Buch lesen: «Цветок для Прозерпины», Seite 3

– Все закончилось, – говорит ей женщина и тянет, чтобы подняться.

Закончилось ли? Или только начинается?

Глава 3

Возвращаясь домой на служебной полицейской машине, Сабина старается не вспоминать о произошедшем, и вопреки опасениям, что ночь ей предстоит еще более беспокойная, нежели обычно, сон ее крепок и лишен всяческих видений. Впервые с того самого момента, как она вернулась в родительскую квартиру три с половиной года назад, она просыпается полностью отдохнувшей.

Передышка длится недолго, и сразу после пробуждения мысли принимают прежний оборот. Самые странные идеи посещают Сабину, пока она в который раз обдумывает, чему стала свидетельницей (а быть может, и невольной участницей). Вовсе не возможная угроза собственной жизни тревожит ее разум, вместо этого все ее внимание поглощают догадки о личности убийцы.

Гаврилов отнесся к ее словам про наблюдателя серьезнее, чем стремился показать, потому что по его запросу снаружи дома остается дежурить приставленный к ней человек, он же и отвозит ее позже в больницу, когда поступает вызов от Давида Тиграновича.

В его кабинете Сабину ожидает неприятный разговор. Когда, постучавшись, девушка заходит, заведующий, чуть сгорбившись, что-то заполняет на компьютере. Выглядит он как человек, всю ночь не сомкнувший глаз, и Сабина понимает, что ему, должно быть, так и не выпало возможности передохнуть. Больницей формально владела его жена, сколотившая в свое время при поддержке зажиточной семьи небольшое состояние на перекупке автомобилей, но она обычно предпочитала не вмешиваться в финансовые и рабочие вопросы мужа. Должно быть, и сейчас мужчина был единственным, на чьи плечи легла ответственность за инцидент.

Увидев Сабину, Давид Тигранович вздыхает и, выключив монитор и сняв очки, жестом приглашает ее присесть. Только заняв указанное место, девушка осознает, что это то же самое кресло, в котором она сидела ночью при разговоре со следователями. Это словно служит сигналом для всполошенного сознания, и тут же становится так же нервно и беспокойно, как и на допросе.

– Сабина Алексеевна… Сабина… – начинает заведующий и умолкает. Взгляд его опускается ко все еще зажатым в руках очкам, палец проходится по дужке, расправляя ту и сгибая обратно.

– Что-то выяснилось, Давид Тигранович? – спрашивает девушка, но внутренне уже понимает, для чего ее могли вызвать. Так оно и оказывается.

– Даже если и выяснилось, со мной не поспешили поделиться. Нет, пока ничего важного, остальное можешь у Любы спросить, она до утра здесь была. Я о другом хотел с тобой поговорить… Меня уже с семи часов бомбардируют шестнадцатый канал и 'И-Звестия', – так назывались региональное телевидение и главное печатное издание соответственно. – Не думал я, что так быстро прознают. Может, из полиции поделился кто, может, из пациентов. Да не суть.

Мужчина поднимает глаза на Сабину, смотрит внимательно, даже участливо.

– Знаю, что тебе в нашем городке пришлось нелегко из-за матери. И хочу, чтобы ты понимала, – я про тебя дурного не думаю, и многие у нас в больнице о тебе тоже только самого хорошего мнения. Однако сейчас ситуация патовая. Сегодня утром четырнадцать пациентов выписались досрочно, естественно, с полным возвратом средств. Сколько их еще таких будет, когда статьи и телевыпуск выйдет – неизвестно. Люди боятся, и это понятно. Думаю, лучшим решением сейчас будет не нагнетать обстановку больше того, что уже есть, и попытаться минимизировать риски.

Она этого ожидала, но все равно оказывается не до конца готовой.

– Риски – это я? – в голове девушки поселяется тяжелая и вязкая пустота, говорить совсем не хочется, но ее губы все равно двигаются. – Из-за моей матери?

