Buch lesen: «Учитель музыки», Seite 8
10
В следующую минуту рвотные спазмы заставили его опуститься на колени, и он тут же опорожнил желудок.
Якоба Скуле, или кто это был, кое-как удалось втиснуть в шкаф, потому что мужчиной он оказался отнюдь не худосочным, довольно плотного телосложения. Впрочем, может быть, так казалось оттого, что тело уже опухло, раздувшийся живот натянул пиджак так, что пуговицы на нём вот-вот готовы были с треском отлететь, а шея выпирала из воротника сухими багровыми складками. Опухшее, посеревшее лицо свесилось на грудь, а изо рта у трупа торчала чёрная пластмассовая флейта, вбитая ему в горло в момент убийства или после. Через канал инструмента последней музыкой уходящей жизни истекала из раненого горла кровь, и теперь она насохла чёрными пятнами на белой рубахе под пиджаком и серо-зелёном, тоже какого-то трупного цвета, галстуке. Зеленели на губах следы посмертной рвоты. Валялся на бедре трупа выломанный ударом флейты зуб.
Эриксон долго не мог определить, при помощи чего был убит Скуле (или кто это был на самом деле), потому что следов ни ножевых, ни других ранений заметно не было, но, присмотревшись, заметил тонкую чёрную змейку истекавшей из пробитого виска крови. Может быть, этой же флейтой и был нанесён удар.
«А та дорогая флейта осталась в спальне Линды, – вспомнил вдруг Эриксон. – Вот и хорошо».
Он не мог бы сказать, чем это было хорошо. Мысли его метались, путались и замирали.
Не меньше десятка мушиных особей, вспугнутые внезапным вторжением и потоком света, кружились вокруг, подобно его мыслям, и, постепенно успокаиваясь, возвращались на лицо трупа.
Одна из них села Эриксону на губу. Он торопливо смахнул её, а потом долго тёр это место и плевался. Рука, которой он тёр подбородок, горела, исцарапанная щетиной.
Забыв о неотступной тошноте, с яростью принялся охотиться на мерзких насекомых и ему удалось убить двух, но эти жужжащие твари были хитры и изворотливы, так что после десятиминутной возни у него получилось поймать ещё только одну.
Он так и не спросил у Линды, что она делала в квартире Пратке, – подумал он, сплющивая голову мухи между пальцами. Впрочем, какая теперь разница. Резалась в карты, что же ещё.
Кто-то постучал в дверь, не громко и даже осторожно.
– Идите к дьяволу, – пробормотал Эриксон, шлёпая ладонью по дверце шкафа, где только что сидела глуповатого вида муха. Но как бы она ни была глупа, ей удалось в самый последний момент просочиться у Эриксона между пальцами и она, довольная, приземлилась на волосы трупа, рядом с одной из своих товарок.
Стук повторился.
«Надо огнемёт, – думал Эриксон. – Если бы имелся в хозяйстве аэрозольный баллон с каким-нибудь горючим средством, можно было бы использовать его в качестве оружия массового поражения».
Ему хотелось всё же убить ту муху, что так посмеялась над ним, но прикоснуться к трупу рукой казалось немыслимым, поэтому он сел на пол и принялся стягивать туфлю. Однако, к тому времени, как ему удалось вооружиться и привести себя в боевую готовность, муха уже улизнула и смешалась с десятком других, так что определить её в куче этих крылатых созданий было решительно невозможно. В ярости Эриксон шлёпнул подошвой другую, усевшуюся поблизости на стенку шкафа. Некоторое время с удовлетворением рассматривал оставшееся от насекомого мокрое место. Ещё через минуту оборвалась другая мушиная жизнь.
В дверь снова постучали. Возможно, они слышали хлопки подошвы, а может быть, им просто нетерпелось покончить со своим делом – поскорей довести его до палаты в сумасшедшем доме или до тюремной камеры. Ну-ну… вы ещё не знаете, кто такой Якоб Эриксон… Что?.. При чём тут Якоб?!
