Тут же люди. Жизнь неизвестных

© Евгений Леонидович Кузьмишин, 2024

ISBN 978-5-0062-5921-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Великому роману современного канадского писателя Джефферсона Дэвиса «Пятый персонаж» предпослан эпиграф, объясняющий смысл названия:

В терминологии оперных и драматических коллективов, организованных в старом стиле, роли, отличные от четырех главных – Героя, Героини, Наперсницы и Злодея – и тем не менее существенные для Прояснения и Развязки, назывались Пятый персонаж; об актере, исполнявшем эти роли, нередко говорили как о Пятом персонаже.

Т. Оверскоу. Датские театры

Если для разнообразия уподобить мир не театру, а бильярдному столу, то все люди, события, даты, идеи в нем окажутся шарами, катающимися в едином пространстве каждый – по своей собственной траектории, заданной начальным толчком. Однако столкновения между ними неизбежны, и каждое такое столкновение (в нашей метафоре контакт, а то и конфликт) приводит к изменению траектории всех участников, что неизменно приводит к изменению общей диспозиции шаров на столе. Все хорошо известен анекдот про человека, который у райских врат внезапно узнал, что смысл и цель его жизни были в том, чтобы в каком—то пыльном году в командировке в вагоне—ресторане передать соль кому—то другому. Как мрачно бы ни звучала идея этого анекдота, но сама объективность требует признать, что нам не известен общий план мироустройства, цель развития мира и наша роль в нем. «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?» Эти вопросы остаются без ответа чаще, чем хотелось бы. И никак нельзя исключить, что вот этот бильярдный шар был выпущен на стол для того только, чтобы изменить траекторию вон того шара, столкнувшегося с ним. И пусть в конечном итоге все шары окажутся в лузе, от них останется один шум под досками, пока они катятся, невидимые нам, а затем они снова окажутся на столе и вновь вступят в игру.

В мировой истории очень много таких «шаров», «стрелочников», «маленьких людей», никому не известных лиц, которые в тот или иной момент оказывались в центре важного события, рядом со знаменитым историческим лицом, делали что—то значительное сами, – но не остались на страницах истории или упоминались только в сносках биографической литературы. В этой маленькой книжке я постарался вернуть им исторический долг, потому что их судьбы, личности, радости и заботы ничуть не уступают биографиям известных личностей, на чью жизнь они оказали влияние – вольно или невольно, незаметно или открыто.

Книжка эта явилась в значительной степени побочным продуктом работы над несколькими серьезными книгами об истории масонства, поэтому упоминаемые в ней люди, в основном, так или иначе связаны с этим старинным и крайне интересным братством. Но во—первых, не все, а во—вторых, собственно о масонстве здесь написано очень мало, а много – о том, как потрясающе интересны могут быть люди, их чувства и совершенно непостижимые повороты их судеб.

Абсолютно все истории документальны, правдивы и историчны. Это тот самый случай, когда с трудом понимаешь, зачем нужна художественная литература, когда в реальной жизни и миры созданы поинтереснее, и персонажи ярче, и детали прописаны более крутым профессионалом.

Е. Л. Кузьмишин

О Патермуфии

Некоторые жития, особенно в изложении Четий Миней, напоминают авантюрные романы, каковыми они и являлись, по сути.

Взять хоть Патермуфия Египетского из второй половины IV века. Ну казалось бы, язычник, бандит, пьяница, полевой командир банды, орудовавшей в окрестностях Александрии. Не особенно успешной банды, впрочем, потому что часто ей приходилось промышлять ограблением могил и раздеванием трупов.

Как-то ночью будущий Патермуфий (мы не знаем его имени при рождении, а почему его назвали потом искаженными латинскими словами «pater noster», «Отче наш», мы тоже не знаем) сидел себе спокойно на крыше на окраине города и занимался сложным и требующим выдержки делом – разбирал крышу, чтобы забраться потом в дом к девушке, которую заприметил днем, снасильничать ее и ограбить, возможно, убить, таких детальных планов он себе не строил. И эта непунктуальность привела к тому, что он устал ковыряться в соломе и заснул как младенец прямо там. Но во сне ему явился сияющий человек, который отчитал его за хулиганство и почему-то посулил в случае раскаяния пост военачальника.

