Buch lesen: «Кракен»

Schriftart:

Для Марка Булда, товарища по тентаклям

China Miéville

KRAKEN

Благодарности

За всяческую помощь с этой книгой я чрезвычайно благодарен Марку Булду; Мику Читему; Джули Крисп; Мелисанде Эканик; Саймону Кавано; Хлое Хили; Динне Хоук; Питеру Лейвери; Джемиме Мьевиль; Дэвиду Меншу; Сэнди Рэнкин; Максу Шэферу; Джесси Судальтеру и моим редакторам Крису Шлюпу и Джереми Треватану. Моя искренняя благодарность всем в Del Rey и Macmillan.

Музей естествознания и Центр Дарвина, конечно же, реальные места – в последнем находится реальный Architeuthis, – но за их изображенные здесь сомнительные версии всю ответственность несу я. За невероятное гостеприимство и внутренний доступ я очень благодарен всем, кто работает в этих реальных организациях, особенно Патрику Кэмпбеллу, Оливеру Криммену, Мэнди Холлоуэй, Карен Джеймс и Джону Лэмбсхеду.

Стихи в 19-й главе, «Кракен пробуждается», – авторства Хью Кука, и я очень благодарен его семье за разрешение их воспроизвести. Из всех многочисленных писателей, музыкантов, художников и исследователей, которым я обязан, в первую очередь я благодарен в связи с этой книгой Хью Куку; Burial; Хью Харману и Руди Айзингу; Уильяму Хоупу Джонсону; Pop Will Eat Itself; Цунему Кубодере и Киеси Мори; Жюлю Верну; Герберту Уэллсу и Япетусу Стинстрапу.

Зеленая волна с боков спадает
Когда со дна меня сезоны гонят.

Хью Кук, «Кракен пробуждается»

В море много святых. Ты же знаешь? Знаешь. Ты уже большой мальчик.

В море много святых, и так было издавна. Они там дольше, чем что угодно. Святые были даже раньше богов. Они их ждали – и они там до сих пор.

Святые питаются рыбой и моллюсками. Кто-то ловит медуз, а кто-то ест мусор. Некоторые святые едят что попало. Они прячутся под камнями; они выворачиваются наизнанку; они плюются спиралями. Чего только святые не делают.

Сложи руки в такую форму. Вот так. Пошевели пальцами. Ну вот, получился святой. Смотри, вот еще один! Теперь они дерутся! Твой победил.

Больших спиральных святых уже нет, но еще есть похожие на мешки и похожие на клубки и еще такие, которые похожи на хламиды с развевающимися рукавами. Какой твой любимый святой? Я назову своего. Но погоди – сперва, знаешь ли ты, почему они святые? Все они – святая семья, все они родственники. Друг друга и… знаешь, кого еще?

Правильно. Богов.

Ну хорошо. Кто тебя создал? Ты знаешь, что отвечать.

Кто тебя создал?

Часть первая
Экспонаты

1

Обыденный предвестник гибели в рекламных щитах-бутербродах резко ушел со своего поста у ворот музея, где простоял последние несколько дней. На щите спереди было олдскульное пророчество о конце света; на том, что болтался сзади, было написано: «Забейте».

Внутри через большой зал, мимо двойной лестницы и гигантского скелета, громко шагая по мрамору, прошел человек. За ним наблюдали каменные животные. «Так-с», – повторял он.

Его звали Билли Хэрроу. Он бросил взгляд на огромные искусственные кости и кивнул. Как будто поздоровался. Было чуть позднее одиннадцати утра, октябрь. Зал заполнялся. У стойки его ждала группа, поглядывая друг на друга с вежливой застенчивостью.

Там были два молодых человека лет двадцати, с гиковскими прическами. Дразнили друг друга парень и девушка, вчерашние подростки. Она, очевидно, пришла, только чтобы побаловать его. Была пара постарше и отец лет тридцати с маленьким сыном. «Смотри, обезьянка, – сказал он. Показал на животных, вырезанных на желобках, оплетающих музейные колонны: – А видишь ящерицу?»

