Buch lesen: «Любовь на производстве», Seite 5
Глава 20. Недоразумение
Этот и следующий дни мы отсыпались, а потом была снова наша рабочая смена. В перерыве ко мне подошел Карим и спросил:
– а кто отправил в группу видео, где я танцую с Ириной?
– Эээ, не знаю точно, отправляла я и Анжела, вроде бы. А что случилось? – задала встречный вопрос я.
– Ночью моя жена услышала, что пришло смс, посмотрела и даже переправила его сестре.
– У тебя телефон без пароля? – удивилась я.
– Да нет, просто она знает пароль – парировал Карим.
«Какой смысл в пароле, если его все равно все знают?» – мысленно сокрушалась я.
– Короче, теперь жена со мной не разговаривает и … не спит со мной – обиженно сказал Карим.
– Да там же ничего такого нет – просто медленный танец, вы же не обнимались там, не целовались.
– Да, но у нее другой взгляд на эти вещи. Я ей все объяснил. Но пока она мне не верит.
– Карим, прости, мне очень неудобно, но я не думала, что такое безобидное видео может возыметь подобное действие.
– Да ладно, она оттает, нужно время.
– Извини еще раз.
«Вот же ж черт, впредь нужно быть аккуратнее с такими вещами, а то ведь благими намерениями, как известно…» – подумала я.
– Послушай, – окликнул меня Карим. – Только не рассказывай, пожалуйста, никому, особенно Ирине!
– Хорошо, я могила, – сказала я. Хоть мне и хотелось поделиться с остальными этой новостью, но обещание есть обещание. Я отправилась в цех, и пока работала, еще долго досадовала на себя.
Глава 21. «На сборке»
В тот день я была «на сборке». Расскажу немного об этом занятии – что это такое, и как она у нас проходила. Кроме сиропа у «булочек» было еще одно непростое, в физическом плане, направление в работе – фасовка, мы же называли это сборкой готовых булочек. Звучит достаточно просто, но на деле выходило не совсем так. На фасовку выделялось по два человека. А начиналась она после окончания всей основной работы: когда мы слепим уже все булки, когда они пожарятся и будут просироплены. То есть сначала ты со всеми вместе делаешь всю основную работу, а потом еще один, вернее, вдвоем, отправляетесь все эти булочки складывать. А их было, мягко говоря, не мало. Кроме того, ящики, куда укладывались готовые изделия, стояли друг на друге и представляли собой подобие Вавилонской башни. По отдельности были они, конечно, легкими, но все вместе – весьма и весьма увесистыми. Поэтому мы, как правило, просили кого-нибудь парня помочь нам снять их с верха. Обычно это были Азамат или Захир. Но, как я уже говорила, с Азаматом, с некоторых пор, мы не разговаривали, поэтому обращаться к нему с просьбами мне не хотелось. Тем не менее, когда я была на фасовке, парень все время проходил мимо и поглядывал на меня. А однажды даже остановился напротив с девушкой из бригады слоеных булочек Полиной и начал демонстративно ей что-то рассказывать. Этот его способ заставить ревновать скорее позабавил меня.
Поэтому в тот день мне пришлось как-то справляться с этими ящиками самой, без посторонней помощи. И вот, когда в очередной раз я побежала по палету за лотками (палеты – это такие подставки под ящики) – те, приложенные друг к другу начали разъезжаться. С разгона мои ноги тоже начали разъезжаться, а вернее взвились ввысь. Какое-то время я бултыхала ими в воздухе, как тот мультяшный герой, который, упав с обрыва, сразу не летит вниз, а как бы зависает в пространстве. Потом гравитационная сила все-таки взяла верх, притянула к земле, и я, плашмя, шлепнулась на палет. Благо, что упала на пятую точу. Удар был неслабый, и пару огромных синяков я себе точно заработала. Так-то я постоянно там ходила в синяках: то за стол металлический зацеплюсь, то за вагонку, то вообще не пойму откуда они взялись. Подчас синяки появлялись на моем теле также внезапно, как появляются следы летающих тарелок на полях. И, если бы меня раздеть в тот момент, то можно было бы подумать, что я живу с мужем-тираном, который меня периодически поколачивает.