– Тебе самой вряд ли захочется иметь дело с тем, что здесь будет твориться, если ты останешься. Начнут копать, еще смерть Севастьяновой тебе припомнят.

Так звали мать известного композитора, проходившую в их больнице лечение, но неожиданно скончавшуюся в дежурство Сабины. Девушке пришлось пройти через дисциплинарное слушание, прежде чем ее вновь допустили к работе.

Заведующий трет лоб, а затем вновь одевает очки:

– Пойми, я не свободен в своих решениях, мне нужно думать о возможных последствиях как руководителю и поступать, как будет разумнее поступить, а не как хочется. Ты старательный работник и даже с самыми сложными пациентами находишь общий язык, поэтому я не веду речь об окончательном увольнении. Просто возьмешь пока отпуск по собственному, а там посмотрим, как все будет идти.

Сабина видит собственное отражение в стеклах мужских очков, с ее места оно кажется крошечным и искаженным. Так и она чувствует себя незначительной, неправильной в этот момент. Девушка пришла в больницу сразу после короткого обучения, когда выпустилась с приюта, и та стала для нее местом, где она чувствовала больше безопасности и спокойствия, чем в собственном доме. Где она была нужной. А теперь ее лишают этого, отказывают в самом праве здесь находиться, и почему? Потому что неизвестному захотелось поиграть в Бога, когда она оказалась поблизости?

Но заслужила ли я это право вообще? – думает про себя Сабина и молча берет протянутый заведующим лист бумаги.

***

Старшей медсестры на месте не оказывается, и девушка сначала решает, что та отправилась домой после внеурочной смены, если ночную суету можно было так назвать. Больница вообще кажется покинутой. Когда Сабина, собрав в сестринской свои немногочисленные вещи, идет к выходу, ей почти никто не попадается, кроме одного санитара, уже заходившего в подсобные помещения и даже не заметившего ее. На третий этаж – где произошло убийство – она тоже хотела было заглянуть, проверить, там ли еще эксперты, но двери, ведущие туда с лестницы, оказались опечатаны, и девушка не решается оборвать сигнальную ленту, чтобы зайти.

С неясным чувством недовольства Сабина уже собирается покинуть больницу и успевает выйти на крыльцо здания, когда замечает знакомую пару на скамейке возле выключенного фонтана больничного дворика. Она узнает Любовь Григорьевну и Андрея. Молодой врач одет в уличную одежду и сидит, понурив голову. Волосы его, обычно убранные гелем, чтобы показать стильную стрижку, сейчас неопрятно свисают вдоль висков, скрывая выражение лица. Женщина притулилась рядом с ним в медицинском костюме и накинутом поверх него пальто, одну руку она держит на спине Андрея, другой утирает глаза под стеклами очков. Любовь Григорьевна что-то негромко говорит парню – Сабина со своего места почти ничего не слышит.

Девушке становится очень неуютно. Она не понимает, в том ли дело, что ей не хочется видеть это ничем не прикрытое горе двух людей, или же причина иная и лежит настолько глубоко, что и не достать, не повертеть в руках как безделушку, чтобы, не найдя ничего интересного, отставить на место. Сабина не умела утешать и всегда стремилась оставлять это для других, тех, кто знает правильные слова, кто способен разделить чужую боль в полном смысле этого слова. Вот и сейчас ее первым порывом становится сбежать со ступеней и, пока ее не видят, обойти скамью и скрыться из виду, но у нее ничего не выходит – Любовь Григорьевна уже смотрит в ее сторону и, кажется, намерена подняться ей навстречу. Девушка машет рукой, показывая, что подойдет сама, и спускается.

