Buch lesen: «Путь»
Пролог
Путь был долгим. Каждый следующий шаг давался сложнее, чем предыдущий. От напряжения ноги начинали неметь, дышать становилось тяжелее, а от жары по лицу струился пот. Соленые ручейки стекали по лбу, просачивались сквозь ресницы и попадали в глаза, вызывая жжение. Стоило попытаться вытереть лицо, мокрыми от пота руками, как становилось еще хуже – жечь начинало сильнее. Замкнутый круг.
На самой же вершине холма не было ничего, ради чего весь этот путь стоило бы проходить. Все тот же вид на бескрайние просторы – как и обычно. Все те же стены священных храмов – как и всегда. Монахи, паломники, просители, посетители… Зачем на холм забираться? На этот вопрос у меня не было ответа. Но и выбора я не видел – чтобы найти ответ, нужно было подняться на самый верх.
Это был сотый храм на холме, а может и тысячный. Не было даже мысли их считать. Ясно было одно – храмов позади было неисчислимое множество, и впереди будет еще немало. Потому что поиск мой был далеко не завершен – я даже в полной мере и не осознавал, что искал на самом деле. Поэтому и вопрос “Зачем?” был в какой-то степени лукавством, ведь я не знал, на какой именно вопрос ищу ответ.
Оставалось одно – шаг за шагом идти вперед, не видя альтернативы. Разыскивать ответы. А потом, зная ответы, пытаться задать правильные вопросы.
Наконец я добрался до вершины холма. Я чувствовал напряжение и усталость в мышцах после долгого подъема, а еще я чувствовал полную безмятежность. Я чувствовал себя младенцем, который только что появился из утробы матери – все сознание было заполнено лишенной рутины жизни радостью бытия.
Никогда не понимал, почему люди старались навсегда избавиться от этого дара – принимать жизнь по-детски непосредственно и с наслаждением. Каждую секунду жизни наслаждаться самим процессом существования и радоваться всему, что есть вокруг тебя, – зачем от этого избавляться? В моем мире это была наивысшая ценность, и сколько я себя помнил, всегда учился возвращать это состояние, пытался продержаться в нем как можно дольше. Было сложно, но с каждым разом становилось все проще.
Это состояние ни с чем не спутать. Ни с чем не спутать тот момент, когда из самой глубины сознания начинает просыпаться, выбираться наружу, поедая суету и рутину, детская безмятежность, это блаженное неведение, и ты отрешаешься от всего материального, погружаешься в теплую ванну спокойствия, и забываешься…
Но проходят недели, иногда месяцы, и ты все равно возвращаешься в мир иллюзий, условностей и вещей. Зачем? Пожалуй, этот вопрос был самым сложным, и от ответа на него зависели ответы на все остальные вопросы.
Прошло несколько часов. Солнце начинало садиться за горизонт. Жара постепенно спадала. Пот на лице уже давно высох, оставив после себя небольшой налет соленой усталости. Я провел несколько часов, гуляя по небольшому дворику храма и любуясь видами с холма, но теперь пришло время возвращаться обратно в город. Я начал спускаться вниз.
Все мои мысли в этот момент были заняты лишь одним – едой. Целый день ходьбы вызвал нешуточный голод, который стал проявляться вовсю с уходом жары.
По дороге к храму я заприметил несколько кафешек с уличной едой, и сейчас, как на крыльях, чуть ли не вприпрыжку, я мчался к ним, чтобы наконец-то утолить голод и насладиться вкусной пищей.
Шаг за шагом я спускался вниз. Идти было легко. Спускаться с холма всегда легче и приятнее, чем карабкаться вверх. Не только потому, что это легче физически и занимает меньше времени, но и из-за природных видов, которые тебе открываются внизу, на земле. Карабкаясь вверх, ты видишь перед глазами лишь ступени, одни и те же, сотни и тысячи. Идешь вниз – и перед тобой открываются прекрасные бескрайние просторы, которые тянутся до самого горизонта. Не важно, сколько раз ты видел подобные пейзажи, любить их и наслаждаться ими – это то, что дано тебе от природы.
