Buch lesen: «Последняя шутка Наполеона», Seite 14
Глава шестая
Рита в «Форде» отлично выспалась. Пробудилась она в одиннадцать тридцать. Сообразив, где находится, закурила. Башка болела терпимо. Это обескуражило Риту – раньше она совсем не болела никогда в жизни, сколько бы накануне ни было выпито. По стеклу распластался мелкий, противный дождь. Проверив мобильник, Рита достала из отделения для перчаток зубную пасту и щётку, которые захватила с собой в деревню, и побежала в бар. Ей дали возможность почистить зубы, умыться и выпить кофе, притом за счёт заведения. В идиотскую рожу, которую отразило зеркало, захотелось плюнуть. Просто кикимора! Но сотрудники бара были предельно вежливы.
– Я вам крайне признательна, – поблагодарила Рита администратора, очень милую девушку, – извините, что у меня такое лицо.
– И мы признательны вам за ваши стихи, – улыбнулась девушка, – до свидания.
Уязвлённая тем, что не было возражений насчёт лица, Рита покурила за дверью, меланхолично глядя на мокрый город под грязно-серыми небесами. Садовое и Тверская были забиты транспортом. Пешеходы забавно цеплялись зонтиками.
Опять сев за руль, Рита позвонила лучшей подруге.
– Чего тебе? – пропищала Света, – я, вообще, работаю!
– У тебя перерыв когда?
– Через полчаса.
– Я заеду.
– Ладно. Но не пытайся сюда войти. Ты ведь на машине? Где-нибудь припаркуйся и терпеливо жди. Я тебя найду.
– Да, искать проблемы ты мастер, – сказала Рита, и разговор на этом закончился. Так как центр почти стоял, нужно было трогаться в путь немедленно. Но проклятый «Форд» не завёлся. Пришлось потратить двадцать минут на то, чтоб прокалить свечи при помощи зажигалки. До Большой Дмитровки удалось добраться за полчаса. Света под зонтом стояла на тротуаре около здания Генеральной прокуратуры, не обращая внимания на ворчание пешеходов, вынужденных её обходить по лужам. В её руке был пакет. Рита посигналила, тормозя.
– Ты сошла с ума! – заметила Света, усевшись в «Форд», – на таких машинах уже лет двадцать никто не ездит!
– Я – не никто, – возразила Рита, пробежав взглядом сотни служебных автомобилей, двумя рядами стоявших вдоль тротуара, – я – нечто. Слушай, здесь где-нибудь паркануться можно?
– За угол поверни, там место найдётся.
Снова расправив зонт, Света разместила его за спинками передних сидений, чтобы сушился. Её подруга, тем временем, повернула за угол. Там, действительно, нашлось место.
– Что у тебя в пакете? – спросила Рита, запарковав машину, – использованные презервативы? Недурно для половины дня!
– Идиотка вы, Маргарита Викторовна! И рожа у вас неумная. И язык – половая тряпка. Ты бы подкрасилась, что ли, дура!
Раскрыв пакет, Света извлекла пластиковую коробочку для продуктов. В ней оказалась целая дюжина бутербродов – с сёмгой, с чёрной икрой, с телятиной, с пармезаном, с чем-то ещё.
– В буфете взяла. Ты какие будешь?
Рита выбрала с сёмгой. Подумав, сразу взяла и с чёрной икрой. Приступили к трапезе.
– У меня осталось минут пятнадцать, – предупредила Света, – что тебе надо?
– История с казино, короче, накрылась, – проговорила Рита, жуя, – если ты не против, детали я уточнять не буду.
– Да я и слушать не стала бы этот бред! Я сразу сказала, что это всё – хрень собачья. Что дальше?
– Ты можешь мне нарыть информацию о загадочных происшествиях, связанных с кладбищами?
У Светы глаза полезли на лоб. Она стала кашлять, заплёвывая машину кусками хлеба и колбасы. Рита терпеливо ждала. Как только её подруга открыла рот, чтобы заорать, она очень быстро заговорила:
– Я не имею в виду ритуальные убийства на кладбищах или пьяную поножовщину. Найди то, из чего можно снять мистический триллер. Таинственные исчезновения, очень странные суициды. Короче, что-нибудь в этом роде. Сделаешь?
