Buch lesen: «Записки репортера», Seite 5
Бабка, живи!
"Скорая" не приехала. Хотя адрес дежурная записала и про недомогания выведала часа полтора назад. Что вы хотите – 8 Марта… Но полночь близится – в обгон нескорой "скорой" отправились за аппендицитом сами. Своим ходом. В приемном грозно: с ковидом не входить! И вообще – не входить! Только для «скорых»! Значит – сюда. Дверь нараспашку. Довольно обшарпано. Никаких скорых. Никакого ковида. За столом у монитора с сериалом – широкая медсестра. В возрасте. В безмолвии. Строгая. Видно, что царствует. Поняли, что мешаем…
– Женщину с подозрением на аппендицит можно ли обследовать? – ломая шапку, кхекаю в адрес властительницы.
В сериале, слышу, клянутся в любви. Может и целуются. По каменному лицу «царицы» приемного покоя понять сложно. Все внимание на монитор. Наша очередь за ним еще, видимо не приспела.
– Заполняйте согласие на осмотр, – зевая за соседним столом, разряжает неловкую паузу уборщица. – Вот ручка, вот листок…
Пишем. «Что дальше?» «Оставьте здесь. Ждите в коридоре…» «Царица» по-прежнему молчит. Кто говорит – не знаем. Кино продолжается. Врача нет.
– Да не беспокойтесь, – видя наше замешательство, отрывается от шариков на смартфоне мужчина лет под 50. – Придет хирург и посмотрит.
Словоохотливый. Мать привез из деревни за 120 километров. С давлением 220. Отчитал, что поздно сказала – вот и катайся тут в 8 Марта, колеса бей… Ближе медпомощи, видимо, нет. Впрочем, до ближайшей – 6 километров по сугробам пехом. Потом – еще полста на электричке…
За стеной, слышим, врач наставляет доставленную из деревни посетительницу: «Сейчас сделаем магнезию. Давление собьем. А завтра обязательно к участковому врачу. Будете наблюдаться и обследоваться». Интересно, в каком государстве этот врач живет?.. «Да, да», – покорно ответствует женский голос. И верно думает: «Скорей бы уж от этих новых непонятных слов домой, в деревню…»
В коридор вкатывается круглая шуба, с пышной меховой шапкой наверху и жаркими валенками под нею. Внутри всей этой кипы одежды – старушка. Внутри шубы угадываются также длинный вязаный малахай, жилетка и, кажется, еще свитер. Все вместе издает тяжкие стоны, кряхтит, расстегивается, топчется, передвигается и ищет терапевта.
– А это опять вы! – грустно восклицает нечаянно наткнувшийся на посетительницу дежурный терапевт.
Та, расстегнувшись, неожиданно бодро начинает вещать о своих хворях. Давление – 170. А утром было 120. «Так это же не страшно, – ищет повода для отступления доктор. – Для вашего возраста вполне…» Но путей для отступления нет – бабка энергично прижимает дежурного терапевта к стене и минут 15 изливает ему все свои жалобы на жизнь, лекарства, одышку, такси и проч. «В таком наряде, – думаю про себя, – давление будет и все 250». А может – уже и никакого. Во всяком случае, у меня точно…
Тем временем «меховая» бабка чуть сбавляет напор. Дает врачу вставить несколько фраз насчет возможного приема лекарств. Демонстрирует полное знание всей фармацевтики разом. С чем-то соглашается. Что-то бракует. Доктор терпеливо ожидает убытия беспокойной визитерши. Та явно не спешит расстаться. Сыпет свое. Дабы подбодрить как-то явно приунывшего врача объявляет ему, что он уже в третий раз спасает ей жизнь. «Бедный», – думаю про себя. Бабка требует врача назвать свою фамилию. Тот устало выполняет. Себя величает Гороховской. Вдруг хватает за полы халата своего «спасителя» и бросается ему на шею: «Ну, обнимашки на прощание…»
Пришел хирург – смуглый, молодой, но уже лысоватый мужчина. Жду: подтвердится ли у жены аппендицит или нет?
– Прикурить не будет? – щелкает перед носом пальцами и пошатываясь точно в троллейбусе, спрашивает нечесаная тетка в куртке.
На душе кошки скребут, а тут еще эта. Делаю губами тпру-у-у… Что это значит – и сам не знаю. Просто слова застряли где-то внутри. Та понимающе отходит. Ищет в больничном коридоре, у кого бы «стрельнуть» еще. Пристально смотрит на санитарку. Изучает. Нет, видно, и тут огонька не добыть. Вновь шатается в мою сторону.