Когда она подходит, старшая коллега все еще мягко придерживает Андрея за плечо, а тот, услышав шаги, поднимает голову и отсутствующе смотрит на Сабину. Впрочем, взгляд его быстро проясняется и наполняется какой-то злобой. Лицо молодого мужчины выглядит помятым и бледным до нездорового оттенка, от прежнего лоска не осталось и следа. Он ничего не говорит, но молчание его значит больше, чем слова. Девушка гадает, зол ли Андрей на нее за то, что она стала той, кто нашел Машу? А может, он винит сейчас весь мир, и этот гнев, проглядывающий в напряжении рта и тяжелом прищуре, не относится к ней лично? Сабине хочется отвести глаза, потому что это кажется невыносимым, но ее не покидает ощущение, что это только разожжет чужую злость.

– Я пойду, – наконец Андрей и тяжело поднимается на ноги. Теперь девушка явственно ощущает крепкий дух, исходящий от него, – судя по всему, он пил, и много.

Уже развернувшись, чтобы уйти, Андрей вдруг поворачивается обратно и подходит к Сабине. Он теперь стоит слишком близко к девушке, и она видит белые блики в радужке чужих глаз, которая кажется еще светлее из-за пронизывающей склеру сетки лопнувших капилляров.

– Ее действительно нельзя было спасти?

Сабина не думает, что ее ответ хоть что-то изменит для него, но все равно отвечает:

– К моему приходу Маша была мертва.

Лицо Андрея кривится, он тяжело сглатывает. Девушка видит перед собой человека, который пытается справиться с приступом мучительной боли – такие же выражения лиц порой были у пациентов, за которыми она ухаживала.

– Я побыла с ней до приезда… всех, – она не уверена, сможет ли сказанное его утешить, но ей больше ничего не приходит в голову. – Она не оставалась одна.

– Как ты могла не видеть того, кто это сделал? Если все произошло так быстро…

Сабина ищет нужные слова и не находит их. Что ей ответить?

Парень понимает ее молчание и все же отступает от нее на шаг назад, снова опускает голову.

– Хорошо, – говорит он и уходит, ни с кем не прощаясь.

Девушка со старшей медсестрой молча провожают его взглядами. Уже у ворот Андрея перехватывает показавшаяся Ангелина – кажется, она ждала его. Обняв друг друга за талию, они вместе идут прочь. Вид их рождает в Сабине острое чувство неправильности, несоответствия, как если бы она смотрела на здание без окон или дерево без ветвей. Трио больше не соберется вместе, теперь это три отдельных человека, один из которых мертв, а двое… Что ж, вряд ли они смогут быстро сгладить в своей памяти то, что произошло с их подругой.

– Терять любимых страшно, но терять их вот так – еще страшнее, – тихо и словно в никуда произносит Любовь Григорьевна. – Маша ждала от него ребенка.

Сабина подавленно молчит, и женщина, вздохнув, поворачивается к ней.

– Давид Тигранович предупредил меня, о чем собирается с тобой говорить. Как ты?

Голос ее мягкий, в нем совсем нет привычных сдержанных интонаций.

Девушка на мгновение прикрывает веки, чтобы впитать его в себя и собраться с мыслями.

– Нормально.

Ей кажется, что так и есть. Особых переживаний по поводу завуалированного увольнения она сейчас не испытывает.

– Вещи забрала, как погляжу? – женщина указывает на спортивную сумку в руках Сабины. – Не думай слишком много об этом, Я попробую договориться, чтобы через пару месяцев, когда все немного уляжется, тебя взяли обратно и выплатили, как полагается. Ты ни разу не брала отпуск, вот пусть и не зажимают.

– Ничего, отдохну пока, – девушка слабо улыбается. Ей странно, что они говорят обо всех этих вещах вместо того, чтобы обсудить произошедшее. Впрочем, до этого дело тоже доходит.