Вскорости после моего падения мимо проходил Антон. Вдруг я, что на меня совсем не похоже, побежала к нему навстречу и начала жаловаться: как я упала, как мне больно. Благо хоть в объятия парню не рухнула. Видимо, головой все-таки стукнулась. Молодой человек меня, конечно, пожалел, как мог. А я заодно решила попросить его о помощи:
– Антон, можешь мне снять вон те ящики?
А он был любитель всяких оксюморонов, игры слов и прочих литературных изысков. Ответил мне:
– могу, конечно, снять, но у меня камеры с собой нет.
– Все тебе, блин, только смеяться, – деланно надулась я.
Потом он, конечно, все снял. Даже без камеры.
У «пироговой» бригады тоже существовала сборка. Мне казалось, что у них там все проще устроено, чем у нас. Но скорее всего это была просто видимость: чужая деятельность всегда кажется проще. Смотришь, как человек работает и думаешь: «ну фигня же какая-то, что он там пыжится? Все же элементарно и просто». Да, просто первые минут двадцать, а потом начинается сложно: нужна выносливость, которая рождается путем практики и многократного повторения.
Зачастую бывало так, что я была «на сиропе», а Антон – «на сборке». А находилось это буквально в пятнадцати метрах друг от друга. В такие моменты молодой человек говорил мне:
– почему ко мне не заходишь? Мне же скучно одному. А «пироги» частенько фасовали по одиночке, иногда – по двое. Однажды я собралась с духом и подошла-таки, но пробыла там не больше минуты, мне казалось это странным, что я стою без дела и пялюсь на Антона. Правда, я что-то говорила, но это тоже вряд ли было убедительным. Поэтому расшаркавшись, быстро убралась восвояси. А он мне вдогонку крикнул:
– ну вот, Любовь, это же не страшно было?
– Еще как страшно, – ответила я шепотом, чтобы никто не услышал.
А Антон, напротив, заходил к нам каждый раз, когда мы оказывались «на сиропе». Однажды из этого вышел забавный конфуз.
В тот день я была какая-то очень уставшая, возможно, даже простудилась.
Вообще-то больных и приболевших на завод пускать не должны. Поэтому каждый день на входе у нас измеряли температуру. Но с градусниками постоянно была какая-то беда: то они вообще не показывали температуру, то показывали тридцать два градуса… Обычно измеряющие говорили: «на улице холодно, наверное, поэтому температура не измеряется». В общем – все логично.
Я села передохнуть на перекладину стола, пока не привезли булки из печки. С моего места хорошо было видно Антона и то, как он раскладывал пироги по коробкам. И вот, сижу я на своей жердочке, склонив голову. Видимо, молодой человек заметил это и решил подойти, спросить как дела. И в тот же самый момент, но с другой стороны, внезапно появилась Алена Петровна…
Чтобы стало понятнее скажу, что «сиропная» – это была как бы «комната» с двумя дверьми на разных сторонах, с той только разницей, что ни дверей, ни потолка в этой «комнате» не было. И тут Алена накинулась на Антона:
– и чего это ты тут трешься все время? Мешаешь девчонкам работать. А ну-ка марш отсюда!
Наверное, в первый раз я увидела Антона растерянным, он даже покраснел от неожиданности, но очень быстро взял себя в руки и жахнул на Алену Петровну все свое обаяние. Подошел к ней, приобнял за плечи и начал что-то тихо, чуть ли не на ухо шептать. Тут мне показалось, что уже бригадир покраснела, что тоже с ней случалось нечасто. Что молодой человек ей сказал осталось тайной, но Алена Петровна больше не стала выгонять Антона, и конфликтная ситуация сошла на нет.
Глава 22. «На раскатке»
Я уже говорила, что Антон был очень грациозен, и каждое его движение было сродни танцу. Даже когда просто отрывал бумажное полотенце, чтобы вытереть руки или складывал грязные тряпки в пакет для стирки, или бог весть еще какие обычные пустячные вещи делал, – все у него выходило играючи. Может быть, конечно, имело значение еще и то, что я была к нему не равнодушна. В любом случае, я очень любила наблюдать за действиями молодого человека. При этом безумно боялась, что за мной в это время тоже кто-нибудь подсматривает: и не только Алена Петровна, которая могла закричать на весь цех: «чего на него уставилась? Давай работай», но и кто-нибудь другой: Надя, Ира, Динара – не важно…
А когда я все-таки решалась посмотреть в сторону молодого человека – сердце начинало учащенно биться. Антон постоянно устраивал какие-то микроперфомансы, как будто был актером на сцене. Думаю, он понимал, что кто-то в этот самый момент на него смотрит, и поэтому становился еще артистичнее: то очень похоже изобразит супермена, то станцует с тряпкой танец а-ля Майкл Джексон, то проедется на своей желтой рохле по всему цеху. Кататься на рохле, кстати, было нарушением устава, за что доморощенному актеру могло прилететь от начальства и, забегая вперед, скажу, что прилетало. Но он был молод, задорен и смел. Их бригадирша Оксана, тоже испытывая симпатию к Антону, до некоторых пор, закрывала глаза на подобные выходки нашего Аполлона.