«Осторожно, Витлав Эриксон, – строго обратился он к себе, на минуту отвлекшись от охоты, – осторожно, ты, кажется, слишком близко к сердцу принимаешь происходящее… Труп? Ну и что – труп? Труп ещё ничего не доказывает. Ведь не ты убил этого человека, не ты, и им не удастся подставить тебя. Нет никаких улик, никаких доказательств, ничего у них нет. А чтобы окончательно избавить себя от обвинений, надо убрать отсюда труп. Выбросить его ночью в окно, или… А лучше всего – подбросить его! Тому же Габриэлю Клоппеншульцу, драному философу. Или этой мымре Бернике. То-то рожа у неё вытянется. Да она так завернёт свою трясущуюся голову на плечо, что вывихнет шею!»
Эта внезапная идея, а особенно выражение лица Бернике, которая привиделась ему совершенно отчётливо и живо, так насмешили Эриксона, что он, навалившись на шкаф, некоторое время смеялся в рукав и рисовал в воображении нелепый красочный диалог, который произойдёт между мадам Бернике и Бегемотихой.
Вволю насмеявшись, закрыл створки шкафа и отправился на кухню. Поставил на огонь чайник и принялся рыться в поисках кофе. Но ни одного пакетика больше не нашлось, так что ему пришлось довольствоваться чаем.
Горячий крепкий чай немного оживил его, развеял удушливое уныние, в которое погрузилась было его душа.
Интересно, кто из этих людей убил Якоба Скуле? Ну или не Якоба Скуле, а кого-то другого… Стоп! Так Якоб Скуле его и убил же! Своей флейтой. Ах ты ж, чёрт побери, как же он раньше не додумался! Ведь всё же ясно как день и схема преступления проста до невозможности. Конечно, Якоб Скуле – настоящий Якоб Скуле – состоит в этой шайке, он и является убийцей неизвестного. И чтобы отвести его от ответственности перед законом, банда решила найти на стороне какого-нибудь простофилю, загипнотизировать его, опоить или накачать наркотиками и представить дело так, будто он и есть Якоб Скуле, и что, якобы, это он, а не настоящий Скуле, убил того человека в шкафу. А настоящий Скуле быстренько поменяет свою идиотскую фамилию на более благозвучную и станет себе жить-поживать, в то время как Эриксон будет гнить в тюрьме или однажды ночью повесится на шнуре электропроводки в палате психиатрической клиники.
Твари! Ах вы же твари!
И ведь всё просто до гениальности! Для кого другого такой план мог бы оказаться невыполнимым, но для мастака Клоппеншульца, да при содействии целой банды – раз плюнуть.
«Но ты-то как быстро раскис! – укорил он себя. – Нет, правда, я и не думал, что меня так легко сломать. Чёрт… Человеческая психика – очень тонкая штука, оказывается, и никак не зависит от физической силы, социального статуса или величины заработка».
Ну что ж, теперь, когда ему всё ясно, когда их план очевиден, а исполнители известны наперечёт, ему остаётся только собраться и начать сопротивление, начать залихватскую драку не на жизнь, а на смерть, показать им, где раки зимуют. Хорошо бы найти настоящего Якоба Скуле, но… Стоп! Да ведь настоящим Якобом Скуле может быть любой из шайки, тот же Пратке, прикинувшийся идиотом, или сам Клоппеншульц, который, разумеется, на деле совсем не инвалид, а инвалидное кресло нужно ему как собаке пятая нога. А скорей всего, Якоб Скуле – это так называемый Мартин Кёль. Конечно, чёртов учитель не смог удержаться от того, чтобы не полюбоваться своей любимой флейтой, не завести о ней разговор. Да, да, да, точно. Вот теперь всё окончательно было ясно, Эриксон даже кулаком стукнул по столу от очевидности вывода.
«Хельга, Хельга! – обратились его мысли в следующий момент к жене. – Где ты, Хельга? Твой возлюбленный муж стал пленником этого мрачного затхлого дома и борется в одиночку с бандой преступников-психопатов, из последних сил пытаясь вернуться к тебе».
А что, собственно, он делает для своего возвращения? Да ничего!
«Ты раскис, – с яростным сарказмом обратился он к себе, – ты трахнулся с какой-то грязной проституткой, а теперь сидишь тут, на кухне не твоей квартиры, в этом доме сумасшедших, и пьёшь чай из чужой грязной кружки, а из гостиной несёт смрадом разлагающегося трупа, который на тебя хотят повесить. И ты не делаешь ничего. Тебя будто всё устраивает. Чёртов слизняк!»
