Любовь-неволя

Глава первая. Перед приходом ночи

Приди, я владыкою буду тебе и рабом!

Рубен Севак

– Заканчивать пора, Серёга, – сказал Эдик, утирая рукавом пот со лба. – Вечер уже, сколько можно горбатиться? Хватит, нормально отработали.

– Последний замес у меня, не оставлять же. Сейчас выгребу – и, в самом деле, достаточно на сегодня.

С этими словами ты склонился над большим корытом с бетонным раствором – набрал полную лопату, затем, выпрямившись, швырнул тяжёлый раствор в пространство между земляной стеной и деревянной опалубкой. Вновь наклонился – и очередная порция жидкого бетона с глухим всхлипом отправилась вслед за предыдущей.

Ты работал не спеша, каждое движение было привычным и размеренным. Правда, в мышцах уже чувствовалась тягучая усталость, и слегка ломило поясницу.

– Тебе хорошо, ты вон какой здоровенный, – плаксивым тоном протянул Эдик. – А я уже с копыт валюсь, и все мозоли на ладонях в кровь постирал. Николая и Миху хозяева забрали давным-давно. А мы с тобой – не люди, что ли?

– Не люди, – скривился ты, выскребая из корыта остатки бетона. – Сам ведь прекрасно знаешь. Раб ты, Эдик, дешевле козы Турпаловой стоишь.

– Неправда, не дешевле! Меня за триста баксов Турпал выторговал. А что такое коза? Ей же красная цена – рублей пятьсот; ну шестьсот, самое большее.

Ты ничего не ответил. Лишь усмехнулся, покачав головой. Потом сплюнул себе под ноги, оставаясь в мрачном расположении духа; и принялся постукивать лопатой по доскам опалубки, утрамбовывая бетон…

Ваши хозяева действительно задерживались. Двоих невольников уже забрали, а вы с Эдиком всё ещё торчали в бункере. Несколько раз в прямоугольный проём сверху заглядывал Зелимхан, недовольным тоном бормоча себе под нос что-то неразборчиво-безадресное. Он сегодня вас охранял, и ему надоело бездельно маячить с карабином на порывистом осеннем ветру.

Тебя эта небольшая задержка не слишком заботила. За четыре года плена ты настолько привык ко всякого рода строительным работам, что лишние полчаса казались сущим пустяком. К тому же отбывать «бетонную» повинность, обязательную для каждого пленника, приходилось не ежедневно, а всего лишь раз в неделю. Вы рыли и обустраивали подземные укрепления. Это делалось на случай возобновления боевых действий. К описываемому моменту под всем аулом были прорыты достаточно разветвлённые коммуникации, способные защитить обороняющихся как от ударов с воздуха, так и от артиллерийских обстрелов. А в том, что войны не миновать, здесь почти никто не сомневался.

…Из задумчивости тебя вывел голос Мариам:

– Сергей! – позвала она.

– Иду! – откликнулся ты. Подмигнув Эдику, прислонил лопату стоймя к опалубке. И по крутым, грубо сколоченным деревянным ступеням направился вверх, к синевшему над головой выходу из бункера.

За день погода снаружи изменилась неузнаваемо. Если с утра светило мягкое сентябрьское солнце, то теперь, скатившись к заслонявшим горизонт горным вершинам, оно побагровело, подёрнулось туманной облачной кисеёй и почти не давало тепла. Твоя рубашка была настолько мокрой от пота, что прилипла к телу – и, прохваченный налетевшим с гор порывом пронизывающего ветра, ты почувствовал, что замерзаешь.

Мариам, заметив, как ты зябко поёжился, торопливо протянула тебе принесённый из дома потёртый солдатский бушлат:

– Надень, а то простынешь.

Хорошая женщина. Совсем ещё молоденькая, и не поверишь, что уже почти месяц как вдова. Интересно, сколько ей лет? Девятнадцать? Двадцать? Здесь, как правило, рано выдают замуж… И симпатичная: тонкая в талии, высокая, всего на полголовы ниже тебя, с характерными для чеченок чуть широковатыми скулами, большими карими глазами и длинными пушистыми ресницами… Её губы были яркими и свежими безо всякой помады. А заплетённые в косу чёрные волосы обладали тем редким естественным блеском, какого не добьёшься с помощью супермодных шампуней и прочих навороченных средств. Правда, сейчас от посторонних взглядов волосы Мариам скрывал тёмный платок. Что поделаешь, адат¹ не позволяет женщинам появляться на людях с непокрытой головой.

