Buch lesen: «Автор года – 2019»

Редактор Эльвира Шабаева

ISBN 978-5-4498-0351-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как появились Луна и Солнце

Это случилось давным-давно, когда не было ни Солнца, ни Луны, ни дня и ни ночи, всё было серое и унылое. Люди ходили грустные, они много работали: пахали землю, сажали семена, ухаживали за растениями, но урожай был очень скудный, не хватало тепла и света. В те давние времена в одной деревне жили брат и сестра.

Сестра была очень красивая девушка, но надменная и самолюбивая. Она только и делала, что любовалась собой в зеркало, расчёсывая свои прекрасные золотистые волосы, и примеряла наряды. А брат был скромный и очень добрый. Он не отказывал никому в помощи и люди тянулись к нему, как к чему-то тёплому и светлому.

Как-то раз, когда брат был на работе, к дому подошла старушка и попросила у девушки воды напиться.

– Уходи отсюда уродливая старуха, – закричала злая красавица на старую женщину, – видишь, некогда мне!

Старушка тяжело вздохнула, пробормотала что-то непонятное и исчезла, как будто её и не бывало. А девушка снова взяла в руки зеркальце и остолбенела от ужаса: от её красоты и молодости не осталось и следа. В это время брат подходил к дому и услышал громкий плач.

– Что случилось, почему ты плачешь? – спросил он, торопливо вбегая в комнату. Сестра подняла голову и повернулась. Брат ужаснулся: на него вместо красавицы-сестры смотрела старая сморщенная старуха.

Старые люди рассказали им, что далеко-далеко за горами и тёмным лесом живёт очень могущественная волшебница, это она наказала девушку за её равнодушное сердце, и только она может снять свои чары. Недолго думая, брат с сестрой собрались в нелёгкий путь.

Долго-долго шли они к замку волшебницы, когда сестра уставала, брат нёс её на руках. И вот перед ними на пути встаёт высокая-высокая гора, упираясь вершиной в самое небо, ни взобраться на эту гору, ни обойти её. Совсем было расстроились брат с сестрой, как вдруг прямо с горы к ним спустился огромный орёл.

– Я перенесу вас через эту гору, – обратился он к брату, но за это ты должен отдать мне всю свою силу, иначе мне не взлететь с вами на такую высоту.

– Отдай скорее ему свою силу, – закричала сестра, – нам нужно быстрее найти волшебницу, я снова хочу стать красивой и молодой. Брат молча кивнул головой, и орёл забрал всю его силу, легко перелетел через высокую гору и опустил своих седоков на землю. Путники отправились дальше, и вот перед ними дремучий лес, куда идти дальше – непонятно. Тут из леса вышел старичок и сказал:

– Знаю, знаю, куда вы идёте, только без моей помощи вам не перейти этот лес, не добраться до замка волшебницы. Я помогу вам, но за это юноша должен отдать мне свою молодость.

– Конечно, он отдаст, – сказала сестра, – веди нас скорее. Старичок посмотрел на брата, и тот снова, как и в первый раз, молча кивнул головой.

– Тогда вперёд, – скомандовал старичок, первый шагнул в дремучий лес. Долго пробирались они сквозь лесную чащу, у брата совсем не осталось сил, но самолюбивая сестра даже не протянула ему руку, чтобы поддержать его, и старичку пришлось отдать ему свою палочку. Наконец лес закончился, и они вышли на широкую дорогу. Какой-то паренёк весело попрощался с путниками и скрылся в лесу. Сестра повернула голову к брату и не узнала его: перед ней стоял седой немощный старик с трясущимися руками, сгорбленной спиной и почти слепыми глазами. Но ей было не жалко брата, – быстрей идём к замку, – торопила она его. Медленно передвигая ноги и опираясь на палку, брат побрёл вслед за сестрой, которая шла впереди, даже не оглядываясь.

И вот, наконец, они пришли к заветному месту. Замок блистал своим великолепием: на остроконечных крышах сияли яркие звёзды, стены обвивали чудесные цветы, а в саду пели птицы и летали красивые бабочки. Брат залюбовался этой красотой, смотря полуслепыми глазами, но сестра, не обращая внимание на всё это великолепие, схватила его за руку и потащила в замок. Двери были открыты, словно волшебница ожидала прихода гостей.