Словно подстёгнутый этой речью, Эриксон быстро поднялся и вышел в прихожую. Минуту постоял у двери, прислушиваясь, потом открыл её и вышел на площадку. Не глядя на Йохана, стал спускаться по лестнице…
– Осторожно, – сказал над ним чей-то голос. – У него, кажется, разбита голова.
– Бедняга. Он прям-таки притягивает к себе несчастья, – это, кажется, голос прачки, мадам Рё.
– Да уж, это точно, ваша правда, – а это – Бегемотиха.
– Да он просто чокнутый, – насмешливый голос Йохана.
В затылке тупо саднило, голову разрывала тупая, всеобъемлющая и нескончаемая боль.
– Что со мной? – произнёс Эриксон, и, как ни тихо он это сказал, голова тут же отозвалась новым взрывом боли.
– Фру Винардсон, несите ключи от его квартиры, – это Бернике, откуда-то справа.
– Да вы посмотрите у него в кармане, чем бегать зря, – Йохан.
Проклятье! Вся банда в сборе. Куча свидетелей собрана для момента обнаружения трупа, не так ли, Скуле-Клоппеншульц? Сейчас они откроют дверь, внесут Эриксона в квартиру и в один голос начнут ахать и возмущаться вонью. А потом шустрый Йохан или пытливая маразматичка Бернике подойдёт к шкафу и откроет створки.
Нет! Чёрта с два!
– Я сам, – сказал он, открывая глаза.
Он так и лежал на лестнице. Вокруг стояли Бернике, Йохан, Рё и Винардсон. Чуть дальше прижался к перилам старый Пратке и косил на Эриксона безумным взглядом.
Инженер, кряхтя и постанывая от боли, сел на ступеньке.
– Нет уж, давайте-ка мы донесём вас, – взялась распоряжаться мадам Бернике. – Магда, берите его под мышку, поднимайте. Йохан, не стой столбом, помоги фру Винардсон. Макс… впрочем, нет, иди к себе, Макс. Я кому сказала! Мадам Рё, помогайте…
Бегемотиха могла бы легко поднять его и одна, как уже делала это в тот вечер, но прачка и Йохан засуетились рядом, подхватывая Эриксона под руку.
– Оставьте! – выдавил он, почти перейдя на крик и невольно закрывая глаза от лопнушей в мозгу лампочки боли. – Не надо… я сам. Я должен идти… У меня урок.
– Урок? – мадам Бернике положила подбородок на плечо, искоса глядя на него. – И вы пойдёте на него?
– Да.
– В таком виде? Мятый, небритый, в одной рубахе и… с этим ужасным запахом?
Кажется, она была права. На улице его сразу схватят и отправят в сумасшедший дом.
– Что со мной случилось? – спросил он, глядя на фру Винардсон. – Почему я лежал здесь? Я, вроде начал…
– Мусор, – не дослушала Бегемотиха. – Макс выносил мусор и… вот, – она указала на банановую кожуру, валявшуюся ступенькой ниже.
– Уберите её уже, Магда, – раздражённо произнесла мадам Бернике, – пока кто-нибудь ещё не сломал себе шею.
Консьержка зло глянула на Пратке, подняла кожуру, сунула безумцу в карман.
– Я не позволю! – взвизгнул старик, отступая. Но кожура так и осталась в его кармане.
Мусор… Мусор жильцы выносили во двор, через чёрный ход. Эриксон мог бы выйти через него совершенно незамеченным, Бегемотиха ничего бы не почуяла, нужно только шагать тихонько, на цыпочках. Но если тащить на себе труп, то тихонько не получится. Да и вонь будет стоять такая, что она непременно переполошится…
Между тем его повернули и повели к двери в эту проклятую квартиру, где ждал в шкафу своего часа ещё не скелет, но уже труп.
– Подождите, – простонал он, вяло сопротивляясь. – Мне нужно идти. Я должен. Я сам.
– Ничего, ничего, господин Скуле, – бормотала коньсержка. – Сейчас уложим вас в кровать, отлежитесь, потом пойдёте помоетесь, побреетесь и будете как новенький.
– Нет, – упирался Эриксон. – Нет, я не пойду домой. Пустите, я сам, вы не должны ко мне входить.
