ей немедленно позвонили. Она ответила:
– Привет, Светка! Ты занята?
– Минут десять есть, – мяукнул мобильник, – корпоративчик у нас! Никак не доеду.
– Мигалку, дура, включи!
Света рассмеялась.
– Риточка! Если все судебные секретутки с мигалками начнут ездить, то фонари будут не нужны!
– Но ты уже не судебная секретутка, а прокурорская!
– Твою мать! Паскуда! Как ты пронюхала?
– Дура, что ли? Если ты едешь сейчас на паре гнедых, оглянись вокруг! Да, вам, прокурорским, не хочется покидать семнадцатый век, где ваши проблемы решала дыба, но на дворе уже двадцать первый!
– Без тебя знаю. Мне просто не пришло в голову, что Наполеон добрался до интернета. Чего звонишь?
Рита заняла правый ряд. Сворачивая на Волгоградский проспект, спросила:
– Нас сейчас кто-нибудь может слышать?
– Нет. Говори быстрее, я уже близко!
К центру поток шёл под шестьдесят. Набрав эту скорость, Рита опять взглянула на Женьку. Та, склонив голову, распустила слюни по подбородку.
– Светочка, конкуренты ваши совсем отбились от рук. Подпольные казино крышуют. Ты ничего об этом не слышала?
– Ритка!
– Что?
– Ты пьяная?
– Нет. Я еду по Волгоградке, на своём «Форде».
– Откуда «Форд» у тебя?
– Купила. Мне продолжать? Или нажать сброс?
Света колебалась.
– А ты о ком говоришь?
– Иди на три буквы, – очень спокойно сказала Рита, – на три, на три! Поняла? Или их назвать? Ф – первая…
– Поняла, не дура! Откуда знаешь?
– От одной девки. Она у них там работала, а потом решила, что может взять их за горло и потрясти.
– Она – идиотка?
– Нет, она умная. Даже очень. Всё у неё сорвалось из-за идиотской случайности – она ведь была одна! А нас теперь двое. Точнее, трое. Её никак нельзя обойти.
– Говори яснее.
– Куда яснее-то? Твоему начальству наверняка очень хочется наступить на хвост этому трёхголовому чудищу. Ведь у них – взаимное обожание! За три ляма в американской валюте я предоставлю эту возможность. Дам адресок. Всё поняла, Светочка?
– За три ляма?
– Конечно! Мне, тебе, ей. Светка, поработай башкой! Твоя гоп-компания клюнет. Ведь трёхголовые их ловили на крышевании казино! Есть великолепный шанс отыграться.
– Ты ненормальная! Эти люди – знаешь, какие жадные? Меня грохнут только за то, что я заикнусь про такую сумму! Оно, вообще, в Москве, это казино?
– Эти казино, – поправила Рита, – и ни одного слова я более не скажу, пока не увижу деньги! Короче, я жду звонка от тебя.
– Сказала уже, отстань!
Раздались гудки. Рита начала тормозить, так как впереди горел красный свет. Тут проснулась Женька. Поправив правый наушник, съехавший с уха, она зевнула, утёрла ладонью слюни и огляделась по сторонам.
– Что слушаешь? – очень громко спросила у неё Рита, – наверное, группу «Стрелки»?
Она её не услышала. Дожидаясь зелёного, Рита набрала номер Наташи. Та взяла трубку сразу.
– Ритка, привет! Я – в доме. Сфинкс – у себя. Поел. У нас всё отлично. Как у тебя дела?
– Ничего. Есть новости.
– Ну?
– А я их пока не знаю! Но они есть. Ты всё поняла?
– Конечно, – сказала бывшая чемпионка, и, рассмеявшись, ушла со связи. Следующий звонок был в «Ватрушки». Рита общалась с администратором, разгоняя «Форд».
– Это Маргарита Дроздова. Я буду через пятнадцать минут, со своей подругой. Пожалуйста, приготовьте утку.
– Сделаем, Маргарита Викторовна. Но, разумеется, не через пятнадцать минут. Тут все уже собрались.
– Ого! Кто бы мог подумать? Обычно я всегда была первая. Постараюсь двигаться побыстрее.
