Мне было шесть лет, когда бабушка повела меня в гончарную мастерскую, неподалёку от рынка. Мне она показалась жилищем волшебника. Когда мы вошли, мастер, как раз, доставал из печи только что обожжённые горшки. Он тут же их сортировал. Оставлял только те, которые, с его точки зрения, были безупречны. И по цвету, и по форме. Все остальные он сложил в какую-то тележку, поднял тяжёлую деревянную лопату и начал их разбивать. Тут я не удержался:
– Зачем вы это делаете? Лучше отдайте их нам.
– Я мастер. Хороший мастер. И я не могу позволить, чтобы из моей мастерской выходили на свет такие вот уродцы. Я просто обязан их разбить.
Хотя я и был просто маленьким мальчиком, но я понял, что мастер преподал мне прекрасный урок того, что такое настоящий труд. Плоды человеческого труда всегда должны быть достойны того, кто даёт им путёвку в жизнь. Иначе жизнь до краёв может наполниться таким уродством, что станет просто невыносимой. Урок мудрого мастера я запомнил на всё жизнь. Крепко запомнил.
Вот и в этом ресторане я трудился на совесть. Практически, десять дней не выходил отсюда. Лишь один раз в день заезжал к Мирре, чтобы завезти продукты, удостовериться, что с ней всё в порядке и покопаться в своей библиотеке, выискивая информацию о творчестве Низами.
Хозяин ресторана застал меня за работой поздно вечером. Я практически уже всё закончил. Он был просто ошарашен тем, что увидел. Восторг его был безграничен. Пока другие художники только-только расчерчивали пространство и определяли контуры будущей работы, я уже всё успел сделать. Он на радостях вручил мне тройной гонорар. И ещё взял с меня обещание, что когда я вернусь из Шемахи, то обязательно помогу ему с его новым проектом.
Мне он очень понравился. В этом человеке чувствовалась широта души. И дело было совсем не в том, что у меня на руках оказалась такая сумма денег, о которой я и не мог мечтать. Ведь, как всегда, и бог, и дьявол скрыты в деталях. Именно детали подсказывали мне, что этот человек не так прост, как кажется. К тому же у него была такая позитивная аура, которая позволяла выстраивать с ним конструктивные отношения. Словом, этот Эльман оказался прекрасным работодателем. Намного лучше, чем я предполагал.
Домой я летел на крыльях. Полученных денег с лихвой хватало на несколько месяцев жизни в Шемахе. Да ещё оставалось на холсты и краски. Придя домой, я долго рыскал в старых шкатулках бабушки, которые когда-то свалил в кучу после её смерти. Наконец-то, нашёл то, что искал. Это было скромное кольцо, исполненное на серебре. Мой дед, когда-то много лет тому назад, подарил его бабушке. Здесь был хороший добротный камень. Конечно, это был не бриллиант, а всего лишь алмаз.
На этом кольце лежала память о тех временах, когда каждый ювелир пытался отразить в своих изделиях частичку самого себя. Все-таки это была та филигранная работа, секреты которой передавались из поколения в поколение. Ну, ещё это была память о бабушке. Ниточка, тянущая из моего детства. Ведь родительская любовь – это не всегда благословение. Иногда она становится тяжким грузом и давит на нас. Именно благодаря моей бабушке, я не чувствовал себя ребёнком, задавленным грузом родительских требований. Своей любовью она защитила меня. Не позволила отцу с матерью превратить меня в объект реализации своих когда-то нереализованных амбиций.
* * *
Уже одно это прикосновение к бабушкиным украшениям пробудило во мне массу воспоминаний. Самым ярким из них являлся, конечно же, разговор на поминках моего деда, случайным свидетелем которого, я оказался. Практически, все кто пришёл к бабушке выразить своё соболезнование уже разошлись. Оставалось всего несколько человек. Среди них выделялся высокий седой мужчина, который попросил бабушку выслушать его. Почему-то я думал, что разговаривать они будут в прихожей. А они прошли в гостиную. Откуда было мне, пятнадцатилетнему подростку, было знать, что я услышу нечто такое, что просто поразит меня. Я вошёл в эту комнату ещё до них и устроился в том самом глубоком бабушкином кресле, в котором потом так любила устраиваться Мирра. Из-за похорон я не спал всю ночь и мечтал вздремнуть.
