Все моря мира

Рафел был исключительно осторожен, планируя свои действия, и она тоже, после трех лет, проведенных с ним. Кое в чем они были очень разными, но не в этом. Теперь она станет узнаваемой, когда выйдет на улицу, но отсюда уже видна «Серебряная струя» в гавани, и им с Рафелом полагается находиться рядом, заниматься торговлей. Ей нужно, чтобы ее узнавали в этой части города.

Она не забыла перепрятать бриллиант в новую одежду красивого голубого цвета, какую подобает носить женщине, добившейся в торговле некоторого успеха. Как было бы забавно, если бы она забыла его взять. Или нет. На самом деле нет. Но она не отличалась забывчивостью.

Бриллиант был огромный и тяжелый. Она не знала, что существуют зеленые бриллианты. На этот раз книгу она тоже спрятала, в большом внутреннем кармане своего платья. Если бы кто-то из знакомых остановился поговорить с ней, он запросто мог бы спросить, что за книгу она купила для Рафела, попросить показать ее. Повинуясь секундному порыву, она оставила красный кожаный кошелек для того друга киндата, который должен был прийти сюда и забрать ее одежду. Преданность заслуживает награды, а награда обеспечит преданность в будущем.

Это был тот самый человек, который пустил ее к себе на первые ночи. Он должен забрать то, что осталось в обеих лавках, а после сжечь одежду. Он найдет мертвого мужчину в первом месте и кожаный кошелек здесь. Она надеялась, что он сохранит самообладание. Бывают рискованные случаи, когда нужно кому-то доверять, но иногда ты рискуешь жизнью. Каждый день, пока не умрешь.

«Уже двое, папа. Да хранит тебя Джад в свете», – сказала она призраку в своей памяти.

– Ты должна кое о чем узнать, – сказал Рафел.

Никто не остановил ее, чтобы поговорить, по пути к кораблю. Последний этап опасной прогулки прошел без приключений. В городе по-прежнему не было заметно никаких признаков беспокойства. По крайней мере, в районе порта. Она подняла руку, приветствуя двух знакомых купцов, но те были заняты беседой возле складских строений и лишь помахали ей в ответ.

Стоя на палубе и испытывая огромное облегчение от того, что она уже там, Надия кратко сообщила Рафелу о неполной дозе яда. А также, конечно, о том, что Газзали аль-Сияб, их партнер, мертв. Только это, без подробностей, хотя ее глаза, когда она смотрела на него, сказали, что это ее рук дело.

– Ты тоже, – сказала Надия. – Есть еще кое-что, о чем должен узнать ты. Идем вниз.

Они спустились по лестнице на корме туда, где у каждого имелась своя каюта и койка. Он повел ее к себе. Закрыл дверь, лицо у него было мрачным, но спокойным.

Она заперла каюту, задвинув железный засов. Повернулась и, ни слова не говоря, показала Рафелу бриллиант. Он уставился на него, широко раскрыв глаза. Теперь спокойствие его покинуло. Он снял шляпу и запустил пальцы в волосы. Она отложила бриллиант. Потом достала книгу и отдала ему.

Бен Натан открыл ее. У него невольно вырвался какой-то звук, больше всего похожий на «ах», и он резко сел на свою узкую койку. Маленькое круглое окошко в корме корабля было открыто и пропускало воздух и немного света. Она ясно видела его лицо. Оно ее пугало.

– Это же… – произнес Рафел бен Натан почти шепотом. Руки его дрожали. Она никогда раньше его таким не видела.

Книга, подумала она. Не бриллиант, который на маленьком столике у кровати казался таким огромным, какими не бывают бриллианты. И еще более зеленым.

– Никто не знал, где она! – Голос его дрогнул.

По-видимому, Газзали аль-Сияб не преувеличил важность второго сокровища. Рафел вытер лоб ладонью.

– Он украл и то и другое, – тихо произнесла Надия. – Сказал, что оставил халифа живым, на вид спящим, чтобы поднялось меньше шума, когда он проснется и кражу обнаружат.