Но это было легко сказать. Трафик усложнялся. Когда свернули на Пятницкую, чудом не зацепив «Мерседес», Женька, сняв с головы наушники, заявила, что хочет ехать домой, так как не желает сегодня ни с кем общаться.
– Ну, и отлично, – сказала Рита, – ты будешь молча сидеть. Молчание – золото. В твоём случае – бриллиант.
– А хочешь узнать, какую я музыку слушаю? – вдруг спросила Женька, явно польщённая комплиментом. Рита с тяжёлым сердцем и задрожавшим голосом согласилась, решив в случае чего прикусить язык, чтоб не разораться. Но, когда Женька приставила к её уху наушник, она от ошеломления свой язык чуть не проглотила.
– Это ведь «Битлз»!
– Да, – подтвердила Женька, – знаешь, я очень люблю рок-н-ролл. А самый крутой рок-н-ролл – у них.
– Полностью согласна. Но почему ты «Битлз» слушаешь только через наушники?
– Потому, что пусть они для других молчат! Уж если моё молчание – бриллиант, то ихнее – эшелон с бриллиантами.
Так ответив, Женька надулась и стала молча глядеть вперёд. Молчала и Рита. Только уже паркуя машину возле «Ватрушек», она заметила:
– Твой художник за два часа ни разу не позвонил тебе. И ты также ему, по-моему, не звонила и не писала. Разве это нормально?
– Да, это очень даже нормально, если человек занят делом.
– А кто из вас занят делом – ты или он?
– Я – не человек, – возразила Женька, – я – бриллиантовый ангел. Но я умею яблоки продавать.
Рита промолчала. Ей стало грустно.
Глава четвёртая
Очень известный поэт, публицист, филолог и педагог Дмитрий Бликов прибыл в кафе «Ватрушки» после публичной лекции в ЦДЛ, которую он читал почти два часа. Лекция была о Цветаевой. Несмотря на дороговизну билетов, зал, как обычно на выступлениях Дмитрия Львовича, был битком. Администраторам пришлось даже поставить стулья в проходах. Часть слушателей составляли студенты Бликова. Одному из них – точнее, одной, которую звали Люба, он после лекции предложил составить ему компанию. Она с радостью согласилась. Уехать им удалось только через час – Бликову пришлось подписать пару сотен книг и пожать ещё больше рук. Оба этих дела Дмитрий Львович был вынужден, как говаривала Раневская, не закончить, а прекратить.
Любочка была невысока ростом, очень тонка, любопытна. Носила шляпу. Она была ей к лицу. Точнее – к глазам, в которых сиял целый океан тоски по романтике.
– Дмитрий Львович, а вы в «Ватрушках» тоже будете читать лекцию? – поинтересовалась Люба в машине. Сворачивая с Большой Никитской в плотный поток Садового, Дмитрий Львович ответил:
– Ты издеваешься, Любка? Если бы я читал сегодня не о Цветаевой, у меня хватило бы сил ещё на одну, а то и на парочку. Но Марине Ивановне, сама знаешь, шести ручьёв пота мало. Ей нужно семь.
– Надо полагать, именно по этой причине Цветаева изменяла Эфрону, – предположила Любочка. Дмитрий Львович вздохнул.
– Ну что ты за существо такое? Эфрон простил, а ты всё никак не можешь!
– Я просто анализирую. А вы помните, Дмитрий Львович, как вас полгода назад просили сравнить Цветаеву и Ахматову?
– Эту просьбу я слышу по пять раз в день ежедневно, – сказал поэт, воспользовавшись задержкой движения, чтоб достать сигарету и закурить, – почему именно тот случай тебе запомнился?
– Потому, что вы дали довольно странный ответ. Вы сказали: «Ахматову я люблю, а Цветаеву я всего лишь боготворю».
Бликов улыбнулся, возобновляя движение.
– Да, я мог так сказать.
– Тогда объясните мне, почему нельзя любить Бога?
– Не передёргивай. Бога можно любить, но можно и не любить, – сказал Дмитрий Львович, – давай об этом поговорим в «Ватрушках». Возможно, этот вопрос там сам собой снимется.
– Каким образом?
– Видишь ли, там будет одна особа, которая, несомненно, сопоставима с Цветаевой.
– Это кто, позвольте осведомиться?
