– Стой! Куда без приказу?!
Мужики захохотали.
– Куда тебе направление-то в Москве выписали? На какое предприятие в Кёнисберге идти надо? Город большой, разрушенный вдрызг, заплутаешь, не дай боже. Куда идти-то, знаешь?
Мишка задумался, вспоминая написанное в комсомольской путёвке.
– Ремонтно-механический завод. На какой-то аллее… Вроде Кранц, так улица называется…
Мужик в гимнастёрке поправил ус.
– Кранц-аллея. Знаю я этот завод, мы недавно туда рельсы для узкоколейки возили. Далековато отсюда будет, все ноги посшибаешь, полгорода почти протопать нужно! Часа три дороги.
– Я дойду! Вы не переживайте! Вы только мне объясните, как туда идти, а остальное я соображу, не сомневайтесь!
– Как бы тебе половчее всё рассказать-то?
Дежурный Лазков задумался.
– А вы мне нарисуйте, как на карте! Вот, прямо в моём альбоме!
Мишка грохнул на стол чемоданчик, щёлкнул замками.
– Вот, рисуйте, объясняйте!
– Да и объяснять-то тут особо нечего, топай по городу, по центральной улице, только по сторонам никуда не суйся, в развалины какие или куда ещё… Так, чтобы солнышко сначала было чуть справа, сзади, а потом, после моста и, как площадь пройдёшь, – прямо в спину! Давай-ка твою бумагу, рисовать буду подробно. И пояснять, а ты слушай!
– Ага!
Через рельсы Мишка перепрыгивал легко и ловко, ни разу не запнулся.
В почтовом красном домике тоже дежурил мужчина, только совсем пожилой, в очках.
Из большой боковой двери в грузовик с открытым задним бортом солдаты грузили ящики, свёртки, какие-то запечатанные рулоны, фанерные ящики обычных посылок.
Дежурный считал груз, отмечал что-то в истрёпанной конторской книге.
Мишка постоял, подождал, пока грузовик отъедет.
– Чего тебе?
– Я старшего брата ищу…
– Его здесь нет. Здесь вообще посторонних не должно быть! И ты давай, уходи, я дверь закрываю!
– Он пропал. Здесь пропал, у вас. Приехал на поезде, телеграмму дал и всё…
– Как это всё?!
– Никто Славку после поезда так и не видел…
Мишка ни за что не хотел плакать, он ещё дома дал себе слово в Кёнигсберге ни перед кем не плакать, но тут не сдержался.
– Ладно, не реви. Пошли внутрь, расскажешь.
Пожилой почтовый дежурный взял Мишку за плечо.
– Пошли, пошли…
И снова чай, такие же баранки.
Мишка не отказывался, молчал.
Слушал.
– Так, так… Какого числа, говоришь, твой брат давал телеграмму из Кёнигсберга?
– Вот, вот она! Шестого января этого года!
– Шестого?! Забавно…
– Почему?
– Шестого числа я здесь дежурил, прекрасно это помню! Смена спокойно прошла, из московского поезда две машины выгрузили, быстро, без происшествий, без порчи отправлений, без недостач. Кто-то, человека два-три, телеграммы отправляли, да, помню…
– А вы не ошибаетесь?! Столько времени прошло…
Пожилой дежурный улыбнулся, сверкнул круглыми очочками.
– Прекрасно помню тот день, молодой человек, потому что именно шестого января у моей супруги был юбилей и вечером, когда я сменился, мы его дома, в семейном кругу, отмечали! Так что не волнуйтесь, я ничего не забыл! Народу было тогда с утра немного, и я уверен, что даже по приблизительному описанию узнать вашего брата. В чём он был одет?
Мишка с облегчением вздохнул, радостно заторопился.
– Славка уезжал из Москвы в пальто, в таком хорошем, в сером, и шапка у него была зимняя, меховая. И ещё шарф, красный, его мама Славке в дорогу вязала. Им на комбинате тогда премиальные выдавали в ту зиму красными шерстяными нитками, по два мотка, вот она и связала…
– Вы прекрасный рассказчик, молодой человек! Всё сходится!
Почтовый дежурный взмахнул рукой.
– Этот парень, ваш брат, сказал ещё, что приехал сюда, вроде как, что-то завоевывать…
– Покорять новые пространства!
– Да, да, именно так он мне и сказал, пока заполнял телеграмму!
– Это мы со Славкой так дома шутили, в Москве… Такими словами…
– Вот, факт установлен – ваш брат шестого числа был здесь и сам посылал именно эту телеграмму. Всё, ничем больше помочь вам, молодой человек, не могу.
– Как?! А…
– Он дал телеграмму, оплатил, я принял, расписался. И он ушёл.
– А куда?!