Выясняется, что Маша в день перед своей смертью так и не дошла до своей квартиры, которую снимала вдвоем со старшей сестрой – Варварой. Та, когда младшая не вернулась с работы, сперва не придала этому значения, так как медсестричка часто оставалась ночевать у Андрея, с которым была обручена. Однако, когда на следующий день сообщения Маше так и остались недоставленными, а Андрей заявил, что после вчерашнего обеда с девушкой не виделся, Варвара забеспокоилась и связалась с Любовью Григорьевной, с которой была шапочно знакома. Старшая медсестра уже собиралась ко сну, когда поступил звонок, но к поиску Маши отнеслась всерьез, сразу же позвонив Сабине сначала на мобильный, а затем и на рабочий. По случайности, именно в этот момент сама Сабина находилась в комнате отдыха, личный телефон оставался на сестринской стойке, а после того, как девушка вернулась на рабочее место, произошло то, что произошло, и ей было уже не до телефона.

Новость о новом убийстве женщины потрясла весь город. Происшествие породило целую волну взволнованных слухов, с каждым разом обрастающих все новыми подробностями, появилась и вовсе безумная версия, что женщин похищают для опытов в той самой больнице, где обнаружили тело. Разумеется, это не могло не сказаться на заведении, которое в скорые сроки потеряло существенную часть своих пациентов. Так как больница частная, то помимо репутационного урона, ребром встал и вопрос финансовой состоятельности. Ситуацию отягощало то, что местные издания и телеканалы с ретивостью борзых, увлеченных охотой, взялись за освещение громкого случая, и конфиденциальность пациентов оказалась под угрозой. В итоге заведующий больницы был вынужден отдать особые распоряжения охране насчет тут и там слонявшихся журналистов, но те не готовы были сдаваться без боя и буквально атаковали Давида Тиграновича, отстаивая свое право находиться в здании и опрашивать персонал и возможных свидетелей. Безобразие пресеклось только после вмешательства Следственного комитета, который продолжал работу на месте убийства.

С того разговора вся неделя сливается для Сабины в единое полотно однообразных дней. Она поздно встает, но все равно чувствует себя разбитой и уставшей, с неохотой открывая глаза навстречу новому дню. Даже на то, чтобы приготовить себе поесть, у нее, кажется, уходят последние силы, и она нередко пропускает обед, ужин или все вместе. Лежа на кровати, она перелистывает случайно выбранную книгу, особенно не вникая в значение написанного, смотрит бесконечные видеоролики на телефоне, а порой, расположившись у окна, просто наблюдает за возней детворы и случайными прохожими.

Без привычной работы все кажется непривычным, чужим, девушка просто не знает, что ей делать со всем этим появившимся временем. Это незнание заставляет ее еще глубже погрузиться в бессмысленное перебирание минут в ожидании ночи и очередной попытки заснуть – бессонница после первого дня затишья быстро вернулась обратно, и мысли смешанными образами заполняли оцепеневший разум, стоило ей отправиться ко сну, а затем сменялись мучительными кошмарами. Иногда снилось, что она снова девочка, которая включает и выключает фонарик, а затем громко плачет, но чаще всего это была просто невнятная смесь из обрывков каких-то воспоминаний и фантасмагории.

Один раз приснилась Маша, живая и спорящая о чем-то с Андреем и Ангелиной. Этот сон оставил послевкусие светлой печали и какого-то еще остро царапающего в горле и глазах чувства. На утро, сразу после пробуждения, когда разум был поглощен неистаявшими видениями, девушка не может удержаться и все же находит в сети местные новости. Даже если бы аппетит вернулся к ней, он тут же пропал вновь – она не смогла бы проглотить ни кусочка после того, что читает. Ее опасения сбылись, и события ее прошлого были выставлены на всеобщее обозрение во всей их неприглядности. Конечно, официальные СМИ не опустились до перебирания чужого грязного белья, чего не скажешь о небольших, но скандальных сетевых изданиях. Словно прожектор, наведенный на главное действующее лицо сцены, желтая пресса высветила каждую гадкую деталь, не оставила ни единого темного пятнышка.