– Ритка Дроздова.
Люба брезгливо сморщила носик. Она имела глубокий аналитический ум, но стихи писала довольно слабые, и поэтому к конкурентам была безжалостна.
– Дмитрий Львович, а кто там будет ещё? – опять пристала она.
– Два-три человека.
– Всего лишь?
– Да. Но ты не соскучишься.
– Кто они?
– Я пока сохраню интригу.
Путь до Новокузнецкой занял чуть больше времени, чем планировал Дмитрий Львович. Парковочное местечко около заведения для него, как обычно, приберегли. Столь любимое многими литераторами, особенно начинающими, кафе состояло из нескольких помещений. Во-первых, там был, собственно, зал со столиками и баром. Справа к нему примыкала очень просторная комната с книжными стеллажами, где опоздавшие на метро имели возможность всю ночь читать, подбадривая себя десятками сортов кофе, слева – другая комната, также со стеллажами, длинным столом и стульями. Вот за этим самым столом и происходили литературные семинары, дебаты, чтения. Дмитрий Львович был постоянным участником этих мероприятий. Обычно он приезжал раньше остальных, чтоб часок-другой полистать редкие издания. Но на этот раз его уже ждали.
Интрига, которую он хранил, раскрылась мгновенно после того, как Любочка вошла в зал. Она обладала неплохим зрением, а народу было не так уж много. За барной стойкой сидели, споря о чём-то на всё кафе, Таня Шельгенгауэр – журналистка с «Лиха Москвы», и две знаменитые хулиганки, считавшие себя поэтессами мирового масштаба – Настя и Маша. Фамилии этих двух кощунниц, которые своей пляской в храме Христа-Спасителя пробудили в русском народе самые светлые его качества, знали даже Мадонна и Пол Маккартни.
То, как повёл себя Дмитрий Львович, Любочку огорчило. Не удостоив вниманием остальных посетителей, поголовно включивших в своих мобильниках фотокамеры, он тепло поприветствовал и продажную журналюгу, и двух её собутыльниц – наглые рожи расцеловать не побрезговал, а потом заказал такой же противной официантке чаёк с ватрушками для себя и для своей спутницы. Спутница воспротивилась было, но педагог её успокоил:
– Любка, расслабься! Те килограмма три, которые ты наберёшь от этих ватрушек, будут твоими лучшими килограммами.
– Какой ужас! – вскричала рыжая журналистка, – Дима, чему ты девочку учишь, если её филейная часть может оказаться ценнее мозга?
– Танечка, я такого не говорил, – парировал Дмитрий Львович, – я совершенно ясно сказал: «твоими лучшими килограммами»! А мозг Любы принадлежит истории, потому что он уникален. Будьте добры подать чай в ту комнату! Нам уже пора начинать.
Для Любочки было дикостью то, что некая журналистка тридцати лет при многих свидетелях назвала её педагога Димой. Он ей в отцы, конечно же, не годился, но, тем не менее – кто она и кто он! А что было делать? Не оскорбляться же за него!
Впятером уселись за длинный стол, оставив дверь приоткрытой – музыка и спокойные голоса из зала не нарушали сакральную атмосферу литературного клуба. Студентка заняла место рядом с преподавателем, пробегая глазами корешки книг, стоявших на стеллажах.
– Я рад вас здесь видеть, – сказал филолог двум поэтессам и журналистке, которые расположились напротив, – с чего начнём?
– Начнём мы с драматургии, хоть Танька будет орать, – отозвалась Настя, вынув из рюкзака какую-то папку, а из неё – листы с текстом, – мы тут вдвоём двухактную пьесу начали сочинять про самих себя, и вот теперь думаем, стоит ли продолжать?
– Хороший вопрос, – с комичным глубокомыслием приложила Таня палец к щеке, – а вы, вообще, задумывались над ещё более великолепным вопросом – стоит ли начинать?
– Если не задумывались, то правильно делали, – поддержал писательниц Дмитрий Львович, – ведь без энергии заблуждения ничего бы не было вообще, по мнению Льва Толстого. Как называется ваша пьеса?
– «Третий стакан», – ответила Маша, бросая взгляд на соавтора. Та воскликнула:
– Нет, не «Третий стакан»! «Король устрашения»! Пусть хотя бы название этой пьесы будет вменяемым.