Навстречу другой доктор – и тоже смуглый молодой мужчина.
– Вот они черные, – опять, беря меня в собеседники, пустилась в рассуждения «курилка», – скоро нас всех на тот свет отправят. Вот увидишь потом…
«Может кого и следовало бы отправить», – думаю зло в ее адрес, но не решаюсь произнести в ответ. Сдерживаюсь. Молчу. Тетка, не добыв сигарет и спичек, успокаивается и затихает в коридоре на стуле.
На коляске вкатывают стонущую и охающую старушку. Та – вся страдание. Сползает и едва держится за подлокотники.
– Ох, мука мученическая, – плачет она. – И не сидеть, и не лежать. Уж лучше бы и помереть. Что ж так мучиться!..
– Не плачь, ба! – берется утешать старушку моя «курилка». – Выздоровишь еще – вот увидишь!
– Да какой! – тяжко стонет в ответ бабуля. – Годов то уже 83. Куды ж еще?..
– Живи, бабка! – торжественно приказывает своей новой собеседнице «курилка». – Живи!
К коляске с пожилой страдалицей подбегает молоденькая медсестра и силится закатить ее в кабинет, где сдают анализы. «Курилка» вскакивает и, чуть шатаясь, кидается помогать. Сестра испуганно сторонится и вмиг закатывает больную в кабинет. В коридоре стихает. С букетом роз пробегает девушка в халате. Больше – никого. Жду. Диагноз у жены пока не ясен. Требуется еще рентген. «Это в соседнем корпусе», – инструктирует все та же уборщица в приемном. «Царица» по-прежнему молчалива и неприступна – всё также в сериале.
Ищем рентген. Все кабинеты заперты. На одном еще и надпись – «За ручку не дергать». Возвращаемся все к той же уборщице: «Так где ж рентген?» «Ну, я же вам объяснила: в том кабинете, где написано «За ручку не дергать» в него надо постучать». Вернулись, постучали…
Короче, всё обошлось – острая колика. Пройдет. Ступайте с Богом. Лучший подарок к 8 Марта – путь домой из больницы. Даже глухой ночью. Даже чертовски вымотанными. Одно плохо: никого не догадался в больнице поздравить с Женским днем. Забыл. Простите…
Гретский мир
В волю поиронизировав и поиздевавшись над Гретой Тумберг мир уныло встал на тропу ее пророчеств. "Вам не уйти от расплаты. Мир проснулся и уже готов к действиям, хотите вы этого или нет!" – взывала со слезами на глазах с самых высоких трибун эта упрямая шведская девчонка. Расплата за что?.. За то что мир стал таким, каким он оказался: грязным, душным, жадным, циничным, беспринципным, вульгарным, эгоистичным, короче – пошлым на все сто. Все прыснули в кулак и покрутили у виска: эту девчонку с явным синдромом Аспергера наняли хитрые дядьки, чтобы вставлять палки в колеса нефтяным баронам и делать себе на Грете неплохой пиар.На
том и порешили: "засланный казачок".
"Сумасшедшие" идеи Греты и ее окружения (а первую очередь – семьи) ещё вчера слыли фантастикой и не брались в расчет "серьезными" людьми. Отказ от тех же полетов на самолётах, дабы не потворствовать вредным выхлопам двигателей. Вообще – протест против всего, что сжигает углеводороды и тем самым разогревает климат, то бишь – всей крупной промышленности разом. Также – периодический бойкот школы (в знак ли протеста или нет), отказ от бутиков в пользу секонд-хэнда, пересаживание с дорогих неэкологичных лимузинов на скаредные малолитражки. Наконец – личная замкнутость в шумной толпе. Отрешённость. Минимизированная контактность и т.п.
Со всем этим Грета Тумберг когда-то пришла в этот мир. И мир ее отринул, сочтя не совсем нормальной. Отринул, не ведая, что совсем скоро перевернется и в панике оправдает главные из ее пророчеств: остывшие промышленные цеха, перекрытые трубопроводы, бессмысленная нефть, не взлетающие самолёты, запертые в своих квартирах и внутри себя люди, опустевшие школы, тихие детские сады и даже брошенные парикмахерские.