'Убийство по наследству? Или что скрывает больница об убийстве в ее стенах' – значилось в шапке статьи, одной из нескольких такого толка. Сабина не могла бы уличить журналистку, под авторством которой статья и вышла, в откровенной клевете, но намеки, расставленные тут и там, передавали однозначную мысль – яблоко от яблоньки, из маленьких акулят вырастают большие акулы, а следствие на все закрывает глаза. Из текста становилось ясно, что ее мать была чуть ли не серийной убийцей, что коллеги – правда, не уточнялось, какие – считают ее нелюдимой и странной, а с погибшей ее связывали сложные отношения неприязни и соперничества за внимание мужчины. Как и предсказывал заведующий, про смерть Севастьяновой тоже не забыли, и образ Сабины дополнился совсем уж темными красками. Под статьей оказалось много комментариев. Слова кричали в девушку с голубого экрана, заливали обжигающим гневом рот, расплывались жирным пятном перед глазами.

В маленьких городках люди как части единого монолита подпирают друг друга, врастают рассудком и чувствами, становятся в чем-то похожими. Как пласт земли, поднимаемый сотрясающей волной, любое громкое событие волнует и будоражит остается в людской памяти так долго, что и не стереть.

'Директор первой школы убит собственной женой' – пестрели газеты громким заголовком когда-то там, в прошлом. При жизни ее отчим пользовался большим уважением, те, кто был моложе, сами у него учились, те, кто старше, учили своих детей и внуков. Похоронный кортеж, провожавший мужчину в последний путь, тянулся на несколько сотен метров.

Сабина тоже была там. Кожу ее выедали чужие взгляды, впитывались алой буквой. Если девочка и хотела забыть о том, что случилось, спрятать в глубины подсознания преследующий ее красный цвет, ей бы просто не позволили. Все время похорон, когда читались проводящие речи, когда цветы опускались на крышку гроба, чтобы быть засыпанными комьями волглой земли, когда вокруг слышался плач и тихие разговоры, она думала лишь о том, как это несправедливо. Ее отчима, жестокого и ненавистного ею, в этом мире любили столько людей, а Сабину – совсем никто. Иначе, почему она осталась совсем одна?

***

На седьмой день утомительная монотонность наконец потревожена – Сабине поступает звонок. Она сначала даже чувствует некоторое недоумение – за все это время никто не беспокоил даже по вопросам следствия, только Любовь Григорьевна пару раз звонила справиться о ее состоянии. На экране телефона высвечивается незнакомый номер, и девушка чувствует некоторое волнение, прежде чем принять вызов. Неужели следователи обнаружили что-то и теперь ее потребуют явиться?

Однако ожидания Сабины не оправдываются – звонившим оказывается отец одного из пациентов, поступавшего в экстренном состоянии к ним в отделение в конце весны. У Чиркена Авджи были русско-турецкие корни. Его сын Тимур, совсем молодой парень на пару лет младше Сабины, пробыл без сознания несколько дней, прежде чем смог очнуться. Его тогда довольно быстро, через неделю, забрали на домашнее восстановление, хотя лечащий врач и был против того, чтобы отпускать пациента в относительно тяжелом состоянии. Поведение Чиркена даже навело девушку на мысль о домашнем насилии, которая, впрочем, быстро исчезла. Сам Тимур оставил у нее смешанные ощущения. Большую часть времени он не открывал глаз, а когда пришел в себя, выглядел так, словно вот-вот на кого-то кинется, и ей было не по себе от контраста изящного, словно придуманного лица и искажавшей его до звериного оскала ярости. При виде отца он быстро успокоился, даже затих, а через несколько дней, когда Сабина вышла в следующую свою смену, Тимура в больнице уже не было.

Чиркен просит ее о встрече, и девушке остается только гадать, что могло послужить причиной такому желанию. В первое их знакомство мужчина был безукоризненно вежлив и с ней, и с другим персоналом, и ничего не намекало на то, что он как-то выделяет ее из остальных. К тому же с того момента прошло уже четыре месяца, и за все это время он не давал о себе знать.