– Обязательно! – заорала Света, – всенепременно! Только шнурки поглажу, и буду рыть жопой кверху! А больше ты ничего не хочешь? Ну, например, опять полечиться?
– Нет, не хочу. Когда меня лечат, вместе с водой выплёскивают ребёнка. А он мне дорог, этот ребёнок. Ты понимаешь, о чём я?
– Нет!
– Ты всё понимаешь. Ты меня знаешь не хуже, чем я сама себя знаю. Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет! В Библии не сказано, что Адам и Ева сожрали именно яблоко. Они съели какой-то плод. Какой – неизвестно.
– Мать твою драть! Но ты ведь жрала малину, не землянику! Чёрт! Я опять втянулась в эту дискуссию! Что мне делать?
– Рыть фактологию, потому что я не отстану. Мне угрожает опасность. За мной следят. Я желаю знать, действительно ли погост и рай глобально сопоставимы, что означала надпись на камне и почему эта информация под запретом. Пожалуйста, помоги мне всё это выяснить.
Света шумно вздохнула. Потом взяла второй бутерброд. Сказала:
– Ясное дело, погост и рай глобально сопоставимы. Тот и другой – пристанище мёртвых.
– Одного признака для глобальной сопоставимости мало. Ад тоже можно назвать пристанищем мёртвых.
– Да, но в аду, если верить Библии – плач и скрежет зубовный. Тебе на кладбище приходилось слышать такие звуки от мертвецов?
Этот довод Риту, что называется, зацепил. Медленно доев бутерброд с икрой, она закурила.
– Ты полагаешь, что кладбище – это рай, созданный людьми для тех, кто им дорог? Да, именно так и есть. Ведь те, кто лежит на кладбище, в большинстве своём не заслуживают гранитных надгробий, а также мраморных. Эти памятники поставлены им из милости. Обитатели рая тоже находятся там из милости, ибо «так возлюбил Бог мир, что отдал сына своего единородного, дабы каждый верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную…» Налицо – параллель между человеком и Богом, между Новейшим Заветом, Новым и Ветхим. Великолепная мысль!
– Так что, мне искать страшилки? – спросила Света, умяв второй бутерброд и взявшись за третий. Она была польщена комплиментом так, что не обратила внимание на Новейший Завет, о котором ей – историку, между прочим, ещё ни разу не доводилось слышать.
– Да, поищи. Я так и не поняла, чего от меня хотят и что меня ждёт. Может, ты и это мне объяснишь?
– Легко, – согласилась Света, – все от тебя хотят, чтобы ты заткнулась, и ничего другого тебя не ждёт.
– Зачем тогда жить?
– Для того, чтоб всех раздражать.
Погасив окурок, Рита достала из отделения для перчаток боекомплект косметики. Повернув к себе салонное зеркало, стала краситься.
– Ты куда навостряешь лыжи? – спросила Света.
– Я хочу съездить к известному психиатру. Он работает в клинике имени Алексеева.
– А ребёнок?
– Какой ребёнок?
– Ну, тот, которого выплёскивают с водой.
– Так я ведь лечиться не собираюсь! Я хочу расспросить, чего можно ждать от чёрта, который буйно сошёл с ума.
– Думаю, что он по сравнению с тобой – ангел, – сказала Света, решительно открыв дверь, – пока!
И быстро ушла со своим контейнером и пакетом. Но вскоре она вернулась на две секунды, поскольку забыла зонт. Кончив наводить марафет, Рита поглядела, который час, и поехала. Но не в клинику Алексеева, а домой. Визит к психиатру она решила перенести, так как настроение не особенно соответствовало затее.
Путь занял час. Машину пришлось оставить чуть ли не за углом. Шипя и плюя на жалкие развалюхи, заполонившие двор, Рита под дождём бежала к подъезду. Возле него она и столкнулась с Женькой. Та выходила с зонтиком-тросточкой. Нарядилась она, как для посещения театра: длинная юбка, туфли на каблуках, коротенькое пальто из крепа, перчатки. Однако, больше всего Риту впечатлил макияж, наложенный очень тщательно, и с холодным прищуром взгляд. Причёска у Женьки, впрочем, была обычная – то есть, чёрт-те какая.
– Куда намылилась, падла? – спросила Рита, взявшись за широко открытую Женькой дверь, – на свиданку, что ли?