Антона обычно назначали на раскатку, так как у «пирогов» это являлось наиболее тяжелой работой, а парней в их бригаде было «раз-два и обчелся». Остальных на этот участок Оксана ставила очень редко и, если по каким-то причинам отправляла Антона на другую работу, то за агрегат вставала сама. Силы этой дамы с лихвой хватало для подобной деятельности – она была эдакая гром-баба, как говорится в русском народном эпосе: «кровь с молоком».
Раскаточная машина «пирогового» цеха находилась в конце нашего. Получалось, что их раскатчик стоял к нам спиной пока мы, «булочки», катали свои рулеты за столами. В такие моменты я подолгу могла смотреть на Антона сзади, на его широкую спину, на его уверенные и такие мелодичные и методичные движения, не боясь быть застигнутой на «месте преступления». Однако и здесь молодой человек, порой, умудрялся повернуться и тогда замечал, как «вылупленно» (или влюбленно) я на него смотрю. Иногда подмигивал, иногда улыбался, иногда просто смотрел, но никогда не отводил глаз. Эта, еще одна его черта бередила мою душу. Как у него так выходило смотреть и не смущаться, не бояться показаться глупым или влюбленным, или смешным? У меня такой номер никогда не проходил… Хотя я, сама того не желая, ловила себя на мысли, что, как обезьянка, повторяю за Антоном: его быстрые, плавные, но в то же время угловатые движения, болтаю со всеми, улыбаюсь, пытаюсь завести знакомства с кем только можно, стараюсь всем понравиться. На самом деле мне было наплевать на то, кому я нравлюсь, а кому нет: нравиться мне хотелось только для того, чтобы это заметил и оценил Антон. Этот бог солнца стал и моим солнцем, и, с определенного момента, все мои мысли и действия, как планеты солнечной системы, начали вращаться вокруг него…
Иногда и меня ставили на раскатку. На нашу, естественно. Раскатки «пирогов» и «булочек» стояли так близко друг к другу, что слегка обернувшись, можно было увидеть своего коллегу. А еще у нас был общий чан с мукой, который находился прямо передо мной. И когда у Антона заканчивалась мука – он набирал ее с нашего бака. Но даже это элементарное действие молодой человек выполнял с большим артистизмом или, лучше сказать, комизмом: начинал, как крот, загребать муку – из-за чего она летела во все стороны, оседая на его лице. Так конечно, было не всегда, но иногда он так бравировал. А еще парень частенько что-то наговаривал себе под нос, когда работал на своей машинке – то ли рэп читал, то ли стихи сочинял, то ли с собой разговаривал – для меня это так и осталось тайной.
Работа на раскатке «булочек» была в разы проще, чем у «пирогов»: у нас были небольшие куски теста, а у них огромные листы, которые, казались нескончаемыми. В перерывах между раскаткой этих кусков, Антон проходил мимо наших столов со своими ящиками, наполненными обрезками из теста. Ну как проходил, мне казалось, что проплывал. При этом всегда успевал со всеми поздороваться, кому-то подмигнуть, кому-то комплимент сделать. Мне он, например, говорил: «ну-ка, Анастейша, дай-ка мне пройти».
Как-то поначалу я называла его мистер Грей, поэтому, несмотря на то, что зовут меня Любовь, стала Анастейшей. Я же, в свою очередь, величала молодого человека Антоном Палычем – в честь знаменитого писателя, хотя у него-то отчество было Юрьевич. Но мне нравилось так к нему обращаться, а парень, кажется, не возражал.