– Будет лучше, если мы обсудим все при личной встрече – если, конечно, вам удобно, – дипломатично замечает мужчина и называет популярное кафе неподалеку, по дороге от ее дома до больницы.

Через час они уже сидят за одним столиком. Официант, вовсю расточающий улыбки в сторону Сабины, которая раньше бывала здесь частым посетителем, быстро приносит заказ.

Чиркен разливает для них ароматный травяной чай, и девушка греет озябшие на улице руки в жаре, исходящем от маленькой чашки. Пока они обмениваются ничего не значащими любезностями, не затрагивая последних городских новостей, она исподволь изучает мужчину напротив себя. Ему немного за сорок, у него интересное лицо, хоть и с несколько резкими чертами, теплые глаза и глубокий голос.

Чиркен художник, и довольно известный в их краях, несколько его работ даже выставлены в городской картинной галерее. Он также, насколько известно Сабине, один из меценатов их больницы, пусть и не самый крупный. Привлекательный, обходительный и добродушный в общении, мужчина, тем не менее, оставляет у девушки ощущение какой-то неоднозначности. Есть что-то тревожное в его взгляде, повороте головы, движениях рук, что не дает полностью забыться в первом впечатлении. Чиркен выглядит чем-то обеспокоенным, хоть и стремится не показать этого.

После того, как они заканчивают ту беседу, какая случается у малознакомых, но приятных друг другу людей, Сабина решается спросить его о причине их встречи:

– Почему вы захотели со мной увидеться?

Мужчина сразу как-то меняется в лице, на котором явственно проступает волнение. Чиркен опускает взгляд на собственные руки, сцепляя их в замок.

– Вы хорошо помните моего сына? – наконец спрашивает он.

– Тимур, верно? – девушка кивает. – Как его самочувствие?

– На самом деле не очень хорошо. Восстановление оказалось долгим и сложным. Сложнее, чем я мог подумать, – голос мужчины под конец падает почти до шепота.

– Проявились какие-то осложнения?

– Своего рода. Он пока не смог встать на ноги. И, как можете представить, трудно переживает свою несостоятельность, – ее собеседник проводит ладонью по волосам. Блестящие темные пряди взъерошиваются, а затем вновь опадают, скрывая выражение мужских глаз. – При этом полноценно заниматься лечением он тоже отказывается.

– Насколько помню, вы приняли решение о домашней реабилитации, – замечает Сабина.

– Возможно, это было моей ошибкой. Однако были обстоятельства, которые не позволили мне поступить по-другому, – Чиркен качает головой, вторя собственным словам, и поднимает на нее взгляд. – Собственно, за этим я и позвал вас на встречу. Хочу предложить вам работу.

– У меня уже есть работа, – не задумываясь, отвечает девушка, и только затем вспоминает о реальном положении дел. Вновь чувствуя досаду – неясно, на себя или других – делает спешный глоток остывшего чая, ставя чашку обратно на стол резче, чем следовало.

– Сегодня утром я имел возможность беседовать с вашим заведующим, – без обиняков поясняет мужчина, скользя глазами от ее пальцев, сжимающих чайную пиалу до зажатых плеч. Она чувствует это взгляд почти физически, но он не несет в себе ни капли предосудительности, только участливый интерес. – Я являюсь одним из попечителей больницы, и он поделился со мной той непростой ситуацией, в которой оказались он сам и вы, как вовлеченный в инцидент работник.

Сабина молчит, опустив голову. Ей не хочется подбирать нужные слова, искать подходящие фразы для выражения всего того сумбурного комка из эмоций и мыслей, что распирает внутри, давит на кости и кожу в ноющей иррациональной обиде, не позволяющей свободно вздохнуть. Да, ее задело решение зведующего, стоит это признать хотя бы для самой себя. Она с первых дней воспринимала больницу как свой второй дом – а может, и единственный. От нее же в очередной раз предпочли отказаться, отмахнуться как от несущественной пылинки. Сабина ненавидела это чувство, когда выбирали не ее, ненавидела с раннего детства, поскольку это значило быть забытой, оставленной, никому не нужной… Мертвой.