– Вы зачем сюда явились и нарушили мой покой? —строго спросила она.

– Пожалуйста, добрая волшебница, – взмолился брат, – спаси мою сестру, верни ей красоту и молодость.

– Хорошо, – ответила волшебница, – я сделаю, как ты просишь, но за это ты должен отдать свою жизнь.

– Я согласен, – прошептал брат, – забирай скорее мою жизнь, только пусть моя сестра станет такой, как прежде.

– А ты что скажешь? – обратилась волшебница к девушке-старушке.

– Быстрее сделай меня молодой и самой красивой, – закричала сестра, затопав ногами.

– Ты так ничего и не поняла, – грустно проговорила волшебница, – что ж, будь по- твоему, ты станешь самой красивой. Она взмахнула волшебной палочкой и, строго глядя на сестру, произнесла:

– Отныне и навсегда все будут называть тебя Луна. Ты будешь ночью освещать Землю, но не будет тепла от твоего света.

– А ты, – обратилась она к брату, – за твою доброту и верное сердце, будешь светить днём, дарить людям тепло, и все будут называть тебя Солнце. Вы будете сменять друг друга на небосводе, но никогда не встретитесь.

С тех пор так и повелось, что Луна светит ночью, но от её холодного света нет ни тепла, ни радости. Солнце днём освещает Землю, и от добрых солнечных лучей на Земле распускаются чудесные цветы, созревает урожай, и люди радуются и смеются.

Вот так на Земле появились день и ночь.

/Татьяна Бобылёва/

«Зачем брожу я среди кварталов…»

 
Зачем брожу я среди кварталов,
Отыскивая кого-то, себе подобных.
Мимо тоннелей, мимо вокзалов,
Мимо скамеек в парке свободных.
 
 
Пришла ведь в мир я совсем одна.
Зачем же нужен тогда мне кто-то?
К тому, кому-то ведь холодна
Я буду. И мучать того, кого-то.
 
 
Мой мир устроен, он совершенен,
Но только так, как я хочу.
И для меня он вполне бесценен,
Он мне одной лишь по плечу
 
 
Глотками упиваюсь одиночеством,
Не захлебнусь, родные, нет!
Спасибо вам, конечно, же за общество,
Но я одна привыкшая встречать рассвет…
 

/Вероника Гусева/

Про любовь

– Мне нужно ещё пять минут.

– Мы опаздываем. Самолёт ждать не будет.

– Всего пять минут. Пожалуйста.

Я бережно прислоняю ладонь к стене и закрываю глаза. Под пальцами подрагивают воспоминания…

Приятная шершавость под рукой. Мы долго спорили, какие обои выбрать: под кирпич, с геометрическими разводами или гладкие. Я совсем не помню, кто победил. Помню радость от совместной работы, приятную усталость и сочную ярко-красную мякоть арбуза, который мы ели, усевшись прямо на полу, закончив ремонт.

Иду дальше, легко проводя ладонью по стене.

Наш знаменитый Мартышкин угол. Пушистый серый котейка, запущенный в новый дом, лихо взобрался по мягкому пеноплену до самого потолка. Котёнка назвали Мартышкой, а угол с тех пор приманивал всех потомков нашей первой кошки.

Моя девичья спальня. Моя первая отдельная комната. Какое это было счастье! Здесь я пряталась ото всех и мечтала. Мягкие игрушки, много книг и альбомов. А здесь… в старой деревянной шкатулке хранился дневник и письма про любовь… от любимого…

Родительская спальня. Не вспоминать, только не вспоминать! Не удалось – непрошенные слёзы потоком льются из глаз, комок в горле не проглотить. Боль, на всю жизнь, навсегда…

Светлая большая комната – сюда мы принесли маленький комочек огромного счастья – дочку. Счастье обволакивает, убаюкивает, ласкает…

Он теперь часто вредничает. Ни с того, ни с сего гаснет котёл, начинает возмущённо скрипеть паркет, лопаются новые лампочки в старом светильнике. И я утешаю, успокаиваю, уговариваю. Он слушается. Чаще всего…

Я закрываю дверь на замок, спускаюсь по ступенькам, разворачиваюсь.

Низкий тебе поклон, мой родной, мой любимый. Моё место силы.

Мой ДОМ.