Они не заметили моего присутствия. По мере того, как услышанное поражало моё воображение, я старался всё глубже врасти в кресло и остаться незамеченным. До конца жизни бабушки я так и не признался ей, что был свидетелем этого разговора. Он меня сразил наповал. Я, молодой дурачок, был уверен, что любовь – это всегда удел молодых. Как же я ошибался. Этот седой мужик начал разговор с бабушкой почему-то с очень жёстких обвинений:
– Что же ты его не уберегла? Как же ваши обеты? Как же ваши прекрасные планы? Если уж вам было предначертано жить долго и счастливо, то почему вы не умерли в один день? Почему же ты отпустила его одного?
Бабушка вначале просто молчала. Потом она мягко, почти что ласково, сказала:
– У тебя всё? Спасибо, что пришёл. Спасибо за соболезнование. Я и не надеялась, что ты, настолько занятой человек, найдёшь время для нас ,простых смертных, и соизволишь здесь появиться. Я очень благодарна тебе. И как бы ты ни старался ужалить меня, я знаю, что ты мне искренне сочувствуешь.
А потом я услышал звук поцелуя. И слова бабушки.
– Ну, зачем же целовать каждый пальчик в отдельности. Можно было просто поцеловать руку.
– Господи, боже мой. Наконец-то спустя сорок лет, я вновь целую тебя. Пусть даже в руку. Не было такого дня за все эти годы, когда бы я не мечтал об этом. Какой же я счастливец, что мне удалось дожить до того дня, когда я смог, наконец-то, это сделать.
– Не заводи сам себя. Не выдумывай того, чего не было.
– А что было?
– Да, ничего не было. Были два мальчика. Два друга. И девочка-соседка из их класса. Юношеская влюблённость. И мой выбор. Я до сих пор о нём не жалею.
– Неужели? Я был умнее. Я был во всём лучше и удачливее, чем он. Почему именно он? Неужели ты действительно любила его больше, чем меня? И не смей ничего отрицать. Не смей отрицать, что ты меня любила. Любила меня, а замуж вышла за него. Чисто женская логика. И в мыслях, и в поступках. Как же я проклинал тебя все эти годы. Мне показалось, что я дышать не смогу после этого. Не то что жить. Но как видишь, не сдох. Выжил. Хотя напивался каждый раз, когда видел вас вдвоём. Какая же всё-таки ты стерва! Ну, зачем ты так поступила?
– Да, ты с самого детства был завоевателем. Ты даже в класс врывался, как армия колонизаторов в слаборазвитую страну. Победить. Завоевать. Подчинить. Наверное, это были твои любимые глаголы. Ты и ко мне относился, как к добыче. Скажи я «да», ты поломал бы меня тут же. Как новую игрушку. Просто захотел бы узнать, что же у этой игрушки внутри. Все твои желания должны были бы стать законом для меня. Законом высшей инстанции. Решениями, которые не подлежат ни обжалованию, ни апелляции. А для него высшим законом всей его жизни были мои желания. Он только не молился на меня. Хотя и обожествлял.
– Ну, милая моя. По твоим словам, получается, что я ангел тьмы, а он ангел света. Сама же знаешь, что утрируешь.
– Ничего я не утрирую. Я была бы неправильной девочкой для тебя. Девочкой, которая испортила бы тебе всю твою жизнь. Отвлекала бы тебя от твоих великих целей. Ведь ты почти их всех достиг. А со мною навряд ли бы смог. Если я и любила тебя, то не настолько фанатично, чтобы отказаться от себя самой.
– А может ты разрешишь мне, хотя бы теперь, хоть немножко, пожить теперь рядом с тобой? Пока смерть не разлучит нас. Оттаять.
– Какой же ты идиот. Если у меня в двадцать лет хватило ума держаться от тебя подальше, то ты думаешь, что я сейчас стала глупее. Ты только с виду такой белый и пушистый. Нам с тобой противопоказано находиться вместе в замкнутом пространстве. Прощай.
– Да, как была ты недостижимой для меня, так и осталась такой. Ничего не изменилось. А я, как и был дураком, превращающимся в твоём присутствии в бесформенный кисель, так таким и остался. Будь здорова. Надеюсь, что в следующий раз мы увидимся ещё не скоро. Либо на твоих, либо на моих похоронах.
Меня удивил его голос. Так может говорить лишь сильный духом человек. Человек, который знает цену каждому произнесённому им слову. Да, он знал, что говорил. В следующий раз я увидел его на бабушкиных похоронах. Он подошёл ко мне, вручил свою визитку и сказал:
– Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, звони. Чем смогу – помогу. Всё-таки честность – это одна из великих человеческих добродетелей. Не каждый может быть честным с самим собой и с теми, кто его окружает. Твоя бабушка могла. Она была очень сильной женщиной. Сейчас таких не делают.