– Мой сын всегда был не совсем обычным ребенком, и по мере взросления это проявилось только явственнее, – неожиданно начинает говорить Чиркен, прерывая образовавшееся неловкое молчание. Девушка поднимает на него глаза, вслушиваясь в тихую речь, полную скрытого сожаления. – Мне неприятно это говорить, но у его матери было тяжелое психическое расстройство и, боюсь, когда я забрал его от нее, она успела нанести непоправимый вред психике Тимура. А может, наследственность сыграла роль, не знаю.

– Вы имеете в виду, что у него тоже какое-то расстройство? – так же тихо спрашивает Сабина.

– Я бы так не сказал. Он может быть сосредоточен на чем-то больше и дольше, чем другие люди. У него появляется какая-то зацикленность, стоит ему чем-то увлечься, но я бы не назвал это чем-то плохим. Благодаря этой черте ему удается добиваться высот во всем, за что он ни берется. Но иногда… Иногда у него случается что-то вроде эмоциональных срывов, и в такие моменты он может навредить себе.

Девушка вспоминает отчаянную злость в глаза Тимура, когда он окончательно пришел в сознание после травмы.

– Я обычно стараюсь отслеживать эти приступы, и раньше, до несчастного случая, с нами жила женщина-экономка, она помогала мне справляться с ним в такие моменты. Полгода назад, когда я отсутствовал по рабочим вопросам, они сильно поссорились, и не знаю, что такого Тимур ей сказал или сделал, но она одним днем собрала вещи и уехала, даже меня не поставила в известность.

Мужчина, словно опомнившись, поднимает глаза на Сабину и торопится добавить:

– Мой сын действительно может быть неприятным и наговорить всякого, но он незлой, – Сабина кивает, как бы показывая, что услышала и приняла сказанное, и он продолжает уже спокойнее. – В общем, я остался без помощницы, и в один из дней Тимур сбежал – он уже проворачивал это раньше, но никогда прежде не было так сложно его отыскать, обычно он оставался где-то неподалеку. Как я тогда перепугался, не передать словами… Думал уже вызывать МЧС, поднимать всех, кого можно.

Чиркен качает головой, лицо его омрачается от неприятных воспоминаний.

– Место, где мы живем, это небольшое поместье, которое досталось мне от деда по матери, она была русской. Поместье находится на Пашуковском возвышении, со всех сторон лес, до главной дороги сорок минут езды на машине по серпантину – основной проезд через ущелье. Можете себе представить, какие безлюдные там окрестности. У меня два пса – кунхаунды, они приучены к запаху Тимура и моему, и в случае необходимости могут выследить по нему одного из нас. Так как места довольно дикие, своего рода мера предосторожности, если кто-то потеряется. Ранее собаки помогали мне отыскать его, когда он убегал, но в тот раз он как-то сбил их со следа и успел уйти далеко. Я нашел его уже на подступах к центральному шоссе, он был в ужасном состоянии, весь в крови и без сознания.

Мужчина на мгновение зажмуривается, словно снова проживая те мгновения. Сабина отчего-то тоже чувствует волнение, хотя эта история и не касается ее напрямую.

– Он до сих пор отказывается говорить, что с ним произошло, и поранился ли он так сам, но у меня подозрение, что на него кто-то напал. У него была травмирована голова и переломаны обе ноги.

– Когда Тимура доставили к нам в больницу, вы, кажется, говорили, что он упал с высоты?

– Тогда это было единственное объяснение, которое пришло мне на ум. Позже, тщательно все обдумав, я нашел странными его ранения. Их можно получить при падении, конечно, но как он умудрился это сделать в том месте, где уже почти пологий склон? Думаю, он что-то скрывает от меня об этом случае, – Чиркен выглядит расстроенным, взгляд его становится чуть рассеянным, словно обращенным куда-то вглубь.