– Это… бессмысленно, – возразил ее партнер. Его голос все еще дрожал.

– Может быть. Возможно. Понятно, что убийцу непременно искали бы. Но что, если аль-Фаради не захочет, чтобы стало известно, что эта книга была у него? По словам Газзали, халиф признался, что украл ее.

Рафел посмотрел на нее. Кивнул.

– Возможно. Да. Эта кража в Хатибе наделала много шума. Он, возможно, не захотел бы, чтобы о ней узнали. Но они все равно охотились бы за ней. И за бриллиантом. Нет?

– Это трудно делать, не поднимая шума. А им, быть может, не захочется объявлять об утрате драгоценности… и об обстоятельствах, связанных с этой кражей. Она действительно такая ценная, эта книга?

– Я даже не могу определить ее цену, Надия.

Ее очередь кивнуть.

– Ладно. Теперь ты, – сказала она как можно более спокойно. – Ты говорил, что тебе надо что-то мне сообщить.

У него на лице появилось знакомое ей выражение. И он рассказал ей.

Надия заморгала. Тяжело вздохнула, в двадцатый раз за этот день, как ей показалось. Села рядом с ним на койку. Она вдруг почувствовала слабость, поняла, что на этот раз у нее тоже дрожат руки. Ей это не понравилось. Она сцепила пальцы.

Они смотрели друг на друга. Вокруг и над ними слышались обычные звуки, которые издает судно в гавани. Шум самой гавани проникал в маленькое окно. Кто-то пронзительно хохотал. Кто-то другой долго кашлял. А здесь слышалось лишь их тихое дыхание. Она прислонилась к его плечу. Она даже не помнила, делала ли это когда-нибудь раньше, с кем бы то ни было, с тех пор как покинула дом. При этой мысли она выпрямилась. Тогда он прислонился к ней, тоже всего на секунду.

– Ты уверен? – спросила она.

Рафел кивнул:

– Я не хотел, чтобы он терял время, отмеряя дозу. И еще я подумал, что он, возможно, испугается, попытается увильнуть от выполнения задачи, использует слишком маленькую дозу, а потом заявит, что яд не подействовал. Он мне сказал, что никогда еще никого не убивал. Убить бывает трудно. Поэтому я сказал ему, что понадобится весь флакон.

– А это не так? Весь флакон был не нужен?

– Нет, – ответил Рафел. – Не нужен.

Светлейший Керам аль-Фаради, сын великого халифа и сам вот уже десять лет халиф Абенивина, все еще пребывавший в самом расцвете сил, к вечеру того же дня испустил последний вздох.

Он так и не проснулся на том диване, где лежал.

Перед его кончиной проявились некоторые симптомы. Прикладывая ухо к обнаженной груди халифа, лекари отмечали, что дыхание его становится все более поверхностным, а сердцебиение замедляется. Они не сумели назвать возможную причину этого. Или, что важнее, предложить эффективное лечение. Кровопускание не поможет, с этим все согласились. Они прикладывали холод ко лбу и к ногам халифа, потом перешли на нагретую ткань. Один лекарь неуверенно предположил, что сказитель применил какое-то колдовство, вызвал джинна – это было бы неописуемое злодейство. В дыхании халифа не обнаружили признаков яда, но отметили, что вино было налито в два бокала и один из них выпит до дна.

Визирь, решительный ибн Зукар, уже приказал начать в городе охоту на утреннего посетителя. Сперва было неясно почему. В то время казалось, что халиф просто отдыхает (возможно, устав от усилий на диване, хотя никто этого не произнес). А сказителю разрешили уйти – сам визирь разрешил. Но лекари не вмешивались в дела двора. И они также не знали того, что знал ибн Зукар: что халиф в то утро надел свой любимый зеленый «Бриллиант Юга».

Приказ найти этого человека не имел объяснения. По крайней мере, визирь, считавший, будто знает, что сделал вор – которого он сам пригласил сюда, оставил наедине с халифом, а потом отослал прочь, – его не предоставил. Такая последовательность событий не позволяла предположить, что он сохранит жизнь после вечерней молитвы или после любого другого момента, когда проснется халиф.