Он, видимо, хотел что-то ещё сказать, но ко мне подходили всё новые люди и он, немного постояв, ушёл. Да, я всегда осознавал, что моя бабушка была неординарным человеком. Но эти две встречи с мужчиной, который когда-то столь неровно дышал на неё, поневоле заставили меня задать себе такой вопрос:
– А была ли счастлива моя бабушка? Не наступила ли она, в силу каких то условностей и лживых иллюзий, на горло собственной песне? И что означала эта её постоянная присказка: «А счастье было так возможно?» Похоже на извечный вопрос о том, что же такое счастье она, так и не смогла найти достойного ответа. А надо ли? Может и не надо философствовать, а просто уметь быть счастливыми. Здесь и сейчас.
* * *
Рано утром я сделал Мирре предложение и надел это кольцо ей на палец.
– Я прошу тебя стать моей женой. Не бойся. Всего лишь фиктивной женой. Мне абсолютно всё равно, что говорят и будут говорить окружающие. Но я знаю одно. Я не могу подвергнуть тебя их глупым осуждениям. Ты этого просто не выдержишь. А ещё я боюсь. Боюсь навязывать тебе своё общество. Свою заботу. Свою любовь. Ведь чужая любовь может не просто сломать тебя. Она может обречь тебя на никчёмную, бесцветную, блеклую жизнь рядом с человеком, которого ты не любишь. И возможно, никогда и не полюбишь. И не стоит оправдывать всё это тем, что так, практически, живут все. Ты же не такая, как все. Хотя бы потому, что я не знаю в мире человека, чья душа была бы так чиста, как твоя. Да, ещё. Не казни себя за то, что спала с ним. Иногда наше тело предаёт нас. Надо уметь прощать его.
Миррра выслушала меня молча. Это уже было хорошо. Кольцо было у неё на пальце. И это тоже было хорошо. Оставалось выстроить нашу дальнейшую жизнь. А вот это было очень и очень непросто. Ведь когда закрывается одна глава нашей жизни открывается другая. Не только от меня, но и от неё зависело то, какой же будет эта новая глава.
Свидетельство о браке нам выдали уже в Шемахе. Так началась моя «семейная жизнь». Первые дни она выглядела как испуганный зверёк. Но к исходу второй недели, когда убедилась в том, что я не предъявляю ей никаких требований и не покушаюсь на её свободу, она оттаяла. Оказалось, что она учится на искусствоведа. Почему-то это известие вызвало у меня приступ гомерического хохота.
– Художник и искусствовед. Да, наш брак заключён на небесах.
Она не разделяла моего сумасшедшего веселья по этому поводу. Просто злилась. И ещё выставляла вперёд свои колючки, как маленький ёжик. А ведь моя радость в немалой степени была связана с тем, что я наконец-то понял, чем можно занять эту девочку на период её нежданной и негаданной беременности. Я боялся её депрессии. Слёз, капризов, хандры. Её мозги надо было чем-то занять. Так почему бы не образованием?
Ведь мы были, практически, полностью изолированы от окружающего мира. Предоставлены сами себе. Жители села занимались своими хозяйствами, время от времени подбрасывая нам какую-то еду и фрукты. Они, почему то, все дружно жалели нас и предлагали свою посильную помощь.
– Вот видишь, шемаханская царица. Наконец-то твои подданные осознали, кто ты есть и горят желанием услужить тебе.
Если бы от огня в глазах Мирры предметы могли бы воспламеняться, то весь наш дом, включая меня, горел бы синим пламенем.
– Я же просила не называть меня так.
– Шемаханская царица совсем не такая, как ты думаешь. Сначала всё извратил Пушкин. А потом эти креативщики из «Мельницы» сняли свой фильм и превратили её в какого-то монстра. И никто уже не поверит в то, что на самом деле, она была очень и очень хорошая. Хоть не совсем непонятная для обычных людей и очень загадочная. Ну, почти как ты.
Сейчас меня радовало лишь то, что из её обращения ко мне исчезло слово «дядя». Теперь я стал просто Тимуром. Это уже был прогресс.
Я перевёз из своей городской квартиры, практически, все книги по искусству. Она читала их запоем. Иногда мы что-то обсуждали, иногда она сама просила что-то объяснить. Время от времени, она позволяла себе рассматривать мои полотна. И я чётко понимал, что они её пугают.