Половина пути уже была пройдена, как вдруг передо мной возникла фигура человека, облаченного в оранжевое одеяние. Это был монах. Он стоял рядом с беседкой, предназначенной для отдыха путников, которые устали от подъема на холм.
Монах смотрел на меня. Я хотел обойти его и продолжить свой путь за едой, но у него были другие планы. Он помахал мне рукой и указал на беседку, приглашая присоединиться.
На самом деле, я был не против. Еда подождет. Всегда интересно поговорить с человеком, которому есть, что тебе сказать. Особенно, если это монах. Я всегда чувствовал некое родство с монахами, ведь их поиск напоминал мне мой собственный.
Я прошел за монахом в беседку и сел напротив него. Мы начали разговор. Говорили об обыденных вещах, о том, что всегда обсуждают два человека, которые только что познакомились. Но цель у нашего разговора была другая.
Монах спросил меня, зачем я посещал храм. У меня не было точного ответа. Я искал ответы на вопросы, которые сам еще не знал. Монах с пониманием отнесся к моим словам: его путь во многом был схож.
Он спросил меня:
– Ты веришь в жизнь после смерти?
– Мне хотелось бы верить. Нет никаких доказательств, что она есть, и нет никаких доказательств, что ее нет. Наука не может объяснить подобных вещей и не сможет еще очень долго. Возможно, даже никогда. Поэтому верить или не верить – это равнозначные понятия. Просто выбираешь то, что тебе больше нравится. А мне нравится верить в то, что после смерти жизнь есть.
Мы продолжили разговор. Монах рассказал о том, что раньше был военным. Я подумал о том, что ему даже возможно приходилось убивать. Но не стал об этом спрашивать. Он рассказал о своей семье, о детях, которых оставил, о жене. Хотелось его осудить за то, что оставил своих близких, ушел от них, но я не стал – разве я чем-нибудь от него отличался?
Монах рассказал мне о своих путешествиях, а я ему – о своих. Он рассказал, как ездил по стране из храма в храм, как просил милостыню у людей, чтобы продолжать путешествовать, а люди ему помогали. Люди всегда помогают монахам. Помогаешь монаху – значит ты хороший человек, а к хорошим людям в жизни приходит лишь хорошее.
Внезапно монах прервал разговор. Он смотрел в сторону лестницы, ведущей на вершину холма. Я повернул голову и увидел молодую пару – парня и девушку. Они смотрели на монаха и было видно, что им от него было что-то нужно. Между ними последовал недолгий разговор на местном языке, который я не понимал. После этого молодые люди поблагодарили монаха и ушли.
– Чего они хотели? – Спросил я.
– Монашеского благословения, – Ответил монах. – Не люблю я этого.
– Не любишь помогать людям? – Усмехнулся я.
– Да, – С полной серьезностью ответил мой собеседник.
Я засмеялся.
– Ты же монах, разве ты не должен помогать людям?
– Должен. Я и помог.
– А сам ты просишь помощи у людей? Тебе же нужны деньги на жизнь, на путешествия. Ты спишь в храмах, которые существуют на пожертвования людей, ешь еду за деньги, заработанные людьми.
– Да, это правда. Добрые люди помогают другим, потому что они добрые. Я тоже помогаю людям, я тоже добрый. Но делать этого не люблю.
Я задумался. Возможно, монах не был так уж неправ. Он не любил помогать другим, но в этом не было несправедливости, ведь и люди помогали ему не просто так. Они ожидали за это награды – помощи от судьбы, удачи в жизни за свои благие поступки. Но если ты помогаешь другому и ожидаешь за это награды – это не помощь, это оказание услуги. Как и человек, который помогает тебе и требует за это награды, не добропорядочный и благочестивый, он просто оказывает тебе услугу за плату. Это бизнес, а не благотворительность.
Ты помогаешь другому, и никто тебе за это ничего не должен. Помогают тебе – никому не должен ты. Нет никакой зависимости.
Люди привыкли видеть некую связь во взаимопомощи, и это всегда подразумевается – я тебе помог, и ты мне за это теперь должен. Но разве это правильно?