Мальчик едва глянул. Смотрел он на кости апатозавра, которые как будто поприветствовал Билли. А может, подумал Билли, на стоящего за ними глиптодонта. В первом зале Музея естествознания у каждого ребенка имелся свой любимчик, и у самого Билли это был глиптодонт – полусферический великан-броненосец.

Билли улыбнулся женщине, продававшей билеты, и охраннику за ее спиной.

– Это мои? – спросил он. – Ну ладно, народ. Поехали?

Он, моргая, протер очки, повторяя выражение и движения, которые его бывшая однажды назвала очаровательными. Он был младше тридцати и выглядел моложе; на лице слишком много веснушек и слишком мало щетины, чтобы называть его «Билл». С возрастом, подозревал Билли, он в стиле ДиКаприо просто станет похож на высохшего ребенка.

Черные волосы Билли были растрепаны в слабом подобии модного стиля. Носил он не самый безнадежный верх, дешевые джинсы. Когда он только начинал работать в Центре, ему нравилось думать, что для такой работы он выглядит неожиданно круто. Теперь он знал, что этим никого не удивить, что больше никто не ждет, чтобы ученые выглядели как ученые.

– Итак, вы пришли на тур по Центру Дарвина, – сказал он. Вел он себя так, будто присутствовавшие пришли ознакомиться со всей исследовательской организацией, посмотреть на лаборатории и кабинеты, картотеки, шкафы с бумагами. А не ради одного-единственного предмета во всем здании.

– Я Билли, – сказал он. – Я куратор. Это значит, что я занимаюсь каталогами, консервацией и всем таким. Я здесь уже давно. Когда я только пришел, я хотел специализироваться на морских моллюсках. Знаешь, что такое моллюск? – спросил он мальчика, который кивнул и спрятался. – Правильно, улитки.

Моллюски были темой его диссертации.

– Ну хорошо. – он надел очки. – Следуйте за мной. Здесь работают люди, так что попрошу быть потише и умоляю ничего не трогать. У нас везде щелочи, токсины и всякие прочие ужасы.

Один из молодых людей начал спрашивать: «А когда мы увидим?..» Билли поднял руку.

– Можно я быстренько?.. – сказал он. – Давайте объясню, как у нас все пройдет. – У Билли выработались собственные бессмысленные идиосуеверия, и по одному из них называть то, ради чего все пришли, до того, как они это увидят, – к беде.

– Я покажу вам разные места, где мы работаем, – глупо говорил он. – Все вопросы сможете задать потом: время у нас все-таки ограничено. Давайте сперва закончим экскурсию.

Ни один куратор или исследователь не был обязан проводить экскурсии. Но многим приходилось. Билли уже не ворчал, когда наступала его очередь.

Они вышли и прошли через сад к Центру, со стройкой с одной стороны и кирпичной филигранью Музея естествознания – с другой.

– Пожалуйста, не фотографируйте, – сказал Билли. Ему было все равно, подчинятся они или нет: его дело – повторять это правило. – Это здание открылось в 2002 году, – сказал он. – И, как видите, мы расширяемся. В 2008-м у нас будет новый корпус. Центр Дарвина – это семь этажей заспиртованных экспонатов. То есть они хранятся в формалине.

Будничные коридоры вели навстречу вони.

– Господи… – пробормотал кто-то.

– И в самом деле, – сказал Билли. – Это называется дерместариум. – За внутренними окнами стояли стальные контейнеры – как маленькие гробы. – Здесь мы очищаем скелеты. Избавляемся от гадости. Dermestes maculatus.

На видео на компьютерном экране у боксов какую-то отвратительную и соленую на вид рыбу поедал рой насекомых.

– Фу-у, – сказал кто-то.

– Камера стоит в боксе, – сказал Билли. – По-английски они называются кожеедами. Они съедают все и оставляют только кости.

Мальчик улыбнулся во весь рот и стал дергать папу за руку. Остальная группа улыбалась пристыженно. Жуки, поедающие плоть; иногда жизнь правда похожа на Би-муви.

Билли обратил внимание на одного из парней. На нем был костюм в стиле «прощай, молодость» – помятый и аристократический вид, странный для такого молодого человека. На лацкане – значок с узором, похожим на раскинувшийся астериск, где две спицы кончались завитками. Он записывал. С огромной скоростью заполнял блокнот.