– Типа того, – процедила Женька, и, раскрыв зонт, поцокала к улице. Ужас как захотелось Рите с разбегу дать ей пинка по надменной жопе, чтоб макияж с наглой рожи стёрся весь об асфальт! И точно дала бы, однако жаль было пачкать юбку – видимо, Иркину. Проводив задаваку взглядом, поторопилась Рита домой, ибо дождь усиливался.
А Женька, вовсе о ней не думая, перешла дорогу, потом свернула на Вешняковскую и зацокала к остановке. На полпути её обогнал троллейбус с нужным ей номером. Пришлось сделать лицо попроще – скакать по лужам с важным лицом было бы преглупо. Ноги, хоть заплетались, не подвели, и не подвели во всех смыслах – водитель, было похоже, ждал потому, что залюбовался. Под турникет Женька поднырнула, чем вызвала недовольство двух старушенций, сидевших возле дверей, и заворожённый взгляд парня, стоявшего у окна. Ответив ему взглядом снисходительным – мол, ещё и не то умею, Женька уселась напротив последней двери. Весь путь она переписывалась с кумиром – с Марочкой Галичьян, которая убирала за ней блевотину. Жуть как было перед ней стыдно! Парнишка всё продолжал таращиться. Он был милым. Проехав три остановки, Женька ему загадочно подмигнула озорным глазом, оторвав взгляд от смартфона, затем подпрыгнула, будто чуть остановку не проворонила, и – покинула с мимолётной грустью троллейбус. Перебежав Вешняковскую, вошла в парк.
Беседку возле усадьбы знала она прекрасно – столько в ней было откупорено пивных бутылок и распечатано презиков, что две трети лиц и имён из памяти стёрлись. Располагалась она на большой поляне. Рядом рос клён. Идти туда нужно было длинной тропинкой через весь лес. Роскошные ноги Женьку несли стремительно. Иркин зонт она, пройдя полпути, сложила, поскольку он задолбал цепляться за сучья. Артём уже её ждал, вышвыривая ногой из беседки окурки, пробки и прочую дребедень. Мольберт был разложен.
– Ты потрясающе выглядишь, – произнёс Артём, взяв у Женьки зонтик и положив его на скамеечку. Они сдержанно, как герои детского фильма, поцеловались, после чего художник задал довольно странный вопрос:
– Трусы на тебе приличные? Иркины?
– Для чего тебе знать, какие на мне трусы? – звонким голосочком и глупым взглядом изобразила Женька Мальвину, – разве я буду позировать только в них?
– Сначала – без них, – дал странный ответ Артём, он же Буратино. Пока Мальвина недоумённо взмахивала ресничками, он её развернул и велел нагнуться. Пока она возмущалась, касаясь пальчиками скамеечки, он задрал на ней юбочку и спустил колготки вместе с трусами ниже колен. От порыва ветра Мальвина сразу растаяла, как Снегурочка, потому что ветер был ледяным.
– Слышь, ты, живописец! Мы так не договаривались! – запротестовала Женька, плотно сжав голые ягодицы, – у меня жопа замёрзнет!
– Ты ведь отлично знаешь, что твоей заднице будет жарко, – сказал Артём. Женька усомнилась, но, как всегда, дала ему шанс развеять свои сомнения. И ему, как всегда, это удалось. Попе стало жарко, а самой Женьке – очень приятно. Она визжала. К счастью, благодаря прескверной погоде в Кусковском парке было довольно немноголюдно.
– Тёма, а почему ты свою бейсболку носишь всегда козырьком назад? – вдруг спросила Женька, оборвав вой. Художник не удивился. Он уж привык к тому, что эта странная девушка задаёт вопросы всегда, везде и любые.
– Я, вообще, не люблю бейсболки, – ответил он, – это головной убор для дебилов. Когда бейсболка одета так, вид менее глупый.
– Зачем тогда ты носишь бейсболку, если не любишь? – не отставала Женька. Её вопрос прозвучал невнятно, так как она кусала губу.
– Без шапки я себе ещё меньше нравлюсь, – сказал художник, – а все другие шапки – ещё ужаснее.
– Ой-ёй-ёй! – опять взвыла Женька, – я умираю! Мамочка!