Хорошо, что её муженёк отбросил копыта. Во-первых, Абдурашид был зверюга и сволочь: тебе постоянно перепадало его кулаков, за любую мелочь; да и Мариам – от тебя не укрылось – не раз ходила с синяками. Во-вторых, природа наделила покойничка непомерной жадностью. Из-за денег пошёл он служить к Шамилю². Из-за денег влез в Новолакское. А когда припекло, и нохчи³ стали драпать от федеральных войск, он вдруг вспомнил, что оставил второпях в доме, где они держали оборону, вещмешок с награбленным барахлом. Один абрек⁴, который всё это видел, останавливался здесь проездом; он и рассказал Мариам, что Абдурашиду особенно жаль было потерять серебряный кумган⁵, старинный, видимо, действительно очень ценный, да ещё кинжал с инкрустированными золотом рукояткой и ножнами – если, как он предполагал, работы кубачинских мастеров, то цены ему не было… В общем, дом, в который он вернулся за вещмешком, накрыло НУРСом⁶; на том месте одна воронка осталась. И слава богу, туда ему и дорога.

К слову, Мариам ничуть не убивалась по Абдурашиду. С тех пор как её благоверного забрал шайтан, она, кажется, даже повеселела. Само собой, на людях этого не показывала, но дома ты замечал: то песню напевает, то пошутит с тобой мимоходом. В общем, изменилась, раньше она такой не была.

Между тем Зелимхан – видимо, довольный окончанием рабочего дня – весело рассказывал что-то твоей хозяйке, а та лишь изредка кивала с откровенно скучающим видом. Поблизости то и дело раздавались звонкие голоса: это местная ребятня играла на пустыре в чу-идарех⁷. Наконец Мариам окончательно надоела болтовня Зелимхана, и она неприметно коснулась пальцами тыльной стороны твоей кисти: «Пора идти, чего же ты медлишь?» – означало её прикосновение.

Спохватившись, ты поймал себя на том, что всё ещё пялишься на неё. И поспешил отвести глаза… Вопиющая нескромность. Тебе по статусу подобное и близко не полагалось.

Нет, было в её взгляде что-то шкодное, определённо. «Эх, девонька, тебе бы сейчас сменить эту вдовью чёрную кофту и под стать ей юбку до пят… ну, скажем, на белую блузку и кожаные брючки в обтяг или юбчонку-мини, – мелькнуло в голове, – и завалить со мной куда-нибудь в ночной клуб! Вот какая неудалая судьбина выпадает некоторым: угораздило же тебя, малышка, родиться в этом богом забытом горном краю, среди нищих и невежественных людей, которые, по сути, и представления-то не имеют о настоящей жизни – спокойной, безбоязненной, полнокровной…».

С такими мыслями ты пошёл следом за Мариам. Глядя себе под ноги и стараясь держаться чуть позади неё.

Домой.

Странным казалось ощущать это слово твоему внутреннему слуху – здесь, на чужой земле, среди чужих, большей частью ненавистных тебе людей. Произнеси его вслух – прозвучит почти издевательски. Однако от суровой реальности никуда не денешься: здесь теперь был твой дом. И бог весть, сколь надолго. Возможно, даже навсегда.

– Болтун он всё-таки, – сказала внезапно Мариам, щурясь навстречу закатному свету, уже успевшему вылинять до бледной охры и продолжавшему неуловимо сходить на нет.

– Кто? – спросил ты, вынырнув из своих невесёлых раздумий.

– Зелимхан, – пояснила она, мотнув головой в сторону твоего стража. – Некоторые люди рассказывают столько интересного, что даже боги приходят послушать. Другие же несут такую чепуху, что сами демоны прочь бегут.

– Ну уж ты-то, Мариам, хоть и бежишь прочь, однако на демона совсем не похожа, – рассмеялся ты.