Однако халиф не проснулся. А потом халиф умер.

Лекари, полные ужаса, сообщили об этом ибн Зукару, упав на колени и упершись лбами в ковер. И тогда для визиря Абенивина наступил момент – как иногда случается в жизни, – когда необходимо действовать быстро и решительно.

Действовать – или быть казненным тем решительным человеком, который придет к власти в Абенивине и объявит визиря ибн Зукара предателем, ответственным за несчастье.

Дворцовая стража уже разыскивала Газзали аль-Сияба. В распоряжении визиря было немного стражников, подчиняющихся непосредственно ему, – требовать больше было бы слишком смело, это свидетельствовало бы о непомерном честолюбии, – но он им действительно доверял, в какой-то степени. Во всяком случае, больше, чем дворцовой страже. Теперь, после ужасной смерти халифа, он приказал лекарям убираться. Он смотрел, как эти жалкие люди поспешно убегают, радуясь, что остались в живых, а потом вызвал начальника своих стражников, некоего Бакири родом из страны, лежащей к югу от гор.

Он велел ему найти того раба, который ранее находился в этой комнате и обнаружил ожерелье и который сейчас был где-то неподалеку, увести его отсюда, перерезать ему горло, а от тела избавиться за пределами дворца.

Далее он велел таким же образом казнить самого доверенного телохранителя халифа, который тоже находился здесь, когда пришел сказитель. Бакири ни о чем не спросил. Как и следовало.

Оказалось, что доверенный телохранитель сбежал из дворца, как только нашли ожерелье в очаге. Очевидно, он был не дурак. И он видел, что халиф надел сегодня свой бриллиант, понял ибн Зукар. Вина за такие дела падает на тех, на кого падает, и не всегда на виновных.

Однако этот человек, на свою беду, действовал недостаточно быстро. Стражники визиря настигли его, когда он пытался договориться о покупке верблюда у южных ворот с явным намерением покинуть город. Его схватили, убили, как было приказано, и бросили в переулке недалеко от тех же ворот. Люди визиря вернулись во дворец, и Бакири доложил ему обо всем.

Ибн Зукар стал размышлять. Ему необходимо было действовать быстро, но точно.

Зарезанный стражник теперь, после смерти, стал полезен. Визирь приказал Бакири отправить людей обратно к южным воротам и принести тело во дворец. Он думал так быстро, как никогда раньше, пытаясь реагировать на события. Пытаясь, по правде сказать, остаться в живых и, возможно – всего лишь возможно, – добиться большего. Стражник со злым лицом сегодня утром отвечал за охрану благословенного халифа, не так ли? Он не справился с этим, не так ли? Почему не справился? Почему он пытался сбежать из города?

Это был поступок отчаявшегося, виновного человека, не так ли?

После еще более глубоких размышлений в это крайне сложное время визирь снова отослал Бакири и трех его подчиненных с еще более трудными заданиями. Их надо было выполнить быстро, пока слухи о том, что здесь случилось, не распространились по городу. А они обязательно распространятся. И снова Бакири ничего не сказал, только кивнул. На лице начальника стражи тоже нельзя было ничего прочесть.

Это хорошо, решил ибн Зукар, если он верен мне.

Халиф Абенивина не оставил наследников. Он редко посещал свой гарем. Визирь считал, что у него будет два явных соперника, когда в городе узнают об этой шокирующей смерти.

Лучше, чтобы не было ни одного.

Он ждал в той комнате, где лежал халиф. Ему необходимо было контролировать доступ в нее. Он оставил при себе четверых стражников: двое стояли у внутренней двери, двое сменили дворцовую стражу снаружи. Его самого могли здесь убить, это было вполне возможно, но некоторые моменты нужно ловить, как ловишь за волосы женщину, когда хочешь затащить ее к себе в постель и принудить к тому, что доставит тебе удовольствие.

Именно это он сейчас и делал, моля Ашара и звезды благословить его.