А потом он стал её рисовать. Сперва, между прочим, вышел скандал, так как неожиданно оказалось, что портрет будет выполнен никаким не маслом, не на холсте, а чёрт знает чем, чёрт знает на чём – цветными мелками, да на бумаге! Он успокоил её, сказав, что дома перерисует маслом на холст, потому что здесь возиться с холстом и красками нет ни времени, ни условий.
– Ну, хорошо, – согласилась Женька, – поверю тебе опять. Но только попробуй, тварь, не перерисуй!
И она красиво встала с зонтом под клёном. Вокруг неё о чём-то шептались парк и ненастный день. Клён был уже алым.
Глава седьмая
Наличие дома двух неожиданных персонажей – кролика, хоть и миленького, и Мары Галичьян, хоть и спящей, ещё сильней испортило настроение Риты. Она любила животных, однако кролик уже пытался грызть её туфли, стоявшие в коридоре, а автогонщица почивала не где-нибудь, а в её постели. Дав по ушам обоим, на что обиделась только Мара, Рита разделась и пошла в ванную. Провела она там без малого полчаса, ибо ей казалось, что если тщательно вымыть тело, то и лицо изменится к лучшему. Так оно и произошло.
Выходя из ванной, она увидела, что подруги уже пьют кофе, сидя на кухне. Обе были не веселы. Хмурый день за окном будто отражался на сонных рожах. Ирка зевала. Мара, часто моргая, общалась с кем-то через соцсеть. Кролик грыз сухарь в коридоре. Там для него поставили и тарелку с водой.
– Откуда он взялся? – спросила Рита, надев бельё и подсев к двум сумрачным пианисткам.
– А как ты думаешь? – усмехнулась Ирка, закуривая, – какие могут быть варианты?
– Женька, что ли, припёрла?
– А кто ж ещё? Не знаю теперь, куда его и девать. Попробую отнести в зоомагазин. Может быть, возьмут забесплатно.
– А ты откуда взялась? – обратилась Рита с вопросом к Маре. Та не ответила, но сказала, не отрывая глаз от смартфона:
– Меня прошу отнести в секс-шоп. Я желаю стать резиновой куклой.
– Тебе уже это удалось, моя дорогая, – брызнула ядом Ирка, – таким позорным и жалким образом лечь лицом в тротуар, исполняя наглый приказ ментов, и так неподвижно потом лежать с руками на голове могла только кукла!
– А ты сама-то чем лучше? – взвизгнула автогонщица, – я-то хоть возмутилась ради приличия, а ты сразу бегом помчалась туда, куда тебе предложили лечь кверху задницей! И легла за одну секунду!
– Марочка! Я, в отличие от тебя, не пишу в Фейсбуке, что мне даже президент – не указ!
Мара разозлилась.
– Я и сейчас это повторю! Но мне угрожали пытками, сексуальным насилием и расправой! Я была вынуждена поддаться давлению грубой силы!
– Никто тебе не грубил и не угрожал! И даже не тыкал. И ты лежала как дура, с голыми пятками! И теперь вся страна увидит по зомбоящику, что на правой пятке у тебя вытатуирована свастика! Хорошо, журналистка этого не заметила. Но народ заметит. Ты недовольна количеством упырей, которые на тебя оскалились? Десяти миллионов мало? Получишь сто миллионов! И из консерватории вылетишь! Это точно.
– Кретинка ты! – заорала Мара, – свастика – это древнеиндийский символ солнцевращения!
– Объясни это упырям.
Мара собиралась что-то ответить, но неожиданно зашлась кашлем. Как будто вдруг подавилась. И это было загадочно – ведь она вообще ничего не ела, а к кофе уже целую минуту не прикасалась. Но, тем не менее, Риту заинтересовал куда больше другой вопрос.
– Это вы о чём говорите-то? – прокричала она, чтоб Ирка её услышала сквозь раскаты хриплого кашля, – вас что, задерживали менты?
– Конечно, и ещё как! – проорала Ирка, поднявшись и через стол колотя подругу по вздрагивающей спине, – на нас ведь напали байкеры! К ним на помощь сразу примчались сотни ментов! Они нас немедленно положили мордами в тротуар. Буквально в ту же секунду откуда-то появилось и телевидение. Да, как будто из-под земли!