– Говорят, в каждой женщине сидит демон, – улыбнулась она в ответ. И тотчас, словно смутившись этой своей улыбки, перешла на серьёзный тон:

– Идём быстрее, а то вода остынет. Зря, что ли, я её согрела?

***

Твоим жилищем был ветхий, пристроенный к задней стене дома сарай с расстеленными в углу – один поверх другого – тремя соломенными матами в качестве постели. Перед тем как отправиться за тобой, Мариам по обыкновению нагрела воду в большом железном тазу: к вашему приходу вода остыла и теперь имела как раз подходящую для мытья температуру. Ты отнёс таз в сарай, поставил его на старенький шаткий табурет и долго плескался, смывая с себя въевшуюся в кожу цементную пыль. До тех пор, пока вода не стала густо-серой, непрозрачной. По ходу мытья холода не ощущалось, горячая вода согревала; но, вытираясь, ты заторопился, опасаясь простудиться, поскольку явственно ощутил ледяные сквознячки, проникавшие сквозь многочисленные щели сарая.

…Нет, всё-таки у тебя не хозяйка, а золото. Других невольников кормили хуже, чем домашнюю скотину: чёрствым хлебом, подсолнечным жмыхом, разными объедками. А у тебя сегодня на ужин были: жижиг-галнаш⁸, солёный домашний сыр, маринованная черемша, и дыня на закуску. Вполне достаточно, чтобы наесться до отвала. Хоть какое-то удовольствие в этой постылой рабской жизни… Если на то пошло, нынче далеко не каждый чеченец так питается.

После ужина – ещё одно маленькое удовольствие: ты неторопливо выкурил сигарету… А потом улёгся на соломенные маты в углу сарая.

Чем меньше оставалось возможностей – или, если угодно, степеней свободы – в твоей жизни, тем больше ты ценил каждое её ежеминутное проявление. Таких, как, например, еда, тепло, крыша над головой, вечерний отдых после утомительного трудового дня, те короткие отрезки времени, когда ты оставался наедине со своими мыслями.

Ты долго лежал в своём углу, закрыв глаза и свернувшись калачиком. Ворочался, пытаясь уснуть. При каждом движении шелестела набитая сеном подушка, шуршали соломой маты. Одеялом тебе служила старая, с прожжённой в двух местах полой, солдатская шинель (на её выцветших погонах со следами оборванных ефрейторских лычек были жирно нарисованы фиолетовой шариковой ручкой фашистские свастики – свидетельство остроумия безымянного горского юмориста). Ноги ты укрыл бушлатом, который дала сегодня Мариам… И всё равно не удавалось согреться.

Это была первая по-настоящему холодная ночь.

Впрочем, всё ещё впереди, думал ты, ведь осень только начинается.

В прошлые зимы ты ночевал в относительно тёплом полуподвале вместе с двумя другими, такими же, как ты, пленными пацанами. У тебя тогда был другой хозяин. Но нынешней весной вышел неожиданный поворот в жизни: тебя выиграл в карты муж Мариам. Точнее, игра-то у них была на деньги, однако за неимением оных Абдурашид согласился принять долг у своего кунака «тягловой силой». Он и определил тебе в качестве жилья эту ветхую сараюху – щель на щели, вон как дует… Надо бы придумать что-нибудь в смысле утепления, не то зимой здесь можно будет совсем в сосульку превратиться.

…Громко скрипнула дверь на несмазанных петлях. Ты поднял с подушки голову и увидел появившуюся в проёме тоненькую женскую фигурку. Удивился:

– Мариам?

– Да, это я, – отозвалась молодая вдова. – Ты извини, Сергей, я только сейчас подумала: сегодня ведь сильно похолодало – ты тут мёрзнешь, наверное.

– Ну, в общем-то… есть немножко.

– Я так и поняла. Знаешь, я тебе в доме постелила. Скоро зима. Будешь теперь там спать, а то чего же: одна комната пустая стоит, а ты – в сарае, на холоде…

– Спасибо, конечно, – растерялся ты, поспешно поднявшись на ноги и сделав пару шагов навстречу своей хозяйке, – но… что же ты скажешь соседям? Твоей жалости не поймут.