Мир стал практически полностью гретиным (если угодно – греттским). Всё узнали себя в осмеянных ещё несколько месяцев назад пророчествах всевидящей маленькой шведки. Узнал и ужаснулся. И не поверил. И не осознал. И продолжает думать, что всё это временно и Грета – недоразумение. И вирус – всего лишь досадная "накладка". Он чудом рассосётся. Минет и всё встанет на свои места. А том числе – и человек, готовый к новым "шалостям" на ставшей грешной не без его участия земле…
Бушмановка. К Лифшицу
Он немного не дожил до 90. Каждый день, в одно и то же время этот небольшого роста сухонький старичок садился возле своего дома, что на улице Ломоносова в Калуге, в служебную "Волгу" и отправлялся через весь город на Бушмановку. На работу. В областную психиатрическую больницу. Ровно 45 лет назад волею судеб именно это лечебное учреждение оказалось в эпицентре событий, во многом предвосхитивших дальнейшую судьбу страны. А пассажир "Волги" – одним из ключевых участников.
45 лет назад адрес "Калуга, пос. Бушмановка" практически одномоментно появился в записных книжках таких известных людей, как академики С.П.Капица, А.Д.Сахаров, И.Е.Тамм, М.А.Леонтович, писатели А.Т.Твардовский, А.И.Солженицын, В.А.Каверин, В.А.Лакшин, В.Ф.Тендряков, кинорежиссер М.И.Ромм и ряда других. (Обратите внимание: разом – четыре Нобелевских лауреата! Их всего-то у нас по пальцам перечесть…). Адрес этот они оставляли на письмах и телеграммах, массово отправляемых в начале 70-го из столицы сюда, в "колыбель космонавтики".
О наличии такой малюсенькой, как "пос.Бушмановка", точки на карте, очевидно, узнали и председатель Верховного Совета СССР Н.В.Подгорный и председатель Совета Министров СССР Н.А.Косыгин и, наконец, сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И.Брежнев. Все они получили (во всяком случае, им направлялись от имени очень известных людей в Союзе) письма с эмоциональными рассказами о том, что же, в конце концов, в этой маленькой Калуге стряслось.
– Я не буду говорить на эту тему, – коротко и сухо отрезал несколько лет назад бывший главврач Калужской областной психиатрической больницы Александ Ефимович Лифшиц. – Я считаю, что вообще к этой теме не стоит возвращаться. Вокруг нее слишком много вранья.
– Так помогите его убрать!
– Я повторяю, – отрезал старейшина калужской психиатрии, – комментариев не будет.
Сказать, что история эта началась 29 мая 1970 года, когда из своей обнинской квартиры в калужский дурдом был увезен ученый, диссидент, острый критик советской власти Жорес Медведев, – было бы, наверное, неправильно. Конечно, раньше. Один разгром обнинских физиков, которые "дошутились" в конце 60-х, чего стоил. После него будущий накоград не только лишился главной научной крови, но и получил устойчивую репутацию самого неустойчивого в идеологическом плане населенного пункта советской державы.
Помятуя о предупреждении Александра Лифшица – опасаться односторонней правды, – напомним некоторые перипетии вполне детективного сюжета с оговоркой, что они излагаются именно той стороной, то бишь – диссидентской.
Итак, Александр Солженицын: "Вот так мы живем: безо всякого ордера на арест или медицинского основания приезжают к здоровому человеку четыре милиционера и два врача, врачи заявляют, что он – помешанный, майор милиции кричит: "Мы органы насилия! Встать!", крутят ему руки и везут в сумасшедший дом. Это может случиться завтра с любым из нас, а вот произошло с Жоресом Медведевым – ученым-генетиком и публицистом, человеком гибкого, точного, блестящего интеллекта…>> ("Хроника текущих событий" N14, 1970 г.).
Все начиналось страшно банально. В смысле – и страшно, и банально одновременно: очередного советского вольнодумца система попыталась усмирить, используя новую и гораздо более тонкую, нежели ГУЛАГ или Соловки, репрессивную штуковину – психиатрию. И судя по всему, никаких других намерений, кроме как более "интеллигентным" образом избавиться от реформатора-смутьяна, поначалу ни у кого не было. Исключение разве что может составлять… сам главный фигурант дела, калужский главврач Лифшиц. Так вышло, что калужская психиатрия волею судеб впервые, видимо, в советской истории попыталась выставить чисто медицинский диагноз сугубо политическому явлению. В данном случае – диссидентству, реформаторству, смутьянству и т.д.