Таксономист как по характеру, так и по профессии, Билли давно пришел к выводу, что на эту экскурсию ходит не так много типов людей. Это дети – в основном мальчики, стеснительные и вне себя от радости и с глубокими познаниями обо всем, что видят. Это их родители. Это робкие люди лет двадцати – с таким же гиковским восторгом, как у детей. Это их подружки и парни, упражняющиеся в терпении. Иногда заносило несколько туристов.

И это одержимые.

Они единственные знали больше, чем маленькие дети. Иногда они молчали, иногда перебивали Билли слишком громкими вопросами или поправляли в научных деталях с утомительной хлопотливой дотошностью. За несколько последних недель он отмечал наплыв таких посетителей.

– Какое-то августовское обострение, – говорил Билли своему другу Леону несколько дней назад, когда они выпивали вечером в пабе на Темзе. – Сегодня пришел один весь в значках Звездного флота¹. Жаль, не в мою смену.

– Фашист, – сказал Леон. – Откуда это у тебя такие предубеждения против задротов?

– Я тебя умоляю, – сказал Билли. – Это тогда была бы ненависть к себе, нет?

– Да, но ты еще куда ни шло. Ты, как бы это, под глубоким прикрытием, – сказал Леон. – Можешь улизнуть из задротского гетто, спрятать свой значок и вернуться с едой, одеждой и вестями из внешнего мира.

– М-м-м, как жирно.

– Ладно, – сказал Билли, когда мимо прошли коллеги. – Кэт, – бросил он ихтиологу, – Брендан, – другому куратору, который ответил:

– Как оно, Пробирочный?

– Пройдемте дальше, – сказал Билли. – И не волнуйтесь, скоро будет самое интересное.

«Пробирочный?» – Билли заметил, что один-два из его подопечных гадают, не послышалось ли им.

Прозвище зародилось на пьяных посиделках с коллегами в Ливерпуле, еще в его первый год в Центре. Это была ежегодная профессиональная конференция кураторов. После целого дня разговоров о методологиях и истории консервации, музейных планах и политике стендов вечернее расслабление началось с вежливой беседы на тему «А как вы к этому пришли?», затем превратилось в сеанс, когда все в баре один за другим рассказывали о своем детстве, а эти монологи, в свою пьяную очередь, стали раундом игры, которую кто-то окрестил Биографическим блефом. Каждый должен был привести о себе какой-то предположительно экстравагантный факт – однажды съел слизняка, участвовал в сексе вчетвером, пытался сжечь школу и так далее, – после чего истинность заявления выносилась на бурные дебаты.

Билли с каменным лицом заявил, что он – результат первого в мире успешного экстракорпорального оплодотворения, но лаборатория отреклась от него из-за внутренней политики и сомнений насчет согласия на эксперимент, почему официальные лавры и отошли кому-то другому через несколько месяцев после рождения Билли. Во время допроса о подробностях он с хмельной легкостью называл врачей, место, легкое осложнение во время процедуры. Но не успели все сделать ставки и услышать разоблачение, как разговор внезапно свернул в другую сторону и игру забросили. Уже два дня спустя, в Лондоне, коллега по лаборатории спросил, правда это или нет.

– Естественно, – сказал Билли с безэмоциональным дразнящим намеком, который означал и «конечно», и «конечно нет». С тех пор он и придерживался этого ответа. Хотя он сомневался, что ему кто-то верил, прозвище «Пробирка» и его вариации оставались в ходу.

Они прошли очередного охранника, большого и агрессивного, сплошь бритая голова и мускулистая упитанность. Он был на несколько лет старше Билли, и звали его Дейн Как-то Там – судя по тому, что слышал Билли. Билли кивнул и, как обычно, попытался поймать его взгляд. Дейн Этот-Самый, как обычно, проигнорировал скромное приветствие – к непропорциональной обиде Билли.

Но когда дверь закрывалась, Билли заметил, что Дейн признал кое-кого другого. Охранник чуть кивнул напряженному молодому человеку со значком – одержимому, который кратко стрельнул глазами в ответ. Билли заметил это с удивлением, а сразу перед тем, как дверь между ними закрылась, он заметил, что Дейн смотрит на него.