Дальше случилось вот что: два стражника из первой группы, люди халифа, явились с докладом. Ибн Зукар разрешил войти одному. Ему сообщили, что сказителя нашли.

– Хорошо, – ответил визирь. – Приведите его.

– Его доставили во дворец, господин. Он мертв. Мы нашли его в пустой лавке возле базара Мурташ. Заколотым.

Ибн Зукар помолчал, быстро соображая.

– Его обыскали? Что-нибудь нашли?

– Его обыскали, господин. Ничего не нашли. Но там остались следы ног в пыли. Кто-то там побывал.

– Ну да, глупец. Ты только что сказал, что его закололи! Конечно, кто-то там побывал!

Стражник опустил глаза.

– Если это неправда, – мрачно произнес визирь, – ты умрешь до захода солнца.

Резкие слова, от него их не ожидали.

– Я не лгу, господин! Ни вам, ни Ашару, ни звездам и богу.

Самый большой из известных зеленых бриллиантов может заставить кое в чем солгать, подумал ибн Зукар, но предпочел не высказывать своих суждений и сохранять бдительность. У него уже складывалась история: стражник халифа, дежуривший в то утро, действовал заодно со сказителем. Они отравили любимого народом халифа и сбежали вместе с бриллиантом. Стражник убил сказителя, потом его поймали люди визиря при попытке покинуть город.

Чтобы эта версия стала безупречной, необходимо было, чтобы бриллиант нашли у беглеца возле южных ворот. Но его не нашли. По крайней мере, так ему сказали.

Может быть, внезапно подумал визирь, может быть, никому даже знать не надо, что «Бриллиант Юга» пропал? Да! И раб, и утренний стражник мертвы! А теперь и сказитель! А он сам никому не говорил о бриллианте. Теперь нужно, чтобы тот раб, который одевал халифа, тоже умер, без шума, но есть очень хороший шанс, что никто не узнает о пропаже бриллианта! Ожерелье… ожерелье выбросили… по какой-то причине. Он придумает объяснение. Или сделает вид, что озадачен и зол. Можно обнаружить отсутствие бриллианта через какое-то время, недели, месяцы спустя, устроить безрезультатные поиски… все это вдруг стало возможным. Ему нужно лишь пережить следующие дни!

Он не ведал, что «Пролог к знанию» тоже пропал.

Трудно обрести знание в полном объеме. Мы все время живем, принимаем решения, не обладая им.

Охваченный смятением дворец – не идеальное место для соблюдения тайны.

К вечеру все уже знали о том, что одних людей убила дворцовая стража, а других – личная стража визиря. Среди последних оказались два человека, занимавшие очень высокие должности. В том числе – командующий войсками города. Его не слишком любили в Абенивине, но все же…

Еще одним погибшим был сказитель, которого утром неофициально принимал халиф. «Неофициально» – это слово имело особый смысл во дворце Керама аль-Фаради. Сказителя проводили к халифу в покои наверху, потом он ушел по своим делам, и теперь он мертв. По слухам, его не убивал никто из стражников. Конечно, это могло быть как правдой, так и выдумкой. Некоторые люди на базаре видели, как стражники вынесли тело из брошенной лавки и понесли обратно во дворец.

Наконец, и это было хуже всего, начали говорить – сперва пересказывая смутные слухи, а потом все более уверенно, – что сам халиф лежит мертвый на диване все в той же комнате для приемов. Сведения, как утверждалось, исходили от одного из дворцовых лекарей.

Это была грандиозная новость. Поразительная новость. Она неизбежно вызвала панику. И эти путаные, пугающие слухи, разумеется, не остались в дворцовых зданиях и садах. Их невозможно было удержать там.

В казармах солдаты начали вооружаться. Никто не отдавал им такого приказа, но это казалось необходимым. На кону был Абенивин. У халифа не осталось наследника. Их командующий убит. Начнутся беспорядки. Возможно, они даже сами решат их начать.