Если принять тот факт, что никакой связи здесь нет, то все становится на свои места. Ты помогаешь человеку в нужде, и это не создает никаких последствий. Он тебе ничего не должен. А если ты просишь ответную услугу или хотя бы благодарность за свой поступок, значит, ты этот поступок совершил из корысти, а не из благочестия.
Ты помог человеку, а он плюнул тебе в лицо, значит, ты зря ему помог? Конечно, нет. Ты помог потому, что ты добрый человек, а он плюнул в тебя потому, что он – злой. Если бы ты не помог, это бы говорило плохо о тебе. А если ты обиделся за то, что твой поступок не оценили, то это говорит плохо… тоже о тебе. Ты оказывал услугу, за которую теперь требуешь платы, а не помогал, и расстраиваешься потому, что за свой поступок не получил достойного вознаграждения.
Если уж оказываешь услугу – называй за нее цену наперед. Чтобы твой клиент знал, сколько он тебе должен за твой поступок. Если не назвал цену загодя, а после оказания услуги начал требовать вознаграждения, которое тебе отказываются платить, – это ты обманул человека, а не он тебя. Вести бизнес нужно по правилам бизнеса, а творить добро – по правилам добра. Добро не требует платы и даже благодарности. И если ты ничего не получил – ну и ладно. Ты же не ради награды совершаешь добрые поступки.
Проявление доброты – это не экономическое явление, работающее по правилам рынка. Здесь нет и не должно быть экономических связей. Пока не разорвешь эту связь, не сможешь в полной мере быть свободным в проявлении своего внутреннего добра.
Тебе никто ничего не должен за твои благие поступки, ты их совершаешь не из корысти. Как и помощь от других людей не делает тебя должником. Если благодаришь в ответ – делаешь это не из долга, а просто потому, что благодарен. И если от тебя требуют ответной услуги за свою помощь, особенно, если не сообщили о ней заранее, значит, тебя используют. А если ты делаешь со своей стороны то же самое – значит под предлогом добродетели сам используешь других людей.
Мы продолжили разговор. В этот раз я решил узнать о вере самого монаха:
– Во что ты веришь?
– Я верю в переселение душ, в вечный круговорот жизни. Но жизнь – это страдание, а я не хочу страдать. Поэтому круг нужно разорвать. Для этого я пытаюсь достичь Просветления.
– И добрые поступки тебе помогают в этом? Хоть тебе даже не нравится помогать другим.
– Да. Я знаю, мне предстоит долгий путь.
Внезапно в мою голову пришла одна мысль, и я решил узнать мнение монаха о ней. Я начал издалека:
– Скажи, а убивать – это хороший поступок?
Монах засмеялся:
– Конечно, нет. Если ты убьешь живое существо, то в ответ то же самое произойдет и с тобой. В следующих жизнях все плохое, что ты совершил, произойдет и с тобой, и только после этого твоя душа очистится.
– Если я убью собаку – это добрый поступок или злой?
– Конечно, злой.
– А кем быть лучше, собакой или человеком?
– Конечно, человеком. Только человек может достичь Просветления. Собака – не может.
– Получается, собакой рождается душа, которая совершала в прошлом злые поступки? А человеком – та, которая совершала меньше злых и больше добрых? Ведь путь собаки до Просветления дольше, чем у человека, и собаке нужно будет как минимум умереть и переродиться, чтобы получить шанс стать человеком, а значит и достичь Просветления. Человек же может стать Просветленным при своей текущей жизни.
– Правильно.
– Значит, если я убью собаку, я дам ей шанс переродиться на более высоком уровне? Ведь из-за страданий при смерти ее душа очистится. По большому счету, если я убью собаку, я окажу ей две услуги, – очищу ее душу и сэкономлю ей время. Пока она собака – ее жизнь все равно напрасна, за эту свою жизнь она ничего не достигнет и не поймет. А так я ей дам шанс переродиться человеком и достичь Просветления.