Знакомый Дейна не отвечал на взгляд Билли.

– Чувствуете, как похолодало? – спросил Билли, качая себе головой. Поторопил их через двери с временным замком. – Чтобы остановить испарение. Следим за пожарной безопасностью. Потому что, ну, здесь хватает старого доброго спирта, так что… – он изобразил руками медленный взрыв.

Посетители замерли на месте. Они были в лабиринте экспонатов. Упорядоченных причуд. Километры полок и банок. И в каждой – неподвижно зависшее животное. Даже звук вдруг показался бутилированным, будто кто-то накрыл всех крышкой.

Экспонаты бездумно сосредоточились, некоторые позировали с бесцветными кишками наружу. Камбала в коричневых контейнерах. Банки сгрудившихся и посеревших мышей – гротескные грозди, как маринованный лук. Бедолаги с лишними конечностями, зародыши в загадочных позах. Расставленные аккуратно, как книги.

– Видите? – сказал Билли.

Еще одна дверь – и они увидят то, за чем пришли. Билли по неоднократному опыту знал, как все будет.

Когда они войдут в аквариумный зал – помещение в сердце Центра Дарвина, – он даст посетителям момент без лишней болтовни. Большой зал, обставленный очередными стеллажами. Там были еще сотни бутылок – от тех, что по грудь, до тех, что со стакан воды. Во всех находились траурные морды животных. Линнеевский декор; от класса к классу. Там были стальные баки, шкивы, свисавшие как лозы. Никто и не заметит. Все уставятся на огромный аквариум посреди зала.

Вот ради чего они пришли – ради здоровой розоватой штуковины. Ради всей ее неподвижности; ради ран разложения в замедленном действии, шрамов, туманящих раствор; вопреки съеженным и утраченным глазам, тошнотворному цвету; вопреки выверту мотка щупалец, словно их выжимали. Ради всего этого – вот ради чего они здесь.

А оно так и будет висеть, это абсурдно массивное существо с щупальцами цвета сепии. Architeuthis dux. Гигантский кальмар.

– 8,62 метра в длину, – скажет наконец Билли. – Не самый большой из виденных в истории, но и не карапуз. – Посетители облепят стекло. – Его нашли в 2004 году рядом с Фолклендскими островами. Он находится в растворе из соли и формалина. Аквариум делали те же люди, которые создавали аквариумы для Дэмьена Херста. Ну знаете, куда он поместил акулу? – Все дети придвинутся к кальмару как можно ближе.

– Его глаза были двадцать три или двадцать четыре сантиметра в диаметре, – скажет Билли. Люди прикинут на пальцах, а дети мимикрически распахнут собственные глаза. – Да, как тарелки. Как обеденные тарелки. – Каждый раз, когда он это говорил, представлял собаку из Ханса Кристиана Андерсена. – Но глаза консервировать трудно, поэтому их нет. Мы ввели в них то же вещество, что и в аквариуме, чтобы они не гнили изнутри. Его поймали живым.

За этим снова последуют охи. Мысли про армию щупалец, двадцать тысяч лье, сражение с топором против богомерзости из глубин. Хищный мясной цилиндр – конечности-канаты разворачиваются, с жуткой цепкостью находят корабельный леер.

Ничего подобного. Гигантский кальмар на поверхности был слаб, дезориентирован, обречен. Испуганный воздухом, сокрушенный собственным весом, – он наверняка просто хрипел через сифон и трепыхался, гелевая масса умирания. Но не важно. Его масштаб едва ли можно свести к тому, как все было на самом деле.

Кальмар будет таращиться просторными и пустыми глазницами, а Билли – отвечать на знакомые вопросы: «Его зовут Арчи». «От «Архитевтис». Дошло?» – «Да, хотя мы думаем, что это девочка».

Когда он прибыл, во льду и в защитных покровах, Билли помогал его разворачивать. Это он массировал мертвую плоть, разминал ткани, чтобы почувствовать, где распространился фиксатор. Билли так им увлекся, что словно каким-то образом его не замечал. Только когда они закончили и поместили тело в аквариум, его и накрыло, реально поразило. Он смотрел, как кальмар преломляется в стекле, если подходить и отходить, – магическое неподвижное движение.