Хоть на нашей раскатке было и не сложно работать, но в конце смены, если ты стоял за ней, то должен был ее вымыть. И это становилось сущим адом. Потому как после смены вся машинка покрывалась пылью – сантиметрами мучной пыли. Сначала ее нужно было смести одной щеткой, потом почистить другой, да так, чтобы муки почти совсем не осталось. При этом во всем цехе поднималась страшная пыль. Остальные работники уже начинали в этот момент свою уборку. А эта мучная пыль оседала на их вымытые столы и, естественно, все начинали возмущаться. В общем, нужно было избавиться от злополучной муки как можно быстрее. Иногда я даже на перерыв из-за этого уходила позже остальных. Хотя Алена Петровна блюла не только нашу работу, но и наш отдых, поэтому, как правило, не допускала подобной неслыханной самодеятельности: в такие моменты просто выгоняла из цеха.
После перерыва нужно было раскрутить на машинке все, что можно было раскрутить, достать те детали, которые можно было достать, вымыть их, отмыть машинку, а потом все закрутить и вернуть на место. У меня этот процесс занимал никак не меньше двух часов, и как я ни старалась, – быстрее не получалось. Хотя, надо признаться, приходилось мне этим заниматься не так уж и часто.
Глава 23. «На столах»
Если тебя не отправляли в «сиропную» или «на сборку», не ставили на вечерние или ночные начинки, то считалось, что сегодня ты «на столах», – и день удался. В таком случае, после завершения основной работы, когда все булки скатаны и отправлены в печь, нас отпускали на получасовой перерыв. Мы пили чай в столовке, отдыхали, залипали в телефоне – все как обычно. А потом возвращались в цех. Нашей задачей было все за собой убрать. Мыть пол, конечно, не входило в наши обязанности, это было занятие клининга. А вот столы, все приборы и предметы, которые мы использовали и трогали – должны были быть приведены в полный порядок. В такие моменты, мы ощущали себя уборщиками, потому что все драили до блеска. Сначала нужно было помыть стол мыльной водой, потом смыть проточной, а третий раз протереть дезинфицирующим средством. Эта процедура занимала у нас еще час-полтора.
Когда я мыла стол и была, не смейтесь: под столом – мыла ножки, частенько мимо меня проходили другие ножки, вернее – яркие «бразильские» носки – так я их называла, потому что они были желто-зелено-синими как бразильский флаг. Мне даже не надо было поднимать голову, чтобы знать, кто это идет. Только один человек мог ходить в таких носках. И я радовалась. Звучит, конечно, наивно, глупо и смешно, но это было так. Кстати, у Антона все носки были забавные: то с какими-то красными перцами, то с философскими надписями. Он говорил по этому поводу: «раз я не могу надеть то, что мне нравится, то, что выражает мой стиль, вкус и внутренний мир, то пусть хоть носки разбавят эту серость и унылость и привнесут хоть какую-то индивидуальность в мой стиль». Вообще-то он выразился как-то по-другому, но смысл был такой. Я же тогда с грустью сказала:
– а у меня простые белые носки… с красным сердечком. На что Антон мне ответил:
– у вас, Анастейша, не простые носки, а необыкновенные, потому что вы необыкновенная.
Вот как у него так получалось врать, что так хотелось ему верить?..
Глава 24. «На сухарях»
Был у нас и еще один фронт работы. Мы называли его «сходить на сухари».
После выполнения основных обязанностей: когда мы уже слепили все булки, «просиропили», все помыли, порезали бумагу, перебрали изюм, оставалось последнее – «сходить на сухари». Вообще-то это была не наша работа, вернее не нашего цеха. Но, так как «булочки» и «пироги» справлялись раньше, а времени до конца смены оставалось много – нас посылали на помощь коллегам. Находилось это все там же, где были мои знакомые хлебники, где мы «сиропили» и собирали булки, и где была фасовка «пирогов».
Работа состояла в следующем: хлеб, который по какой-то причине не был годен для продажи – то ли оказался с браком, то ли вернулся из наших магазинов – шел на сухари. Этот хлеб нужно было пропустить через специальный аппарат, который нарезал его сначала на ломтики, а потом на маленькие кусочки. Далее сухари отправляли в печь, а потом нужно было их расфасовать по пакетикам. В общем, работа не сложная. У меня она была самая любимая. К этому моменту, мы уже все свои основные задачи выполнили, плюс никакая Алена Петровна над нами не стояла, не довлела, не кричала, и мы могли, работая, вдоволь наговориться. Здесь я отпускала все свои внутренние вожжи и болтала без умолку, шутила, наверное, как в камеди-батлах и несла всякую чушь, лишь бы поднять настроение себе и коллегам.