Говорили, что визирь, ибн Зукар, старается обеспечить спокойствие в городе. Его ненавидели не больше, чем обычно ненавидят визирей, но то, что, по слухам, именно его стражники убили командующего и главного придворного советника по сбору налогов… что ж, это говорит само за себя, не правда ли? Старая история.

Кто следующий в очереди на власть? Не стремится ли ибн Зукар стать единственным претендентом на нее? В таком случае пожелаем удачи визирю, если он считает, что ему предстоит безмятежное плавание по спокойному морю.

Что касается реального плавания, то в гавани, где на тот момент было пришвартовано более тридцати торговых кораблей и галер всевозможных размеров, многие суда начали отчаливать с вечерним приливом и с приливом новостей. Те, что остались, принадлежали купцам Абенивина, и эта гавань была для них родной. Некоторые из их предусмотрительных владельцев и капитанов все же вернули матросов из города на борт и велели им вооружиться. Было вполне вероятно, что начнется кровопролитие.

Город станет не тем местом, где можно обмениваться товарами или ждать караванов, если хоть один из разлетевшихся по нему слухов окажется правдой. А некоторые из них окажутся. Обитатели квартала киндатов рано заперли железные ворота (задолго до заката) и начали принимать свои меры предосторожности, слишком хорошо им знакомые. Лабазы джадитов у гавани запирали на засовы и ставили возле них сторожей. Некоторые из сторожей решили, что им платят слишком мало, и незаметно ускользнули.

Отплывающие галеры могли выйти из порта на веслах. Парусникам, то есть большинству торговых судов, конечно же, приходилось маневрировать. К счастью, когда солнце клонилось к западу в конце погожего дня, задул попутный ветер. Некоторые корабли чуть было не столкнулись, торопясь выбраться из гавани, но настоящих столкновений удалось избежать. Просто чудо в сложившихся обстоятельствах.

– Это чудо, – прошептал Рафел. Они стояли вместе на корме. Эли вывел их из дикого скопления судов, и они направлялись прочь от Абенивина. Волны Срединного моря с белыми барашками пены никогда еще так не манили к себе, подумала Надия. Она знала, что Рафел не верит в чудеса. Она сомневалась, что это вообще свойственно киндатам. Джадитам вроде нее полагалось верить в подобное: вмешательства бога ожидали в случаях крайней нужды, в ответ на молитвы и благочестие молящихся.

Сама она тоже в них не верила. Такой результат можно было предвидеть. Хаос в городе после известия о смерти халифа. И другие смерти после этого. Уже должны расползаться слухи о перевороте. Обязанности портовых чиновников – проверка трюмов в поисках незаявленных товаров, взыскание пошлин и портовых сборов – не будут для них первоочередным делом. Только не сегодня вечером.

Они спрятали бриллиант и книгу, один предмет в его каюте, другой в ее. Хотя разделять их было бессмысленно. Она сказала Рафелу, что, если обнаружат хотя бы что-то одно, им грозит очень неприятная смерть. Он слабо улыбнулся.

Но, по-видимому, никто не собирался их обыскивать. И теперь на их уход никто не обратит внимания. Стоя с развевающимися на вечернем ветру волосами и оглядываясь вокруг, Надия видела, как последние торговые корабли выбираются из гавани Абенивина.

Она покачала головой. У них есть два украденных предмета огромной ценности, они убили халифа, они подняли паруса и направляются в открытое море. Она взглянула на Рафела, стоящего рядом с ней.

– Возможно, – сказала она, вопреки всем своим жизненным инстинктам. – Возможно, это чудо.

Позже, когда она лежала на своей койке, а корабль поднимался и опускался на волнах неспокойного моря, Рафел постучал в ее дверь. Перед этим она услышала его шаги в узком проходе к каюте.

– Открыто, – отозвалась Надия. Она сказала это тихо, хотя внизу никого больше не было. Натянула простыню до самого подбородка и села на койке. Волосы ее, конечно, были распущены. Теперь они стали короткими, едва касались плеч. Рафел вошел с корабельным фонарем, повесил его на тяжелый крюк. И закрыл дверь.