Девица утром вышла на крышу (ну они все там проводили много времени, пока не жарко, от чего пострадала в свое время Вирсавия) и с удивлением увидела там незнакомого брутального мужчину, который вместо здрасьте обратился к ней с вопросом: «Извините, а где тут у вас церковь?». Сердце девичье – потемки, поэтому она отвела его не в отделение, а, что характерно, в церковь. Там его знали, и не с лучшей стороны. Поэтому в чудесный сон и раскаяние не поверили и решили прогнать. Но он не уходил, но напротив, сделался буен и просил крещения все настойчивее, а нелучшая сторона его давала себя знать все отчетливее. Тогда пресвитеры сказали ему то, что любой сказал бы в этой ситуации: ему приказали выучить наизусть начало первого псалма и повторять про себя и вслух постоянно, как мантру, и пока не выучит, не возвращаться.

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!» – повторял в такт шагам Патермуфий. А я бы ему еще включил туда следующую фразу: «И будет он как дерево», – чтобы дзенское перерождение накрыло его быстрее.

Но Патермуфию и этого оказалось достаточно. Через неделю он вернулся в церковь и сообщил, что перешел на хлеб и воду, имел ряд видений и намерен далее вести жизнь пустынника. Пресвитеры вздохнули с облегчением, переглянулись и крестили его этим именем, вошедшим в святцы. Патермуфий действительно удалился в пустыню и пропал на семь лет. Потом он рассказывал, что рацион его из акрид и воды еженедельно по воскресеньям разбавлялся хлебом, чудесным образом являвшимся перед его пещерой.

А в основном он занимался одним из своих прежних хобби, трансформировав его вплоть до наоборот: он взял на себя труд облачать и бальзамировать покойников и в заказах у него не было недостатка по всей округе. Иногда, не успевая по всем адресам за день, он в молитве просил солнце остановиться и дать ему дойти до очередного села, и солнце слушалось.

Еще он развил в себе жуткую дотошность и тягу к дисциплине. Приходя к умершему, он строго спрашивал его, точно ли тот собрался помирать и не желает ли он еще пожить. Умерший воскресал, ошарашенно извинялся, что помер раньше прихода святого, объяснял, что он уже там распаковался и начал обживаться, что здесь ему не очень нравилось вообще-то, – и тогда Патермуфий отпускал его, и тот умирал окончательно.

У Патермуфия завелся последователь и ученик Коприй, о чьих крестителях с их диким чувством юмора мы ничего не знаем. Коприй записывал слова Патермуфия и его воспоминания, откуда мы и знаем его биографию.

А потом во время персидского похода императора Юлиана Отступника обоих пустынников взяли и привели к скучавшему императору-интеллектуалу, которому было не интересно их убивать, но прикольно было распропагандировать. К вечеру Коприй принес жертву Аполлону и был счастлив счастьем новообращенного язычника. Всю ночь Патермуфий объяснял ему, как он неправ, всё утро Коприй каялся, а потом явился к Юлиану порицать его. К вечеру он вернулся к Патермуфию язычником и порицал уже его. Утром Коприй вернулся к императору христианином. Вечером потащился в камеру к Патермуфию язычником. Это длилось ровно столько, сколько Юлиан оставался в городе. Но поход не ждал – и императору надоело.

Обоих пустынников вывели на специальное место, некоторое время бичевали, а потом усекли им головы. История умалчивает, какую фазу духовного перерождения проживал тогда в моменте Коприй. Патермуфий оставался христианином. А оказавшийся рядом язычник римский воин Александр при виде мучений праведников обратился в христианство и был тут же рядом сожжен для примера.

А вы говорите, сюжетов нет. Это просто у писателей руки кривые и мозгов нет.

Об уходе викингов

В XI веке Англия была фактически поделена между Уэссекской династией и вольнопоселенцами – бывшими викингами, оседлыми скандинавами и метисами, чьи территории на севере и востоке острова назывались «Данелаг» (территорией закона данов). Некогда кровавые столкновения уже повсюду сменялись все более прочным мирным сосуществованием.

Но король Этельред II Неготовый (хронисты на нем оттянулись, конечно), женившись на норманнской принцессе, обнаглел и решил, что при такой поддержке ему по колено и море и океан. 13 ноября 1002 года он в режиме «хрустальной ночи» и геноцида разобрался с данами, убив их всех на территориях к северу от своей державы. И, понятное дело, взял территорию себе.

Впрочем, недовольство соседями росло в английской среде уже некоторое время, и причины тому были самые весомые, так что король просто выполнил социальный заказ.

Хронист Джон Уоллингфорд двести лет спустя писал об этом:

«Даны своими изысканными манерами и постоянным уходом за собой делали себя чересчур привлекательными для английских женщин. Они ежедневно расчесывали волосы, по обычаю своей земли, мылись каждую субботу, даже часто меняли одежду и улучшали красоту своих тел многими подобными пустяками, и посредством сего подрывали непорочность мужних жен, и даже соблазняли дочерей знатных людей, и те почитали за благо становиться их наложницами».