За 45 лет история снабдила калужского главврача массой различных ярлыков. Да и как ими не обзавестись, когда вольно или невольно (как именно – об этом смог бы рассказать только сам Александр Ефимович, но теперь, увы, не расскажет) ты попадаешь под огонь жесткой критики таких великих оппонентов, как, скажем, академики Сахаров и Капица или поэт Александр Твардовский.
"Приехал ко мне А.Т. (А.Т.Твардовский), – вспоминал писатель Владимир Лакшин. – Он вчера (9 июня 1970 года) был в Калуге. Тендряков его уговорил и повез на своей машине. Трифоныч доволен, что решился, и я горд за него – это поступок, да еще накануне юбилея, который он не побоялся испортить. Жорес, по его словам, молодец, ясен, светел, не теряет чувства юмора. Лифшиц, по определению А.Т., готовый м…ц, молодой и расположенный действовать не только по указанию, но и по догадке. "Мы его выпишем через два-три дня… если бы не эта шумиха…>> Наверное все врет. На Трифоныча сильное впечатление произвела сама больница: мелкий переплет окон (а внутри дерева – железные прутья, догадался он), двойные замки в палате. Пошел по малой нужде, привели его в душевую в подвале, по каким-то доскам на мкором полу, и едва он зашел – заперли. "Подумал – так вот и останусь тут… И никто не придет". ("Дружба народов", N9, 2004 г.).
Возможно, именно этот приезд автора великого "Василия Тёркина" на Бушмановку (судя по всему, первый и единственный визит Твардовского в Калугу), долгий разговор поэта с главврачом и переломили ситуацию: от намечающейся, чисто репрессивной – к более наукообразной и тонкой, с намеками на цивилизованный исход. Конечно же, не провинциальный главврач решал, какое "лекарство" в конечном итоге будет прописано смутьянам – ситуация была под жестким контролем ЦК, КГБ и Минздрава, не говоря уже о неусыпном бдении Калужского обкома партии.
Но факт остается фактом: "диагностирование" подобного рода пациентов в Калуге велось довольно тщательное. И не исключено – что и заблаговременное. Во всяком случае, брат Жореса Медведева – Рой описал ситуацию именно так: "Что же все-таки послужило основанием для принудительной госпитализации Ж.Медведева? По признанию главного врача калужской психбольницы А.Е.Лифшица, – отрывки из рукописей Ж.Медведева, с которыми он, Лифшиц, ознакомился и которые "вызывают у него сомнения в психическом здоровье Ж.Медведева" ("Хроника текущих событий", N14, 1970 г.).
Сомнения эти в конечном счете и материализовались в некий медицинско-политический вердикт тогдашних психиатров относительно степени здоровья одного из самых упрямых советских бунтовщиков. Девятнадцатидневное стационарное обследование пациента, так переполошившее всю нашу интеллигенцию, привело к следующему заключению: "вялотекущая шизофрения с паранойяльным реформаторским бредом". Далее вполне серьезная ссылка на симптомы заболевания: "раздвоение личности…; повышение скрупулезности в публицистических работах; отсутствие чувства реальной обстановки, плохая адаптация к социальной среде". Рекомендации: "амбулаторное лечение и трудоустройство" (Ж. и Р.Медведевы, "Кто сумасшедший?").
Конечно, для респектабельной, увенчанной кандидатскими и докторскими степенями публики 70-х вынесенный диагноз смотрелся как форменное издевательство и подтасовка. Чистой воды репрессия. Короче – бесстыдная и наглая ложь. С такими, может быть, и вполне заслуженными эпитетами эта история и была, по сути, похоронена и почти никогда больше не вытаскивалась на свет. В том числе – и с намерениями объясниться тем, кто выглядел в ней не совсем красиво (безуспешная попытка распросить об этом самого Александра Ефимовича – красноречивое тому подтверждение).
Однако бурный политпроцесс в нашем отечестве, все эти рывки, путчи и шарахания; откаты и наезды с поисками внешних врагов и внутренних; "территориальные экспромты", партийные мега-шоу, "черные вторники", "красные понедельники" и т.д. похоже, вновь заставляют вернуться к преждевременно откинутой и заклейменной попытке поверить политическую гармонию медицинской алгеброй. И удостовериться в ряде случаев, в приложении к целому ряду персон: "бред" ли то реформаторский или еще какой другой? "Отсутствие ли чувства реальной обстановки" или не отсутствие? Хорошая ли у главных рулевых "адаптация к социальной среде" или, наоборот – никакой социальной среды эти люди вокруг себя не ощущают. Право, кое в чем «политпсихиатрия» в юбилейный год от начала своих нашумевших обследований и в день ухода Александра Лифшица могла бы нынешним деятелям поспособствовать.