Монах снова засмеялся:
– В следующей жизни, когда ты сам станешь собакой, то же самое произойдет и с тобой. Ты убил живое существо, а значит рано или поздно, кто-то убьет и тебя.
– Услуга за услугу, не правда ли? Я совершил добрый поступок, помог собаке, и теперь кто-то за это поможет и мне. Я помог одной душе, другая душа поможет мне. Все в выигрыше.
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Пусть так и будет.
Начинало смеркаться, а мы все продолжали разговор. Голод исчез, и все вокруг как будто перестало существовать, во Вселенной оставались лишь мы с монахом и наш разговор.
– Послушай, – Продолжил я, – ты говоришь о том, что человек – это высшее существо, ведь только человек может достичь Просветления, а остальные существа этого сделать не могут. Я правильно понимаю?
– Да, так и есть.
– Хорошо. Значит, наш мир становится все лучше и лучше.
– Я бы так не сказал. Миром правят несправедливость и жадность. Люди ведут войны, убивают других людей, уничтожают природу. Разве это хорошо?
– Я говорю о динамике, она положительная. Раньше мир был хуже, сейчас – лучше. Стало больше людей, но меньше насилия. Больше добра.
– Я так не думаю, мне кажется, войн сейчас больше, чем было раньше. По телевизору только об этом и говорят – вокруг одни войны да насилие.
– Разве это важно, что говорят по телевизору? Телевидение и интернет просто показывают людям то, что их больше всего волнует, а это как раз и есть войны и насилие. Поэтому и кажется, что нас окружает лишь зло, хотя на самом деле это лишь видимость. По репортажам СМИ не получится оценить уровень зла в мире. А если еще учесть, что людей сейчас становится все больше, а войн и насилия, как мне кажется, больше не становится, значит, меньше людей сталкивается со злом. Сто лет назад на Земле было два миллиарда человек, а сейчас уже восемь. А войн сейчас уж точно меньше, чем было раньше.
– Возможно.
– Хорошо, посмотрим на это под другим углом. Ты говоришь, что человек – это высшее существо. Значит, родиться человеком может лишь очень чистая душа, за которой нет большого зла. И если сто лет назад на земле было два миллиарда человек, а сейчас – восемь, значит, за сто лет на земле стало на шесть миллиардов благочестивых душ больше? Мир действительно становится лучше.
Монах засмеялся:
– Мне бы хотелось в это верить.
Мы молчали. Было очевидно, что наш разговор подошел к логическому концу. Вернулось чувство голода, и мир вокруг, который исчез в этой гуще размышления, вдруг появился опять. Появились лавочки, на которых мы с монахом сидели друг напротив друга, вновь возникли деревья и трава вокруг, откуда-то из-под земли опять вырос холм, на середине которого мы вели беседу.
– Ладно, пора продолжать наш путь, каждому свой, – Сказал монах. – Прощай.
– Прощай, – Ответил я.
И мы побрели в разные стороны, каждый своей дорогой, монах – наверх, в храм, а я вниз, – за едой.
Я шел и думал о разговоре с монахом, о мыслях, которые у меня появились, и что они значат. Было интересно поразмыслить о том, как помощь другим людям может оказаться проявлением внутреннего эгоизма и меркантильности, и о том, как иногда неочевидны зло и добро.
Мы видим мир в черных и белых тонах, но это не значит, что он такой и есть. Нам проще жить в мире, где все черное и белое. Так легче ориентироваться в жизни. Однако, нет никаких признаков, что мир именно таким и является на самом деле. Это просто иллюзия.
На самом деле, жизнь не такая, как мы привыкли думать. И разобраться, где зло, а где добро, не всегда так уж просто. И даже более того: иногда, в добре есть чуточка зла, и наоборот – зло может оказаться, хоть на чуть-чуть, и добром тоже.
Я шел в сторону уличных едален и продолжал размышлять о недавнем разговоре. Мне не давала покоя еще одна мысль, высказанная монахом вскользь и не имевшая особенного значения в нашем обсуждении, но которая имеет большое значение в обыденной жизни человека. Монах упомянул о насилии и зле, о которых рассказывают СМИ, и я задумался о роли СМИ в нашей жизни и о том, как медиа влияют на наше восприятие жизни вокруг.