Кто же такое потерпит, действительно. И нужно помнить, что речь идет о викингах, пусть и оседлых.

Ну, Этельред, конечно, заработал себе ответный набег Свена Вилобородого, сына Харальда Синезубого (в состязании имен они явно побеждали). Но Этельред откупился.

А в 1013 году Свен набежал снова и сверг Этельреда, который бежал в Нормандию, чтобы возвратиться на престол спустя год, и еще некоторое время уэссекские и датские короли вскакивали на английский престол и с него, как в салонной игре про стулья.

Впрочем, в 1066 году норманнский герцог Вильгельм решил, что поиграли – и хватит, и история Англии началась как с чистого листа.

О дурацком колпаке ученых

«Тонкий доктор» (Doctor subtilis) Иоанн Дунс Скотт родился в Шотландии или Ирландии неведомо когда (1260—1274) и довольно долго слыл тупоумным, пока после некого видения не стал внезапно богословом и вскорости кандидатом богословия, гастролировавшим по Англии. В 1305 году он переехал из Оксфорда в Париж, где агрессивно отстаивал в Сорбонне свою dissertatio о доказательствах непорочного зачатия Девы Марии в ходе disputatio с ретроградными доминиканцами. Они были многочисленны и въедливы, но стоявшая в комнате статуя Девы Марии благодушно кивала Дунсу Скотту на протяжении всего диспута, раздражая оппонентов и лишая мужества жюри. Став доктором, он продолжил философствовать и проповедовать, но всего лишь три года спустя отправился по церковным делам в Кёльн, где его хватил удар, от которого он и помер. Говорят, что келейника он отослал за помощью, а только тот знал о подверженности учителя глубоким комообразным обморокам (что вообще для эпилепсии нормально, наряду с внезапными видениями, припадками, меняющими личность и т.п.) – ну и в итоге Дунса Скотта, возможно, погребли живым.

Дунс Скотт был человеком глубочайшего образования, широчайшей эрудиции, тонкого религиозного чувства и причудливого экстравагантного нрава. Он является основоположником моды, мема и стереотипа – ношения мудрецами и колдунами остроконечного колпака. То есть современные пост-ньюэйджевские утверждатели могут утверждать, что корни идут от зороастрийских жрецов или магов Халдеи, но факт в том, что в европейской культуре мудрец-маг-ведьма-ученый ходит в остроконечном колпаке как раз с Дунса Скотта, и не раньше. Потому что это инвертированная воронка, через которую знание устремляется к своему истоку в недостижимой выси. Как говорится, см. и Босха, и Кранаха, и десятки граверов и художников самых разных времен, когда в живописи все покоилось на символизме.

Последователи Дунса Скотта носили остроконечные колпаки. За ними – другие богословы-схоласты и философы. Потом их в этих колпаках начала жечь инквизиция. Но уже в циническое и язвительное Просвещение на эту традицию нахлынул ridicule publique, подвергая карикатуризации. Экономные и бескружевные XIX и XX века редуцировали колпак до скромной ермолки, носившейся профессорами вплоть до Лосева. А в англо-саксонской культуре остроконечная шапка и треножник оракула вообще стали символами глупости, и к ним до 1980-х годов приговаривали самых недалеких учеников класса или просто детей с СДВГ, мешавших вести урок. По традиции, на шапке было написано Dunce. В остальном-прочем, Дунс Скотт не впал в забвение, его «аргумент из лжи» знают и используют до сих пор, он входит в хрестоматии и пр. У него всё хорошо в этом плане. Но вы-таки будете что-то там говорить о посмертной славе.

О забавах Эдуарда Длинноногого

Во время шотландских войн Эдуарда I Длинноногого, где Уильям Уоллес заполошно кричал «Freedom!» и предлагал англичанам «kiss their own arse» (как нам хочется верить) ключевым эпизодом была осада замка Стирлинга.

К ней Эдуард подготовился с некоторым запасом, потому что устал по мелочи, но много, проигрывать.

Для Стирлинга приготовили самый большой в мире требушет «Боевой Волк» (Loup de Guerre), который так и остался непревзойденным. В высоту с поднятым рычагом он достигал 100 метров и швырял камни весом до 140 кг на 200 метров.

В смете сказано, что «Мастер Александр ле Конверс получил 7 июня 1304 года для раздачи плотникам, сделавшим двигатель (ingenium) под названием „Боевой волк“, а также прочим работникам в мае и июне 1304 года 10 шиллингов».