– Ого! Обалдеть! И вас сразу отпустили?
– Да хрен бы нас отпустили – ведь эта дура байкеров отхерачила монтировкой! Нас отпустить попросил Серёжа. Он ведь умчался с Марой, но почему-то приехал немного позже. Мара уже сегодня мне объяснила, что он её задолбал советами, и она его выгнала из машины.
– Серёжу?
– Да! Представляешь?
Мара откашлялась. Но дышала она с трудом. Из глаз у неё обильно струились слёзы.
– Откройте форточку, – попросила она, ловя воздух ртом, – проклятая астма! Внезапный приступ. Чёрт! Ингалятор дома оставила!
– Ты астматик? – спросила Рита, поспешно выполнив просьбу. В кухню ворвался запах мокрой листвы и далёкий шум кольцевой дороги.
– Да, у неё бронхиальная астма почти с рождения, – подтвердила Ирка, – такое с ней частенько случается. И, как правило, неожиданно. Марочка! Может, Скорую тебе вызвать? Или отдышишься?
– Отдышусь, – прошептала Мара, – не надо Скорую! У меня аллергия на все уколы. Девчонки, выведите меня на улицу! Нужен воздух. Здесь его мало. Ты накурила ещё!
– На улице идёт дождь!
– Ну и пусть идёт. Посидим в машине, двери откроем. Может, сгоняем за ингалятором. Здесь аптека есть где-нибудь поблизости?
Ирка с Ритой быстро оделись и помогли это сделать Маре. Ей было очень плохо. Она хрипела.
– На … ты её злила своими свастиками, овца? – обрушила гнев на бедную Ирку Рита, когда они выводили Мару из лифта, – прекрасно знала ведь, что у человека – астма!
– Я здесь при чём? Это всё, наверное, из-за кролика! Аллергическая реакция.
– На овцу! Ведь надо соображать иногда, что делаешь!
Оказавшись на улице, Мара стала дышать во всю грудь, поддерживаемая под руки двумя спутницами. Прохожие с любопытством на них косились. Кто-то предложил вызвать Скорую.
– Сами вызовем, – отмахнулась Рита, – Мара, дай ключ!
Завладев ключом, она горделиво села за руль прекрасного «Ауди». Ирка с Марой расположились сзади.
– Девочки, мне становится лучше, – пробормотала последняя, – ингалятор не нужен. Здесь есть поблизости лесопарк? Мне бы сейчас чистым лесным воздухом подышать! Тогда оклемаюсь.
– Ну, так поедем в Кусково, – сказала Рита, вставляя ключ в замок зажигания. Запустив мотор, она вывела машину на улицу Молдагуловой, а потом и на Вешняковскую. Ей понадобилось проехать с полкилометра, чтобы привыкнуть к автомобилю, который мощностью почти втрое превосходил её «Форд». Час пик ещё не настал. Дорога была свободна, и на весь путь ушло семь минут. Промчавшись по эстакаде, Рита свернула на двести семьдесят градусов вправо, и, проскочив под этой же эстакадой, въехала в парк.
– Где остановить? – спросила она у Ирки, ведя машину по асфальтированной дороге, пересекавшей лес.
– Я слышала, здесь есть озеро с островком, а на берегу – усадьба какого-то Шереметьева, – подала слабый голосок Мара, – можно туда?
– Ритка, тормози вон на той площадке, рядом с мостом железной дороги, – сказала Ирка, – мы от неё дойдём до пруда пешком! Так будет быстрее.
Мимо маленькой станции, над которой нависал мост, просвистывал поезд. Когда он отгрохотал и вновь воцарилась многозначительная осенняя тишина старинного парка, не только Мара, но и две её спутницы ощутили, как скверно им было там, вне пределов этой возвышенной тишины. К озеру вело несколько тропинок, одна извилистее другой. Золотистый лес под мелким дождём был неописуем.
– Велик ли парк? – небрежно спросила Мара, уже дыша без хрипения и идя без всякой поддержки.
– Изрядно, мадемуазель, – сделав реверанс, ответила Ирка, – каблучки стопчете, а из края в край не пройдёте.
– Полноте, – возразила Рита, – он незначителен. Я на паре гнедых его объезжаю раньше, чем санитары мне успевают сделать укол!