Я вернусь

/Лариса Агафонова/

Простые радости

Алёнка откинулась на тощую больничную подушку, от которой ощутимо пахло хлоркой, натянула до подбородка колючее одеяло и выдохнула:

– Хорошо-то как!

– Что здесь может быть хорошего? Ванны в палате нет, одна раковина, а купаться извольте в общем душе в коридоре. Мутная жидкость, не иначе, как суп из табуретки, котлеты, скорей всего, из туалетной бумаги с луком. Компот из сухофруктов, который испортить невозможно, и тот несёт половой тряпкой. И это они называют обедом! – полная дама в вельветовом домашнем костюме скривилась и брезгливо поджала губы.

– А мне девчонки пижаму принесли, – невпопад ответила Алёнка. – Как замечательно!

– Пижаму? И что замечательного в пижаме? Это вообще не комильфо —среди бела дня обряжаться в пижаму. Больница – не повод распускаться, – пожала плечами дама, раскладывая пожитки в покосившуюся трёхногую тумбочку.

– А ещё мне передали тёплые носки, их мама вязала из шерсти нашей козы Марфы, – продолжала радоваться Алёнка, высунув из-под одеяла ногу в толстенном пуховом носке. – Я теплолюбивая, всё время мёрзну, а теперь совсем-совсем согрелась, – прижмурилась она от удовольствия.

– Ты откуда взялась, блаженная?

– Из реанимации, – смущённо улыбнулась Алёнка. – Меня по скорой прямо с лекции по истории привезли, с перитонитом. Прооперировали и пять дней держали в реанимации. Думали, не выживу. А я оклемалась. У нас вся родня живучая. Знаете? – она приподнялась на локте. – Ко мне девчонок не пускали. Я, когда в себя после операции пришла, стала медсестру просить, чтобы хоть на минуточку, хоть одним глазком. К дядьке, что напротив лежал, два раза посетителей пускали, а ко мне – нет. Так она мне шёпотом сказала, – у Алёнки разом наполнились ужасом глаза, – что пускают только к тем, кто безнадёжен. Представляете? Я больше и не заикалась о подружках. А сюда можно приходить всем-всем, – она опустилась на подушку, закрыла глаза, и на лице её, как солнечный лучик, засветилась улыбка самого счастливого человека на земле.

/Лариса Агафонова/

Невозвращенец

Степаныч плакал. Крупные слёзы катились по морщинистому лицу, застревая в складках прожитых лет. Пушистые седые усы, гордость старика, промокли и перестали бодро торчать вверх.

Вообще-то Степаныч был оптимистом. Самым настоящим, хорошо закалённым, как сталь на заводе, где Степаныч отработал без малого сорок лет. Как пришёл после армии безусым помощником сталевара, так и остался, выйдя на пенсию ведущим инженером.

Пенсия. Лучше б она не случилась в жизни Степаныча. Да что уж говорить. Тогда, восемнадцать лет назад, Степаныч, как примерный пони, бодро побежал за женой и дочками на историческую родину супруги, в неметчину, будь она неладна. Неметчина, а не любимая вторая половина, конечно.

Будь не любимая, вряд ли б он тогда рискнул. А так, жена загорелась, на родственников глядя. Они, как только разрешили, косяком потянулись в поисках лучшей жизни. А чего её было искать, коли и тут неплохо кормили?

Жена-то Степаныча по молодости и думать не думала уезжать, жила себе припеваючи у Степаныча за пазухой. Он и добытчик, и рукастый, и детей любил. И старался опять же супруге угодить. Она ведь девчонкой за него, за вдовца, замуж вышла. Ему тридцать пять, ей двадцать два, только-только институт свой педагогический окончила.

Достался ей Степаныч с шебутным сыном-подростком, намечающейся лысиной и комнатой в малосемейке. Ах да, ещё с пышными усами, на которые, как супруга всегда уточняла, она и клюнула. Это уж потом, когда две дочки у них родились, им от завода квартиру трёхкомнатную дали, большую, с лоджией и чудесным видом в парк.

Жили, что называется, не тужили. Были, конечно, сложности, ну как у всех в то время. Но ведь разрешимые да преодолимые. «Вот, – думал Степаныч, – выйду на заслуженную пенсию, буду на рыбалку ездить, да за грибами ходить». Родственников-то у него много было: большинство в деревнях да сёлах страны нашей необъятной. К одним поедешь – лес рядом, к другим – речка под боком. Красота, а не жизнь.