Это был не голотип – не из тех заспиртованных платоновских образцов, которые определяют прочих себе подобных. И все же кальмар был целым, и его никогда не вскроют.

Рано или поздно какое-то внимание посетителей зацепят другие экспонаты. Сложенная лента сельдяного короля, ехидна, колбы с обезьянами. И в конце зала – шкаф со стеклянной дверцей, с тринадцатью баночками.

– Кто-нибудь знает, что это? – скажет Билли. – Давайте я вам покажу.

Они отличались буреющими чернилами и старинной угловатостью почерка на надписях.

– Их коллекционировал непростой человек, – скажет Билли детям. – Можете прочитать? Кто-нибудь знает, что это значит? «Бигль»?

Некоторые схватывали на лету. Если схватывали, то таращились на подколлекцию, невероятно расставленную на повседневных полках. Зверюшки, собранные, усыпленные, консервированные и каталогизированные во время экспедиции в южноамериканские моря два века назад юным натуралистом Чарльзом Дарвином.

– Это его почерк, – скажет Билли. – Он был молод, еще не пришел к своим реально важным выводам, когда собирал этих. Отчасти они и подали ему идею. Это еще не вьюрки², но все началось с них. Скоро будет столетие его путешествия.

Очень редко кто-то пытался поспорить с Билли насчет догадки Дарвина. Билли не поддавался на провокации.

Даже эти тринадцать стеклянных яиц с теорией эволюции и все собранные за столетия крокодилы цвета чая и глубоководные нелепицы не вызывали интереса по соседству с кальмаром. Билли понимал важность этих вещичек Дарвина, пусть ее не понимали посетители. Неважно. Войдите в зал – и вы пересечете радиус Шварцшильда вокруг чего-то необыкновенного, а сингулярностью будет этот труп цефалопода.

Так, знал Билли, все и пройдет. Но в этот раз, открыв дверь, он остановился и несколько секунд просто смотрел. Подошли посетители, упираясь в его неподвижность. Они ждали, не понимая, что им показывают.

В центре зала было пусто. Все банки взирали на место преступления. Девятиметровый аквариум, тысячи галлонов соленого формалина и сам мертвый кальмар пропали.

2

Как только Билли поднял переполох, его окружили коллеги – все глазели и требовали объяснить, что происходит и какого черта, где, где хренов кальмар?

Они спешно выпроводили посетителей. Все, что потом помнил Билли об этом торопливом завершении, – как хныкал маленький мальчик, безутешный от того, что ему не показали то, за чем он пришел. Биологи, охранники, кураторы приходили и таращились с глупым выражением на гигантское отсутствие в аквариумном зале. «Что?..» – говорили они, прямо как Билли, и еще «Куда?..».

Разошлись слухи. Люди бегали с места на место, словно что-то искали, словно что-то куда-то завалилось и наверняка найдется под шкафом.

– Он же не мог, он же не мог, – говорила биофизик по имени Джози, и да, нет, не мог, только не исчезнуть – столько метров мяса из пучин не могли просто пропасть. Никаких подозрительных кранов. Никаких гигантских мультяшных дырок в стене в форме аквариума или кальмара. Кальмар не мог быть украден, но все же вот был. Точнее, его-то не было.

На этот случай протокола не имелось. Что делать в случае утечки химикатов – продумано. Если разобьется банка с экспонатом, если не сойдутся результаты, даже если впадет в буйство участник экскурсии – следуешь конкретному алгоритму. Но это, думал Билли, какого хрена?

Наконец прибыла полиция, ворвалась топочущей толпой. Персонал стоял в ожидании, сгрудившись, будто замерз, будто промок в бентической воде. Офицеры пытались взять показания.

– Боюсь, я не понимаю… – говорили они.

– Его нет.

Место преступления было закрыто, но так как Билли обнаружил пропажу, ему разрешили остаться. Он дал показания, стоя рядом с отсутствием. Когда он закончил, а офицер отвлекся, Билли отошел. Наблюдал, как работает полиция. Офицеры смотрели на старинных животных, пялившихся в ответ; на все, что и близко не напоминало гигантский аквариум; на разные места, где никак не могло быть чего-то такого большого и пропавшего, как архитевтис.