Не слушая, они дотащили его до двери. Бегемотиха бесцеремонно залезла к нему в карман и достала связку ключей.
– Что вы делаете! – преодолевая гул в голове, вскричал Эриксон. – Как вы смеете!
– Я не позволю! – вторил ему Макс Пратке. – Никому не позволю!
– Иди домой, Макс, – прикрикнула на него Бернике. – Пойдём, я отведу тебя.
Она взяла старика за руку, потащила к его квартире. Тут же тихонько исчезла Мередит Рё – метнулась по лестнице вверх, к себе, пока домовладелица не видела её, увлечённая борьбой с упиравшимся Пратке. Кажется, прачка и мысли не допускала войти в вертеп Якоба Скуле, где он может вольготно избивать её и даже убить.
– Я не пойду к нему, – Йохан отпустил руку Эриксона. – У него там воняет хуже чем в сортире.
– Иди пока внизу посиди вместо меня, – велела ему Винардсон.
Не слушая возражений Эриксона, она подобрала нужный ключ, открыла дверь и, легко преодолевая своей массой его вялое сопротивление, втащила инженера в прихожую.
– Ф-фу-у! – скривилась, закрыв за собой дверь. – Что же вы тут делали-то? Игунак?
– Что? – уставился на неё Эриксон.
Она не ответила, усадила его на табурет в кухне и пошла в гостиную.
– Хоть бы окно открыл, – услышал он её ворчание.
Рванулся с места и вошёл следом за Бегемотихой в гостиную.
– Что ж так смердит-то? – морщилась она, распахивая окно. Повернулась, озирая комнату. – Где собака зарыта, Якоб? – спросила с усмешкой.
«Дверь она специально не закрыла, – подумал он. – Чтобы на её зов могли пожаловать остальные и засвидетельствовать обнаружение трупа».
Он вернулся на кухню, открыл ящик стола, взял первый попавшийся нож. В прихожей закрыл дверь на замок. Прошёл обратно в гостиную.
Магда Винардсон стояла у раскрытого шкафа и, подбоченившись, смотрела на труп. Носились вокруг неё растревоженные мухи.
– Так-так-так, – пробормотала она, оглянувшись. – Натворил ты, голубчик, делов.
Эриксон, держа нож наизготовку, сделал шаг к ней.
– Ты это брось, Якоб, – спокойно предупредила она. – Я тебя в окно выброшу. Забыл, как прошлый раз мы с тобой возились?
Не отвечая, он сделал ещё шаг.
Бегемотиха быстро отступила, схватила банкетку, легко подняла, замахнулась.
– Ну, давай, подходи, – усмехнулась она.
Эриксон остановился. Дело приняло неожиданный поворот, к которому он не был готов. Вряд ли эта гром-баба остановится перед тем, чтобы проломить ему банкеткой голову. Нож был бы плохим подспорьем.
– Ну?.. – консьержка вызывающе кивнула ему. – Что, Якоб? Может, лучше подумаем, как быть теперь?
Эриксон выронил нож, опустился на пол, обхватил голову руками и заплакал.
– Я не убивал, – причитал он. – Ничего у вас не выйдет. Я не убивал.
Магда Винардсон опустила банкетку, уселась на неё, задумчиво глядя на инженера.
– То-то я не помню, чтобы он уходил, – сказала она. – Думала, может отвлеклась пока, поссать вышла или чайку заварить, он и ушёл. Когда ты один вышел, ещё думаю себе, а где же тот? А он – вот он где… Не усмотрела Магда, не усмотрела…
– Я не убивал, – причитал Эриксон. – Будь вы прокляты! Я не сдамся. У вас на меня ничего нет.
– Что ж теперь делать-то? – вздохнула Бегемотиха, не обращая на него внимания. – Я ж ей обещала… Не усмотрела вот…
– Ничего у вас не выйдет, – сказал Эриксон, убирая руки от лица, глядя на фру Винардсон. – Понятно?
– Понятно, понятно, – отмахнулась консьержка. – Вот что… Надо будет его вынести ночью… Только – куда?
– Что вы имеете в виду? – опешил Эриксон от неожиданности.
– Что имею, то и введу, как говорил в таких случаях один мой кабальеро, – усмехнулась Бегемотиха. – Жмурика, говорю, убрать надо куда-то. Ночью унести подальше, на Фюлькевейен, что ли, там редко кто ходит, а по ночам – хоть глаз коли. И колодцы есть, можно в колодец бросить.