Истина и плебисцит
Страна проголосовала по статьям главного закона страны. Прошлась по основным его постулатам. Определила, опросив людей, истинны они или не совсем. Удобны или не очень. Соответствуют ли реалиям, или идут с ними в разнобой. И тут же нереальное отрихтовала. Заменив, якобы, более реальным. Окончательно правильным. Узаконенным большинством поданных со всех уголков страны голосов. Что, по идее, должно означать непоколебимую, то бишь, природную объективность важнейшего из законов.
Есть два способа проникновения различных законов в жизнь: прямой, легальный и, если можно так выразиться, кружной и обходной. Первым способом законы открываются. Как скажем, второй закон Ньютона или теория относительности Эйнштейна. И тысячи раз сверяются с практикой. Если не вступают с ней в конфликт – канонизируются.
Вторым способом законы принимаются. В особенности – на плебесцитах. Это когда тысячи, миллионы и даже больше людей встают и начинают рассуждать: принять какие-либо правила, или отвергнуть. Скажем, тот же второй закон Ньютона – жить по нему или выдумать что-нибудь другое. Пойти на поводу у агитаторов за него или насторожиться и проголосовать против. От пролуманного и ответственного выбора, по идее, должна зависеть не только судьба страны, но даже планеты с целом, со всей солнечной системой за одно и миллионами окружающих галактик в придачу. Короче – цена вопроса, вынесенного на голосование, очень велика…
И тот, и другой способ рождения законов сосуществуют много лет. И, видимо, лишь по недоразумению не только терминологически, но даже юридически их детища роднятся. И носят одинаковые имена, хотя родственности в них ни на йоту. Одни, можно, сказать, от Бога. Другие – от тех, кто никак не может усвоить простейшие из установленного им: ни в заповедях, ни в дополнениях к ним…
Закон – это то, что, как правило, не принимается большинством. И не продавливается свыше. Не вступает в силу в зависимости от числа поданных за него голосов. Их, этих голосов, может быть ровно единица. И они, то есть он – единственный голос, перевесит все остальные, горячо и самозабвенно спорящие на эту тему. Потому что он – истина. Главное – ее суметь открыть и услышать…
Исповедь батрака
С Сергеем познакомился на областном совещании. Обсуждали трудовых мигрантов. Циркуляры сыпались на головы один за одним. Тот попробовал поинтересоваться: как насчет стыковки их с реалиями? Тут же осекли: лучше не бывает. А, ну если так?.. И поехал домой в свой Мещовск. Напросился в гости. От Калуги полста вёрст по Киевской трассе и еще двадцать направо. Пока ехали, Сергей поведал эту быль:
– Я сам – из Узбекистана. Но корни – в России: по материнской линии – в Поволжье, по отцовской – в Барнауле. Но я уже родился там. Сюда приехал. Была такая программа по переселению соотечественников – увидел по телевизору. Оказывается, они тогда были нужны России – эти самые соотечественники. Люди, которые не пьют, готовые работать – колхозы поднимать и все такое. По телевизору передавали. И женщина с экрана вещает: я председатель колхоза и мне нужны люди. Приезжайте, мол, жилье даем, работу даем, будем вместе поднимать страну.
А я-то хоть в Узбекистане жил и родился, но патриотом России был до мозга костей. Я бредил Россией. Любил Россию. Готов был, находясь в Узбекистане, умереть за Россию. Она для меня была матушка. А мне был 21 год. Сейчас – 33. Прожив 12 лет в России, заявляю: больше не патриот этой страны. Каленым железом из меня это выжгли. Что произошло?
Мы посмотрели телепередачу и поехали. Оказались – в Мещовском районе в деревне Терпилово у Веры Савишны – была здесь такая женщина, сейчас умерла. Это от Серпейска – еще дальше. Тьма непролазная. Приехали и ужаснулись. Но для меня тогда трудностей не существовало. За то – за Россию!