– Вот этого я никак не могу знать. Наверно, на предприятие, где собирался работать.
Мишка нахмурился.
– А милиция где тут у вас? Ну, где новых людей, приезжих, прописывают?
– Лучше всего тебе обратиться в комендатуру. Знаешь, где она расположена?
– Откуда, я в этом городе пока ещё ничего не знаю…
На втором листе альбомчика пожилой почтовый работник красивым, чётким почерком нарисовал и подписал дорогу к комендатуре.
– Идти туда долго, не меньше часа. Городского транспорта в Кёнигсберге нет. Выдержишь?
– Конечно. А это по пути к Кранц-аллее?
– Не совсем. До площади – да, идти нужно в одну сторону, а после площади – в комендатуру налево, а на твой завод – направо.
– Разберусь. Вы всё очень понятно нарисовали. Спасибо!
– До встречи, паренёк! Встретимся ещё, обязательно! Ты, самое главное, сам не пропадай… Обещаешь?
Старик улыбнулся.
– Обещаю!
Мишка махнул рукой на прощанье и снова запрыгал через тысячи рельс.
Мише обязательно нужно было идти пешком по этому мрачному городу.
Он хотел подробно рассмотреть дорогу, по которой когда-то шёл его брат.
Улицы были разрушены странно – и длинными многометровыми прогонами, и отдельными домами.
Битый кирпич хрустел под ногами, на пустынной улице, на которую он вышел сразу же после железной дороги, почти не встречались прохожие.
Были, конечно, люди, но какие-то все тихие, необычные, с неуверенными шагами.
Как тени.
Показывались на солнечном свету и сразу же исчезали.
Немцы?
Мишка попробовал подойти к одной женщине в чёрном, которая с опущенной головой проходила мимо.
– А вы не видели…?
Женщина испуганно отшатнулась от него, молча замахала рукой, пробежала, юркнула в чёрную подворотню.
Другие немцы, гражданские мужчины, вежливо слушали Мишкины торопливые слова, что-то говорили ему в ответ, недоверчиво отворачивались и так же быстро уходили.
У большого, заваленного обломками кирпичных стен, перекрёстка Мишка увидал красноармейский патруль, радостно бросился навстречу.
– Здравствуйте!
– Стой! Стоять, я сказал!
Командовал старший, офицер, а двое солдат одинаковыми движениями наставили на Мишку автоматы.
– Не надо! Я же свой, я русский! Я только что из Москвы приехал!
Мишка не бросил улыбаться, поставил чемоданчик на землю, поднял руки.
– Откуда?! Из Москвы?
– Да.
– Документы есть? Руки можешь опустить.
Покопавшись под курточкой, в свитерке, Мишка достал свои документы.
Предъявил.
Офицер посмотрел на Мишкино лицо, на фотографию, тоже улыбнулся.
– По комсомольской путёвке приехал?! Работать?
– Так точно!
Мишка приложил руку к кепке.
– И брата искать.
– Как это? Он что, здесь пропал?
Мишка рассказал всё о пропавшем Славке.
Офицер внимательно слушал, рядовые молча стояли в стороне.
– Я сюда работать приехал. И брата искать. А вы по этой улице давно ходите? Ну, патрулируете?
– С зимы, как перевели нас сюда.
– С января?!
– Да пораньше ещё, я первый раз я в наряд по этой улице заступил самыми перед новогодними праздниками.
Офицер повернулся к патрульным.
– Акинфеев, мы с тобой первый раз сюда выходили в декабре?
– Так точно. Двадцать четвёртого.
– Вот, в декабре.
– Так может вы и Славку моего тогда, зимой, здесь встречали?! Он шестого января по этой улице утром должен был идти! А?! Не встречали?
– Какой он из себя?
– Молодой, на три года всего старше меня! Высокий, спортсмен. Одет был в тёплое серое пальто, шапка меховая, коричневая, тесёмочки сзади завязаны… И шарф ещё был у него! Красный, красивый такой, яркий!
– Нет, такого не видели, точно! Такой парень точно бы бросился в глаза, мы у него обязательно документы бы проверили. Нет, не встречались мы с твоим братом. А ты сам куда направляешься?
Мишка буркнул как о несущественном.
– На ремонтно-механический завод, там же, в комсомольской путёвке написано…
– Ах, да! Как добираться туда, знаешь?
Для верности Мишка достал из чемоданчика альбом, протянул офицеру.
– Вот, дежурный по станции мне нарисовал. Если что-то не так, то подправьте, пожалуйста.
– Да вроде всё так…
Пока офицер внимательно рассматривал Мишкины путевые карты, второй солдат из патруля, не Акинфеев, тронул Мишку за рукав, сплюнул в сторону, виновато улыбнулся.
