Zitate aus dem Buch "Лаокоон, или О границах живописи и поэзии", Seite 3

них крик Филоктета, не есть единственное, что их занимает, и зритель обращает внимание не столько на соответствие их сочувствия его крикам, сколько на изменения, которые это сочувствие (слабо или сильно оно) производит или должно было бы производить в их собственных чувствах и намерениях. Неоптолем

Поэт, который в состоянии показывать элементы красоты лишь одни за другими, должен, следовательно, совершенно отказаться от изображения материальной, телесной красоты как красоты. Он должен чувствовать, что эти элементы, изображенные во временной последовательности, никак не могут произвести того впечатления, какое производят, будучи даны одновременно, один возле другого;

по картинам, содержание которых навеяно песнями Гомера, нельзя ничего заключить о живописном таланте поэта, как бы ни велико было количество картин и как бы ни хорошо они были сделаны.

Напротив, в живописи безобразное дается сразу во всей своей полноте и действует на нас почти точно так же, как и в природе.

Справедливо или нет предание о том, будто бы любовь привела к первой попытке в области изобразительных искусств,

гневом, с растрепанными волосами и, схватив смоляной факел, заворачивается в черный покров и уносится на мрачном облаке – такой момент не годится для художника, ибо он не может в эту минуту сохранить за богиней любви ни одного ее обычного признака.

требует также красоты цвета и красоты выражения.

Поэт, одним словом, подражая картине, должен выйти из пределов, поставленных живописью. Оставаясь же в них, он может только изложить данные для картины, но никогда не воспроизведет самой картины.

Новобрачная Эхиона, известная своей стыдливостью, могла быть в Риме, могла быть скопирована несколько тысяч раз, но разве от этого самая стыдливость совсем исчезла в мире? И разве с тех пор, как живописец увидел ее, ни один поэт не мог ее видеть иначе, чем она дана в изображении живописца?

Поэт хочет сделать идеи, которые он возбуждает в нас, настолько живыми, чтобы мы воображали, будто получаем действительно чувственное представление об изображаемых предметах и в то же время совершенно забывали об употребленном для этого средстве – слове.