– А они и не узнают. Будешь потихоньку заходить ночью, когда никто не видит. Аул рано спать ложится.

Сказав это, она направилась в дом. Ты замёрз, да и не пристало пленнику строить из себя рыцаря: а вдруг Мариам передумает? И ты, поднявшись на ноги, направился следом за ней.

Неужели ты нравишься Мариам?

Нет-нет, романтические фантазии подобного рода – непозволительная роскошь в твоём положении!

***

В доме имелись две раздельные комнаты. В одной находилась спальня хозяйки. В другую она отвела тебя. Только теперь ты обратил внимание, что на Мариам была надета лишь длинная ночная рубашка, а поверх неё – наброшенный на плечи светло-серый поношенный плащ с линялой меховой подстёжкой: она, наверное, уже легла, когда, вспомнив о тебе, решила наведаться в сарай.

Мариам указала взглядом на разложенный старенький диван, со свежей белоснежной простынёй, двумя небольшими подушками и стёганым ватным одеялом, заправленным в пододеяльник с вырезом в форме ромба посередине.

Боже, как давно ты не лежал в настоящей домашней постели!

Да было ли такое вообще когда-нибудь? Разве что в другой жизни…

Ты уселся на краешек дивана и провёл огрубевшей ладонью по нижней кромке простыни, словно не верил своим глазам. Волна противоречивых эмоций захлестнула тебя с головой.

А Мариам отчего-то не уходила. Помедлив немного, она вдруг присела рядом. И сказала, грустно глядя тебе в глаза:

– Я уже думала: если отпущу тебя – как домой через Ичкерию доберёшься? Не знаю. Убьют или опять в плен возьмут. А так – отпустила бы, честное слово.

Ты кивнул. Действительно, путешествовать по Чечне русскому человеку сейчас абсолютно невозможно. Не просто небезопасно, а смертельно-безнадёжно. Тебе не раз приходилось видеть трупы тех, кто пытался бежать. Пойманных беглецов – в назидание другим пленникам – забивали до смерти палками или закапывали живьём в землю. Впрочем, изощрялись и другими способами. С некоторых сдирали шкуру. Одного несчастного, связав, распилили двуручной пилой… Ты видел головы, насаженные на колья. Видел сердца, прибитые к деревьям… Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы намертво отбить у тебя всякую охоту к бегству.

И ещё ты подумал о том, что Мариам говорит по-русски совершенно без акцента, не в пример прочим местным. Она вообще во многом была не такая, как все. Ты уже давно обратил на это внимание. Может, Мариам выросла в относительно интеллигентной семье? Может, её просватали в городе, оттого она и не такая дремучая? Спросить у неё, что ли?

– Я держу тебя не потому что мне нужен невольник, – повторила она, и в её тоне ты уловил виноватые нотки. – По хозяйству и одной не трудно справиться, я привыкла. Просто куда ты пойдёшь? Ничего, кроме беды, из этого не получится.

– Я знаю, – ты облизнул пересохшие губы и улыбнулся. – А ты хорошо говоришь по-русски. Лучше всех остальных… местных.

– Я училась в техникуме в Ростове. Там совсем другая жизнь… – Мариам медленно протянула руку и провела кончиками пальцев по твоей щеке. Её голос стал совсем тихим:

– Бедный. Трудно тебе тут.

Ты вновь молча улыбнулся. Даже если бы требовалось что-нибудь ответить, ты вряд ли сумел бы заставить себя сделать это. Тебя охватил столбняк. Губы словно одеревенели, мысли путались в голове. Да и не мудрено. Больше четырёх лет тебя не касалась женская рука!

На щеках у Мариам выступил румянец, черты её лица заострились. Она ещё что-то говорила, однако ты ничего не слышал. Лишь смотрел на неё, думал о ней, чувствовал её прикосновения… «Какие у неё тонкие и нежные пальцы. Какое они источают тепло… Неужели всё это происходит наяву? Да полно: может, ты что-нибудь неправильно понял? Мало ли какой бред способно породить человеческое сознание. Может, ей просто жаль тебя? Скорее всего, так оно и есть. Слишком давно в твоём сердце царила полная, отчаянная, смертельная пустота. Такая, что порой хотелось заполнить её криком. И вот теперь – это неожиданное прикосновение… Зачем? Почему?» – сомнения мельтешили у тебя в голове подобно стайке трепещущих мотыльков.