– По чемоданчику-то видно, что ты парень запасливый… Случайно, у тебя нигде папироски не имеется?
– Я не курю.
– Извини, это я не подумал, пристал к тебе с куревом-то. Очень уж хочется покурить, мои-то закончились, а с маршрута нам никуда не отлучиться…
Офицер вернул Мишке альбомчик, ткнул пальцем.
– Никому не показывай эти картинки. Как только доберёшься до своего завода, то немедленно сожги их. Или разорви и в нужник спусти, понял?
– А зачем?
– По закону я должен тебя за такие подробные планы режимного города Кёнигсберг немедленно арестовать. И мужиков, которые такие хорошие карты рисуют, в первую очередь. Прощаю из-за брата. Сожжёшь?
– Обязательно! Не сомневайтесь, товарищ офицер, я всё понял!
– Хорошо. Тогда удачи тебе, москвич! И ещё, к сведению… До твоего ремонтно-механического завода, расположенного в Кёнигсберге по улице Кранц Аллея, расстояние от центра города шесть километров.
– А до комендатуры?
– Это на юго-запад от площади, два километра.
– Спасибо!
Офицер улыбнулся Мишке, взял под козырёк.
Дома вдоль улицы, которую ему указали, были непривычно длинные, невысокие, всего в два, три этажа, с черепичными крышами, похожие на толстых, сонных змей с продолжительным красным узором поверху.
Видно было, что в некоторых домах сейчас жили люди.
Там чисто вымытые окна блестели на солнце, а на подоконниках, за простенькими кружевными занавесочками радовались солнцу яркие молоденькие гераньки.
В дневной пустоте и в непривычной безлюдности улицы Мишка обратил внимание, удивился звукам своих шагов.
Под ногами – брусчатка, каменные квадратики, блестящие, по всей дороге, только редко где видны старательно засыпанные песком и ломаным кирпичом круглые проплешины снарядных воронок.
Зелень. Много.
Высоченные деревья.
Аккуратные, одинаковые, с чёрными стволами.
И тишина.
Проехал армейский грузовик.
Проскрипел педалями на стареньком велосипеде дядька в странной шляпе с пёрышком, с бамбуковыми удочками, привязанными к раме, и с жестяным ведёрком, дребезжащем на руле.
Ехал навстречу Мишке, но старался не заметить его, не улыбнулся…
Городская брусчатая дорога и дома вдоль неё плавно, незаметно спустились вниз.
Справа, в каким-то ровном парке, стояла огромная, чёрно-красная церковь с невероятно острым шпилем, с простым крестом и крышей, покрытой зеленоватым металлом.
Дверь из тёмного дерева.
На ступеньках и возле церковной двери давно же нападало много веток и листьев с соседних деревьев.
А убрать некому…
Улица опять воспряла, поднимаясь своей шершавой брусчаткой вверх, пролегла между двух арок клёпаного железного моста, путепровода, под которым, в глубине другого пространства, Мишка снова увидал множество рельсов.
И огромное тёмное здание, накрытое куполами одинаковых сводов.
Вокзал?
Присмотрелся.
Правильно, вокзал, вот и рельсы внизу, бегущие к вокзалу и убегающие от него, во многих местах были страшно вырваны взрывами, перекручены, отброшены далеко по сторонам.
Бомбили…
Снова справа и слева появились жилые дома.
Опять стали видны в них некоторые чистенькие окна.
Нисколько не уклоняясь от определённого направления, улица неожиданно нырнула в узкие узорные ворота небольшого и невысокого старинного сооружения, с башенками, с настоящими оружейными бойницами, скорее похожего на ворота какого-то волшебного замка или крепости.
Можно было обойти, мало ли чего…
Но Мишка с восторгом выбрал волшебство.
Подождал, пока через крепостные ворота проехал пыльный грузовик и, снова в одиночестве, шагнул под тихие пустынные своды.
Брусчатка, его громкие, чёткие шаги…
Метров через двадцать сказка закончилась, опять началась обычная городская улица.
Мишка понимал, что приближается к центру города.
Разрушенных и горелых домов по сторонам дороги становилось всё больше и больше, они росли старинными этажами, по четыре, пять этажей, были уже не простенькими, окраинными, а с лепными узорами вдоль крыш, со скульптурами, арками и коваными балкончиками.
Воронки от взрывов на проезжей части попадались тоже чаще.
Мишка несколько раз, засмотревшись на крыши, спотыкался о кучи битых кирпичей.
Казалось, что городская земля и камни страшного Кёнигсберга всё ещё остаются раскалёнными после тех давних военных пожаров и продолжают медленно остывать даже в такое пронзительно прохладное и солнечное весеннее утро.
Чёрные руины искорёженных зданий с пустыми оконными проёмами походили на толпы молчаливых каменных мертвецов.