– Прочитайте, – предложил Бликов, – вместе подумаем, как назвать этого ребёнка.
Тут внесли чай, а также ватрушки. Слушая девушек, по ролям читавших своё творение, Дмитрий Львович и Любочка предавались чревоугодию, а ехидная журналистка – общению в соцсетях. Пьеса обрывалась примерно на середине первого акта. Сложив листы, писательницы воззрились на Бликова без малейшей надежды на снисхождение. Он молчал, барабаня по столу пальцами. Его мысли были, казалось, где-то за горизонтом.
– Ад, – свирепой болонкой тявкнула журналистка, не отрывая глаз от «Самсунга Гэлакси», – ад в аду. Адище! Девочки, вы обязаны завершить её, чтоб войти в историю ещё раз и впредь из неё не выйти. Ведь Шопенгауэр утверждал, что творения оставляют в ней более глубокий след, чем деяния. Правда, Дима?
– А ты что думаешь? – обратился Бликов к студентке. Настя и Маша немедленно закурили, давая этим понять, что они здесь вовсе не для того, чтоб слушать кого ни попадя.
– Я расцениваю это произведение как литературную неудачу, – начала Люба, ни капельки не смутившись, – драматургия предполагает некоторое утрирование, особенно в диалогах, но здесь оно бульдозером давит всё, кроме главной мысли.
– А в чём она? – психанула Настя, гася только что начатую сигарету, – если бульдозер раздавил всё, кроме главной мысли, то, значит, ты её ясно видишь! Так в чём она? Сформулируй!
– Отстань от девочки! – вдруг вошла во гнев журналистка, – я сформулирую вашу глупую мысль! Она не оригинальна: моральный мазохизм гения. Тоже мне, Сираножки де Бержераки! Тупьё бездарное!
– Дура! – рявкнула Маша, – борьба с драконом – это не мазохизм, моя дорогая! Это – единственный способ выжить!
Под эту реплику в комнату вошла Рита, а следом – Женька с печатью скепсиса на лице, старательно сохраняемой. Дмитрий Львович и Любочка вежливо поздоровались с вновь прибывшими, а три спорщицы лишь кивнули. Им уже было не до любезностей.
– Я фигею в этом дурдоме! – стискивая в руке телефон, верещала Танечка, пока Рита с Женькой усаживались, – позвольте осведомиться, какого ж … вы не остались в Америке, где Мадонна бы вас научила петь, а Мик Джаггер – сочинять песни? Нет, вы сюда опять притащились, к дракону в пасть! Думали, вас ждут, как богинь? Какие же вы смешные, девчонки!
– Видимо, очень, раз ты отбросила все дела, чтоб над нами ржать, – заметила Настя. Танечка лишь махнула рукой, и повисла пауза. Дмитрий Львович закуривал. Рита весело улыбалась Насте и Маше, однако те сидели взбешённые. Женьке был непонятен смысл происходящего, но она почему-то не ощущала себя здесь лишней.
– Как вас зовут? – спросил её Дмитрий Львович. Она представилась.
– Интересно, когда Цветаева из Парижа сюда вернулась в разгар террора и голода, она также чувствовала себя богиней, сошедшей в ад? – вдруг спросила Любочка. Дмитрий Львович взглянул на неё внимательно и ответил:
– Да. Более того – она и была настоящим Богом, сошедшим в ад.
– Это как понять-то? – пробормотала Танечка, обводя всех взглядом – уж не ослышалась ли? Похоже было, что нет. На Бликова все смотрели с недоумением.
– Это очень легко понять, прочтя все Евангелия, в том числе «Мастера и Маргариту», – ответил тот, погасив окурок, – вспомните: сатана приходит в Москву тридцатых годов. И что он здесь делает? Ну скажите, что он здесь делает?
– Всевозможные чудеса, – дала неуверенный ответ Рита, переглянувшись с Танечкой, – воссоединяет влюблённых.
– Это – не первое, что он делает. Что он сделал сначала? Вспомните, что?
– Ну скажи, скажи! – воскликнула Танечка, – мы не помним.