Студентки консерватории рассмеялись. Им, как и их попутчице, было радостно. Они медленно шли и громко болтали о ерунде, о ней лишь и думая. Дождик им угодил, полностью очистив Кусковский парк от людей. Этим было создано ощущение бесконечности и таинственности его красоты.
Когда лес вдруг расступился и впереди открылась серая гладь огромного пруда с островом, на котором желтела роща, дамы невольно сбавили шаг, продляя очарование. В летний день, наполненный яркой синевой неба, шумом и пестротой множества людей, оно не смогло бы достичь такой высоты. На берегу не было никого, кроме пары уток, бродивших в вытоптанной траве. С полсотни их плавало и ныряло, пытаясь добыть себе пропитание, так как их в этот день не кормил никто. По воде, испещрённой крестами дождика, шли круги.
– А где же усадьба? – спросила Мара. Ирка указала рукой. Побрели к усадьбе. Недалеко от тропинки, которая вела к ней, посреди огромной поляны располагалась беседка. В ней был художник. Стоя перед мольбертом, он рисовал пастелью ненастный день и милую девушку. Та с зонтом стояла под алым клёном, очень сильно напоминая одну певицу из девяностых.
– Вот она где! – воскликнула Ирка, сразу узнав эту девушку, – в моей юбке, с моим зонтом! Это она так пошла в колледж! Ох, и зараза! А ну, пойду познакомлюсь с её художником.
И она направилась прямиком к беседке. Но тут художник вдруг повернулся, и Ирке уж не пришлось никуда спешить.
– Боже мой! – вскричала она, – Серёжа! Что ты здесь делаешь?
Глава восьмая
Четырнадцатого сентября к четырнадцати часам самая несносная дрянь и самая въедливая заноза диапазона FM отправилась в Лужники, решив, по меткому выражению главного редактора, прикоснуться к истории. Событием историческим вся страна сочла матч московского ЦСКА с мадридским Реалом. Матч был отборочным. От его исхода зависело, будет ли ЦСКА играть в Евролиге следующего года. Реал прибыл на стадион прямо с самолёта. Билет в вип-зону Танечке преподнёс коллектив, в качестве подарка к грядущему юбилею. Ей исполнялось тридцать. Она поехала на метро, так как после матча ей нужно было успеть на семичасовой эфир. Конечно, За три часа успела бы в любом случае, но решила не рисковать – футбол есть футбол, после игры может случиться всякое. Повязала шарф – да притом спартаковский, красный. Это было, по сути, самоубийством, но свою жизнь Танечка ценила гораздо ниже, чем репутацию смелой девушки.
Впрочем, попытка самоубийства не удалась. В толпе перед рамками все косились на привлекательную спартачку с рыжими волосами и изумрудными глазками, но питюкать никто не смел. Во время игры Танечка пила крепкий чёрный кофе, поглядывая на тренера, психовавшего в двух шагах от неё. Стадион, конечно, был переполнен. Реал разочаровал, ЦСКА – немыслимо удивил, поскольку забили оба. Ничейный счёт армейских фанатов так осчастливил, что и на выходе Таню не придушили её спартаковским шарфиком и ни разу даже не оскорбили. Идя к метро, она любовалась чистым осенним небом и размышляла о том, почему одни погибают на ровном месте, а от других увиливает кирпич, падающий с крыши. Ей было сложно ответить на этот вопрос, так как фатализм её философией не являлся.
Между мостом и метро полиции было больше, чем на любом оппозиционном митинге. Таня уже стояла в толпе перед эскалатором, когда ей вдруг позвонил заместитель главного редактора по информационной политике. Пришлось выйти на улицу, чтобы поговорить без помех.
– Ну, как тебе счёт? – поинтересовался Владимир Викторович.
– Не очень закономерный, – сказала Танечка, – ЦСКА глупо пропустил и глупо забил. У них лажанул вратарь, а у нас – защитник. Какие могут быть танцы перед воротами, если у тебя за спиной Криштиану Роналду стоит?
– Полностью согласен, – явно подлизывался начальник, которого никогда футбол не интересовал, – молодец, что съездила, развлеклась. Куда сейчас собираешься?
– Как – куда? На радиостанцию, разумеется!
