Buch lesen: «Актриса. Книга первая», Seite 2

– Располагайся, – шагнул дед к выходу. – Надумаешь помыться, дверь в душ слева. Халат, полотенце – в шкафу. Барахло свое лучше не одевай. Сегодня как ни-будь, ну а утром подберем чего-нибудь. – А я в кухню, приготовлю поужинать там чего на скорую руку.

Гостья осмотрелась, нерешительно присела на мягкий край кровати, озадаченно почесала колючий ежик. И тут ей страшно, мучительно захотелось смыть с себя всю больничную грязь. Избавиться от преследующего ее запаха хлорки и еще чего-то. Отыскав на полке махровый халат в целлофановой упаковке, отворила покрытую березовым шпоном верь в ванну. Душевая кабина за матовым стеклом поразила обилием непонятных ручек. Однако разобралась. Долго стояла под горячими струями. А накинув мягкий, до самого пола, халат, нечаянно глянула в запотевшее зеркало. Отшатнулась. И в то же мгновенье наваждение исчезло. Сдавило сердце.

Пересилив себя, закончила туалет, и спустилась по высоким ступеням на первый этаж. Кухню нашла с третьей попытки. Обычная по европейским меркам столовая, отделенная от кухни небольшой стойкой, в затерянной среди леса избе смотрелась неожиданно. Веер блестящих нержавейкой ножей, керамика продвинутой плиты. А за полукруглым, аккуратно сервированным столиком, сидел хозяин.

– Ужинать будешь? – попросту осведомился он, прихлебывая чай.

Кофе оказался хорош. Так же, как и чашка из невесомого фарфора с тоненькой золотой полоской по краю.

Дед прищурился, разглядывая ежик Олиных волос.

– Это бывает, – непонятно пробормотал и вновь уткнулся в тарелку.

– Что? – повелась девчонка.

– Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие красящий пигмент клетки. Придется теперь жить с такими. Но это ничего.

– Потерплю. Недолго.

– Вот, значит?.. – Михаил Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. – Спасибо, – поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. – Ну, хозяин-барин, – он пожевал губу. – Завтра с утречка, коли захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились?

Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню.

Разбудил ее нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. «К хорошему привыкаешь быстро», – мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: «Вот это да? Он что мысли читает?»

Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. «Положено чистым на смерть выходить морякам…» – откуда это? Песня? Кажется», – вспоминать не пыталась.

В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада… Что-то знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: – Доброе утро. Извини, барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, прикупил кое-что. Если не по размеру, обещали поменять.

– Не забыл, мы с тобой собирались?.. – перебила Оля.

– Непременно. – Михаил Степанович поскреб затылок. – Только по пути… не откажи старику в любезности, заедем по пути в одно местечко, а после уж как будет угодно.

– Если не долго…

Старик вышел, а Оля принялась разбирать пакеты. В первом оказалась короткая куртка из мягкой дубленой замши, с шоколадно-серебристой меховой изнанкой.

«Как же он называется? Смешное что-то вертится. Норка?» – Оля провела пальцами по прохладному шелковистому меху, пытаясь понять, отчего вдруг сжало сердце, но не смогла. Отложив куртку в сторону, вытянула из пакета другую вещь.

Джинсы с вышитыми на заднем кармашке золотыми колечками, оказались впору, как и мягкий свитер с белоснежными оленями на груди.

А вот обувь слегка удивила. Ботинки с жесткой подошвой и низеньким прочным каблуком, но зато с длинным шнурованным голенищем, они мало подходили к остальному наряду. Однако и с их размером дед почти угадал. Выручили толстые хлопчатые носки. Оля примерила обновки и не сдержалась, поискала взглядом зеркало: «Увы. А впрочем, может, и к лучшему».

В последнем пакетике отыскалось несколько пар разномастных, с блестящими камешками на оправе, солнцезащитных очков. Не выбирая, наугад сунула в карман одни, и отправилась в столовую.

– Подошло? – окинул старик ее наряд внимательным взглядом. – Я Зинке так и сказал: «Ежели с размером не угадаешь, больше не приду». Расстаралась. Хотя, я этакий ковбойский стиль, как-то не очень понимаю. Но там, куда мы собираемся, он в самый раз будет. А тебе, так понял и без разницы.

