–Да, милая моя. Я не такой сладкий художник, как Лиотар. От таких работ не тают от восторга все те, кто их видит. Я мало кому нравлюсь. Но, понимаешь с тех пор, как появилась фотография, у художников исчезла необходимость создавать по заказам лакированную действительность. Время Лиотаров давно прошло. Но тебе ещё рано вникать во всё это. Нужно ещё несколько лет прежде, чем ты начнёшь разбираться в том, что такое искусство, что такое псевдоискусство, какова правда искусства. А может задумаешься над тем, что стоит ли художнику, ради куска хлеба, подстраиваться под вкусы толпы.
* * *
Я старался организовать нашу жизнь на селе так, чтобы Мирре было предельно комфортно. Я был жаворонком, она – совой. Поэтому, позавтракав с утра пораньше, я к десяти часам накрывал стол для неё. Молоко, мёд, сливки, ягоды и конечно же моя фирменная яичница ждали её пробуждения. Если она не появлялась вовремя на кухне, я начинал петь. Я переиначивал слова и каждая песенка выглядела уже как приглашение к завтраку. Она просыпалась, умывалась и садилась за стол. Для меня это уже был второй завтрак. Потом я начинал рычать как собака и говорил:
– Ваш верный пёс просится на прогулку. Не окажете ли Вы ему такую честь?
Мы гуляли. Долго. Независимо от погоды. Хорошая или плохая, дождливая или ветреная – нам это было неважно. Мы должны были прошагать свои пять километров. Мы много чего обсуждали на наших прогулках. Это были разговоры ни о чём и обо всём. Обед уже ждал нас, когда мы, усталые и раскрасневшиеся, возвращались домой. Наша соседка каждый раз радовала нас своими кулинарными шедеврами. Она мыла посуду и уходила. Ужин всегда я готовил сам. Мне было очень важно, чтобы Мирра правильно питалась. Живот её стал просто огромным и уже мешал ей. Мы вместе делали гимнастику для беременных и учились дышать.
Внешне всё выглядело так, что Мирре было сытно, тепло и комфортно. Что творилось у неё в душе, конечно же, никто, кроме неё, не знал. Она вся была закрыта на тысячи замков, а ключи давно были утеряны. Я старался её развеселить. Притаскивал какие-то диковинные ягоды и цветы, сооружал из них фантастические композиции. Лепил каких-то сказочных персонажей. Не только ближние, но и дальние соседи приносили там какие-то подарки. Ведь каждый из жителей этого села хотел внести свою лепту в то, чтобы будущая роженица была полна сил и энергии. Раз в месяц к нам приезжала врач, которая вела беременность. Мирра на все эти мои хлопоты взирала с какой-то отстранённой улыбкой и говорила:
– Ну, откуда ты столько знаешь? Ты же не врач, а художник. Да и перестань так трястись надо мной. Я не больна. Я просто беременна.
Наш малыш родился в новогоднюю ночь. Шёл снег. Дул сильный ветер. И конечно же, никакая «Скорая помощь» добраться до нашей деревушки так и не смогла. Она приехала только под утро. Малыш уже был вымыт, накормлен, спеленат и лежал в той самой колыбельке, в которой когда-то лежал я сам. У меня было такое ощущение, что соседская бабка, всё время хваставшая тем, что это именно она обрезала мне когда-то пуповину при рождении, страшно гордилась тем, что она вновь оказалась столь востребованной. Говорят, что мама с папой тогда приехали сюда на три дня. Просто отдохнуть, походить по горам, надышаться воздухом этих мест. Но мне, видимо, здесь очень понравилось и я решил вылезти наружу на пару месяцев пораньше. Так вот и получилось, что и я, и наш малыш появились на свет в одном и том же селении. И это было просто замечательно.
Сотовая связь в деревне, практически, не ловила. Но у нас был классический стационарный телефон и мы поддерживали связь и с её, и с моими родителями. Так как у меня была репутация чудака, то никто не расспрашивал о том, почему у нас не было традиционной свадьбы. Мама с папой были настолько безумно рады, что, наконец то, я не один, что не задали ни одного вопроса. Лишь радовались тому, что у них появился внук. Потом мы выяснили, что в селе есть несколько точек, где связь всё же ловит. Пару раз мы смогли даже дозвониться. Словом, мой план с женитьбой сработал без сучка и задоринки. И я был безмерно рад этому.
* * *
Беспокоило лишь одно. Уже приближался сентябрь. Мирре надо было идти на занятия в университет. Видимо нам всем нужно было перебираться в город. Тогда я задал вопрос, который уже давно мучил меня.