– Наверное, теперь тебе следует ее запирать.

Надия покачала головой. Она еще не успела уснуть и была собранной.

– Экипаж знает, что мы никогда не запираем двери. Нельзя что-то менять. Я доверяю нашим тайникам.

– А я не доверяю ничему ни на земле, ни на море. – Он всегда так говорил.

Она слабо улыбнулась ему.

– В чем дело, Рафел? – Он нечасто вел себя так. Она с трудом могла вспомнить, когда это было в прошлый раз.

У нее в каюте стояла квадратная табуретка. Он отодвинул ее от стены и сел, медля с ответом. А когда заговорил, то сказал нечто неожиданное.

– Сегодня вечером я чувствую себя старым, – признался он.

– Это был трудный день. Ты не старый.

Он покачал головой:

– Старше всех на этом корабле.

– Даже Эли?

– Может, кроме Эли. Мы вместе росли.

– Ты не выглядишь старым. Ты выглядишь как храбрый красивый корсар.

Он в ответ рассмеялся:

– Знаешь, никто никогда в жизни не называл меня красивым.

– Неужели? Назвать еще раз? Это сделает тебя счастливым?

– Я не бываю счастливым, Надия. Но… да. Сделай это. Только на палубе, чтобы другие услышали.

Настала ее очередь рассмеяться:

– Я могу улыбаться, когда это скажу?

– Нет. Мы же не хотим, чтобы тебя сочли неискренней?

Он услышал ее смех. Это заставило его осознать, в который раз, как редко удается его услышать. Надия жила такой жизнью, подумал он, которая не располагает к смеху. Возможно, теперь наконец это изменится? Если у них все получится? Опасность не мешает смеху; не то что рабство. Или это неправда? Возможно, и мешает. Ее лицо, обрамленное волосами, уже снова стало серьезным.

– Я должна поверить, что это действительно имеет для тебя значение? – спросила она. – Если на то пошло, мне это тоже редко говорили, с тех пор как я выросла. – Она никогда не рассказывала о своем детстве. – Почему ты пришел сюда так поздно?

Он двинулся к ответу на этот вопрос окольным путем. Он почти всегда так поступал. Старая привычка, возможность понаблюдать за слушателями.

– Не говорили, что ты красивая? Конечно красивая, но гораздо больше, чем красивая. Ты ужасно способная. Управляешься с ножами, словами, цифрами, даже с кораблем научилась. Гм. Что еще? Умеешь ездить верхом?

– Совсем не умею. Хотя и выросла в стране наездников. У нас не было лошадей. Только ферма.

Этого он не знал. Он даже не знал, в каком районе Батиары она родилась. Знал только, что она поклялась никогда не возвращаться. Собственно говоря, именно поэтому он и пришел сегодня ночью в ее каюту. Он сказал, все еще подбираясь к ответу:

– Надия, ты уже должна знать, что большинство мужчин считают тебя желанной, даже если ты их немного пугаешь.

– Вот как? А тебя?

Этого он не ожидал. Он кашлянул:

– Пугаешь ли ты меня? Только тогда, когда я собираюсь предложить тебе нечто такое, что тебе не понравится.

Повисла пауза. Она смотрела на него. Он понимал, что она спрашивала не об этом.

– Я бы никогда, – сказал он, – не сделал того, что может тебя оскорбить. Никогда.

– Боишься моих ножей? – Ее голос смягчился, она шутила.

Он покачал головой:

– Боюсь рисковать твоей дружбой. У меня немного друзей. Такой у меня характер.

Ее очередь кашлянуть:

– И у меня тоже. Спасибо. Теперь скажи мне, зачем ты пришел, чтобы я могла лечь спать.

И он ответил, подготовившись меньше, чем ему бы хотелось:

– Я думаю, нам нужно отправиться в Батиару.

Молчание. Сейчас она его не пугала. Похоже, она сама боится, подумал он.

Надия медленно произнесла, взвешивая его слова:

– Чтобы продать то, что у нас есть?