Иногда «на сухарях» наша бригада «булочек» работала вместе с «пироговой» бригадой. Но чаще мы отправлялись туда по очереди, потому что иначе на одном месте собиралось слишком много народу. Обычно сначала хлеб резали «пироги», а потом мы за ними продолжали; либо они резали, а мы фасовали. Антона с его коллегами практически никогда не было, потому что Оксана всегда ставила парня на какую-то другую работу. Но как-то раз его все-таки отправили в хлебный цех, правда, не «на сухари», а на помощь хлебникам-сборщикам.
Как сейчас помню, у Антона была уже не новая рубашка: так-то это и не рубашка вовсе – у нее вырезанное горло и короткие рукава. Его старая форма уже трещала по швам, и даже в некоторых местах, видимо, от постоянных стирок, прохудилась. Не знаю, почему у молодого человека не было новой формы, вроде бы, нам ее выдавали каждые пол года. А, может быть, просто была в стирке…
Так вот, Антон помогал парням: они фасовали хлеб по ящикам. В тот момент он был так сексуален в этой своей старой порванной рубашке с закатанными рукавами и играющими под ней мышцами, что я забыла, где нахожусь. Правда, продолжалось это недолго, их бригаду позвали на планерку, которая проходила аккурат напротив того места, где мы работали с сухарями. Антон стоял ко мне спиной, а я продолжала на него пялиться. Думаю, что после моего взгляда на его рубашке появилось еще пару дырок.
Также «на сухарях» мы общались с коллегами из смежных цехов. Так я познакомилась с девушкой из бригады слоеных булочек – Полиной. У Полины был весьма необычный образ мысли, на все находился ответ и, что самое удивительное, – она не таяла перед чарами Антона. «Хм…интересная девушка», – подумала я.
Как оказалось, наши с Полиной дома находились в одном направлении. Вместе мы шли минут сорок, поэтому в такие моменты между нами не раз завязывалась доверительная беседа. Девушка рассказывала про свою жизнь, про свои увлечения. А как-то раз даже поведала историю, которая едва не вылилась в трагедию: в детстве Полину сбила машина, она получила серьезные травмы, особенно пострадали ноги, и благодарила Бога за то, что осталась жива. После этого случая девушка увлеклась то ли астрологией, то ли нумерологией – все это было необычно и сложно для моего понимания.
Но больше всего мне хотелось выведать у Полины, почему она так равнодушна к Антону? И как-то раз я решилась об этом спросить. На что она выдала мне свою версию о детских психотравмах и недолюбленности молодого человека. Возможно, так оно и было. А, может быть, просто девушке тоже нравился Антон, и она, боясь отказа, придумала для себя такую версию. Кто знает? Тем более что парень, в свое время, конечно, не прошел и мимо Полины.
Выглядела она как девчонка, хотя ей было уже лет двадцать шесть. Русые волосы, серые глаза, большая татуировка на ноге, которая маскировала шрам от аварии – вот то, что приходит мне на ум, когда вспоминаю эту девушку.
Потом у Антона и Полины случился конфликт. Из-за чего какое-то время молодые люди не общались. А позднее я начала замечать, что они уже сидят вместе и мило беседуют, а иногда даже по-дружески спорят. Я была рада видеть, что Полина с Антоном помирились.
Глава 25. Снова посиделки в столовой
Хотя смена заканчивалась в пять утра, но, зачастую, и мы, «булочки», и «пироги», справлялись с работой раньше, и еще полчаса-час сидели в столовой. Признаюсь честно, этого момента я ждала всю смену, и не потому, что хотела отдохнуть и побездельничать. Просто, только в это время, мы могли поговорить с Антоном, не боясь, что нас кто-то одернет. Не каждый день, конечно, такое случалось, потому что молодой человек, как я уже не раз упоминала, был гиперобщителен, и ему хотелось побеседовать буквально со всеми. Мне даже, порой, казалось, что парень не отказался бы от нескольких голов, чтобы общаться с парой человек одновременно. А я, будь моя воля, разговаривала бы только с ним. Но зная эту его особенность, никогда не навязывалась, а ждала, когда молодой человек сам захочет подойти к нашему столику. Как правило, я находилась там не одна: мы консолидировались группами по интересам, так сказать. Иногда Надя или Ира, или обе сразу, бывали «на сиропе» или «на сборке», тогда случались дни, когда я сидела в одиночестве. В один из таких дней мы с Антоном разговорились.