Оля нетерпеливо глянула на часы. От завтрака отказалась. Не сумела удержаться только от чашечки ароматного кофе, заваренного в хитро пыхтящем агрегате.

– С богом, – наконец поднялся из-за стола хозяин, вытирая губы белоснежной салфеткой. – Эх, грехи наши тяжкие. Как- никак на тот свет провожаю, а язык, что твое помело.

Прогретый автомобиль уже стоял возле крыльца. Выскочил Минька. Обежал вокруг, признал и потыкался в ногу, здороваясь.

– Некогда нам, Веньямин, после, – остановил собаку строгий голос старика. Михаил Степанович похожий в своей потертой кацавейке на едущего в собес пенсионера, спустился с крыльца.

Пес вздохнул и нехотя отправился назад. Возле порога остановился, помахивая громадным хвостом, коротко гавкнул.

– Сам такой, – беззлобно отозвался на высказанную обиду из машины Михаил Степанович. – Садись, Оля. Здесь недалеко.

Десяток минут по шоссе, и снова сверток. Уже на бетонку. Остановились возле крашеного зеленым забора. Из будки выглянул солдат в камуфляжной куртке.

– Здравия желаю.– Часовой махнул рукой к шапке с кокардой, и нажал кнопку, поднимая шлагбаум.

Машина протарахтела вдоль одинаковых домиков, миновала расчерченный плац, и выскочила на выложенное бетонными плитами, поле.

«Аэродром? – удивилась Оля, когда их тарантас остановился возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. – Как же он называется?..»

– «Кукурузник», – словно отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. – Не смотря на то, что как Никиту «Кукурузником» кличут, но машинка надежная.

Он выскочил из нагретого салона «Жигулей» и подошел к летчику: – Привет, Петрович. Все нормально?

– Ага, по плану, – отозвался пилот.

– У меня тоже. С командиром полка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать.

– Тогда поехали, – буднично обронил пилот и шагнул на ступеньку лесенки. В проеме люка обернулся. – Аппараты я сам отобрал. Проверил, страховку на триста метров выставил.

– Ну, значит, поехали. – Дед махнул, выманивая Ольгу из машины.

– Оля, вот это и есть для тебя возможность решить все разом. Без пошлой беготни по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила сделать то, что задумала. Тогда все сразу и кончится. Без мороки. А нет, будет возможность передумать. Согласна, или слабо?

Не обращая внимания на легкую усмешку, которая, как показалось, прозвучала в последних словах деда, прислушалась к себе, коснулась теплыми пальцами затвердевшего на морозце шрама, задумалась: «А что, действительно – выход. Не надо никуда ехать, тащиться по продуваемому всеми ветрами мосту»… – Согласна. – Твердо сказала Оля и шагнула в полукруг дверей. Парашют, защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок помог надеть летчик. Забравшийся следом дед осмотрел снаряжение, умело подтянул ремни, и защелкнул на груди тугой карабин.

– Готово, – крикнул он, сноровисто повторяя ритуал облачения. – А я, пожалуй, тоже прыгну, разомну косточки. Тряхну, хе-хе, стариной, – мелко засмеялся Михаил Степанович. Перетянутую брезентовыми ремнями шубейка и натянутая на лицо белая маска под облезлым треухом выглядели настолько дико, что, несмотря на всю трагичность момента, не сдержалась, хрюкнула.

– Это еще зачем? – ткнула пальцем в маскарадное облачение.

– Наверху холодрыга, ветер, а я крем от морщин не захватил, – глухо отозвался старик с невероятной серьезностью. – Тебе, поди, наплевать, а мне еще обратно, домой ехать, Миньку кормить.

Невольно вспомнив черный нос пуговицу, ткнувшуюся ей в руку, Оля ощутила вдруг чувство какой-то неправильности всего происходящего, даже легкой обиды. Еще несколько минут и ее совсем не будет, а старый хрыч беспокоится о какой-то ерунде. Однако взяла себя в руки, сжала зубы, гоня секундную слабость.

Глухо хлопнул закрывшийся люк, отсекая солнечный свет. Самолетик зарычал двигателем, дрогнул и вдруг сноровисто побежал вперед, ощутимо подпрыгивая на неровных стыках бетонки. Мелькнул в иллюминаторе полосатый скворечник вышки. Внезапно тряска прекратилась, звук выровнялся, а самолетик задрал нос и полез вверх, взбираясь по крутой горке. Совсем рядом с крылом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез где-то внизу игрушечным домик, разрезав бесконечное белое поле, убежала вдаль нитка дороги.

Проткнув случайное молочно кисейное облачко, самолетик набрал высоту, выровнялся. Ослепил, ударив в глаза, нестерпимо яркий свет солнца. Оля зажмурилась. И тут коротко пискнул сигнал.

– Готова? – крикнул дедок, перекрывая шум, поднялся с брезентового стула-лавочки.

– Как твоя-то? – поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке.

– Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. В гости зовет.

– Зайду. – Кивнул безликой маской дед.

– Пора, что ль? – глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер.

– Сколько? – поинтересовался дед у выпускающего.

– Восемьсот, – отозвался летчик.

– Оля, вот эта ерундовина называется «кольцо». Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет – не тяни. Видишь, все просто. Нарушаю, конечно. По правилам инструктаж, конечно иначе проводится. Ну да в нашем случае и так сойдет.

– Ну, с богом, – он посторонился, уступая дорогу даме.

Оля задержалась на миг и решительно шагнула в бездну.

– Ого, – уважительно крякнул механик.

– А то?.. – горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей.

Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: «Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?» – заметались испуганной стаей суматошные мысли. Обвалилось куда-то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь.

И тут, ломая все доводы рассудка, захлестнул сердце страх.

«Жить, на хрен… жить», – рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Свободное падение продолжалось.

А в сердце заметалась паника, бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть уже свободно болтающийся тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, показалось даже, что падение и вовсе прекратилось, но вдруг мимо пронеслось что-то большое, черное. Глянула вслед и сообразила, это ее спутник: «А он? Что же?»

И тут только пришло понимание, как быстро летела она на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо.

Земля начала расти, различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда-то сбоку выскочил старик. Погасил громадный шелковый кокон, помог подняться.

Оля стояла посреди снежной пустыни. Мыслей не было. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к деду.

– Поехали, Оля, – он кивнул на стоящую неподалеку «копейку». Из машины выбрался кто-то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: – А если бы не дернула? – спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Михаил Степановича.

Он хмыкнул: – Cо мной бы спускаться пришлось, делов-то. Неужто, не поймал. Спустились бы, – он чуть смущенно кашлянул. – Да ладно… это я пошутил. Там прибор специальный есть. Он бы сам парашют раскрыл, ежели чего. Старик замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут в ее голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках.

Она распахнула глаза. И прошептала хрипло: – Я вспомнила. Степаныч, я вспомнила…

Дед горделиво улыбнулся и повертел головой: – А то?.. Ну и умница. То и ладно…

Глава 3

Утро принесло новые заботы. Позавтракали и, как по молчаливому уговору, двинулись в гостиную. Сели у камина.

– Михаил Степанович, а что дальше? – Ольга оторвала взгляд от багровых сполохов:

– Ась? Дальше-то? Так жить надо… Да не хмурься ты, понял я вопрос твой. Давно жду, когда спросишь.

– Прежде всего, решить должна, для себя. Хочешь все назад вернуть или?..

Она дернула головой, отвергая саму возможность обсуждения.

– Отомстить хочу. Сильной стать, мразь эту не бояться. Жить без страха, – добавила чуть тише: – Всю жизнь чего-то боюсь. В детстве – одной оставаться. Потом – боли, насмешек. А теперь – это. Надоело. А назад в театр не вернусь. И к Петьке тоже. Сгорело все.

– Буду сильной, смогу себя защитить, отпор дать.

– Ясное дело, против лома нет приема, – захихикал старик. И добавил ехидно: – Окромя другого лома.

– Дедушка. Ну и для чего так жить, бояться всего? А еще с этим, уродством, – она кивнула на отражение в стекле.

– Это как раз самое простое. Я о душе спросил… Ну, да понял уже, – он замолчал, подумал и, привстав с кресла, ткнул ее в локоть: – Вот смотри. Легонько, кажется, да? А попробуй руку поднять. Не выходит? То-то. Сила, она разная бывает.

Михаил Степанович провел ладонью, нажал на запястье: – Видишь, отпустило. Потому и говорю: – Чего больше, желания отомстить, или себя изменить, чтоб не бояться?..

– Я, вот, жизнь, считай, прожил. Хлебнул всякого, – он вынул из шкафа небольшую шкатулку. – Тут все, что нажил, и потерял – тоже.

Отложил стопку орденских книжек и достал несколько фотографий: – Это жена моя, сын. Внучка на тебя, кстати, похожа. Да не хватайся ты за лицо. Я знаю, похожа.

Оля разглядывала чужие счастливые лица, думая о своем.

«А я, кто есть у меня? Петька? Да, наверное, даже искать не стал. Работа? Ерунда. Ничего нет. Ни дома, ни документов. Даже лица нет».

Старик выудил простенький телефончик, обмотанный для прочности синенькой изолентой. Сощурился, тыкая в кнопки.

– Ванюша? Узнал? Живу, чего мне. Новость у меня, Иван. Внучка нашлась. Пять лет искал, а вот отыскалась. Это история длинная. Такое дело, паспорта у нее так и нету. Метрики там разные. Не до того ей. Сам понимаешь. Выбери время, заскочи к старику. Я бумажки отдам, выправи, чего надо. А я уж… Все, молчу, молчу, знаю, и так выручишь. Когда? Ну, этак через пару неделек нормально будет.

– Не обидел? – глянул старик на Олю. – Тебе сейчас документ нужен, а пока сама сделаешь. О-го-го, намучаешься, ты же не местная? Пока внучкой моей будешь числиться, а переделать не трудно.

– Михал Степаныч, да зачем вам проблемы эти? – попыталась отговориться смущенная девчонка.

Старик предостерегающе поднял палец. Он успел набрать другой номер и ждал ответа.

– Семен Игнатьевич, – другим, совсем не старческим, голосом обратился дед к абоненту.

– Михаил Степанович это. Как дела? Нормально? …Да тоже ничего. Ладно, знаю, ты человек занятой, сразу к делу. У тебя «лицевик» в госпитале кто лучший? Ага. Нужно мне тут личико подправить. Ну, ты скажешь… Стар я для этого. Девочке одной. В беду попала, а хирург напортил.

– Кто делал? – переспросил старик. – Да ладно. С ним я сам, потом. Сейчас главное – исправить.

Выслушал рокочущий в трубке, голос: – В госпиталь? Хорошо. Значит, завтра с утречка и подъедем. – Все, до связи, – коротко простился он.

Вот и вторая проблема, считай, решилась.

– Вы о чем? – она уже догадалась, что старик вел речь об операции, но не могла связать дорогостоящую процедуру с мимоходной легкостью разговора. Возникло вдруг странное, двойственное чувство. С одной стороны, испытала благодарность к нежданному помощнику, а с другой, укололо понимание – бесплатных пирожных не бывает. А чем она может отплатить?

– Завтра, с утра, едем в гарнизонный госпиталь. Есть там один майор. Фамилия – Степанов. Из Москвы к нему приезжают. Мастер от бога, – дед прервался. – Ты и не рада, вроде?

– Спасибо, вам конечно, за все, Михаил Степанович. я ведь ничем. Может не стоит? – произнесла Оля, старательно, чтобы не обидеть старика, подбирая слова.

– Цыц, – дед свел брови к переносице и даже топнул ногой, обутой в шерстяной носок. – Ишь ты.

– Хотя, может ты и права. Со стороны это все странно выглядит. Наверное, стоит объяснить кое-что.– Он помедлил, перевел дух.

– Они у меня самое дорогое были, – коснулся старик фотографий. – Так вышло, сына на Кавказ служить отправили, он тогда капитаном был. Жена с дочкой с ним поехала… а мать в гости напросилась.

– А тут как раз это и началось. Их и… Просто, зашли в городок среди ночи. Одной гранатой. – Дед замолчал.– В голосе не было ни злости, ни боли, ничего. Просто рассказывал.

– Тела на опознание в Ростов привезли. Всех, кроме внучкиного. Я, как узнал, рванулся ее искать. Не вышло.

Старик вдруг оборвал себя, а закончил совсем другим, задушенным голосом. – Да ладно, чего уж самому себе врать. Мог. Даже если бы не пустили, мог. Только не бросил. На самом верху обещали. Послушал. А они не пробовали даже. Вот тогда и ушел. Квартиру в Москве, машину, дачу продал, сюда приехал. Живу теперь. С этим. Ведро орденов, душевное спасибо Родины и… они, – дед поправил стопку фотографий. – Так, может, и не тебе, в первую очередь, я помогаю, себе. Себе я помочь пытаюсь.

Михаил Степанович глянул в окно, шевельнул беззвучно губами, закончил едва слышно: – Лет пять прошло. Жил себе, жил, и тут вдруг на мосту вижу – Оля моя. Внучка. Умом понимаю, не может того быть, за столько лет, а вот… Не выдержал, остановился. Ну, дальше ты знаешь.

– Так что не забивай голову. Ничего ты мне не должна. Лучше пойдем, усадьбу покажу.

Они прошли по толстому ковру к расположенной в конце коридора двери.

– А здесь у меня уголок для отдыха, – Михаил Степанович отворил неприметную дверь. Оля с любопытством заглянула в довольно большую комнату. Бросилось в глаза обилие разномастных тренажеров, стопка гимнастических матов в углу. Громадная боксерская груша висящая посредине.

– Сам-то давно эти глупости забросил. Так, иной раз, со скуки, приезжают ребятишки. Кому что. Помогаю. И мне не скучно. – Пояснил хозяин и повернулся, собираясь продолжить экскурсию.

Оля заинтересованно глянула на инвентарь: – А меня научить можете?..

– Ты опять? Ну, как еще объяснять? Кому что дано, тому то и дано. Ты – женщина. Хоть пять лет тебе удар ставь, все одно, мужик, ежели хоть немного тренирован, перешибет. «Никита» и прочие – это киношное. А если и бывают такие, что с мужиками на равных работают, так, прости, не женщины они, а мужебабы. Природа сотни тысяч лет гены подбирала. А мы хотим ее враз переломать. Я ведь тебе говорил. – Укоризненно, как маленькой, повторил дед.

– Выходит мне теперь жить, зная… захочет кто-то об меня ноги вытереть, и все опять повторится? И подонки те, и пьяный мясник?.. А я отомстить хочу. Страшно. Чтоб запомнили! Навсегда! – С ненавистью прокричала Оля, и заплакала.

– Жизнь – штука несправедливая, – пробормотал старик, нерешительно погладив ее по коротким волосам. – Но тебе эта сентенция сейчас не поможет, – решительно закончил он и повысил голос. Все, все, не плач. Давай так, – он вновь достал телефончик. Потыкал в кнопки, дождался ответа.

– Геннадьевич? Привет, Миша тебя… – Ну, ясно, ты мой номер видишь, это я по стариковской привычке. Не могу привыкнуть, что высвечивается. Никакой, понимаешь, конспирации. – Нужны твои ребятки. Человека три, четыре. – Произнес он в трубку, когда абонент отозвался.

– Кто? Да, без разницы. От них ничего и не потребуется. Так… постоять, посветить мордой.

– Есть? Тогда через часок пусть к тысячной больнице подъедут и ждут у входа.

– …На чем? Да все на той же. Сам знаешь, не люблю я эти «Мерседесы» разные. На своем Росинанте и буду. – Дед выключил телефон, закончив беседу, повернулся к насторожившейся Оле. – Одевайся. Съездим, пообщаемся с этим коновалом. – Нет, сейчас. Никак в другое время нельзя, – отмел он слабые попытки перенести встречу. – Я и людей позвал. Неудобно.

Ольга огорченно вздохнула, но отправилась одеваться.

Модная стрижка, белоснежные волосы, стильная куртка, джинсы не самой простой фирмы. Чуть портил общее впечатление громадный шарф, укутывающий лицо, однако рассматривать внимательно пассажирку было некому. «Жигуленок» неторопливо протарахтел по заснеженным улицам города и остановился возле центрального входа в городскую больницу.

Михаил Степанович выключил двигатель, и коротко надавил на сигнал. Тут же синхронно распахнулись дверцы огромного черного джипа, стоящего в сторонке. Четверо мужчин, в одинаковых костюмах и белоснежных рубашках, выбрались из салона заморского автомонстра.

Оля c интересом уставилась на «бодигардов», решив, было, что сейчас должен появится сам объект столь шикарной охраны. Но «люди в черном» захлопнули дверцы, неторопливо двинулись прямо к автомобилю Михаила Степановича.

– Привет, дядя Миша, – поздоровался один из них, когда здоровяки приблизились.

– Здравствуй, Славик, – Старик выбрался из салона, и нисколько не смущаясь наряда, продолжил. – Задача вам, сынки, следующая. Есть тут, в больничке, один врач, хе-хе, как говаривали в старые годы, космополит-вредитель. Мне с ним по душам поговорить надо. А ваша задача настроить на серьезный лад. Чтобы проникся… Фамилия эскулапия… – дед почесал бровь, припоминая. – Ага, Потапкин. Вот этот, Тапкин, мне и нужен.

– Сотым?

– Бог с тобой, Славик, что ж я, тать, что ль? Ни какого членовредительства, я просто поговорить хочу. – Простецки подмигнул дед. Ты не смотри, что я на бармалея похож. В душе-то я может белый и пушистый.

– Да я чего… – совсем по-детски смутился Вячеслав. – Я так просто.

– Так и я просто, – охотно согласился дед: – Ты пошутил, я посмеялся… – Ну, вперед, – он открыл дверцу, помог Оле выбраться из машины. – Пойдем, Оленька,

– Внучка моя, Олей звать, – не оборачиваясь, представил он девчонку заинтересованно рассматривающим хрупкую фигурку телохранителям. – Прошу, как говорится, любить и жаловать. – Ничего, вроде, такого не сказал старик, но взгляды бойцов дернулись, уперлись в спину возглавляющего движение пенсионера.

Едва вошли в здание, как охрана неуловимо перестроилась, взяв опекаемых в «коробочку». Они едва успели миновать фойе, а старший группы, неведомо каким образом успев выяснить, где в настоящий момент находится врач, двинулся к нужному кабинету. Возле дверей с кривовато висящей на ней табличкой ожидали приема несколько пациентов в больничных халатах.

–

Мужчина в порядком измятом белом халате, раздраженно поднял голову, суетливо прикрыв тумбу стола: – Нет приема. Рано еще. – В голосе звучало раздражение. Легкий запашок спирта в воздухе подсказывал, что опохмелка была в самом разгаре.

По мере того, как кабинет наполнялся людьми, круглая физиономия с косо сидящими на носу позолоченными очками изменилась. Раздражение сменилось легкой тревогой. В два быстрых, неуловимых для глаза шага, преодолев пространство до стоящего у окна стола, охранники сдернули врача со стула, уложили на пол, ткнув лицом в пыльный линолеум. Сверху на лежащего ничком эскулапа посыпались какие-то мелочи. Сувениры, календарики, баночки с карандашами.

Михаил Степанович пропустил Ольгу вперед и, прикрыл за собой дверь.

Пораженная сценой Оля застыла у порога.

– Присаживайся, – Указал дед на застеленное клеенкой кресло. Кивнул охране, предлагая вернуть объект в вертикальное положение.

– Тапкин? – коротко поинтересовался он у толстяка.

– Па-па-та-пкин, – закивал головой врач. Попытался дернуться: – А, в- в чем, собственно?

– Дело, молодой человек, в том, что примерно месяц назад к вам поступила пациентка. Беда случилась. Порезали ей лицо какие-то сволочи. Ну, об этом после. А дежурил в больнице, в ту ночь, хирург, который, свято исполняя клятву, оказывал ей первую помощь. Оля, будь добра, покажи гражданину результат работы.

Оля сжала губы стараясь сохранить спокойствие, помедлила, а потом откинула шарф. Даже опытные, видавшие виды профи, на мгновение отвели взгляды от ее лица.

Врач часто-часто заморгал рыжеватыми ресницами. На лбу у него высыпали крупные капли пота.

– Согласитесь, назвать выполненную этим, с позволения сказать, специалистом работу успешной нельзя.– Продолжил старик. – А врач этот – вы.

Голос Михаила Степановича неуловимо изменился, стал жестким. – Если обкурившийся наркоты нелюдь, посмевший поднять на нее руку, пока еще ходит на свободе, то вот с мерзавца, который поленился исполнить ту малость, которую обязан был сделать, хотя-бы из простого человеческого участия, мы имеем возможность спросить полной мерой.

– Скажите, в чем причина такого варварского отношения? – старик болезненно поморщился, – поверьте, я не издеваюсь над вами. Мне действительно необходимо понять, вы просто тварь по жизни, или этому есть хоть какие-то объяснения.

Потапкин икнул, торопливо, рассыпая термины, старательно избегая смотреть на Олино лицо, залепетал что-то про некачественный инструмент, плохую антисептику… отсутствие кадров.

– Все ясно, – сделал вывод старик. – Не в инструменте дело, мил человек. – Совесть ты пропил. Если была она у тебя. Вместо, чтоб дело делать, спирт казенный жрал, да… – старик повернулся к девушке, – Оля, заткни уши, – медсестер, пользуясь властью, трахал. Только вот знай. За все платить нужно.

Хирург, уловив знакомое слово, облегченно затряс головой: – Конечно, конечно. Я, я заплачу, сколько скажете, заплачу…

Дед вновь укоризненно поморщился: – Перебивать старших не хорошо. – Неужели, ты, тварь, всерьез думаешь, что мы твои поганые деньги возьмём? Знаешь пословицу: «Зуб за зуб, око за око»? Вот, я считаю, такой расчет будет справедливым. Она по твоей милости хотела себя жизни лишить – значит и тебе такая же участь. Не обессудь.

Он коротко, незаметно дернул рукой. Из рукава потертого полушубка вынырнул на ладонь короткий клинок. Хищное, обоюдоострой заточки лезвие блеснуло в свете неоновой лампы: – На, Оля. Ты ведь хотела отомстить. Это месть. Святое. Бить нужно вот сюда, под левый нагрудный карман. Тогда крови будет меньше, уйдет тихо. – Спокойно, как-то обыденно, произнес старик.

Врач дернулся, но, осознав тщетность попыток освободиться, раскрыл было рот, собираясь закричать, и тут же получил короткий тычок в грудь. Дыхание сбилось, он закашлялся и внезапно заплакал.

Она с недоумением уставилась на рукоять протянутого ей ножа, перевела взгляд на врача. Вид текущих слез вызвал у Оли неловкость и отвращение.

– Я, я не могу. Не надо, – она отвернулась, закрыв лицо ладонями.

– Оля. Ты, кажется, забыла? Всего три дня назад ты была готова решить все разом. По его вине в том числе. Как же так? Ладно, проехали. Человек, если он настоящий, тем и отличается от таких вот, Тапкиных, что не может им тем же ответить. Они это инстинктивно, на подсознательном уровне, чувствуют, потому ничего не боятся.

– Ты думаешь, если сейчас отпустить, он перестанет творить, то, что творит? Возможно, на какое-то время, да. Но – на время.

Дед повернулся к едва стоящему на ногах врачу: – Ладно, гражданин Тапкин. Она тебя прощает. Но, все же, считаю, воспитательный процесс должен быть завершен. Причина твоего отношения к делу, к людям – в воспитании… и в водке. Ну, с первым я ничего не могу поделать, взрослый уже, а вот с пьянкой – пожалуй, – он поднял ладонь, коснулся лысоватой головы доктора. Легонько провел по лбу, нажал пальцем чуть выше линии волос. Легкий щелчок, будто раздавили блоху.

– Теперь при каждом употреблении спиртного у вас будет проявляться стойкий рвотный эффект, – голосом лектора сообщил старик. – Причем, извини, я все же не нарколог, тяга к спиртному останется, также как и похмельный синдром. И эти, поверь, не самые приятные реакции, навсегда. Поэтому бегать по специалистам, по разным там кодировщикам, бесполезно. Только зря тратить деньги. Все. Свободен.

Михаил Степанович брезгливо вытер пальцы салфеткой, кивнул сопровождающим, взял Ольгу под руку и вышел из кабинета.

– Доктору сейчас нехорошо. Но он немного оклемается, начнет прием, – вежливо пояснил старик обеспокоенным пациентам.

Прошла минута, другая. Врач ожил, вытер трясущейся ладонью лицо, попытался застегнуть пуговицы халата. Не сумел и, выдыхая сквозь зубы воздух, потянулся к заветной тумбе. Махнул приличную дозу разбавленного спирта и едва успел подхватить с пола корзину.

Когда уставшие ожидать начала приема пациенты заглянули в кабинет, то увидели странную картину. Врач сидел за испачканным рвотой столом, и тихо плакал.