Нынешний век – это век информации. Что правильно, а что неправильно, где добро, а где зло, определяет тот, кто эту информацию транслирует. Век телевидения и интернета. Век манипуляций.
Медиа в наши дни определяют, что важно, а что нет. Медиа определяют, над чьей смертью нам предстоит горевать, а о чьей – мы даже не узнаем. Медиа определяют, какой болезни нам предстоит бояться, а о какой, даже более опасной, – мы никогда не узнаем.
Человек взял ружье и расстрелял невинных людей – о происшествии снимут репортаж, и в тот же день об этом узнает весь мир. Люди будут плакать, сокрушаться и бояться. И в этом нет ничего противоестественного, жалеть страдающих и бояться в случае опасности, – это в общем-то нормально.
Но каждый день умирают сотни тысяч, не попадая в сводки новостей и соцсети. Никто об этих умерших никогда не узнает, кроме горстки близких им людей. Кто-то вообще умрет в одиночестве, и о нем не будет знать никто. Кто-то умрет гораздо более трагичной и мучительной смертью, чем расстрелянные и показанные по телевизору, но и о них никто не узнает.
Станет ли смерть всех этих сотен тысяч менее трагичной? Нет. Но если о ней не снимут душераздирающий репортаж, то ее никто не заметит и никто не проронит и слезинки.
Человека, который не будет жалеть выбранную для сеанса массовой жалости жертву, назовут черствым и бездушным лицемером. На разве не лицемерие – страдать по специально выбранной жертве, а про остальные сотни тысяч погибших забыть?
Наши сегодняшние понятия о добре и зле, о том, что хорошо, а что плохо, о чем страдать, а что игнорировать, относительны и сиюминутны. Во многом они навязаны нам извне, в том числе и СМИ. И даже в течение нашей жизни эти понятия постоянно меняются. Это говорит об их субъективности. Субъективные и меняющиеся понятия не могут быть ничем, кроме иллюзий. Иллюзий, которые в конечном итоге определяют нашу жизнь. И чтобы избавиться от этих иллюзий, нужно найти такие ценности и понятия, которые не зависят от времени и места, которые вечны. Найдя их, мы найдем ответы и найдем вопросы, которые действительно имеют значение вне зависимости от обстоятельств и вне зависимости от времени.
Как определить, что вечное, а что преходящее? Ответа на этот вопрос у меня не было.
Часть 1. Жизнь, смерть и страдание
Глава 1. Священная река
Дорога была мучительно долгой, казалось, что она длилась целую вечность. Поезда здесь ходят медленно и с большой задержкой. Помню, как в других странах бывало сложно дождаться поезда, опаздывающего на несколько часов… Это казалось огромным опозданием. Здесь же опоздание на сутки было обычным делом. Если поезд вообще не отменят. Все познается в сравнении.
Выйдя наконец из поезда, я немного размялся. Давний разговор с монахом, о котором я вспоминал во время поездки, забылся и растворился в сознании – нужно сделать много дел, а воспоминания пока подождут. Я надел рюкзаки – один спереди, другой сзади. Огляделся.
Вокзал был огромный, больше десятка перронов. Несколько перронов на другом конце станции были в процессе постройки. Но и с ними вокзал вряд ли будет справляться с потоками людей, которых приезжает так много, что даже десяток перронов не успевает их принимать, заставляя ждать десятки часов.
Зачем сюда ехали все эти люди? Большинство сюда ехало умирать.
Моему удивлению не было предела, когда я вышел из здания вокзала и осмотрелся. Вообще, священное место, в которое я приехал, и в котором мечтают умереть сотни миллионов человек, и должно вызывать удивление. Только вот удивительным здесь было то, что место-то оказалось абсолютно обычным, и к этому я не был готов. Через дорогу от вокзала, забитую таксистами всех мастей, стояли абсолютно обычные здания с абсолютно обычными магазинами: обувь, электроника, товары для домашнего хозяйства. Не похоже на то, как описывают это место в книгах и в интернете.