Обычно беседовали о книгах, фильмах, музыке, психологии, обсуждали какие-то новости… Мне вообще-то было все равно, о чем говорить – достаточно того, что Антон находился рядом и смотрел мне в глаза. А делать это, как вы помните, он умел мастерски: его не переглядишь и не смутишь. Думаю еще и потому, что молодой человек, в отличие от меня, не воспринимал происходившее между нами всерьез – для него все было игрой. Я это понимала. И могла выбирать: либо хоть иногда видеть и слышать его (тут как у Пушкина: «Чтоб только слышать ваши речи, Вам слово молвить, и потом / Всё думать, думать об одном / И день и ночь до новой встречи»), либо быть в гордом одиночестве. Я всегда выбирала первое.
Настал период, когда мы часто, чуть ли не каждый день, переписывались в мессенджерах. Мне кажется, Антону это было, порой, в тягость. Я это чувствовала, но не могла заставить себя прекратить переписку. И вот бывали дни, когда парень долго не отвечал. А до этого в цехе, например, я могла заметить, как он общался с какой-нибудь девушкой. И потом, после смены, в пять утра, когда возвращалась домой – бесконечно прокручивала все это в голове…
Кстати, в период моей работы на заводе, я встретила столько рассветов, сколько наверное, не видела за всю жизнь. И вот, иду я в такой рассветный, умиротворенный час, на улице мороз, как и на моей душе – так бывало все внутри сведет, что становилось трудно дышать. Тогда накатывали мысли: «все, он не написал, и больше не напишет, потому что я ему окончательно надоела. А может быть у него появилась девушка? Как вообще у такого парня может не быть девушки? Да у него, наверное, каждую неделю новая… И зачем, скажите на милость, ему я?»
И ревела до самого дома: слезы текли по щекам, на ресницах превращаясь в иней. И давала себе обещание, что возьму себя в руки и больше никогда не буду ничего писать, и вообще забуду его. Но проходил день, другой – Антон что-то отвечал, чаще односложно. И в моей душе снова распускались розы: я тут же забывала свои клятвы и, с удвоенной силой, принималась мечтать о своем сказочном принце.
В тот день мы с Антоном оказались вдвоем за столиком, и между нами случился доверительный разговор.
– Откуда у тебя это обаяние и такая общительность? Наверное, это врожденное, и ты с детства такой? – задала я давно интересовавший меня вопрос.
На что Антон мне, на удивление серьезно (обычно на все он как-то отшучивался), ответил:
– а может быть, наоборот, в детстве я был очень робким и застенчивым. И переборол себя?..
Об этом я раньше не задумывалась. Повисла неловкая пауза…
– А сколько ты здесь работаешь? – попыталась поддержать я разговор.
– Два года, – ответил Антон.
– Два года? Ты шутишь? Как здесь можно продержаться два года? Я рассчитываю максимум до лета. И вообще, мне кажется это не твое место, ты заслуживаешь чего-то намного лучшего. Ты такой обаятельный, коммуникабельный, артистичный. Тебе бы в актеры пойти… Ну, или хотя бы в офисные работники: в рубашечке и в галстуке бы ходил. А здесь ты со своей раскаткой все ночи напролет проводишь. Так недолго и зарыть свой талант. А какое у тебя образование?
– Повар-кулинар. В принципе, я почти по специальности работаю.
Раньше я не раз себе обещала, что никогда не полюблю мужчину-повара. Мне казалось, что «поворить» должна женщина, и вообще, что не мужская это профессия с кастрюлями, ложками, плошками возиться. Вот что значит нельзя зарекаться. И стало вообще не важно: кем он работает, на кого учился, и еще куча всяких вещей, которые, казалось бы, должны волновать, но не волновали… И все это легло на благодатную почву моих неврозов, меланхоличного темперамента, того, что во мне сформировали книги – какой-то трепетный образ, а может быть то самое: «Душа ждала… кого-нибудь… / Ты чуть вошёл, я вмиг узнала / Вся обомлела, запылала / И в мыслях молвила: вот он!»