По калькулятору Банка Англии это 55 фунтов современных денег. Имя Мастера означает вообще-то не имя, а прозвище «обращенный», и мусульман в Англии того времени в этих кругах не было, так что Мастер Александр, судя по всему, – попросту выкрест.

«Боевого Волка» подкатили к стенам Стирлинга, 24 июля отправили в замок партию из 30 воинов и предложили сдаться. Шотландцы сдались без переговоров, просто с готовностью закивав.

Но Эдуард был мужик, и его полководцы тоже были мужики. Это важно.

Потому что это не оставляло им выхода. Никакой мужик такого напряжения бы не выдержал.

Поэтому уже после сдачи шотландцев по ним все-таки долбанули – хотя бы разочек – 140-килограммовым камнем, чтобы просто посмотреть.

В замке Стирлинг выставляют до сих пор реконструкцию требушета и уже сто раз перестроенный кусок башни, который тогда обвалился.

Как пишут в конце общительные блоггеры, «а вы бы не долбанули?» [что ли].

Вообще же Эдуард Длинноногий был для Англии сущим наказанием, хотя геополитически говоря, это был как раз тот самый собиратель земель и насаживатель людей на скрепы. Российскому зрителю он памятен как коварный преследователь и жестокий палач бело-голубого Уильяма Уоллеса, покоритель Шотландии и отец объявленного в России экстремистом Эдуарда II Карнарвонского.

Но 723 года назад он после ряда побед в боях и удачных маневров склонил совет валлийских танов признать свою власть и передать территории под его правление. Он покорял не только Шотландию, но и всё, до чего мог дойти на своих длинных ногах. Валлийские таны, пытаясь хоть как-то сохранить лицо, выдвинули символическое и пассивно-агрессивное условие: назначенный Эдуардом наместник должен быть рожден в Уэльсе и ни слова не говорить на английском. Эдуард так понял, что они пошутили, ну и он тоже посмеялся.

7 февраля 1301 года он вынес к совету танов своего сына Эдуарда, только что народившегося в валлийском замке Карнарвон, и объявил, что он рожден в Уэльсе и не говорит по-английски. А если кому не смешно, или кто не согласен, то это его проблемы. Так будущий Эдуард II стал первым принцем Уэльским, и так этот титул стал традиционно ассоциироваться с наследником английского престола.

Сам Эдуард II, правда, наследником оказался неудачным. Его жена «французская волчица» Изабелла, дочь палача тамплиеров Филиппа Красивого, также памятная российскому зрителю по все той же причине, что и Эдуарды, долго мужа терпеть не смогла (как и отец, но тот хотя бы умер), организовала против него со своим любовником Роджером Мортимером заговор, свергла и убила неприятным и позорным способом, тщательно описанным Морисом Дрюоном, Кристофером Марло и отчасти – Шекспиром. Она же настояла на передаче престола своему сыну-подростку Эдуарду III (то ли Эдуардовичу, то ли Роджеровичу), чем спровоцировала годы и годы турбулентности на английском и французском престолах, Столетнюю войну, падение Плантагенетов и множество других, иногда не самых очевидных событий типа великих шекспировских Хроник. Но это было уже потом.

О добром Папе

11 марта 1513 года – было возвещено об избрании Папы Льва Х. Его избрали на конклаве за два дня до того после смерти Папы Александра VI, Родриго Борджиа, который подарил нам всем столько пленительных исторических историй.

Джованни ди Лоренцо де Медичи, второй сын Лоренцо Великолепного, двоюродный племянник Папы Иннокентия VIII, был им назначен кардиналом еще в марте 1492 года с видами на следующее папство еще тогда. Но Родриго Борджиа и его семейка Аддамс разбавили царствие Медичи и своими нетривиальными реформами церковной жизни приблизили Реформацию, бороться с которой пришлось начинать следующему «Воинствующему Папе» Юлию II и потом уже Льву Х.

Избрание нового Папы не обошлось без трогательных мелких нестыковок. После избрания выяснилось, что он не священник, а мирянин. Но римская курия решила этот вопрос точь-в-точь как это принято делать в современных Могущественных и Тайных Организациях, и 12 марта 1513 года Джованни Медичи поставили во нижние чины клира, 15 марта – во диаконы и пресвитеры, 17 марта – рукоположили во епископы, а 19 марта уже при полном параде короновали папской тиарой в 37 лет.