– У тебя ещё почти три часа до эфира! Ты можешь сделать доброе дело? Сейчас на Фрунзенской, в МДМ, проходит слёт музыкантов под лозунгом «Рок-н-ролл – против мракобесия и холуйства». Ты не заедешь к ним? Это ведь тебе по пути.
– Ветка та же самая. Но Сергей Александрович ещё утром Оксанку туда отправил! Она одна там всем надоест. Зачем ещё я?
– Она не доехала. Представляешь? Ей стало плохо. Чем-то опять траванулась. Больше пока послать туда некого. Так что, Танечка, выручай.
– Что она всё жрёт в каких-то подвалах всякую дребедень? – возмутилась Таня, – ладно, заеду, Владимир Викторович.
Пока она разговаривала, толпа перед эскалатором ещё выросла. Внизу также народу было не протолкнуться. Поезд пришлось брать штурмом, и ощущение битвы было очень реальным – ввиду того, что радиожурналистка свой красный шарф так и не сняла. Здесь уже её затолкали, заматерили со всех сторон. Доехав до Фрунзенской, она вырвалась из вагона. Платочком вытерев со лба пот, поднялась на улицу.
К её сильному удивлению, там, как и на Спортивной, шумело людское море. Но не болельщицкое. В огромной, заполонившей все тротуары и всю проезжую часть перед МДМ толпе было очень много известных лиц, а также и Танечкиных коллег, работников прессы. Вход в здание охранялся сотрудниками Росгвардии. На них были бронежилеты. Двое держали на поводках собак. Обходя толпу, Таня обнаружила, что она занимает также проулки, далеко тянется вдоль проспекта. Кроме того, рыжей журналисткой были замечены пять-шесть лиц не просто известных, а знаменитых, принадлежавших легендам отечественного рока. Как и все остальные, эти ребята – точнее, уже деды, спокойно общались с рядом стоящими и курили. Один из них, как-то раз дававший Танечке интервью, мгновенно её узнал и сам подошёл здороваться.
– Что случилось, Андрей Вадимович? – обратилась за разъяснением к нему Танечка, – почему все стоят на улице?
– Поступил сигнал, что здание заминировано, – ответил солист легендарной группы и предложил своей собеседнице сигарету, которую та взяла, – теперь стоим, ждём, когда завершат проверку.
– А можно взять у вас интервью? Ну, совсем коротенькое?
– Бери.
Достав «Самсунг Гэлакси» и включив диктофон, Таня рассказала, что происходит около МДМ. Представив интервьюируемого, спросила:
– Скажите, Андрей Вадимович, вы на этом слёте успели выступить?
– Не успел, – сказал музыкант, – нас выгнали вскоре после того, как мы вошли в зал. Причиной была угроза теракта. Впрочем, возможно, она была не причиной, а только поводом, очень вовремя подвернувшимся. Это уж я не знаю.
– Не согласитесь ли вы сейчас донести до радиослушателей основную мысль речи, которую собирались произнести? Ведь никто не знает, дадут ли вам возможность провести слёт.
– Пожалуй, вы правы. Я собирался сказать всем тем, у кого есть совесть и интеллект, что у нас остался только один способ борьбы с холуйством и подлостью, которые обуяли всё наше общество – безразличие. Этот способ, как и любой другой, к успеху не приведёт, но он сэкономит время и защитит лицо от помоев.
– Это цинизм, – заметила Танечка.
– Реализм, – возразил певец, – ведь в концлагере, по словам одного героя-антифашиста, имя которого я не помню, есть только одна свобода – свобода отношения к происходящему.
– Понимаю. Но если всё так ужасно, Андрей Вадимович, почему вы не иммигрируете?
– Потому, что нельзя бросать умирающего, даже если ничем не можешь ему помочь.
– А главное, уезжать от кошмара некуда, – вдруг подошёл к беседующим ещё один Танечкин знакомый, известнейший музыкальный критик Арсений Троицкий, – ведь другого глобуса у нас нет, как в том анекдоте! Мы, как обычно, в первых рядах всего самого помоешного и гнусного, но другие ряды не стоят на месте. Двадцатый век был ярким прощанием человечества с тем, что определило его отличие от всей прочей млекопитающей фауны. Это грустно, но это так.
– Большое спасибо вам, господа, – свернула беседу Танечка, не имевшая никакого желания контактировать с Троицким, – разговор у нас был печальным, но интересным.