– Ты хочешь вернуться к нему? Хочешь снова с ним встречаться?
Я ожидал увидеть какую угодно реакцию. Но не эту. У неё началась самая настоящая истерика. Ни понять, ни унять этот кошмар я не мог. Пробовал напоить её водой, дать ей сердечные капли… Всё было бесполезно.
И тогда я перестал её успокаивать. Ушёл в мастерскую. Оставил её одну. Истерика как-то сама собой сошла на нет. Но ещё три дня Мирра не могла найти себе места. На четвёртый день, вечером она пришла ко мне, когда я пытался поймать на полотне последние лучи уходящего солнца. Сначала рассеяно наблюдала за тем, что творится у меня на холсте, а потом тихо попросила:
– А можно нам поговорить? Прошёл почти год, а ты всё ещё ничего не знаешь.
Она говорила долго. Много плакала. Временами просто замолкала. Не могла найти в себе силы, чтобы говорить дальше. Суть её рассказа сводилась к тому, что, вообще то, она этого парня знала по двору. И он ей очень нравился. Давно нравился. Если даже это не была любовь, то влюблённость точно имела место быть. Его семья когда-то жила в соседнем подъезде. Потом они переехали. Но квартира эта осталась за ними. Он время от времени оттягивался там с ребятами. Со всеми такими сопутствующими атрибутами, как пиво, водка, виски. Ну, ещё и с девочками же, конечно. Она не раз видела этих красавиц, что туда захаживали. Ослепительно яркие, броско одетые, вызывающе накрашенные. На их фоне она себя чувствовала бледной молью. Она его не раз видела на каникулах, пока он учился в Англии. Как правило, он был не один. И каждый раз, когда он с ней здоровался, его спутницы бросали на неё презрительные взгляды. Ей казалось, что они вообще отказывают ей в праве быть существом женского пола.
В тот злополучный вечер она пошла на день рождения подружки. Они вместе учились. Отмечали его в модном ресторане. При гостинице. Народу было немало. В основном, молодёжь. И конечно же, она очень обрадовалась, увидев там его одного. Без спутницы. Она чётко помнила, что там был очень хороший диск-жокей. Они много танцевали. Он, практически, не отходил от неё. И ещё она помнила, что ничего не пила кроме сока. Хорошо помнила, как вышла из зала ресторана в фойе. А дальше был полный провал в памяти.
В себя она пришла рано утром в номере гостиницы. Он был рядом. Улыбающийся и довольный. Говорил, что ей надо отвести место в книге рекордов Гиннесса. Ведь девушек, сохранивших девственность до 18 лет, в их окружении, практически, не было. Говорил, что она красавица и умница. И не уставал повторять, что как же это замечательно, что она потеряла свою невинность с ним, а не с кем-то из своих слюнтяев-ровесников. Не забывал упоминать и о том, что она подарила ему незабываемые минуты.
Они встречались целых три месяца. По очень интересной схеме. Он обычно сбрасывал эсэмэской время и место встречи. Забирал её и вёз в какой-то отель. Отели, как правило, располагались где-то на окраине. Час, полтора, иногда даже два. И всё. Потом он возвращал её в какое-то людное место, высаживал и исчезал. Практически, за всё это время не произносилось каких-либо слов. Был просто секс. Много секса. И больше ничего.
Разговаривать они начали потом. Вернее, говорил, в основном, он. Много рассуждал на тему о том, что она просто шлюха. Шлюха, ещё не до конца осознающая то, насколько же она порочна. Правда при этом, он, как то, случайно проговорился, что в её бокал с яблочным соком он, в их первый вечер, подбросил какие-то чудо-таблетки. Но тут же оправдывал себя тем, что ей всё это, в конечном счёте, понравилось.
– Ну, пусть первый раз на тебя подействовали таблетки. Ну, а дальше что?
Она не знала, что и как можно сказать в ответ на эти обвинения.
– Милая моя, у тебя темперамент шлюхи. Хорошие девочки не могут быть так хороши в постели. Ты шлюха по призванию.
Он даже успокаивал её весьма своеобразным образом, утверждая что, став его любовницей, она получила уникальную возможность вращаться в достаточно высоких кругах и заполучить, в конечном счёте, для себе хорошего, обеспеченного любовника. О том, хочет ли она этого и, что она хочет вообще, он никогда не спрашивал.