– Вы это серьёзно? – не верил Эриксон.
– Да уж какие тут шутки нынче, – вздохнула консьержка, с грустью глядя на него. – Наделал ты делов, дурья твоя башка, ну наделал…
– Я не убивал, – замотал головой Эриксон.
– Ты вот что, – она хлопнула ладонями по коленям, поднялась, – ты сейчас ложись и спи. Окно ещё в спальне открой тоже. До ночи спи. А я буду, если что, говорить, что ты ушёл и не возвращался пока. Лишь бы полиция не прикатила, у них на тебя, похоже, что-то есть, или чуют просто… Ну а ночью мы его утащим. Будет всё шито-крыто… Ох, господи, во что же я лезу-то!
Бегемотиха покачала головой, пошла к выходу.
Когда проходила мимо, сидящий на полу Эриксон схватил брошенный нож, одним рывком поднялся, вцепился в рукав её кофты, потянул, поворачивая Бегемотиху лицом к себе. Но не успел он взмахнуть ножом, как она мощным толчком в грудь отбросила его. Роняя своё оружие, он ударился затылком о стену, сполз по ней на пол.
– Дурак! – с досадой выпалила Винардсон. – Вот же дурак-то. Я тебе сказала, не дрыгайся. Спать иди.
И ушла в прихожую. Через минуту Эриксон услышал, как с громким стуком закрылась за ней дверь.
11
Лежать в кровати он не смог из-за непрекращающейся дурноты – уснул на стуле возле раскрытого окна. Когда проснулся от холода, был уже, кажется, поздний вечер – во всяком случае, в соседних домах светились окна, кое-как разгоняя дождливую тьму. Да, было часов одиннадцать.
В тяжёлой от боли и голода голове всплыло воспоминание о минувшем дне, о трупе Якоба Скуле… Он вынужден был признаться себе, что окончательно запутался и ничего не понимает. Бегемотиха Винардсон то ли не состояла в банде Клоппеншульца, то ли ей была предназначена режиссёром всего этого спектакля какая-то особая роль… Голова у Эриксона шла кругом, он не мог выдумать ни одной правдоподобной гипотезы. Если до вечера в его логических построениях всё складывалось, то теперь, после обнаружения Магдой Винардсон трупа, все его гипотезы трещали по швам, рассыпались в прах, оставляя после себя только новые вопросы, вопросы, вопросы…
Надо было бежать, пока не явилась Бегемотиха. Неизвестно ещё, в какую трясину она должна его утянуть, согласно их плану. Быть может, по дороге до Фюлькевейен он должен будет совершить ещё одно убийство… Да мало ли что мог придумать Клоппеншульц.
Эриксон посмотрел вниз. До тротуара было рукой подать – второй этаж, метров пять-шесть, пустяки, можно было бы даже просто выпрыгнуть без риска поломать ноги. Но он на всякий случай решил воспользоваться подручными средствами.
Эриксон стянул с кровати простыню, связал с пододеяльником, получив трёхметровую лестницу на свободу – не самую прочную, но если даже она и не выдержит, то высота всё равно не большая.
Торопливо привязал конец пододеяльника двойным узлом к трубе отопления, выбросил импровизированный канат в окно. Выглянул. Конец простыни не доставал до земли метра три – это не много, это ничего.
Он уже готов был вылезти, но, вспомнив, вернулся к стулу, взял Линдины трусики, зачем-то сунул в карман.
Взобрался на подоконник и сел, перебросив ноги наружу. Схватился за свой спасительный канат, подёргал и стал медленно переносить на него вес тела. Пододеяльник держал, а вот простыня вызывала сомнения в своей прочности – она натянулась, как его нервы, и, кажется, потрескивала.
Порвалась она, когда он уже почти добрался до края. И всё же, разрываясь, ткань немного затормозила его падение, так что он почти не ушибся, – только в пятках возникла резкая острая боль, так что он несколько минут прижимался к стене, переступая с ноги на ногу, пока боль не утихла.
Свисающая белая простыня над головой отчётливо привлекала внимание в вечернем сумраке. Плевать. Главное побыстрее исчезнуть отсюда.