Они обошли помещение с рулеткой, словно от них что-то скрывали измерения. Билли не мог предложить ничего умнее. Зал казался огромным. Остальные аквариумы казались брошенными и далекими, экспонаты – извиняющимися.

Билли уставился на раму, где должен стоять аквариум с архитевтисом. Он все еще был на адреналине. Слушал офицеров.

– Ты, блин, что полегче спроси…

– Черт, ты понимаешь, что это значит?

– Даже не начинай. Дай сюда рулетку.

– Серьезно, я тебе отвечаю, это глухарь, по-любому…

– Кого-то ждем, приятель? Приятель? – это уже к Билли, наконец-то. Офицер просил его свалить, на грани вежливости. Билли присоединился к остальному персоналу снаружи. Они волновались и бормотали, разбившись примерно по специализациям. Билли видел спор среди директоров.

– О чем они? – спросил он.

– Закрывать музей или нет, – сказала Джози. Она кусала ногти.

– Чего? – Билли снял очки и агрессивно заморгал на директоров. – Что за споры на ровном месте? Какого размера должна быть кража, чтобы закрыться?

– Дамы и господа! – старший полицейский похлопал в ладоши для привлечения внимания. Его окружили офицеры. Они бормотали в свои плечи и слушали их. – Я старший инспектор Малхолланд. Благодарю за терпение и прошу прощения, что вас задержали. – Персонал фыркал, переминался, кусал ногти.

– Я попрошу вас никому не говорить об этом, дамы и господа, – сказал Малхолланд. В комнату проскользнула молодая девушка-полицейская. Ее форма была мятой. Она говорила по какой-то гарнитуре, бормоча в пустоту. Билли наблюдал за ней. – Прошу не говорить об этом, – повторил он. Шепот в помещении по большей части стих.

– Так, – сказал Малхолланд после паузы. – Кто обнаружил исчезновение? – Билли поднял руку. – Вы, значит, будете мистер Хэрроу, – сказал Малхолланд. – Могу я попросить остальных задержаться, даже если вы уже сообщили нам все, что знаете? Офицеры побеседуют с каждым. Мистер Хэрроу! – Когда персонал подчинился, полицейский подошел к нему. – Я читал ваши показания. Буду благодарен, если покажете мне окрестности. Можете провести по точно тому же маршруту, по которому водили экскурсию? – Билли заметил, что женщина-офицер пропала.

– Что вы ищете? – спросил он. – Вы что, думаете, что найдете его где-то?..

Малхолланд посмотрел на него по-доброму, будто Билли умственно отсталый.

– Улики.

Улики. Билли провел рукой по волосам. Представил отметины на полу, где могла бы стоять какая-нибудь огромная злодейская лебедка. Высыхающие лужицы фиксатора в траектории – обличительной, как крошки. Ну да.

Малхолланд вызвал коллег, и Билли провел их через Центр. Показывал все, что они проходили, в лаконичной пародии на обычную программу. Офицеры тыкали в то да се и задавали вопросы. «Ферментный раствор», – говорил Билли или: «Это расписание».

– Вы в порядке? – спросил Малхолланд.

– Такое непросто осмыслить, понимаете?

Это была не единственная причина, почему Билли постоянно оглядывался. Ему казалось, он что-то слышит. Очень слабый стук, звон, как от упавшей и покатившейся мензурки. Слышал он это не впервые. Обрывки этого неуместного звука он улавливал в разные случайные моменты с того самого года, когда начал работать в Центре. Уже не раз Билли в поисках источника открывал дверь в пустую комнату или слышал слабый шорох стекла в коридоре, куда никто не мог войти незамеченным.

Он давно заключил, что эти едва слышимые звуки выдумывал его мозг. Они коррелировали с моментами волнения. Он упоминал об этом феномене другим, и хотя кое-кто реагировал с тревогой, многие рассказывали какие-нибудь истории о собственных мурашках и тиках в нервной ситуации, и Билли сохранял оптимистичный взгляд.