Он кивнул:

– Я думаю, что это нужно доставить туда. У меня есть идеи насчет обоих предметов: и бриллианта, и книги.

– И обе идеи… связаны с Батиарой?

Он опять кивнул:

– Ты можешь сойти на берег в Марсене, когда мы остановимся, чтобы нам заплатили за… за халифа. Мы заберем тебя на обратном пути. Если ты мне доверяешь.

– Разумеется, я тебе доверяю, – ответила она, качая головой. – Но больше почти никому, если честно.

– Я знаю. Спасибо. В общем, это возможно. Если ты… – Он произнес это: – Если ты не хочешь возвращаться домой.

Снова тишина. Потрескивание корабля, ветер, плеск волн. Качающийся на крюке фонарь.

– Я бы не хотела возвращаться домой, нет, – сказала она. – Но Батиара – большая страна. Куда ты планируешь отправиться?

Он сказал ей.

Она долго смотрела на него. Он не мог прочесть выражение ее лица.

– По правде говоря, это близко к моему дому. – Она вздохнула, он тоже. Ее губы изогнулись, но то была не совсем улыбка. – Ты действительно довольно красивый мужчина, Рафел бен Натан. Просто чтобы ты знал. И ты мой друг. Думаю, я буду нужна тебе. Продажа этих вещей будет связана с большим риском. Я поеду с тобой. Я только что… я решила, что мне не нравится думать, будто прошлое мешает мне действовать.

– Только что?

– В этот самый момент.

– Хорошо. – Его самого удивило то, какое облегчение он почувствовал. – Очень хорошо. Увидимся утром на палубе. Не забудь сказать, какой я привлекательный. – Он встал, снял с крюка фонарь, аккуратно придвинул табурет обратно к стене, открыл засов на двери и вышел.

Надия еще долго не спала.

Она поймала себя на беспричинных размышлениях о желании, о том, что значит быть желанной. Она умела нравиться мужчинам и завлекала их намеренно, когда это было полезно для заключения сделки. Но самой испытывать желание?

Это было совсем иное. Она плохо помнила это чувство. Его у нее отобрали, подумала она. Похитили. Когда похитили ее саму. Она, несомненно, была уже достаточно взрослой, чтобы думать о таких вещах, чтобы мечтать о них, к тому моменту как ее увезли из дома. Но по-настоящему она не помнила ту девочку с фермы. О чем она думала и что чувствовала. Все это исчезло. Ей казалось, что однажды она с кем-то целовалась, но то было лишь смутное воспоминание. Словно существовала какая-то стена или море между ней и тем временем, и она жила по другую сторону стены или на другом берегу.

Когда она все же уснула, ей снились лошади – это было нечто новое и очень странное. Она скакала по равнине ночью, под обеими лунами, и ее волосы (ставшие снова длинными) развевались за спиной.

Снаружи, в вышине, растущие луны сияли над Срединным морем, и ветер в парусах уносил корабль на север сквозь ночь.

Рафелу тоже было не до сна. Он погасил фонарь, повесил его на крюк за дверями их кают, потом поднялся на палубу. Эли стоял у штурвала. Он никогда не спит, говорили о нем в шутку. Это недалеко от истины, подумал Рафел. Он пошел к Эли под звездами и лунами, которым его народ поклонялся как сестрам бога.

Его мысли все время возвращались к прошлому, чего ему обычно удавалось избегать. Надия в этом не одинока, подумал он.

– Есть что-то, о чем мне нужно знать?

Эли покачал головой:

– Легко идем – думаю, этот ветер будет дуть всю ночь. – Он взглянул на Рафела. – Ты в порядке?

Бен Натан пожал плечами:

– Буду в порядке, друг мой. Мысли одолели.

– Ты всегда такой, когда плывешь в Марсену.

– Что? Неужели?

Тот кивнул:

– Каждый раз. Я бы сказал, что это объяснимо.

– Не люблю быть предсказуемым.

Эли рассмеялся:

– Конечно, не любишь, Рафел. Ты всю жизнь стараешься этого избегать.