Эриксон повернулся и поковылял по Сёренсгаде в сторону от площади. Ему надо было туда, на ближайшую автобусную остановку, но появиться в таком виде на площади, поблизости от полицейского участка…
Он свернул в первый же попавшийся переулок – сейчас важно было исчезнуть, поскорей выпасть из поля воздействия проклятого дома, исчезнуть из досягаемости взгляда его окон. Переулок почти не освещался – низкие приземистые фонари здесь горели через один, а стёкла их давно не мыли, так что тусклый свет не мог разогнать сумрак, скопившийся в промежутках между этими железными гномами.
Эриксон прошёл метров двадцать, когда услышал за спиной негромкий крадущийся топот. Не успел он с опаской повернуться, как кто-то схватил его за плечо.
– Постойте-ка! – произнёс мужской голос с повелительной интонацией.
– Что вам нужно? – спросил Эриксон, повернувшись и разглядывая незнакомого мужчину – плотного, в шляпе, с острой бородкой, с зонтом в руке.
– Это ведь вы спустились из того окна, – громко заговорил мужчина, стараясь, кажется, привлечь к Эриксону внимание. – Я видел, как вы свернули сюда. Больше никого на улице не было.
– Отпустите, – Эриксон дёрнул плечом. Но господин тут же схватил его за воротник. Ему нужна была помощь второй руки, но он, кажется, не знал, куда деть зонт.
Эриксон снова рванулся и попробовал толкнуть своё неожиданное препятствие в грудь, но господин оказался ловок – он вовремя отпустил воротник, чтобы увернуться от толчка, и тут же хлёстко ударил Эриксона рукоятью зонта по колену. К счастью, по чашечке он не попал, но удар тем не менее оказался весьма болезненным.
– Проклятье! – вскричал Эриксон, когда напавший снова схватил его – теперь уже за рукав. – По какому праву?!
Не отвечая, господин попытался подножкой повалить инженера на землю, но тот успел среагировать и переступил подставленную ногу. Они принялись бороться, и в этой борьбе некоторое преимущество было на стороне Эриксона, поскольку господин так и не согласился выпустить из руки мешавший ему зонт. Зато он проявил бо́льшую неразбирательность в средствах и в какой-то момент пнул Эриксона коленом в пах. Это действие привнесло в схватку перелом, и напавшему наконец удалось повалить инженера на мокрый асфальт.
– Держите вора! – закричал он, пытаясь усесться сверху, чтобы не дать инженеру подняться.
Эриксон готов был заплакать. Проклятый дом держит его, не отпускает. Он и не отпустит его!
– Не кричите, – простонал он, пытаясь выбраться из-под напористого господина. – Я не вор, клянусь вам, я не вор!
– Расскажете в полиции, – пропыхтел господин, прижимая его руки к земле.
И тут из-за ближайшего угла вывернул Циклоп. Эриксон сразу узнал эту массивную фигуру, даже ещё не различая лица. Заметив их возню, сутенёр остановился и с минуту вглядывался в сплетённые тела, пытаясь разглядеть что-нибудь в свете фонаря. А противник Эриксона окликнул:
– Помогите мне, что же вы стоите! Я поймал вора.
Громила сутенёр ещё несколько мгновений разглядывал их, потом, кажется, узнал Эриксона.
– Эй ты! – окликнул он незнакомца. – А ну-ка слезь с него.
Нападавшему наконец удалось завернуть Эриксону руку, он смерил Циклопа удивлённым взглядом, в котором, впрочем, тут же проявилась опаска, как только глаза его рассмотрели мощный торс и пудовые кулаки великана.
– Его нужно доставить в полицию, – произнёс он, но в голосе не было никакой уверенности в том, что он действительно готов схватиться с Циклопом за свою добычу.
– Ты меня понял? – сутенёр приблизился. – А ты, сморчок, иди сюда, – обратился он к Эриксону.
Эриксон, очутившийся между двух огней, не знал, что ему делать. Несомненно, Циклоп вернёт его в дом Бернике. Бдительный господин столь же несомненно сделает всё, чтобы Эриксона заполучила полиция.
Не успел Циклоп сделать ещё шаг, как Эриксон был отпущен и борец с ночными ворами нерешительно отступил в свет ближайшего фонаря.
– Полиция! – крикнул он, без всякой, впрочем, надежды.