Разумеется, с первых дней своего пребывания здесь ты заметил: Мариам никогда не смотрела на тебя свысока, в ней не было ни тени того высокомерия, какое обычно проявляют местные в отношениях с русскими, а тем более со своими невольниками.

Но – это медленное и невыносимо приятное прикосновение тонких пальцев, похожее одновременно на мечту и насмешку… Что оно может значить?

Ты настолько увяз в терзавших тебя противоречивых мыслях, что казалось совершенно невозможным из них выбраться. И вместе с тем ты смотрел и не мог оторвать взгляд от этого светло-серого плащика, сползавшего с округлых, изумительных плеч – сначала с одного, потом с другого – плавно, невероятно, бесконечно… Казалось, ты сходишь с ума.

А пальцы Мариам продолжали ласково гладить твоё лицо. И между вами словно завязывался незримый узелок. Тебя притягивало к ней – неодолимо, точно магнитом. Всё твоё существо содрогалось, потому что… ты почти со страхом ощущал нараставшее возбуждение. Быстрые, неукротимые, сумасшедшие мысли вспыхивали и обжигали сознание, одновременно туманя, опьяняя и побуждая к действию. Желанному и уже почти неминуемому… Хотелось впиться губами в её губы, обхватить и прижать к себе это хрупкое тело в полупрозрачной ночнушке – так, чтобы она закричала! потеряла сознание! умерла! – но ты всё ещё боролся с собой и сдавал позиции, сдавал позиции, неизбежно и обречённо сдавал их… До тех пор, пока ваши губы не соприкоснулись, а руки и ноги не переплелись. Ваши тела слились, ваши дыхания разбились друг о друга, для того чтобы набрать критическую массу и взорваться на последнем градусе нетерпения. И быстролетящие блики времени, закружив, оглушив, ослепив и отняв у вас разум, подарили вам одну из тех редких ночей, которые, даже закончившись, длятся и длятся, не прекращаясь, по сути, никогда…

Глава вторая. Шаги под звёздами

Дни

разодранные в клочья

воспоминаний и дат;

вчерашние

миновавшие

мёртвые.

Марк Брат

Она лежала, прижавшись к тебе.

Словно отхлынула шалая океанская волна, и мир из фазы сумасшедшего слияния вернулся к соприкосновению, ровному и тёплому, с приятной отдохновенной неподвижностью и солоноватым привкусом звёздного света на губах.

Ночь струила неторопливые минуты, и спокойное дыхание Мариам уже давно свидетельствовало о том, что она уснула. А ты, лёжа на спине и глядя в смутно белевший над головой потолок, прислушивался к этим ритмично повторявшимся звукам, перекатывавшимся через тебя и одновременно просачивавшимся сквозь поры твоей кожи внутрь, пропитывавшим каждую клетку твоего тела, заполнявшим сознание и дыхание, и кровоток, а вместе с ними – настоящее и прошлое, и то, что грезилось тебе в будущем. Ты прислушивался к её безмятежному уютному дыханию и пребывал в какой-то обволакивающей, парализующей истоме.

Скоро, наверное, начнёт светать, а сна ни в одном глазу. Слишком многое произошло. Слишком неожиданно и… непросто?

Впрочем, наоборот: слишком просто!

Этого не может быть. Потому что так не бывает.

Или бывает только в мечтах. Ну разве ещё в сказках. А применительно к реальности – нет, всё, что случилось между тобой и Мариам, представлялось абсолютно невозможным.

Не приснилась ли тебе эта ночь среди обманчивой зыби безвременья? Не причудилась ли под беспокойное шараханье мышей и зябких сквозняков между щелей твоего утлого сарая, плывущего в никуда? Хотя – если даже и так, то лучше бы никогда не просыпаться. Пусть всё провалится в тартарары.

Сколько времени миновало с той взрывной секунды, когда касание губ замкнуло вас с Мариам в единую проводящую цепь, до расплывчато-бесцветного часа, который истощил последнюю каплю физической энергии, двуедино имевшейся у вас, и положил тем самым предел – не желанию, нет, а только возможности его сиюминутной реализации?