Только вот фортуна такой фортель выкинула, что ни тебе рыбалки, ни тебе грибов.

И вот уже восемнадцать лет жил Степаныч на чужой сторонушке, среди истинных арийцев, ничегошеньки не понимая из их неласковой, немелодичной речи. Языки ему и в школе не давались, а в старости и подавно. Жена сама с детства активно шпрехала, потом в школе немецкий детям в юные головушки вдалбливала и дочек научила. А он, как белая ворона, только на русском и объяснялся. Несколько расхожих бытовых фраз не в счёт.

Пока обживались на новом месте, дочки рядом были, хоть с ними душу отводил, а как замуж повыходили за немцев коренных и съехали от родителей, так вообще – хоть караул кричи. Только с женой и поговоришь на родимом русском. Внуки родились немецкие и душой, и языком. По-русски понимают плохо, а говорить и вовсе отказываются.

Одна отдушина: летом Степаныч каждый год на два месяца в Россию уезжал, к родственникам погостить да друзей повидать, что остались ещё в живых. А что, никто ведь не молодеет. Вот уж где раздолье – говори, не хочу, и не надо за карманным словарём лезть, чтобы хлеб да масло купить.

Сын старший отцу всегда рад. И внучки уже хоть взрослые, а к деду со всей любовью. Невестка к его приезду холодца наварит, селёдочку под шубой приготовит. Знает, чем свёкру угодить. Душой с ними Степаныч отогреется и снова в неметчину. Домой, стало быть…

Жена за все годы один раз с ним съездить согласилась. С опаской да с осторожностью, а вдруг потянет, вдруг сердце встрепенётся. Пронесло, не потянуло и не встрепенулось. Ну и ладно. Каждому своё.

В этот год Степаныч приехал по скорбному поводу. Сестра младшая умерла. Болезнь её изнутри подточила, силы отобрала, вот и ушла рано. Семидесяти ещё не было. На похороны Степаныч не попал: дорого лететь. Обычно-то он сильно заранее билеты брал, почти за копейки летал. А тут как раз Новый год был, ажиотаж праздничный, цены до небес.

Прилетел, как обычно, летом. Поехал в посёлок, где сестра жила, да и узнал, что дом по завещанию ему, Степанычу стало быть, достался. Сестра бездетной прожила, мужа схоронила, вот и оставила своё имуществу любимому брату.

«Да зачем он мне, дом этот? – недоумевал Степаныч. – Продавать его – мороки больше, чем прибыли. Посёлок непрестижный, город далеко, молодёжь после школы уезжает. И то верно, что в сельской местности делать? Скука, да и только. А запереть дом – всё равно, что бросить. Разберут по кирпичикам, растащат по железякам. И родственникам никому не нужен, разве что сыну как дача. Место ведь хорошее, река рядом, воздух чистый, не чета городскому. Да за дачей ведь тоже пригляд нужен. А кто будет приглядывать? То-то и оно».

Вышел Степаныч во двор, присел на лавочку, по-деревенски добротную, оглядел наследство своё неожиданное: ставни резные, мужем сестры сделанные (тот мастер по дереву был знатный), ворота кованые, с шашечками поверху. Двор цветами полыхает: сестра столько всего понасажала – глаз радуется. Не то, что в неметчине: все дома одинаковые, в неброский цвет выкрашенные, заборы невысокие, палисадники ровненькие. Тьфу на эту однотипность.

«Что ж я со своей жизнью сделал? – вспыхнула мысль. – Ради чего вот эту красоту променял на их упорядоченность и квадратность? И на кладбище вместо могилы и оградки металлическая табличка будет в колумбарии…»

Заплакал Степаныч навзрыд. Что уж он оплакивал: себя, старость свою немецкую, слабость свою или мягкость, никому не ведомо…

Только на следующий день Степаныч жене позвонил и сказал, что остаётся. На родине. Навсегда. Так он решил.

«Ты, если хочешь, приезжай ко мне. Здесь хорошо, спокойно. А, главное, всё своё, родное. И помирать здесь не страшно».

Приедет? Кто знает…

/Лариса Агафонова/