Мне кажется, что закончится у нас все тоже как у Пушкина. По крайней мере, Онегин отвергнет Татьяну и, быть может, она даже выйдет замуж. Пожалеет ли мой Евгений через время об этом? Не знаю. Могу предположить, что нет.
– А почему ты пошел учиться на повара? – продолжила я свои вопросы.
– Тогда я был еще юн – мало что понимал и мог решать. Мать мне сказала: «выбирай – повар или штукатур-маляр». Не знаю, почему выбор был такой ограниченный. Я остановился на первом. Потом мы с ней сходили в кулинарное училище – это было красивое помещение: стены и интерьер. И мне понравилось. Думаю, я выбрал не профессию, а место, – с легкой грустью закончил Антон.
– Расскажи про школу. Как учился? Тебе нравилось?
Я-то сама в школе училась хорошо, и класс у нас был дружный, поэтому мне, если честно, трудно представить, что у кого-то могло быть по-другому.
– Школу я вспоминаю без энтузиазма, а точнее – стараюсь вообще не вспоминать. Ничего хорошего там со мной не происходило: я был замкнутым парнем, с одноклассниками общался мало, а учителя меня недолюбливали.
– Зато ты сейчас наверстал упущенное. Теперь тебя все любят!
– Да почему ты так думаешь? Мне кажется, куча людей, даже здесь, которые меня недолюбливают, считают выскочкой.
– Но это же не так, это же притворство? Или вы рисуетесь, или напрашиваетесь на комплимент, да, Антон Палыч? – сказала я и слегка толкнула его в плечо.
В этот момент возле нашего столика прошла бригадирша Оксана и слегка покосилась на нас. А чуть позже, в раздевалке, обращаясь, якобы к Жене (Женя была бригадиром слоеных булочек), сказала: «у нашего Аполлона, похоже, появилась новая жертва». Причем, уверена, говорила она это специально так громко, чтобы я услышала. Да еще и мой шкафчик, как назло, находился аккурат между ними. Я сделала вид, что ничего не произошло. Что тут можно сказать? Пусть злорадствует. Вообще-то мне Оксану иногда даже жалко. Я же вижу, что она тоже не равнодушна к Антону, но понимает, что у нее нет шансов. Впрочем, как и у меня тоже.
На следующий день, под конец смены, когда осталось только перебрать изюм и порезать бумагу для ящиков, в которые мы фасовали булки, произошел еще один похожий случай. Я пошла за ведром с изюмом, а на нем лежал большой пакетик с ванилином, но выглядел он как большой пакетик с белым порошком. А тут как раз мимо проезжал Антон на своем желтом коне, в смысле на желтой рохле. Я его взяла за руку и говорю:
– иди посмотри, что нам тут привезли – какой-то белый порошок…
– А, да это уже старая шутка, вы, мадам, опоздали с ней на несколько лет, – весело констатировал Антон.
– «Вот же ж, блин», – сказала я с улыбкой.
Антон улыбался в ответ. Тут откуда ни возьмись, вырулила Алена Петровна и накинулась на Антона:
– ты что, к ней теперь пристаешь?
– А ты куда смотришь? – сказала она с досадой, уже обернувшись, ко мне.
«Вы что сегодня все сговорились что ли?» – подумала я в сердцах.
В другой раз мы сидели в предбаннике перед столовой: Антон, я, Надя и Ира. После наших смен, спина сильно затекает и болит. Поэтому среди работников бытовала практика, когда мы делали друг другу небольшой массаж спины – через одежду, естественно, никакого стриптиза.
И вот сидим своей компанией, девчонки массажируют Антона: кто-то спину, кто-то руки. Я сидела чуть в стороне. Вообще, я всегда опасалась, что кто-нибудь из коллег заметит мое неравнодушное отношение к молодому человеку. Поэтому на людях старалась быть с Антоном максимально отстраненной и равнодушной. Даже не знаю, почему так делала. Наверное, потому, что понимала, что между нами ничего быть не может, а у меня как будто притязания какие-то, как будто я приволакиваюсь за ним. И от того было стыдно и неудобно.
И в тот момент, когда мы сидели такой скученной группой, массируя Антона, мимо снова прокосолапила Оксана. И снова в раздевалке я была вынуждена слушать ее речи о том, что: «вот Антоша как хорошо устроился, вокруг сплошь девчонки: одни ему спинку растирают, другие – речи поют».
«Эко как ее задело», – думала я.