Команда криминалистов в аквариумном зале все еще снимала отпечатки, фотографировала и измеряла столешницы. Билли сложил руки и покачал головой:

– Это все калифорнийские. – Вернувшись туда, где снаружи аквариумного зала ждала большая часть персонала, он тихо перешучивался с коллегой насчет организаций-конкурентов. Насчет диспутов из-за методологии консервации, принявших драматический оборот. – Это все новозеландцы, – говорил Билли. – О’Ши поддался искушению.

Он не поехал прямо к себе в квартиру. Он уже давно договорился встретиться с другом.

Билли знал Леона с тех пор, как они учились в бакалаврате одного и того же института, хоть и на разных факультетах. Потом Леон поступил в докторантуру на литературной кафедре в Лондоне, хотя никогда об этом не рассказывал. С тех пор он работал над книгой под названием «Необычайное цветение». Когда Леон об этом рассказал, Билли ответил:

– Я и не знал, что ты участвуешь в Олимпиаде по херовым названиям.

– Если бы ты вынырнул из своего болота невежества, то понял бы, что название задумано, чтобы бесить французов. Оба слова не переводятся нормально на их нелепый язык.

Леон жил на такой дальней окраине Хокстона, что она с трудом считалась Хокстоном. Он развлекался в своей роли Вергилия для Данте-Билли – водил Билли на арт-хэппенинги или рассказывал о тех, которые тот не смог посетить, преувеличивал и врал об их последствиях. По их раскладу Билли оставался в вечном долгу анекдотов – всегда торчал Леону байки. Леон – тощий, бритоголовый и в дурацкой куртке – сидел на холоде снаружи пиццерии, вытянув длинные ноги.

– Где ты был всю мою жизнь, Ричмал? – вскричал он. Он уже давно решил, что голубоглазого Билли назвали в честь другого скверного мальчишки – Уильяма из «Этого Уильяма», – и нелогично окрестил его в честь автора книги.

– В Чиппинг-Нортоне, – сказал Билли, погладив Леона по голове. – В Тейдон-Буа. Как твоя жизнь ума?

Подставилась для поцелуя Мардж – партнер Леона. Блеснуло распятие, которое она всегда носила.

Он встречался с ней всего несколько раз.

– Из тех, кто не затыкается о боге? – спросил Билли у Леона после знакомства с ней.

– Да нет. Училась в монастырской школе. Отсюда и муки совести в форме Иисуса на сиськах.

Она – как водилось с девушками Леона – была привлекательной и немного грузной, чуть старше Леона – слишком старой для своей разбавленной эмо-готской внешности.

– Говори, на свой страх, «рубенсовская» или «корпулентная».

– Какая, блин? – спросил Билли.

– И пошел ты со своим «старовата»! Поли Перретт куда старше.

– Кто, блин?

Мардж работала на полставки в Саутваркском жилотделе и занималась видеоартом. С Леоном познакомилась на концерте какой-то нойзовой группы в галерее. Леон парировал шутку Билли про «Симпсонов» и ответил, что она из тех людей, которые меняют имя во взрослом возрасте, что Мардж – это сокращение от «Маргиналия».

– Чего-чего? А как ее зовут по-настоящему?

– Билли, – отвечал тогда Леон. – Ну чего ты разнуделся?

– Мы тут наблюдали за странной компашкой голубей на берегу, вот чем мы занимались, – сказал Леон, когда Билли сел.

– Спорили о книжках, – сказала Мардж.

– Самый лучший спор, – ответил Билли. – В чем суть?

– Не сбивай с мысли о голубях, – сказал Леон, но Мардж уже отвечала:

– Вирджиния Вульф против Эдварда Лира.

– Господи всемогущий! – сказал Билли. – А можно всех посмотреть?

– Я выбрал Лира, – сказал Леон. – Отчасти из преданности букве «Л». Отчасти потому, что при выборе между дичью и буржуазной болтологией нужно беспардонно выбирать дичь.

– Ты, очевидно, не читал глоссарий к «Трем гинеям», – сказала Мардж. – Хочешь дичи? Она называла солдат «потрахателями», слово «героизм» приравняла к «ботулизму», а слово «герой», соответственно, – к «бутылке».