– Иди ты, Эли, – сказал он, посчитав это уместным ответом.

Эли опять рассмеялся:

– Хочешь выпить? У меня тут фляжка.

– Не очень, – ответил Рафел. – Просто немного побуду здесь, а потом попробую уснуть.

– Сон, – сказал Эли, – пустая трата времени.

– Нет, не пустая, – возразил Рафел.

Он прошел на нос. Его украшала фигура – морское создание, женщина с рыбьим хвостом. В хвосте спереди имелся тайник, иногда они прятали в нем разные вещи.

Он стоял рядом с фигурой и вспоминал последний из таких случаев, а затем его мысли унеслись еще дальше в прошлое, к тому времени, когда Марсена в широкой бухте на побережье Фериереса стала важным местом в его жизни. Вероятно, Эли был прав. Рафел действительно чувствовал, что прошлое возвращается всякий раз, когда они плывут туда. И странное ощущение настоящего тоже – стоит им только причалить и сойти на берег.

Разве могло быть иначе? В самом деле.

Стоя под солеными брызгами и ветром, чувствуя, как его охватывает печаль, он прочел молитву за мать и отца, а затем еще одну – как всегда – за своего брата, где бы он ни был в этом ночном мире. Если он все еще есть где-то в этом мире.

Пройдет еще какое-то время, прежде чем – не раньше лета – весть о насильственной смерти молодого Газзали аль-Сияба достигнет Альмассара, где он вырос и где жила его семья. Родные будут оплакивать его, во главе с горюющим отцом.

Газзали, старший сын, появившийся на свет почти сразу после того, как они бежали из Эспераньи на чужбину, не был самым добродетельным из молодых людей, но он был добрым ребенком с милым лицом, мальчиком симпатичным и поразительно смышленым. Он с ранних лет запоминал истории, рассказанные ему отцом или услышанные на базаре, а также, в десятилетнем возрасте, когда отец задал ему эту непростую задачу, запомнил первые трудные страницы великого текста ибн Удада.

Сияб аль-Арам никогда не оставлял надежды, что его сын вернется на путь Ашара и будет вести жизнь ученого и мудреца, чтобы достигнуть такого же положения, как его отец, или даже превзойти его. С тех пор, как несколькими годами раньше погиб от руки неизвестного убийцы Диян ибн Анаш, Сияб был главным судьей Альмассара и вызывал восхищение и уважение как своей строгостью, так и своей справедливостью. Когда этот добрый человек узнал, что его сына закололи (тоже кто-то неизвестный) на базаре в Абенивине и что это случилось несколько месяцев назад, он лишился покоя.

Смерть любимого ребенка может подействовать так. За этим может последовать все, что угодно. Для Сияба аль-Арама следствием стала острая тоска. Беспомощное желание еще раз увидеть своего мальчика, сделать так, чтобы перед расставанием они обменялись не теми резкими, подобными ударам двух кнутов, словами, а другими, учтивыми и полными любви.

Он плакал, часто, даже в суде. Говорили, что он уже никогда не стал прежним. Он умер меньше чем через два года после этого; не молодым, но и совсем не старым. Только сломленным.

Керама аль-Фаради, убитого халифа Абенивина, не слишком оплакивали, возможно потому, что после его смерти воцарился такой хаос.

Его следовало оплакивать. Он был не самым благочестивым из правителей, но никогда не угнетал добродетельных людей. Его правление стало для Абенивина десятилетием процветания в мире, который видел падение Сарантия, в мире, в котором гражданские войны бушевали совсем рядом. Это должно было послужить достаточным основанием, чтобы Керама аль-Фаради по-доброму, с любовью вспоминали в его городе. И с грустью передали под покровительство Ашара и всевидящих звезд. Но этого не произошло.

Увы, такое случается. Не всегда находится тот, кто отнесется к нам с добротой при жизни. Или по-доброму вспомнит о нас после смерти. Разве только бог, которому мы молимся, хотя мы и делаем это исходя из своих душевных порывов и желаний, а не из уверенности.