– Чего ты натворил? – обратился сутенёр к Эриксону, когда тот поднялся.
– Ничего. Вышел прогуляться.
– Да-да, – вставил тот господин, – а заодно залез в чужую квартиру.
Циклоп смерил говорящего неприязненным взглядом и махнул Эриксону:
– Давай за мной.
Угрюмый громила двинулся в сторону Сёренсгаде.
Эриксон раздумывал, не обратиться ли ему в бегство, но Циклоп, сделав пару шагов, остановился.
– Слышь, дохлый, – обратился он к инженеру. – я внятно излагаю? Шагай за мной.
– Его нужно отвести в полицию, – не унимался из-под фонаря бдительный господин. Сутенёр даже не удостоил его взгляда.
Когда подошли к проклятому дому, сутенёр бросил насмешливый взгляд на уже промокшую простыню, свисавшую на улицу странным сюрреалистическим хвостом неведомого животного, забравшегося в окно.
– А через дверь не проще было? – громила смерил Эриксона взглядом. Инженер не ответил, с тоской ожидая конца всего этого спектакля.
– Вашего придурка от полиции спас, – бросил Циклоп консьержке, которая открыла им дверь и во все глаза смотрела на Эриксона. – Говорит, что будет теперь через окно ходить. Поставьте ему там лестницу, что ли, чтобы простыни не портил.
И громила заржал во весь голос.
– Я не хотел, – сказал Эриксон в ответ на укоризну во взгляде Бегемотихи. – Просто… – он махнул рукой, понимая, что все объяснения бесполезны.
– Моя сегодня была? – между тем обратился Циклоп к Бегемотихе.
Та бросила быстрый взгляд на Эриксона, покачала головой:
– Нет, Матиас, не видала.
Циклоп подозрительно покосился на неё, посмотрел на Эриксона. Потом вдруг схватил его за ухо, сжал так, что у инженера чуть не брызнули из глаз слёзы.
– Слышь, пентюх, была сегодня эта сучка?
– Вы о ком? – прошипел Эриксон.
– Я ведь могу и сломать, – ухмыльнулся Циклоп, выкручивая ухо. – Могу и оторвать – во мне силы, как в танке. Будешь тогда одноухим придурком.
– Я не знаю, – простонал Эриксон, морщась от боли и хватая великана за руку. – Правда, я не видел её.
– Вот сука! – сплюнул Циклоп, отпуская ухо. – Куда она забилась?
Он постоял в раздумье, потом ему в голову пришла какая-то мысль. Сутенёр поднялся на третий этаж и принялся барабанить в дверь.
– Моя сегодня была? – стал слышен его голос, когда дверь, наверное, открылась.
– Я не знаю, Матиас, – послышался голос мадам Бернике. – Тебе же известно, дорогой, я почти не выхожу из своей комнаты.
Потом хозяйка понизила голос и принялась что-то быстро толковать, но слышно было только «бу-бу-бу… дум-дум-дум… бы-бы…». Громила, кажется не стал дослушивать старухину болтовню. Его шаги протопали по лестнице и он, разъярённый, оттолкнув с дороги Эриксона, выскочил на улицу.
– Будь ты проклят, сатанюга! – произнесла Бегемотиха, когда дверь за сутенёром закрылась. – Убить тебя мало.
Эриксон не мог не согласиться с консьержкой, а она со вздохами и ворчанием задвинула щеколду и заперла замок.
– Ну, что, Якоб, хорошо ты сделал? – с укоризной обратилась к Эриксону. – Сбежать хотел? А дело рук своих на нас бросить, да? Чтобы мы отвечали за твои выплясы?
– Дело рук моих? – воскликнул Эриксон. – Мои выплясы?.. Да будьте вы все прокляты!
– Ты тише, не ори, – шикнула она. – Ещё не спят никто.
– Я же знаю, – Эриксон подошёл к Бегемотихе вплотную, приблизил своё лицо к её так, что чувствовал на себе кислое дыхание и мог рассмотреть неаккуратный слой дешёвой помады на губах консьержки. – Я же всё знаю. Знаю, что Якоб Скуле убил этого человека, там, в шкафу. И вы решили найти какого-нибудь идиота, подставить его вместо учителя. Да только вам не повезло, вы не на того напали – я буду бороться с вами до конца.