Но все оказалось обманом. Вранье на уровне федеральных каналов. Я не знаю, зачем это было нужно и – кому. Когда приехал к этой Вере Савишне, выяснилось: колхоза – никакого. Дома, которые по телевизору оказывали – это были дома фермеров. Жилья для нас нет. Колхозные стада гусей, коров, которые тоже показывали – это были стада частников. У колхоза не было ничего. Никаких гусей. Нас заселили в дом без света, воды, газа – вообще без ничего. Печка наполовину разрушилась. Дом одной стороной ушел в землю. Приехали я, моя сестренка, которой на тот момент было 12 лет, жена, дочка полтора годика и мать-пенсионерка. И вот мы – сидим в этой деревне Терпилово: без работы и каких-либо перспектив.
Я пошел в нашу миграционную службу в Мещовске. Мне сказали, что при Ельцине был закон, по которому можно было получить гражданство за 3 месяца. При Путине – минимум 5-7 лет. Новый указ Владимира Владимировича. Мне его показали, я почитал. И теперь мне, чтоб получить вид на жительство, нужно сначала оформить временную прописку на три месяца, потом – еще на полгода, потом – на год, потом только я получаю право подать документы на вид на жительство, и когда я подам документы на вид на жительство, только потом – на гражданство.
На что жить и где работать – это вообще никого не волновало. На вопрос – я же русский? – мне официально было заявлено: то, что вы русский, не дает право на получение гражданства. Мол, у нас в паспортах нет национальности. То, что ты русский – плевать. Приедет киргиз, у которого, допустим, мать родилась в России, он тут же получит гражданство. Приедет русский, но его мать не родилась в России, он гражданство не получит.
Оказалось, что национальность русский вообще ничего в России не значит. Мне дали понять: русский – вообще ничто. Я не понимаю, почему здесь так не любят русскую нацию. Мне даже было охота спросить об этом Путина: от чего же так, Владимир Владимирович? Ну, да ладно…
Дальше – больше. Оказывается, была такая программа – помощь вынужденным переселенцам. То есть, если ты попадаешь под эту программу, то тебе дают жилье, подъемные и т.д. Но, чтобы попасть в эту программу, мне надо было, оказывается, получить гражданство, находясь еще в Узбекистане. То есть я там должен был ездить в посольство. А у меня денег не было, у меня отец болел, потом умер. Мать – на заводе. Никогда не шиковали. Обычная семья.
Я поехал в Калугу и спросил: «Могу ли я получить статус вынужденного переселенца?» Отвечают: «Вы этот статус можете получить, если только у вас есть вид на жительство». Я говорю: «У меня нет вида, только – временная прописка, я приехал три месяца назад в Россию». «Тогда ничем помочь не можем». «А когда получу вид на жительство, тогда смогу оформить этот статус?» «Да, можете, но не позже, чем через год, как пересекли территорию Российской Федерации».
Я возвращаюсь в Мещовск и спрашиваю: «Как мне получить вид на жительство?» Мне: «Быстрый ты какой. Вот ты сейчас сделал временную прописку на три месяца. Так? Потом – еще раз на три месяца. Потом – на полгода. Потом делаешь на год. И только потом ты получаешь право подать документы на вид на жительство». Получается: через два года. Я говорю: «Ну, понятно», То есть я не имею право получить статус вынужденного переселенца, пока не получу вид на жительство, а вид на жительство я не могу получить в течение двух лет. А на статус я могу подать только в течение года. Все. Тема закрыта. Изначально нереализуемый проект. Я не знаю, кто и как получал эти статусы, но у меня вышло именно так.
В результате мы дошли до того, что семья стала голодать. У ребенка началась дистрофия. Я не знал, что делать. Хватался за любую работу. Мы с женой уже работали за хлеб. У этой же Веры Савишны убирали навоз, чистили – батрачили, короче дома. Не в колхозе, а у частника. И нам платили по две булки хлеба в день. Потом, слава Богу, пошли лисички. На них мы зарабатывали деньги, чтобы оформлять гражданство. Потому что иначе я не мог никуда податься на заработки. Мы просто боялись. Если, скажем, я уеду куда-то без документов и со мной что-то случится, то моей семье – только умирать.
Я пошел в райадминистрацию и сказал, что мы просто голодаем, что мне некуда деваться. Чиновница местная мне сначала лекцию час битый читала в том смысле, что «понаехали тут», отчитывала меня, отчитывала, а потом все-таки выделили помощь одноразовую: 4 кг гречки американской, 3 литра масла американского, 2 кг сахара и 5 кг муки. Больше, сказала, не жди. Это была вся помощь семье переселенцев от великой Российской Федерации.
Я работал на пилораме, в кочегарке. Мать – кухработницей, жена – посудомойкой. Хватались за любую работу. На всем экономили. Все деньги шли на оформление гражданства. Я его получал 5 лет, жена – 7. Денег ушло столько, сколько стоила на тот момент хорошая 2-комнатная квартира в Мещовске. По сути получается, что государство не только не дало мне какое-то жилье, оно у меня еще его и забрало таким вот техническим образом.
Когда мне оформляли гражданство, оформляли его и моей дочке. Ей было на тот момент три годика. Я уже принес все документы, сдал их в Калуге, жду… И тут – мне приходит возврат: отказать. Еду в область, спрашиваю: «Почему?» (А это – столько денег, столько справок! Кошмар, страшно подумать!) Мне отвечают: «Вы же с дочерью вместе идете?» «Да». «А мы никак дочку вашу не можем пропустить». Это мне официально в нашем калужском тога ОВИРе заявляют. «А почему?» «А здесь одной справки не хватает». Я говорю: «Какой?» «Нужна справка о том, что ваша дочь не была судима». «Но моей дочери всего три годика!» Они говорят: «Ну и что: все равно нужна справа, что она несудима». Мол, вот закон: на каждого, кто получает гражданство, должна быть такая справка.
И я поехал в посольство. Жил там два дня. Ночевал под воротами. Слава Богу, было тепло. Отстоял очередь. Заплатил 30 тысяч (а у меня зарплата на тот момент была 8). Получил эту справку, а документы – все, просрочились, собирай заново. Так 7 лет на оформление и ушло…
Устроился инженером – тут поблизости в колхозе. А в деревнях российских, я это заметил, люди сильно пьют. Я-то не пью совсем. А тут – уж очень. И когда у меня слесаря в колхозе все запили, я остался один. А коровы – такая скотина: не уберешь за ними – беда будет. Короче – брал лопату и шуровал. В результате – надорвался и попал в больницу. Тогда председатель сказал: если ты не работаешь (хотя у меня уже мать работала в колхозе, жена работала на току, грузила зерно), то должен освободить жилье.
У нас его и так не было. Никогда. Мы были фактически бомжи: сначала без документов – бомжи, потом – с документами – бомжи. И председатель нас просто выгнал из дома. Я занял денег и снял квартиру в Мещовске, устроил семью, а на остальные поехал в Москву на заработки. Жил на вокзалах, искал работу. В основном на Казанском жил, потому что только там не гоняли по ночам. Все остальные вокзалы почему-то закрывались.
Ситуация была патовая: мои меня потеряли, телефона не было. Человек уехал в Москву – и нет его. Месяц нет, два… Живой я там, нет – не известно. В итоге устроился-таки на работу.
Помню, захожу, сидят крепкие такие парни, серьезные. Мол, я по объявлению. Они: «Ты кто такой?» Я: «Вот же в газете прочитал: требуются люди». «А что ты умеешь делать?» «Я – хороший сварщик, по механике понимаю, по сантехнике, бывший энергетик, электрику вообще полностью знаю, с автоматикой разберусь, с приводами – тоже». «А что готов делать?» Я говорю: «Все, что угодно. Хотите – полы вам здесь помою. Мне жить не на что». «А где ты живешь?» «На вокзале». Засмеялись: «Что – бухаешь?» «Вообще не пью». «А чего на вокзале тогда живешь?» «А мне больше негде». Короче – взяли.
Год работал так. Потом – дальше, дальше… Стал технологом, потом – начальником производства. И потом я уже увидел Москву с хорошей стороны. Меня стали уважать как специалиста. Сам изучил технологию полимеров. На заработанные деньги покупал литературу: читал, изучал, как это все делается. В конечном итоге хозяева предприятия даже предложили купить мне квартиру в Москве, только ради того, чтобы я остался.
Не захотел. Сказал, что хочу попробовать свое. Мне поверили. Даже финансово помогли. Но опять – все сначала. То вроде наладилось, в Москве что-то стал зарабатывать, а тут – жах, все вниз – все деньги на становление предприятия, погашение кредитов. Год, два, три… Нужда. Чуть ли не без хлеба сидеть опять пришлось. Но вытянули как-то. Как? – спрашиваешь… Но это – уже другая история…