В самом деле, сколько сейчас времени? Трудно сказать.

Во всяком случае, ночь определённо на излёте.

Дождавшись, когда Мариам с застывшей в уголках губ улыбкой перевернулась на живот и, обняв руками подушку, продолжила плаванье в свои – судя по всему, не лишённые приятности – сновидения, ты медленно поднялся с дивана. Тихо, стараясь не разбудить её, оделся. Вышел из дома. Прикрыл за собой дверь, остановившись на пороге. Достал из внутреннего нагрудного кармана шинели пачку «Примы», извлёк из неё сигарету. Чиркнув спичкой, прикурил и с наслаждением сделал первую затяжку.

В голове по-прежнему царила полная сумятица. Ты словно повис в пустоте, не зная, как вернуться на твёрдую почву.

В самом деле, что же произошло между тобой и Мариам?

Только не воображай, ради бога, что очаровал эту красивую горянку, раб, не делай преждевременных выводов из её случайного порыва. Между вами непреодолимая дистанция. Скорее всего, просто изголодалась девчонка. Гулять с аульскими джигитами – непременно пойдут слухи-пересуды, приклеится дурная слава. Вот она и пригрела того, с кем безопаснее получить амурную разрядку. Ну, естественно, и доля женской жалости здесь присутствует. Однако мгновенная страсть – штука эфемерная, коротко живущая, ненадёжная, на ней ничего не построишь.

А может, вообще не стоит пытаться понять, где правда, а где обман; разум и чувства – весьма сомнительные арбитры, ибо на этом поле невозможна честная игра. Так уж устроен мир. Твоё нынешнее существование, если разобраться, отстоит гораздо дальше от реальности, чем прошлое и даже будущее. Вполне возможно, реальность вообще присутствует лишь в твоём воображении. Ничто не должно входить в привычку, и ни к кому не следует привязываться, ведь сознание коварно, оно способно в любую минуту преподнести тебе целый букет подлостей и перевернуть всё с ног на голову.

Недаром говорят: даже сломанные часы показывают точное время дважды в сутки. Вот и вы с Мариам, как часовые стрелки, совпали под удачным углом в удачное время. Дело случая, не более того. Перепало тебе внезапное разовое счастье – и радуйся. Может статься, ещё когда-нибудь перепадёт, если будешь себя хорошо вести… А то, что она готова отпустить тебя домой – вот за это спасибо. Однако Мариам права: реализовать на практике подобную возможность абсолютно нереально.

В любом случае пора спуститься с небес на землю и вспомнить, где твоё место.

Благодари судьбу за то, что получил, и довольно с тебя.

Так размышляя, ты курил свою «Приму». С непривычки ныли мышцы ног (четыре года воздержания – не шутка!). Для того чтобы слегка размять их, ты двинулся неспешным шагом по двору. Поглядывая то на усеянное звёздами небо, то на выпиравшие из мрака гигантские мёртвые туши гор, с их вечными сахарными макушками… Вопреки всему, в чём ты старался себя убедить сейчас, душа ныла от предчувствия, что жизнь твоя этой ночью изменилась. Бог знает в какую сторону, но вряд ли к худшему. Надо только умерить свои фантазии.

Ты попытался преодолеть внезапно нахлынувшее ощущение потерянности. Это было непросто. Но всё же тебе удалось.

В самом деле, надо не давать воли воображению, не мечтать о многом. А чтобы понять, насколько исполнен тщеты этот безумный, суетливо-безостановочный мир, достаточно иногда смотреть в безмятежное ночное небо, на россыпи звёзд, которые светили над землёй тысячи лет назад и будут светить тысячи лет спустя, когда даже память о тебе истлеет в прах…

***

Расслабленно размышляя ни о чём и обо всём сразу, ты продолжал медленно вышагивать по двору. И не заметил, как мысли, соскользнув с тропы текущего момента, покатились в бездонное ущелье прошлого.

…В ту ночь – вот так же медленно – ты шагал вдоль периметра. Блок боепитания был огорожен двойным рядом спирали Бруно. А дальше, за ограждением, неподвижно возвышалась тёмная стена леса, с нависшими над ним далёкими, таившими угрозу зубцами гор.