– Почему вы решили рассказать мне обо всем? – спрашивает девушка, когда пауза затягивается, в попытке вывести разговор на истинную причину звонка мужчины и последующего приглашения.

– Дело в том, что после… инцидента… Тимур сильно изменился. Нет, он и раньше был довольно нелюдимым и раздражительным, но в последнее время это стало совсем невыносимо. Я не понимаю, что с ним происходит, какие мысли у него в голове, но при этом вижу, что мой ребенок страдает. Помощь принимать он отказывается, как и говорить о произошедшем. Мне трудно просто мириться с этим и ничего не делать.

– Кажется, вы заботитесь о сыне, – замечает Сабина. Ее на мгновение колет отголосок болезненной печали, но она отмахивается от нее, не чувствуя за собой готовности размышлять о природе этого чувства.

Мужчина улыбается, смотря на нее, и в улыбке его проглядывает что-то необыкновенное. Девушка не может вспомнить, видела ли она когда-либо такое нежное выражение глаз, направленных на нее. Внутри колет еще сильнее, в небо тычется плотный теплый комок из подавленных нежданных и нежеланных слез.

– Мой ребенок – это самое ценное, что у меня есть. Конечно, я забочусь о нем.

Сабина в ответ тоже несмело улыбается. Она нечасто это делает, и мышцы лица ощущаются почти инородно. Отчего-то появляется неловкость – ей кажется, что на ней это выражение даже смотрится неестественно.

– Все же пока не понимаю, чем могу помочь вам я, – девушка опускает ресницы, разглядывая бликующую поверхность почти опустевшей чашки. Сабина видит только смазанные пятна смешанных отражений, может, где-то среди них есть и она сама?

– Как и сказал, я хочу предложить вам работу. У вас с Тимуром совсем небольшая разница в возрасте, так что будет проще найти общий язык, при этом вы – квалифицированная медсестра по реабилитации подобных пациентов. Мне известно, что к вам приезжают даже из областного центра. К вам, а не вашему реабилитологу, который, будем откровенны, сущий болван, – с губ девушки срывается невольный смешок, когда она слышит нелестные слова о коллеге, которого и в самом деле держали по одному знакомству. Получить такую оценку от тактичного Чиркена становится неожиданностью – оказывается, он способен отставить в сторону учтивость и показать характер. Мужчина отвечает на ее невольную улыбку своей, короткой, но яркой. – К тому же, сын не раз высоко отзывался о вас.

Сабина чувствует некоторое недоумение – когда бы она могла успеть оставить у парня хорошее впечатление? Они почти не общались, так как он недолгое время пробыл в сознании, прежде чем отец его забрал, да и тогда был мрачен и не стремился к контакту.

– До сих пор всех сиделок, которых я ему находил, Тимур игнорировал и не давал ничего делать, ни лечебные массажи, ни уколы. Он и до белого каления их довести успевал, судя по тому, что несколько женщин после одного дня просто уезжали, ничего не сказав, прямо как Валентина – так звали экономку, я ее до этого упоминал. Признаться, до сегодня у меня не было уверенности, что могу к вам обратиться со своим предложением, что оно вообще будет вам интересно – Давид часто говорил мне о вас, и всегда как о сотруднице, практически живущей в больнице и преданной своему делу.

Он хочет добавить что-то еще, но девушка осмеливается прервать его:

– Вам известно, почему Давид Тигранович принял относительно меня решение об отстранении?

Ей невыносима даже мысль о том, что придется объяснять все мужчине напротив, пачкать свой рот грязью, оставленной в прошлом, заткнутой в самые дальние уголки воспоминаний как обветшалая тряпка. Но, быть может, это уменьшило бы уровень надежд с его стороны на ее счет, приятных, но неоправданных. Впрочем, ответ Чиркена ставит все на свои места: