Buch lesen: «Толкинхэд или похождения Стеньки Разного»

Schriftart:

Что ты?А нет…Не про то…

Стенька выдохнул. Дым плыл. И вереницы журавлей касаясь крыльями крыш и веток стремились туда, где не кончают сухо и есть чем дышать. Туда, где круги касаются корней сухих осин и лодка, рассекая волну повинуется веслу, где из озера вскипает река, где не едят гусей потроха, где мха. Где олень. Настал день, Стенька вышел во двор. Солнце.

– Где папаха?

И она, доярка из соседнего села, вопросилась.

– Ну як же? Вчерась тут… Сегодня… Сссе… Удои удвоились. Папиросы. Хватит!

Дым плыл. Стенька накинул папаху и двинул в сельский клуб, где намечался сход мужиков. Стенька был роста выше среднего, на голове имел чуп и был лишён одного глаза, носил чёрную повязку. Стеня шёл всё более ускоряя шаг. В планах было обсудить завтрашний день, точнее ночь. Дочь председателя выходила замуж. Обосновавшийся в деревне чухонец верил в традиции своих краёв и праздновать свадьбу намеревался несомнительно в ночь. Дочь давече ветром в грудь бившая о невозможности сего действа, сегодня была готова к веселью. Дым плыл, ветер трепал кудри, Стенька планировал речь, ускоряя шаг. Заборы, околицы пролетали весёлым парадом и, пройдя улицу, спустившись к реке и перейдя мост, он вошёл в клуб.

– Папиросу? – раздался голос Прохор Митрича на входе.

– Сразу к делу.

– Ну…

– Плыви – не плыви, а делать надо. Это не дело – ночь неспокойная близится, это не наше и не про нас. Завтра будет ночной шум, пятница, воскресенье, гульки, пляски и чухонцы в сенях. Что с ней стало? Почему чухонь… или чухонь…? Кто отдал клуб под свадьбу?

– Не я…

Доярка внесла молоко. Стенька, доставая из-за уха папиросу и суя стакан, промолвил:

– Где Зоя встретила чухонца, ответь.

На стене улыбнулся портрет. Свет. Совет встрепенулся. Элла растерянно:

– Эээй… Молоко… Не пролей… – и, уже энергичнее, заплела, – Шли мы значит полем с фермы, воздух плыл, волк выл, конь ржал. Он спал. Она к нему…Ты молоко пей… Ну и вскакивает он, налетел, яки дракон… Кто он? Что он? Не рассказал даже… и сразу про свадьбу, гульки, урожаи… Про венец и мёд, про род. Вот… И скачет… Лось… Як не гость. Я глаза вытаращила, смотрю… А он и танцует, и поёт. Плетёт. Перекрестилась аж… Народ мой, Бог мой, помилуйте

Взгляд девушки нашёл портрет.

– Продолжай

– А она хохочет, глазки строит. Да, говорит… Гульки, урожаи… Да, говорит, танцы… А у самой зрак томный, одурманенный, голос пропал. Да, говорит, свадьба. Тут Брюня наша, секретутка председателя подлетает, папиросу ему суёт. А он по англицки ей… Смоук, говорит. Куба, мол, бери. И сигару из чехла расчехляет. Ууаауу! Брюня жадно… Руками хвать! И в рот. Мой Бог, мой народ… Я стою оцепеневшая. Не курила ж Брюнька… Не баловалась, а тут тянет, всасывает, дыма струи глотает. А он и ей про урожаи. Зоя в дурмане, Брюня в дыму, он конём скачет, ржёт… Солнце меркнет, кажется, как будто. Страхи. Страхи. Страхи. Гоп! Поп! Откуда? С леса видимо… И кадилом ему… Тресь! Ты по что, говорит, мышей пугаешь? Мыши, говорит, они ведь серые. Серые! Понимаешь? Чухонец опешил, побледнел. Какие мыши, говорит… Где я говорит и где мыши… Я стою, ничего понять не вразумею… Думаю, уходить надо. Тут поп ему… Тресь! Уходи говорит, мышь! Я пошла до деревни, в мыслях вся… Что это? Как это? Вразумить не могу… А вечером узнаю от Прохора, что свадьба… Допил молоко? Плоховато мне, пойду я… Крест, крест…

Во дворе дети пускали змея. На земле, в траве нежился Тотошка – пёс. Элла оставила бидон и устремилась в небо.

– Тётенька, держи веревочку!

– Ишь… Мышь! Нет.

– Суда нет

– Элла, вернись! – голос Стеньки одёрнул Эллу. Она поспешила, оставив бидон.

Стенька:

– Нужно! Нужно. Ты всё знаешь.

– Да

Элла двинулась в направлении фермы. Гудела дойка, автолавка ждала молока на приём. Волосы. Они шевелят солнце. Ветер. Да, это ветер. Шапка! Только шапка! Ветер – бедняга! Я Тики-Тави, победивший Нага. Я шляпа! Я гвоздь! Гость? Он незванный. Он вовсе не нужен. Он хуже татарина, он лезет в душу. Хотя татарчата не так и плохи – кадилом им. Тресь! И простились грехи. Кавказские горы, приволжская степь… Лететь! Иго Любви подогнуло монголов, оно же османов схватило за повод. А вот и тропа. Пересекнув лог и поднявшись наверх она вышла к ферме. Солнце! Одуванчики цвели, пчёлы весело жужжа вкушали нектар. Волосы щекотали нос. Мёд! Он ждёт. Ветер! Шапка не спасёт… Чет-нечет, снова грот… Ну вот… Всегда! Резвятся небеса. Где есть пчела там есть оса. Где Дуремар, там автолавка и денег нет и нет подарка. Роса! Приятно босиком. Элла сняла башмаки и двинула по прямой. Гудела дойка. Дым. Увидев её он зажёг фары. Интересно зачем? Интересно… Без молока… Ну ладно. Как вкусно. Здесь. Промолвил он: “Куплю я суточный удой, порозовеешь! Ты! А я! Буду тебя! Тебя! Тебя! А ты доярка, ты дои и мы продлим свои миры. Ты засияешь, так как я. Как я!” Пиала с мёдом на прилавке зацепила мечтательный взгляд Эллы, жар, ботинки на ноги и в путь, тут мака запах, тут уснуть. Тут молока приём за сутки. За децл сил большие мутки. Он удивителен… Но… Я… Ещё вчера, позавчера, еще сегодня шла босой и восхищалась я росой. Тут логотип Ижа заклеен, а за рулем тот самый гений, который в шок поверг меня. Элла осмотрелась. Гудела дойка. Лавки нет. Видать обед. Она направилась к ферме. Хлопья одуванчиков, подгоняемые ветром, летали, щекотали нос. Плыл дым. Гудела дойка.

Стенька отправил детей, дабы те привели Зою для вопрошений, сам же направился в клуб. Дым плыл в просторах клуба облаком, Прохор дымил, совет горел, новость о том, что чухонец скупил аренду магазина и автолавки вынудила совет искрить молнией. Мысли неслись нескончаемым потоком. Никто не знает его, откуда он? И тут он тянется к ресурсам… Будет ли провизия… он обладает монополией и диктует котировки, он может дуть пузырь и мылить цены… Что делать? Откуда он? С того берега. Там, за холмами – река, круты берега, там юдо-чудо рыба-кит, пьет кровь москит, нелепа жизнь и нечиста. Пуста. Чухонец нюхает цветы. В низах и с самой высоты, слова милы, но правды нет. Обед. Всегда обед. Нет бед, нет радости, нет снов. Всех в ров!

Стенька очнулся. Нужно Зое пояснить где жизнь. Что автолавочку её искать придётся, где темно. Что свадьбе нет.

– Как звать его! – взревел Стенька на вошедшую в двери Зою

– Дуремар. Фамилии не знаю…

– Фамилии не знаешь? Замуж? Свадьба? Твоя как фамилия?

– Ну… Как же… Ты же… Что же…

– Нет!

Совет прислушался:

– Совет! Собрать пожитки, термосок… В лесок.

На том сей сказ нашёл конец.

Живи. Юнец!

Ах, да!

Ам сорри, подзабыл, нет сил…

Но всё же напишу.

– Грущу

– И грусть не так плоха, – ответил Стенька ей тогда, когда она покинув грот, по радуге скатившись вниз, вдруг обуздала свой каприз, – ты здесь, сейчас.

Карусель-карусель! Прокатись на нашей Карусель!

Оло, Чиполлино, Трубодур, Мойдодыр, Винни-Пух, Колобок и Репка. Это герои нашей карусели! Погнали!

Закрутилось! Добрый волшебник забил, притромбовал и зажёг трубку со сладким табаком.

– А запах!

– Я лечу!

– Я скачу!

– Урррааа!

– Ванятка, тля! Ты ж, Ванятка? Фигачь сюда. Коняхи не хватило? Сиди на лавке.

– А бибизяны где? В прошлый раз были бибизяны, и бибики были… Бибизяны, они как говоят?

– Бананда, бананда, бананда

– Да? Ни фа… А это?… ну… ладно…

– Лады-лады! Смотри лавку не протри

– Коняшки!

И на поляну вышел табун. Остановились кони. Смотрят. Ванятка очарован:

– Я скааачууу!

– Как звонко!

Ванятка обернулся на волшебника, но заметил несомненно более привлекательные перспективы и устремился на притормаживающую карусель. Оседлал Колобка и был таков.

Куришь?

Клацание клавиатуры стихло. Монитор брызгнул последним всплеском электронного шума и в темноте воцарился одинокий индикатор Standby. Нумнулл, профессор, в очках и в лысине, двинулся к порогу.

– В дорогу? – улыбаясь поинтересовался Дуримар, – не забудь… Ты должен…

– Да, да.

– И попроси Глашку, там, на выходе… Зою позови…

– Просто нажми Enter на часах

– Ну всё… Пшёл вон!

Зоя была бархатной чёрной юбкой из “среднеатлантического плюша”. Так Дуремар представил свой подарок, чёрная жаба в образе броши висела на груди, прибранные волосы, опять же чёрным, опять же бархатным, гребешком. Подарки кружили. Взгляд пылал. Невообразимый подъём! Мрачный стиль одеяния вливался в затуманенные сумерки вечерней залы, что делало её эффектной, высокой, коварной и интеллигентной

– Монсир, Дури…

– Так и зови меня – Дури! Дури-Дори, Дори-Дури, мы сегодня спим в ауле, мы сегодня юбки – ветер. Мы…

– Тише, Ду… Приветик..

– Что ты будешь пить? – пустив кольцо дыма, промычал Дур

– Абсент, текила… Милый, Ду, признаюсь, право, в этом я не волоку… Ох, sorry, это не французский, не понимаю, но учуся. Я знаю сахаром богат абсент, текила солью. Я хочу!… Молчу…Хи-хи… Кричу! Налей! И, право, буду я смелей

– Кури! Сигара там, в коробке. Коробка на столе. Не утони только в сукне. Ко мне! Я вижу ты пьяна речами. Посидим, покурим. Вечер добрый.

– Добрый вечер.

– Кольцо ты видела?

– О, да! Ох, да. Ну чтож… Ну всёж.. А спички?

– Гореть тебе дыханием глазниц, что в тёмном поле, в скошенной траве, блестят и манят. Это я! Тебя там жду! Я братец Ву, китайский воин, я монах, звезда футбола, олигарх. Я сумка, я огонь, я сердце! Ты кто?

– Я…

– Я

– Не знаю…

– Знаешь всё!

Клацнул кремень, огонь вскипел и дым заструился, потолком давя глаза красавицы.

– Тяни.

– Тааак… Горько! – Зоя расхохоталась.

– Нумнулл починил клавесин… Вчера сломался клавесин… Я дам тебе… Микрофон

– Тааак! – Зоя расхохоталась

– Ты петь не будешь, лишь держать. Петь я. Курить то… Ты кури… И клавиши, дурёха…

– Ты…

– Кто я?

Рыба

Спички зажгли. Пылала церковь деревянная. Село. Пруд обратился речкой. Чёрной. Но воды те прозрачны, в мути той, и в муке рождаются икринок звуки. Царь-щука разгоняет ряску. Карась костлявый гонит чебака… И окунувшись окунем рожает день. Пескарь! Как пекарь выпекает песню плывя в седые руки рыбака. Спасибо, царь! И побежали воды, и воцарилась жизнь. Икра!

По реке плывёт кирпич, деревянный, как стекло. Ну и пусть себе плывёт. Нам не нужен пенопласт

Чудо есть. В переливах, в перезвуках вод стонал апрель. Капель стучала по набережной, вырываясь из течения и взрываясь отчаянным цоканьем. То ли осень под копытами разлетается в стороны опавшими тополями и грустью, то ли лето великой радостью косматит гриву табуна. В лужах – облака и кони. Брызги. Солнца и комет. С заката в рассвет. На рейд выходят корабли. Каракули и звёзды. Ручей. Он миновал ливнёвку, родившись в бензиновой радуге он проложил путь мимо мостовой и обрёл берега. Журчит, течёт, несётся фрегат по водам вод, вперёд, к океану. К Москва-реке.

Там музыка и праздный люд, на катере экскурсовод глаголит сэмплы. Веселье невер слип. Течёт ручей, несёт фрегат. Мальчишка сладко спит и видит: кони, облака и лужи.

Accident of Birth

Профессор протёр очки, забил пароль, щелкнул Интером и устремился к чёрным пробиркам.

– Вот оно! – хохотал он, – дымит! Газует! Оно моё! Моё! Ди-тя!

Тут распахнулось окно в зале. Второе, третье… Распахнулась дверь, яркий свет, тьма и снова свет. Чёрная пыль, подхваченная сквозняками закружилась, понеслась!

– Вот оно! Газует!

В земле, на глубине в восемь километров шли изменения. Бурлила магма и приливала к коре. Литосфера чрезвычайно уплотнялась, на Камчатке рванул вулкан. Там ураган.

Обдуваемый сквозящим ветром Стенька стоял в проёме распахнувшейся двери и вытряхивал трубку, энергично стуча ею по косяку.

– Ты…? – Нумнулл снял очки, чтобы лучше видеть сквозь задымление и пыль, царящую в кабинете, в лаборатории.

– Я видел дым! И пепел. – Стенька сунул трубку в правый карман.

– И про уголь знаешь? – истерично и испуганно заверещал Нумнулл – Дигидойл! Дигидойл!

Толи вбегает, толи входит тип в тёмных, противосолнечных очках, в Шерлоко-кеппи, в шерстяном, туго перевязанном вокруг горла шарфе, с острым носом, гладко выбритый и с бродавкой под нижней губой. Серьёзно-прагматичный и… несомненно, дурной тип. И пах он голландским сыром. Знаете? Такой… с большими дырками… Не обращая внимания на Стеньку и профессора переместился и уставился на стену.

– Я!

На подоконнике раскрытого окна появился пернатый Капессвет и пропел:

– Я!

– Что, ты? Дигидойл!

– С как доллар! Решётка! Собака! Семь, семь, четырнадцать, пятнадцать! – быстро и громко протараторил Дигидойл.

– Чтооооо? – забегал кругами Нумнулл

– А что? – с неподдельным интересом и ехидством вопросил пернатый.

В чёрной угольной пыли профессор не видел ничего, он не видел пернатого, Дигидойла… Лишь строб. Словно сварщик на стройке.

Стенька взял стул, донес его до угла комнаты, уселся и зажёг трубку.

На стену налипала чёрная масса, хаотично, неравномерно, но плотно. И шевелилась… И набирала объём быстро, как шаг Дигидойла. Стенька выдул порцию дыма и масса отделилась от стены, облако обрело форму головы, засветилось зелёным, послышался хрип и Нумнулл увидел глаза. И чётко услышал низкий тембр, голос, громкий шёпот: “Жми!”

Пальцы застучали по подсветке клавиатуры: С как доллар, семь, семь, решётка.... Чтооооо? С как доллар… С как доллар…

– С как доллар! Решётка! Собака! Семь, семь, четырнадцать, пятнадцать! С как доллар! Семь, семь… – тараторил Дигидойл, в очках которого отражались зелёные огоньки глаз. Ярких и больших.

Профессор рухнул под стол: “Да что это? Таратора… Тара-Тора! Семь! Решётка! С как доллар!”

– С как доллар – тонко и мягко вторил подоконник.

Сквозь свист создаваемый ветром возник голос. Шёпот. Чёткий и понятный.

– Внимание! Говорит и показывает Москва! Работают все центральные каналы радио и телевидения. Тыр-тыр-неты… Брикикинг ньюс! Нумнулл под столом!

– Вас понял! – крякнул Капессвет

– Уууух! Дух бесплотный! – прошипел голос

– Куда ты смотришь? Дигидойл! – неслось из под стола

– Я развиваю третий глаз, – завёлся монотонный таратор – Я смотрю сквозь зелёное облако

– Смотри сюды! – окрикнул его забытый вами с нами Стенька. Он встал со стула и, в зелёном дыму, с развеваемыми ветром кудрями положил на стул грецкий орех и шарахнул трубкой по плоду. Скорлупа свалилась на пол и на стуле лежало лишь ядро, так внешне похожее на человеческий мозг, – Я буду звать тебя Толкинхэд – промолвил он и протянул руку в облако…,– А тебя я звать не буду, Дигидойл!

Der kostenlose Auszug ist beendet.