Хотелось спать. Но до смены оставалось менее получаса, а следующим заступать на пост должен был Ковальчук – старослужащий, парень вредный и безжалостный; и ты знал: если прозеваешь караульную машину, тебе не поздоровится. Лучше не рисковать. Даже несмотря на то обстоятельство, что в караулке «деды» вряд ли позволят тебе отдохнуть.

Возле деревянного «грибка» с телефоном ты остановился и посмотрел на грунтовку, ровной полосой рассекавшую лес надвое.

Пусто. Только деревья, стволы которых большей частью были тонкими и кривыми, склонялись над дорогой и с вялой неумолчностью шелестели листвой под несильными порывами неприятного сырого ветра.

Нет, всё же удивительно, какому кретину пришла в голову идея разместить полк в низине, приспособив под казарму, штаб и караульное помещение неведомо почему оставшиеся неразбомблёнными контору и фермы давно заброшенного совхоза? Ведь здесь любое движение как на ладони, нападай хоть со всех четырёх сторон сразу!

Ты уселся на предусмотрительно брошенное кем-то из твоих предшественников – чуть поодаль от караульного «грибка» – толстое бревно. Сдвинул подсумок за спину, положил на землю автомат и, расстегнув верхнюю пуговицу шинели, достал из внутреннего нагрудного кармана фотографию…

Как и все твои однопризывники, ты не любил караулов. Из-за нудных разводов, из-за бессонных ночей, из-за бессмысленного и оттого вдвойне унизительного беспредела старослужащих. Зато на посту, оставаясь совершенно один, ты мог позволить себе расслабиться. Вспомнить гражданскую жизнь, казавшуюся отсюда столь далёкой, что граничила почти со сказкой; помечтать о дембеле во всём его обетованном многоцветии. По большому счёту, не бог весть какая отрада – так могло бы показаться человеку, избалованному избытком свободного времени. Но это была единственная отдушина, которую ты имел. Потому неизменно заступал на пост с лёгкой душой, особенно ценя подобные минуты – когда, достав потрёпанную из-за долгого ношения в кармане фотографию Нины, ты улетал мыслями далеко от постылой службы, от навязанных тебе судьбой тупообразных товарищей, от этих скудных, каменистых, промозглых и неприветливых мест. Ото всей своей неуютно-подневольной нынешней жизни. Может быть, такие минуты и питали твой растерянный, вырванный из привычного круга бытия дух, не давали ему сломиться окончательно.

С глянцевой поверхности цветного фото на тебя вполоборота смотрела Нина. И улыбалась блестящими губами.

Она была красива. В облегающем, с глубоким вырезом, ярко-красном платье, с разметавшимися волосами и задорными искорками в глазах, она, казалось, сошла со страниц модного журнала. Твой однопризывник Вовка Кальмус, случайно увидевший фотку, по своей простоте так и заявил:

– Гонишь ты всё, не твоя это подруга. Небось перефотографировал какую-нибудь артисточку с открытки… Или из Интернета распечатал.

– Ну надо же, до чего богатая у тебя фантазия, Вовчик, – усмехнулся ты, удивлённо подняв брови. – А на фига мне, по-твоему, чужой фэйс в кармане мариновать? Смысл-то какой?

– Та ладно прикидываться, – ехидно осклабился он. – Хочешь, чтобы все тебе завидовали, вот и весь смысл!

Как ни странно, эти слова бесхитростного уроженца сибирской глубинки нисколько тебя не задели. Напротив, внезапное тепло разлилось в груди: вон какая девчонка ждёт тебя из армии – ведь, и в самом деле, наверняка многие пацаны могут позавидовать!

Ты и сам теперь не понимал, почему сразу не выделил Нину среди прочих девушек, окружавших тебя в институте. То есть, она, разумеется, нравилась тебе, иначе и быть не могло. Но не более того. Просто нравилась… Зато рядом всегда имели место подружки – весёлые, раскованные, легкодоступные. Когда вы собирались всей группой на очередную студенческую вечеринку, ты, как правило, не знал заранее, у кого из них останешься ночевать; но всегда у кого-нибудь оставался. И привык к этому. И воспринимал как должное, без лишних эмоций. Просто тебе казалось, что сантименты здесь ни к чему. И подруги отвечали тебе взаимностью. Вы делились незамысловатым обоюдным удовольствием, совершая обмен жидкостями без ненужных обещаний и ритуальных девичьих слёз, всё по-честному.