– Он удивился. Если не сказать – ужаснулся. Не страшно вам? Прародитель зла ужасается, видя то, что творится здесь, где девятьсот лет огнём, мечом, розгами насаждали Господа! А Марина Ивановна, которой принадлежат слова «А я – до всякого столетья», прибыв сюда в те же годы, просит принять её на работу посудомойкой. И получает отказ. Вспомните евангельскую притчу о богаче и Лазаре: «Отче Аврааме! Отпусти Лазаря омочить палец водою и дать мне его лизнуть – я мучаюсь в огне этом!» А Авраам отвечает: «Сын мой! Не знаешь ты, о чём просишь. Меж нами – пропасть, и никто не может перейти её ни в ту, ни в другую сторону!»
– А при чём здесь Бог? – не унялась Танечка.
– То есть как, при чём? Иисус Христос, который сказал про себя: «От начала сущий», три дня – от своей физической смерти до воскрешения, был в аду. В Библии написано прямым текстом: «И мёртвым, сшед, проповедовал». Тут загадка. О чём, а главное, для чего он говорил с мёртвыми, коль у них, если верить притче о богаче и Лазаре, шансов нет? Путь к разгадке указывает Цветаева.
Вскинув голову, Дмитрий Львович продекламировал:
Есть счастливцы и счастливицы,
Петь не могущие. Им —
Слёзы лить! Как сладко вылиться
Горю ливнем проливным!
Чтоб под камнем что-то дрогнуло.
Мне ж – призвание как плеть.
Меж стенания надгробного
Долг повелевает петь.
Пел же над другом своим Давид,
Хоть пополам расколот!
Если б Орфей не сошёл в Аид
Сам, а послал бы голос
Свой, только голос послал во тьму,
Сам у порога лишним
Встав – Эвридика бы по нему
Как по канату вышла…
Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное – взято.
– Но вы здесь сами с собою спорите, – возразила Рита, – зачем поэту и, уж тем более, Богу встречаться с мёртвыми, если даже Орфей мог к ним только голос послать?
– Но ведь не послал же, спустился сам! А уж если даже Орфей к ним спустился сам, то как было это не сделать Богу с его необъятной милостью ко всему, что он сотворил?
– Значит, долг поэта – встречаться с мёртвыми?
– Риточка, я не знаю, что ты подразумеваешь под словом «долг» и под словом «мёртвые». Наша жизнь, возможно – всего лишь сон, а смерть – пробуждение. Что есть ад? По-моему, это – вечное сожаление обо всём, а рай – это адекватное восприятие. Мы с тоской вспоминаем то, что было нам отвратительно, полагая, что если оно вернётся – мы, поумневшие, будем счастливы. Никогда! Но это нам не докажешь.
– То, что Вы говорите – невероятно! – вскричала Любочка, – почему Вы об этом не рассказали во время лекции, Дмитрий Львович?
– О чём я не рассказал, моя дорогая? О том, что та, у которой всё, кроме голоса, взято, встречалась с мёртвыми, пользуясь правом Бога? Да потому, что я – атеист. Исходя из этого, меня там мало кто понял бы. Я не думаю, что и здесь меня поняли. Плюс к тому, схлопотать два года за оскорбление религиозных чувств идиотов я не хочу. Уж лучше поберегу себя для другой, менее дурацкой статьи. Простите, Настя и Маша! Я не хотел вас обидеть.
– Граждане! У меня ощущение, что я – в дурке, – вздохнула Таня, – то мёртвые, то не мёртвые, то живые, то не живые! То Бог, то дьявол! Дима, ты не привёл ни единого доказательства – одни странные совпадения. Хоть соври для приличия, что Цветаева невредимая проходила сквозь толпы жаждущих с ней расправиться, как это делал Христос после диспутов с фарисеями, что она…
– Могу завернуть покруче, Танечка: могил нету! – перебил Бликов, – нет ни его, ни её могилы. А вот что пишут о ней некоторые люди из круга её общения в предвоенной Москве: «Она с мёртвым Блоком встречается на мостах!», «Никто за этим столом не оказался ей равен» и «Она вся – в облаках, вне Времени!» Убедительно?
Танечка не успела ответить, поскольку в зале внезапно раздался шум, несвойственный заведению.