Молодость Лев Х провел в либертинских дворцах Лоренцо Медичи и ученых разговорах, к которым сводилось его обширное гуманитарное образование. Обучали его, надо сказать, герметик Марсилио Фичино, каббалист Пико делла Мирандола, классицист Анджело Полициано и драматург-комедиограф кардинал Биббьена. Он полюбил жить во Флоренции, где пробыл и во время погромов Савонаролы и во время нападения французов. Но потом добрые горожане выгнали всех Медичи из города, и Джованни благополучно поездил как богатый дилетант-гуманитарий по Франции и Германии, потом вернулся в Рим. Он ни с кем особенно не конфликтовал, отлично подстраивался и под Борджиа, и под прочих, покровительствовал искусствам, почитывал всякое сомнительное и подсудное.

Продолжал этим заниматься, и став уже Папой. Ему приходилось, конечно, то воевать в бесконечных междоусобных войнах на полуострове, время от времени играть в большие европейские игры с Императором и королями, да и султаном, планируя «новый Крестовый поход» без похода в рамках масштабнейшей для его времени обманной пиар-кампании, выстраивать линию обороны против немецких и французских врагов единой церкви – реформатов на пороге эпохи разрушения всей привычной общественно-политической структуры и т. д.

Но в основном его до конца жизни так и занимали литература, драма, пение, пансексуализм и жизнь полной чашей. Злоязыкие ревнители обвиняли его в сожительстве с кем только не, любых полов и биологических видов и родов. А он на всех них плевать хотел и в любой свободный момент пел мелодичным баритоном и играл на инструментах. Огромное количество денег он передавал университетам, богадельням, отдельным людям искусства, строил госпиталя и школы, наверняка ссужал неблагоугодные и сомнительные эксперименты и никого не жег и не травил.

Он проправил так восемь лет и скоропостижно умер от «пневмонии». Сейчас уже наверняка не скажешь. Рим, 1521 год – ну какая пневмония? Разве что «какая-нибудь пневмония алла кантарелла». Его место занял хмурый брейгелевский голландец Адриан VI, который вознесся на волне милитаристской риторики и все того же обрыдлого «нового Крестового похода».

О том, что это не Ку-Клукс-Клан

Казалось бы, сколько можно повторять. Теперь, слава богу, глобальная сеть Интернет показывает записи процессий в балахонах и колпаках каждый год на Пасху, но все равно – людям кол на голове теши. Вирусятся видео, комментируются комментарии.

В 1552 году, по призыву Папы Пия IV, в Рим приезжает молодой пресвитер Микеле Гизлиери, который создает при Папе институт тайных дознавателей и осведомителей (в наше время, после Пия Х – это контрразведка Sodalitium Pianum). Инквизиция (Sanctum Officium), конечно, есть, но она уже на спаде и вообще выполняет функцию внешнего активного пугала. А работать-то между тем кому-то надо.

В 1566 уже кардинал Гизлиери становится, что закономерно, Папой Пием V. В частности, он создает систему тайных кабинетов в папской резиденции, куда приходят осведомители, которых никто не знает в лицо, кроме непосредственного вербовщика. При входе в здание и тем более – в комнату папской коллегии для доклада они надевают черные капюшоны-колпаки с прорезями для глаз и факультативно – для рта. Такие же носят и те, кто их выслушивает. Коллегии, в отличие от инквизиции в то время, действуют по всему католическому миру, включая Англию. Содалициум и создан-то был, по сути, для внутренней поддержки внешней войны испанского Карла против ея величества Елизаветы Английской и ея протестантской ереси. В Англии – это те самые «black friars» (черные монахи), чей знаменитый лондонский мост, где повесили банкира Ватикана Кальви во время скандала с ложей «П-2». На этом мосту, по легенде, вешали ватиканских шпионов, если находили. То есть их сперва приводили в подвалы и слегка пытали, и не слегка тоже.

Но сам образ черных монахов прогремел по всей Европе и запомнился надолго, и укоренился в народной молве. И пасхальные процессии на Страстную неделю украсились кающимися грешниками с закрытыми колпаками лицами. Они испокон веку скрывали лицо во время публичных процессий в ряде стран, но с XVI века получили унифицированное для этого средство. От пасхальных корпораций эти колпаки переняли и английские, итальянские и испанские масоны. От масонов это перенял Ку-Клукс-Клан. Тем более на американском Юге и католиков всегда было – как хлопка.

В 1873 году в здании коллегии Содалициума в Риме проводили ремонт и раскопки и обнаружили там залежи одежды с XVI века этак по век ХIХ, откуда вывод, что коллегия работу особо и не прекращала никогда.