С Ниной – другое дело.

Вы учились в одной группе. Иногда ходили вместе в кино. Заглядывали в кафе, когда случалось «окно» между лекциями. Но всё это – так, от нечего делать. Без какого-либо дальнего прицела. Если ты и догадывался, что нравишься ей, то, во всяком случае, не предполагал, что из этого вырисуется нечто серьёзное.

По-настоящему всё началось на дне рождения Нины.

Её родители уехали с ночёвкой на дачу. Поэтому квартира оказалась в полном распоряжении вашей «тёплой» студенческой компании… Как водится, засиделась допоздна. Пили шампанское и водку. Танцевали. Ты приглашал Нину, а она – тебя.

Ты отчего-то ощущал необычайную лёгкость в душе и поступках: всё – этот вечер, люди, сама жизнь – казалось податливым, доступным, подвластным твоей воле, если не предназначенным единственно для тебя. А девушка, напротив, была грустна и молчалива. Но вместе с тем от неё исходила такая нежность, что она передавалась и тебе… И ты, прижимаясь щекой к её русым волосам, чувствовал, что пьянеешь всё больше. И ещё крепче обнимал Нину. И шептал ей на ухо какую-то беззаботную и самоуверенную чепуху, острил и казался себе необычайно многозначительным.

Свет давно погасили; горел лишь тусклый ночник. Магнитофон озвучивал кассету с «ДДТ», «Машиной времени» и прочими, столь же ветхозаветными, отечественными рок-группами. На вас никто не смотрел, если не считать коротких – скользивших мимо – взглядов одногруппников и одногруппниц, занятых собой и друг другом… Среди танцующих пар вам было уютно, тесно, немного бестолково и замечательно.

А когда все разошлись, ты погасил и этот ночник. И, подняв Нину на руки, шагнул к дивану.

Ты путался в её одежде, наощупь отыскивая застёжки; и целовал; и снова возился с застёжками. Она подставляла тебе свои открытые губы и целовала, целовала, целовала тебя в ответ… Её грудь была упругой, а тело – покорным и горячим. Несмотря на изрядную дозу выпитого, ты чувствовал в себе такую мужскую силу в ту ночь, что казалось, не будет конца этой горячей пульсации, этому погружению, этому фонтану блаженного неистовства (или неистового блаженства?) – и этому действительно не было конца… До тех пор, пока ты не понял, что уже мучаешь Нину.

Ты и сам порядком обессилел к тому моменту, когда лежал в постели, обняв приникшую к твоей груди девушку, смотрел в брезжившее предутренней мутно-голубоватой дымкой окно и курил свою последнюю – перед сном – сигарету.

Ты курил, испытывая удовольствие от этой усталости, и ни о чём не думал, лишь поглаживал ладонями мягкие, густые, источавшие тонкий аромат духов волосы Нины. А она, неподвижно касаясь твоей груди влажными губами, молчала, и было непонятно, спит она или нет.

После той ночи вы стали встречаться чаще – по вечерам, лекции не в счёт. И хотя ты по старой памяти захаживал то к одной, то к другой своей прежней подруге, вопрос о том, что у вас с Ниной получится дальше, неизменно возвращался к тебе. Подспудно ты ожидал финала ваших «лёгких» отношений, перехода их на новую ступень – и одновременно оттягивал наступление полной ясности… Куда спешить, если ещё вся жизнь впереди?

Словом, о женитьбе ты тогда ещё всерьёз не задумывался. Решение созрело в армии. Нина ведь ждала тебя. Уже полгода. И если она дождётся…

Если, конечно, дождётся. Что предполагало оставаться под вопросом до самого дембеля… Она – красивая девчонка. Столько разных мужиков бегало за ней – ей ли теперь гербарий из себя устраивать. Не исключено, что не растеряется, найдёт себе кого-нибудь.