Buch lesen: «Мелкие неприятности», Seite 4

Цена свободы

Это сейчас Бирюлево считается если не центром, то вполне себе законной территорией города Москвы, а на тот момент оно представляло из себя всего несколько панельных двенадцатиэтажных домов, окруженных с одной стороны вялотекущей стройкой, а с другой – болотистыми прудами. Цивилизация только-только приходила в эти пока еще слабо освоенные места, а природа всячески этому сопротивлялась. Сопротивлялась как могла: то непроходимостью дорог, особенно после дождей в осенний период, а то отчаянной перекличкой местных лягушек, назойливое кваканье которых заставляло первых новоселов на ночь плотно закрывать окна, чтобы получить хоть малейший шанс на сон.

Единственный, кто был абсолютно искренне доволен нашей передислокацией за город, так это папа:

– Свежий воздух, природа. Не понимаю, что вам еще нужно? Чем вы недовольны? – вопрошал он.

Но причин быть недовольными у нас с мамой было предостаточно. Ведь именно мама везла меня в школу в центр Москвы к восьми утра, так, чтобы самой вовремя успеть на работу. После занятий я оставался на продленке, чтобы сделать уроки, ну а потом, в середине дня, где-то в городе необходимо было найти место и время для моих занятий на фортепьяно, и уже после работы, поздно вечером, мы сонные опять тряслись в прокуренной электричке. И так проходил каждый будний день. В конце концов после нескольких месяцев этих мучений, как бы ни было досадно, но мы приняли коллегиальное решение о том, что по окончании первого класса мне все же необходимо будет бросить эту престижную общеобразовательную школу с музыкальным уклоном вместе с ее хоровой капеллой и перейти в обычную – бирюлевскую.

Мы потихоньку приспосабливались к загородной жизни, и специально для прогулок по бирюлевскому бездорожью маме где-то удалось раздобыть детские кирзовые сапоги. Они были прям как настоящие солдатские, но только маленького размера, и мы все никак не могли на них налюбоваться. Носить-то их даже я стал не сразу, поставим то на стол, то на шифоньер и все рассматриваем и любуемся формами.

И вот наконец-то мы все же решились испытать обновку. Стояло прекрасное октябрьское воскресное утро, я торжественно взял сапоги с самого видного места нашей квартиры, аккуратно их надел и, немного продефилировав по комнатам перед родителями, торжественно вышел на улицу.

Мое сердце готово было выскочить из груди, так я был горд своим неотразимым видом в замечательных кирзачах. Выйдя из подъезда чуть ли не строевым шагом, поднимая ноги настолько высоко, насколько позволяла тогда моя весьма недурная растяжка, я рванул на детскую площадку, рассчитывая вызвать зависть у своих новых бирюлевских друзей, но мальчишек там не оказалось, поэтому, немного покачавшись на качелях, я решил продолжить поиски тех, перед кем можно было бы еще покрасоваться в своей обновке. Немного побродив по округе, ценителей «современной моды» я так и не обнаружил, а тот, кто и попадался навстречу, особого интереса к моей обуви проявлять почему-то не желал. Когда же оказалось, что все заасфальтированные дороги Бирюлева-Пассажирского уже пройдены, меня вдруг посетила «интересная» идея. Я подумал, что сапоги-то солдатские, и хорошо бы их испытать по-настоящему, в полевых условиях. Благо, что эти полевые условия в Бирюлево были созданы практически везде, и я незамедлительно направился к ближайшему строящемуся многоэтажному дому.

Был выходной день, и на стройке не было ни души. Вступив на глинистую, сдобренную осенними дождями почву новостройки, я слегка расстроился тем фактом, что мои новые сапожки уже не будут выглядеть так блестяще, как прежде. «Но это же солдатские сапоги! Солдаты же не только на парадах маршируют? Они же сражаются!» – оправдывался я перед собой. Моя детская фантазия разыгралась не на шутку, и через несколько десятков шагов я оказался во вполне себе боевых условиях посреди перерытого строительного поля. По мере моего продвижения скользкая жижа под ногами постепенно превращалась в болотистую трясину, вызывая во мне легкое чувство беспокойства, но я не намеревался отступать, пробираясь все дальше по воображаемому «полю боя». Постепенно высота грязевого слоя достигла критической точки, и каждый последующий шаг уже становился новым испытанием. Это месиво у меня под ногами бурлило, булькало и чмокало, утягивая меня все глубже и глубже. И в тот момент, когда я начал осознавать, что вся эта затея к добру не приведет, и даже уже решил разворачиваться назад, почувствовал, что полностью обездвижен. Я влип в прямом и переносном смысле этого слова. Мои ноги оказались погружены по колено в плотную грязевую трясину, и вытянуть ни одну из них у меня не было ни малейшей возможности. Как я только ни старался освободиться, собирая последние остатки сил, кряхтел, кричал, звал на помощь, но все старания были тщетны, мои новые кирзачи так и оставались неподвижными, как у статуи, и помочь мне было некому.

Так, пропыжившись минут десять я совсем отчаялся. Паника сменилась полным унынием: «Неужели я здесь так и останусь навсегда? Замерзну и умру», – я горько вздохнул, а на глазах выступили слезы. Я уже отчетливо представил всю эту нелепую картину – «несчастный случай на стройке», – как вдруг меня осенило. Я осторожно вытащил из сапога одну ногу, затем вытащил другую и… О чудо! Чмок, чмок, чмок, чмок – стремглав поскакал я босиком по грязевой каше по направлению к спасительному выходу. Кто бы мог подумать, оказалось, что по этой пересеченной местности, передвигаться без сапог гораздо легче, чем в сапогах.

Я бежал домой в одних мокрых и грязных носках, и меня раздирали смешанные чувства: с одной стороны, я отчетливо понимал, что безвозвратно утратил главный предмет своего гардероба и что родители этому радоваться явно не будут. И если еще полчаса назад я пытался всячески привлечь к себе внимание встречных людей, то на обратном пути все было ровно наоборот. Я, опустив голову, старался прошмыгнуть мимо как можно быстрее, чтобы окружающие не заметили, в каком неприглядном виде я нахожусь. Но удивительно то, что прохожие были равнодушны ко мне босому, настолько же, как и тогда, когда я гарцевал перед ними в неотразимых сапогах. А с другой стороны, где-то глубоко внутри вдруг проснулось невероятно приятное и самое ценное для меня по сей день чувство – чувство Свободы. Тогда я переживал его очень остро, ведь все в жизни познается в сравнении, и у меня уже теперь было с чем сравнивать. И пусть эта свобода далась мне такой недешевой ценой, от этого она стала только слаще. Ведь за Свободу всегда нужно платить, и обычно цена чрезвычайно высока.