Выключив диктофон, она сразу скинула интервью редакции и пошла к метро. Судя по всему, поиски взрывчатки затягивались. Толпа, потеряв терпение, начала уже расходиться. С воспоминаниями о матче Таня доехала до Арбатской, вышла на улицу, зашагала к радиостанции. Настроение было скверным.
Узнав, что она явилась, главный редактор вызвал её к себе и строго спросил, что её заставило оборвать интервью, в то время как собеседники были явно готовы к долгому и глубокому разговору.
– Но Алексей Алексеевич, я сочла разговор оконченным, – объяснила Таня, – эти ребята сказали мне, что есть труп, и он разлагается. Что ещё было обсуждать?
– Насколько я понял, речь шла об умирающем, – сделал взгляд ещё холоднее главный редактор, – но если даже я и неправ – труп подлежит вскрытию. А при вскрытии иногда обнаруживается, что паталогоанатом – мертвее трупа. Ты что, об этом не знала?
– Но там ещё был Шевчук, – нагло соврала провинившаяся, – и я на него нацеливалась, А он уже уходил! Я бы догнала, если бы не Троицкий со своим отличием от млекопитающей фауны и двадцатым веком! Сами всё слышали.
– Пошла вон, пока я тебя ремнём не отшлёпал, – смягчился шеф. Танечка просить себя не заставила. Вбежав в студию, она стала готовиться к интервью – то есть пудрить нос, рассказывать шеф-редактору, звукорежиссёру и референтам, как прошёл матч, и читать вопросы, которые поступили по интернету. Ей предстояло общаться сразу с двумя приглашёнными. Ровно в семь они появились, и после выпуска новостей начался эфир.
Тане не пришлось много разговаривать, потому что между гостями – блистательным политологом Станиславом Блинковским и литератором Юрием Пухляковым, вдруг завязалась дискуссия. Спор зашёл о том, нужно ли, развешивая на ёлке игрушки, стирать с них пыль влажной тряпочкой. Станислав Блинковский мягко разубеждал Пухлякова в необходимости это делать, а тот сердился и называл оппонента фашиствующим молодчиком. Этот спор напомнил Танечке матч Реал – ЦСКА: один был хорош, другой – тошнотворен, но забивали оба. Под конец Таня вклинилась в разговор, спросив у Блинковского:
– Станислав Александрович! Вы, побывав сегодня на Фрунзенской, можете мне ответить определённо: рок-н-ролл жив?
– Татьяна Владимировна! Если бы он был жив, мы бы с вами сегодня весь день плясали, – сказал Блинковский, – а мы сидим и ломаем голову, жив ли он!
– Извините, а почему вы не спрашиваете о том, жива ли отечественная литература, живопись, музыка? – спустил пса на Таню писатель, – вас что, волнует прежде всего западная культура, а на российскую вам начхать?
– Конечно же, нет. Просто к моему вопросу был повод – слёт мастеров рок-н-ролла, каковой слёт по некоторым причинам так и не состоялся. Вдобавок, если судить по тому, как вы, знаменитый русский писатель, себя ведёте – наша родная отечественная культура просто цветёт и пахнет!
– На вашем месте я бы не очень иронизировал, моя девочка. Если я спрошу вас о том, когда был последний слёт мастеров российской поэзии, вы мне вряд ли дадите быстрый ответ на этот вопрос. А ведь если вы не читали Бродского, но берётесь писать стихи, чем и занимаетесь иногда, насколько я знаю – смею заверить, стихи ваши будут дрянь. В моей всем известной пьесе, которая называется «Чемоданчик»…
– Так стало быть, стихи Пушкина, Лермонтова, Цветаевой – дрянь? – изловчилась Танечка всадить шпагу по рукоятку, – я уж не говорю про Роберта Бёрнса! Ведь они все, в отличие от меня, не читали Бродского… Извините, наш звукорежиссёр даёт мне сигнал о конце эфира. Спасибо вам, господа, за очень глубокий и содержательный разговор.
Пошёл блок рекламы. Разгневанный литератор стал обвинять ведущую в вероломстве, но оппонент ему возразил, что красивой женщине всё простительно. Поблагодарив ещё раз обоих, Таня пошла пить кофе с коллегами.