– Это ж какие куры срали в твою дурную голову! – сокрушённо покачала головой Бегемотиха, не стесняя себя в выражениях. – Ты вот что, Якоб, ты иди сейчас к себе. Я схожу к Мередит, заберу у неё твой костюм, переоденешься в чистое…
«Перед смертью», – мысленно вставил Эриксон.
– … но только потом, когда жмурика вытащим, а пока так походи.
– Чёрта с два, – сказал он. – Я сейчас пойду в полицию, ясно вам?
– Ну, иди, – равнодушно бросила консьержка и, устало ссутулившись, поплелась в привратницкую.
«Иди? – усмехнулся Эриксон. – Да-да, вы только этого и ждёте, что я сам пойду и признаюсь в убийстве учителя. Да только не дождётесь. Не дождётесь!.. Чёрный ход».
Сделав вид, что отправился к себе, Эриксон поднялся до самой квартиры, открыл дверь и хлопнул ею, будто закрывая за собой. Потом, выждав несколько минут, на цыпочках спустился вниз. Едва дыша, прижимаясь к перилам, повернул налево и прокрался к чёрному ходу. Винардсон не могла видеть его, окно привратницкой было обращено в другую сторону – на вход.
Чёрная дверь закрывалась на замок и ржавую щеколду. Под рукой Эриксона запор отодвинулся с тихим лязгом. Негромко щёлкнул запор.
Проскользнув на улицу, он аккуратно прикрыл за собой дверь, чтобы замок не захлопнулся. Мало ли что: возможно, он всё же приведёт сюда полицию, так у них будет возможность ворваться в дом внезапно.
У кирпичной стены слева воняли мусорные баки. Впереди светился окнами и фонарями Жестяной переулок – Тиневейен. Эриксон направился к нему.
Выйдя на середину дороги, оглянулся на проклятый дом.
Светились все окна, кроме одного, освещённого едва-едва, светом, падавшим, наверное откуда-нибудь из прихожей или кухни. Сначала Эриксон подумал, что ему привиделся этот силуэт за окном, что зрение обманывает его, но потом он вспомнил Клоппеншульца и сообразил, что это окно философа. Вдобавок ко всему, Клоппеншульц, заметив, наверное, Эриксона, смотрящего на его окна, поднял руку и медленно помахал ею в приветственном жесте. Странно, ему бы засуетиться, поднять тревогу, выслать погоню… Или Эриксон даже в своём побеге следует хитроумному плану этого человека и исполняет написанную для него роль, ни на йоту не отклоняясь от канвы?
Не отвечая на жест философа, сделав вид, что даже не заметил его, Эриксон повернулся к дому, стоящему напротив. Нашёл взглядом окно женщины, о которой грезил в своей пустой комнате Клоппеншульц.
Силуэт дамы неподвижно застыл на том же месте, где Эриксон видел его из окна философа. Он сделал ещё несколько шагов, чтобы получше рассмотреть мадам Левендорп, как называл её в своих фантазиях Клоппеншульц. Окно второго этажа было расположено невысоко, а в этом доме – даже чуть ниже, чем в доме Бернике, поэтому он достаточно хорошо мог рассмотреть женщину. Но всё же не настолько хорошо, чтобы с уверенностью сказать, что́ он видит перед собой: полусгнивший труп, чучело с кое-как прилепленным на тыкву-голову париком, или небрежно одетый манекен. В любом случае это не было пожилой женщиной и уж точно это не было живой пожилой женщиной. Эриксон даже поморгал глазами и потёр их, чтобы разогнать слёзы, выступившие от напряжения, но – нет, ничего в образе «дамы» не изменилось. Старуха либо умерла уже недели полторы-две назад, либо её вообще не существовало, а какой-то шутник с непонятной целью смастерил некое подобие человека или усадил в кресло манекен.
Эриксон приблизительно вычислил расположение квартиры, в которой обитала эта «дама», сосчитал окна и уверенно направился вокруг дома, ко входу. Дверь конечно была уже закрыта; он нетерпеливо прижал кнопку звонка и долго не отпускал, так что явившаяся в оконце двери сморщенная консьержка лет восьмидесяти, с большой бородавкой на подбородке, смотрела больше недовольно, чем вопросительно.