Я постоял еще немного, удивленно смотря по сторонам, но в конце концов решил отправиться в дорогу – она была неблизкой, и лучше было не мешкать.
После ночи в поезде ноги еле слушались, руки немели, а несварение желудка, которое длилось уже неделю-две, и так ослабило организм до предела. Впрочем, я давным давно привык не обращать внимание на усталость, боль, лень и страх, которые всегда преследуют одинокого путника в далеких краях. Я знал свой путь и следовал ему, не обращая внимания на частности.
Я начал идти вперед, все увеличивая и увеличивая скорость, доведя ее до предела, и ноги уже почти перешли на бег – когда идешь быстро, нет времени и сил сомневаться. Рюкзаки давили на плечи, приходилось их то и дело поправлять. Затекла левая рука, как обычно, и я постарался немного сдвинуть одну из лямок рюкзака, чтобы та слишком сильно не давила на плечо. Стало чуточку легче.
От духоты жаркого полудня по лицу начал привычно струиться пот, руки стали мокрыми. Как будто попал под дождь. Я уже даже не пытался вытирать залитые потом глаза – бесполезно. Просто продолжал идти вперед километр за километром, в сторону гестхауса, в котором забронировал себе комнату.
Мне оставалось пройти всего несколько кварталов, как вдруг я услышал окрик. Это был тук-тукер на другой стороне улицы. Он завел свой транспорт и подъехал ко мне с противоположной стороны дороги, нарушив при этом добрую половину правил дорожного движения (а их, впрочем, в этой стороне мира никто и не соблюдает).
– Привет! Ты ищешь, где остановиться на ночлег? – Спросил он.
– Нет, у меня уже есть место. Мне осталось идти пару минут. – Ответил я.
– Давай я тебя подвезу.
– Нет, спасибо, я уже почти дошел.
– А потом собираешься куда-нибудь? Я могу подвезти.
– Не надо, я хожу пешком.
– Давай я завтра тебя подвезу.
– Спасибо, не надо, завтра я тоже пойду пешком.
– Ладно. Если куда-нибудь соберешься на такси, зови меня, у меня самые лучшие цены, и я все места здесь знаю!
– Хорошо, договорились.
Странные они, таксисты. В каждой стране мира они одинаковые. Ты можешь приехать в самую необычную страну с самыми необычными порядками, но таксисты там будут такими же, как и везде.
Погруженный в свои мысли, я даже забыл куда иду. Очнулся только, когда прошел уже на полкилометра дальше своего гестхауса. Пришлось поворачивать обратно.
Я поднял глаза, стараясь увидеть нужную мне вывеску, попутно поглядывая в навигатор на телефоне, и пошел назад. Через несколько минут я наконец увидел нечто, что нужной мне вывеской и было. “Оплачиваемый Гестхаус”, было написано на ней. “Оплачиваемый Гестхаус”?.. А бывают неоплачиваемые?
Я зашел внутрь. Внутри никого не было. Снял рюкзаки и начал ждать. Ждать пришлось долго, но я на самом деле не возражал. Потное уставшее тело начало постепенно остывать и охлаждаться, и это всегда вызывает приятное чувство расслабленности. Я сел в мягкое кресло в лобби и вытянул ноги – если уж и ждать, то хотя бы с комфортом.
Через двадцать минут входная дверь открылась, и в дом зашел хозяин гестхауса. Он оказался добродушным на вид человеком, худым, лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Интеллигентности и шарма ему добавляли очки на лице.
Я взял у него ключ от комнаты и начал подниматься по лестнице наверх. На полпути я вдруг вспомнил вывеску, которая меня удивила, и решил уточнить ее значение у хозяина:
– У вас на вывеске написано “Оплачиваемый гестхаус”. А есть бесплатные?
– Да, за постой в моем доме надо платить. В бесплатные заведения приезжают умирать.
Я ненадолго замер. Ответ хозяина был неожиданным.
– А если они не умрут? – Продолжил я, полушутя.