– Лир? – спросил Билли. – Реально? В Стране Бредовых Фантазий живет Фантастический Бред. – Он снял очки и зажал переносицу. – Ладно, что я вам сейчас расскажу. Короче, – сказал он наконец, но обнаружил, что мысли тормозят. Леон и Мардж смотрели на него.

Билли попробовал опять. Тряхнул головой. Цокнул языком, будто что-то застряло во рту. Наконец пришлось чуть ли не проталкивать информацию сквозь зубы.

– Пропал один из… пропал наш гигантский кальмар, – произнес он с ощущением, словно пробил какую-то крышку.

– Что? – сказал Леон.

– Я не… – сказала Мардж.

– Нет, я и сам понимаю не больше вашего. – Он рассказал все, шаг за невероятным шагом.

– Пропал? Что значит «пропал»? Почему я ничего не слышал? – спросил наконец Леон.

– Не знаю. Я сам думал, что… В смысле, полиция попросила нас держать это в тайне, – упс, что же я наделал? – но я не ожидал, что это действительно сработает. Я думал, к этому моменту «Стандарт» уже напечатает отдельный выпуск.

– Может, это – как оно там называется – Уведомление «Д»?³ – спросил Леон. – Ну знаешь, когда журналистам запрещают о чем-нибудь говорить?

Билли пожал плечами:

– Они же не смогут… Половина тургруппы небось уже весь Интернет заспамила.

– Наверняка кто-нибудь уже зарегистрировал «пропал_большой_кальмар_точка_ком», – сказала Мардж.

Билли пожал плечами:

– Может. Слушайте, когда я шел, я думал – может, не стоит… Я сам вам едва смог рассказать. Очевидно, на меня нагнали страху. Но главное тут не запреты на разглашение, главное – этот самый нюанс «совершенно невозможно».

Тем вечером, пока он возвращался домой, началась гроза – страшная, которая наполняет воздух скверным электричеством. Тучи сделали небо темно-бурым. Крыши обтекали, как писсуары.

Когда Билли вошел в квартиру в Харрингее – ровно в секунду, когда он переступил порог, – зазвонил телефон. Он уставился в окно на мокрые деревья и крыши. На крыше с другой стороны улицы вокруг какой-то задрипанной белки кружила поземка. Белка качала головой и смотрела на него.

– Алло? – сказал он. – Да, это Билли Хэрроу.

– …(неразборчиво), не торопился ты домой, блин. Ну так что, придешь, да? – сказала женщина на линии.

– Стоп, что? – Белка все еще таращилась на него. Билли показал ей средний палец и одними губами сказал: «Съеби». Отвернулся от окна и попытался не отвлекаться. – Это, простите, кто?

– Ты там чем слушаешь? Больше сам болтать горазд, чем слушать, да? Это полиция, приятель. Завтра. Уяснил?

– Полиция? – спросил он. – Мне вернуться в музей? Вы хотите…

– Нет. Участок. Твою мать, бананы из ушей вынь! – Молчание. – Ты еще там?

– Слушайте, мне не нравится ваш…

– Ага, а мне не нравится, что ты треплешься направо и налево, когда тебе ясно сказали молчать. – Она назвала адрес. Он нахмурился и записал на каком-то меню от ресторана навынос.

– Где? Это же Криклвуд. Где он – и где музей. Что за?.. Зачем посылать в музей людей из такой дали?..

– На сегодня все, приятель. Просто езжай. Завтра. – Она дала отбой и оставила его таращиться на трубку посреди стылой комнаты. Окна звучали на ветру так, будто выгибались. Билли таращился на трубку. Его раздражало, что он чувствовал себя обязанным подчиниться приказу.

1.Организация из вселенной «Стар Трека». – Здесь и далее прим. пер.

2.Галапагосские вьюрки – эндемичная группа птиц с Галапагосских островов. Произошли от единого предка, переселившегося несколько миллионов лет назад с материка. Дарвин первым оценил этот факт в контексте теории эволюции.

3.Термин «D-Notice», где «D» происходит от Defense, «оборона». Запрет на разглашение некоторых тем для СМИ.