Он был предельно мил, обаятелен, улыбчив. Дарил ей какие- то мелкие безделушки. Восхищался ею. Но никогда и нигде не появлялся с ней на публике. Она уже знала, что у него есть жена, дети и даже официальная любовница. Информация ей выдавалась по крупицам, но она цепко запоминала каждую мелочь. И ещё у него появилась новая привычка. Он стал грозиться, что, когда она ему надоест, то он передаст её кому-нибудь. Не спрашивая при этом даже её согласия.
Он никогда не предохранялся. С самого первого раза он объяснил ей, что он ненавидит резинки и хочет ощущать её всю, целиком. Без каких-то посторонних предметов и преград. Она пила таблетки. А потом, вдруг, в один прекрасный день, именно тогда, когда ей надо было уходить из очередного безликого номера, её вдруг вытошнило. Взглянув на неё, он сказал, всё, что думает о ней, о её умственных способностях и умении вести нормальную взрослую жизнь. Бросил деньги на стол и приказал идти на аборт.
– Как раз я уезжаю в командировку. Меня не будет неделю. Когда вернусь, позвоню. Надеюсь, что ты уже будешь в порядке.
Тут она замолкла.
– Ну, а что было дальше ты уже всё знаешь.
* * *
Вместо того, чтобы отвечать на её исповедь, я начал писать её портрет. Новый портрет. Уже маслом. Всего я насчитал у себя уже 112 её портретов. Разных и всяких. Карандашом, углем, фломастером, акрилом, пастелью. Маленьких, больших. На бумаге, картоне, холсте. На всех этих портретах она была смешной, озорной, хмурящейся или улыбающейся. Но выглядела всегда счастливой. А сейчас она была просто надломленной и несчастной. Он не хотел рисовать её такой. Но было в её лице что-то такое загадочное, делающее её похожей на всех матерей в мире. И это абсолютно не зависело от того, кого и как они родили. Гениев, пророков, уродов или преступников. В браке или вне брака. В хижинах или дворцах.
Все они были матерями. И на их лицах лежала именно та уникальная печать материнства, которая была, есть и всегда будет отражением одной из самых великих тайн бытия. Точно такая же, какая явно виделась мне сейчас на прекрасном лице Мирры. Я нарисовал в тот вечер, пожалуй, лучший из её портретов. Конечно же, я его потом дорабатывал. Возвращался к нему вновь и вновь. Признался самому себе в том, что пожалуй эта работа коренным образом отличается от всего того, что я рисовал до сих пор.
Для всех жителей села мы были обычной городской парой. Они хорошо знали, что здесь жить в разы дешевле чем в городе. И если человек имеет хоть какие-то деньги, то лучше же, конечно, жить здесь, на природе, чем ютиться в каменных джунглях города. Тем более с маленьким ребёнком. Конечно же, они плохо понимали, чем занимаюсь я. Ну особо и не заморачивались этим.
Для них мы были просто городские чудики. А к чудикам в Шемахе привыкли. Их было много в их истории. Среди них попадались даже такие гении, как Насими. Гениев сегодня не наблюдалось, а чудиков хватало. Ярким образцом того, что есть на белом свете люди, которые отличаются от нормальных, были для них работники обсерватории. Сельчане посмеивались над тем, что человек может смотреть на небо и получать за это зарплату. Но тем не менее, несмотря на нашу чудаковатость они все как то по доброму опекали нас. Именно благодаря их усилиям мы были сыты, а наш дом надёжно защищён от дождя, снега и холода.
В студенческие годы мне очень нравился дурацкий вопрос о том, является ли Дубай городом. Над вопросом сначала все смеялись. Но когда я начинал разъяснять, что у города, помимо дневной жизни, обязательно должна быть вечерняя и ночная, то они задумывались. Вот и получалось, что этот гигантский чудо-проект по имени Дубай, невозможно назвать городом. Даже, если ты открываешь там такие химерические структуры, как Дубай-Лувр или Дубай-Гуггенхайм, то это ничего не меняет. Ну, нет там культурной вечерней жизни и насыщенной ночной. Нет и всё.
Так вот в случае моей семейной жизни всё было почти так же, как в Дубае. С одной маленькой разницей. Наряду с дневной, у нас была и вечерняя жизнь. Мы работали, гуляли сами и выгуливали малыша, убирались и готовили. Вечером ужинали, смотрели какие-то фильмы, вместе купали малыша и укладывали его спать. Потом мы что-то делали, разговаривали, читали и тоже шли спать. И всё. Нормальная ночная жизнь, как это бывает в обычных семьях, у нас попросту отсутствовала.