– Тогда придется уехать. Если ты приезжаешь умирать, тебе дается срок. Не умер – уезжай. Но через какое-то время можно вернуться обратно, чтобы уж точно умереть.
“Вот это да”, – Подумал я, – “Современный человек – это странное существо, даже смерть он способен превратить в бюрократию”.
Наконец я поднялся в свою комнату. Открыл ключом дверь, включил свет и осмотрелся. Комната была очень маленькой и потрепанной. На окрашенных в бледно-синий цвет стенах были пятна, плитка на полу была потемневшей от старости. У стены стояла односпальная кровать с белым бельем без покрывала. Рядом с кроватью – тумба. В другой стороне комнаты – душ и туалет, кажется, в хорошем состоянии. В общем, идеальная комната, которая полностью отвечает моим предпочтениям. Да и одна из площадок у священной реки, на которой сжигали трупы умерших в городе счастливчиков, была совсем недалеко, в километре от гестхауса. Удобно добираться.
Я снял рюкзаки и осмотрел пол. Следов тараканов и других насекомых не было. Очень хорошо. Можно оставлять вещи на полу (соблюдая осторожность, конечно же) и почти не бояться. Затем решил зайти в ванную, чтобы наконец-то умыться и смыть пот.
Здесь меня ждало действительно необычное открытие – стоило мне подойти к двери в ванную, как я заметил, что на ней висели… чьи-то трусы. Обычные, мужские, вроде бы чистые. По крайней мере мне так показалось издалека. Наверное, забыл прошлый жилец, а уборщица не решилась к ним прикоснуться – так и висят теперь. Решил их не трогать и попытаться не обращать внимания, мало ли… Пусть висят, как висели.
Разобравшись с бытовыми делами, я решил отправиться в место, ради которого вообще приехал в город – на священную реку, на берегах которой и приезжают умирать верующие. Считается, что если здесь умереть, и твое тело сожгут на берегу, то твоя душа очистится и ты навсегда покинешь этот мир страданий.
Я вышел из гестхауса и отправился в путь. Дорога была простой – нужное мне место было недалеко и заблудиться было сложно. Я шел и смотрел по сторонам, а смотреть было на что. Лишь только я свернул с дороги в сторону реки, как моему взору открылись вроде бы простые, но одновременно жуткие по своему назначению вещи – по обе стороны дорог на узких бордюрах лежали огромные, в несколько этажей высотой, охапки дров. “Для сжигания тел”, – догадался я.
Спустя несколько минут прогулки по этому зловещему складу запчастей для крематория дорога вдруг закончилась, и я наконец оказался на берегу реки. Берег был необычным – он был очень высоким, метров десять, на его вершине стояли здания, а от зданий, до самой воды, шла лестница с высокими ступенями. Была жара, и на ступенях почти никого не было, но все же то тут, то там, на лестнице сидели люди.
Сбоку, в небольшом отдалении, можно было заметить, что над соседними строениями возвышалась какое-то сооружение с трубой на крыше. Из трубы валил густой дым. Учитывая специфику места, в котором я находился, догадаться было нетрудно: идти мне предстояло именно в эту сторону. Так я и поступил.
Идти было бестягостно. После долгого пути от вокзала с двумя рюкзаками на теле, я оставил большую часть вещей в гестхаусе, и шел налегке. Усталости не было совсем, слабость и тяжесть остались позади, я был новым и отдохнувшим человеком, хоть и не отдохнул даже полчаса.
Я шел навстречу дыму, как вдруг заметил, что ко мне приближался какой-то человек, лет сорока, ухоженный и опрятный. Он улыбался.
– Привет! – Помахал он мне.
– Привет…
– Идешь смотреть на огонь?
– Куда ж еще…
– Тебе здесь нравится?
– Да, мне здесь очень хорошо. Чувствую… спокойствие. – Я не врал, чуть только мне стоило выйти на берег реки, как меня окутало очень уютное и спокойное чувство, похожее на то, которое испытываешь, забравшись после целого дня на морозе под теплый плед с кружкой горячего чая.
– Еще бы, это священное место! Но только здесь, на берегу реки. В самом городе ничего нет, он обычный.
– Это я уже заметил. В городе плохо, очень грязно и шумно. А здесь – другое дело.
– Это правда. Я приехал сюда издалека, хочу жить и умереть здесь. Для меня здесь центр мира.
Я улыбнулся. Человек улыбнулся в ответ.
– Ладно, не буду задерживать. Удачи на твоем пути!
– Спасибо. Вам тоже удачи!
И я двинулся дальше, в сторону дыма. Чем ближе я подходил, тем было очевиднее: я не ошибся, именно сюда и лежал мой путь.
Я подходил все ближе, и постепенно детали местной обстановки открывались моему взору. Над крышами зданий возвышалось то самое помещение с трубой. Снизу не было видно, что происходило внутри, но было очевидно – это крематорий. Внизу, под зданиями, как и везде на берегу реки, тянулись ступени, только не до самой воды – здесь, в этом месте небольшой кусок земли метров десять в диаметре отделял от воды кажущуюся бесконечно длинной лестницу, уходящую за горизонт.
На земле на настилах из дров лежали несколько фигур, покрытые яркими покрывалами. Возле одной из них стояли люди, человек десять. Они что-то обсуждали. Двое были наиболее активными – старик, видимо близкий родственник умершего, и человек с безразличным взглядом. “Сжигатель трупов”, – подумал я. Старик что-то с энтузиазмом объяснял сжигателю, а тот стоял отстраненно, не перебивая, но и не выказывая никакого интереса к происходящему. “Интересно, о чем такой человек вообще может думать, как он живет свою жизнь, счастлив ли он? Какие у него могут быть интересы?” – Задался вопросом я.
Тем временем переговоры закончились, старик перестал говорить и жестикулировать. Он стоял и потупленным взором смотрел в землю. Разговаривая со сжигателем, он видимо на несколько минут отвлекся от того, в каком моменте жизни находился, а момент был печальным. Это были похороны. И хоть в здешних местах отношение к смерти спокойное, но когда умирает кто-то близкий и дорогой тебе, хочешь не хочешь, а веселым быть не получится.
Тем временем сжигатель куда-то исчез, и я решил осмотреться. Я увидел небольшой помост с видом на кострища, и взобрался на него. С помоста все пространство вокруг было видно как на ладони. Сверху от меня, на ступенях, группами сидели мужчины. Они занимались абсолютно обыденными вещами: пили чай, читали газеты (чтение газет, впрочем, сейчас уже вряд ли можно назвать чем-то обыденным, это скорее редкость в век интернета), разговаривали друг с другом. Обычная жизнь бьет ключом. Обычная жизнь, если не учитывать башню с крематорием над головой да трупы, приготовленные к сожжению, под ногами.
Впрочем, людей, радующихся жизни на празднике смерти, мне не хотелось осуждать. Жизнь и смерть всегда рядом, и то, и другое абсолютно естественны. Каждый человек рождается, живет и умирает. И игнорировать этот факт нет смысла, даже наоборот: забывать о том, что ты смертен, не стоит никогда, иначе можно забыть, зачем ты вообще живешь.
Я видел много мест, где люди пытались делать вид, что смерти не существует, она где-то там, в кино и книгах, художественный вымысел. Люди в таких местах живут так, будто они никогда не умрут. И это меняет их жизнь в корне.
Зачем вообще думать о жизни, если ты бессмертен? Зачем пытаться понять, что важно, а что нет, если перед тобой бесконечность? Вечность хороша тем, что она бесконечна. В любой момент можно остановиться, подумать, посмотреть на свою жизнь и оценить, что ты делаешь правильно, а что – нет. Потратить полжизни впустую, на накопление богатств, например. А затем взять и все поменять, переоценить приоритеты, поменять ориентиры, принять правильные ценности. А то, что ты до этого полжизни прожил впустую – это не беда, времени-то у тебя бесконечность. Спешить некуда. Можно впустую потратить столько времени, сколько угодно, ведь твое время ничем не ограничено.