Насколько было видно, дальние, почти безлюдные улицы в стороне от главной, по которой шёл Мишка, были засыпаны обугленными обрывками бумаги, тряпками и недогоревшим деревянными рамами.
Ого, река!
Две реки! Или это остров?
Справа, на острове между реками, стояла ещё одна, тоже огромная, но без крыши, немецкая церковь с выгоревшими чёрными внутренностями. Даже без рухнувшего шпиля её величественные стены и фасад продолжали стремиться в небо.
После реки Мишка поднялся на берег, в горку.
Толстые стены и круглые башни разрушенного каменного чудища, возникшего перед ними, были видны издалека, но то, что Мишка на ходу продолжал с внимательным восхищением и испугом рассматривать ещё минут пять, поражало каждым новым изгибом.
Мощь!
Чёрная мощь.
Здесь, в центре, большие жилые дома по обе стороны широкой когда-то улицы были одинаково развалены взрывами.
Люди.
Смех.
Мишка вздрогнул, признаваясь себе, что всё это время он очень боялся, шагая в одиночестве по незнакомому, жуткому городу.
В начале просторной площади торопилась по своим делам стайка молодых гражданских ребят и девчонок. Кто-то чего-то там задорно кричал, некоторые пели, девчонки хохотали.
Другие парни в майках, уже совсем по-летнему загорелые, таскали на ломах трамвайные рельсы, укладывали под них шпалы. Девчата занимались газонами, сидели, как птички, на клумбах, прикапывая небольшие кустики и цветочную рассаду.
Легко улыбнулся им и Мишка.
Спросил у ребят, как дойти до ремонтно-механического.
Те дружно похвалили его за то, что он так правильно добрался от станции до центра.
– Теперь уже недалеко! Направо, вот по этой улице. Примерно через полчаса, за озером, спросишь прохожих, там много наших, приезжих, они обязательно подскажут!
– А ещё, ребята… Вы давно в Кёнигсберге?
Высокий худощавый парень ответил за всех.
– Кто как, кто раньше приехал, сразу же после войны, осенью, а кто-то недавно. По какой причине интересуешься?
– Я по комсомольской путёвке сюда, в Кёнигсберг, попросил меня отправить. Работать и ещё… Брата искать. Он тоже так же сюда приехал. И пропал. Мама плачет, ничего не знает, и сестрёнка…
Кто-то из девчонок охнул.
– Вот я иду от станции и спрашиваю всех здесь, может кто видел Славку?
Все, наперебой, принялись расспрашивать Мишку, парни хлопали его по плечам, обещали поговорить со своими знакомыми, девчонки держались в стороне, молча стояли с мокрыми глазами.
Высокий парень закончил разговор.
– Ладно, Михаил, удачи тебе! Если что-то нам станет известно про твоего братишку, то я обязательно доберусь до ремонтно-механического, разыщу тебя там. Ты пока не переживай особенно-то, всякое в жизни случается, раньше времени не вешай нос, надейся… Работай. Удачи тебе во всём!
– Спасибо! Спасибо вам, ребята! А где вас в этом непонятном городе искать-то, откуда вы?
– Мы с восемьсот двадцатого завода, сегодня у нас здесь субботник.
– А что это за восемьсот двадцатый завод?
Девчонки и парни захохотали.
– Много будешь знать, скоро состаришься! Секретное дело. Вот приходи к нам сюда на субботники, поработаем вместе, познакомимся поближе, тогда, может быть, и расскажем тебе про наш завод.
Невысокая девчонка, в беленькой косынке, не спрашивая, налила из бидончика в кружку холодной воды, протянула Мишке.
– Ты же ведь от самой станции сюда пришёл! Устал, наверно…
Широкая улица.
Брусчатка.
Чуть в стороне – одна огромная краснокирпичная крепость, после неё – другая…
Высокие, плотные, пустынные дома…
Странные, молчаливые люди.
Обгоняли Мишку и ехали навстречу ему пыльные грузовики и военные легковушки.
Слева – озеро.
Красивое, просторное, с ветерком.
Солнце, облака, чайки.
Ещё шаги. Устал. Жарко.
Развалины.
И это завод?!
Корявая колючая проволока путалась и скрипела на кривых столбах самодельного забора.
Незначительные кирпичные здания, углы каждого из них по-разному порушены, стекла торчат кусками, оконные переплёты почти во всех проёмах вырваны.
Толевые крыши пробиты взрывами.
Всюду груды обломков и щебня.
Из дощатой будки у ворот выглянул пожилой сторож.
Мишка вежливо поздоровался с ним.
– Это ремонтно-механический завод?
– А если оно и так? Какое тебе дело, чтобы обо всём тут расспрашивать?!
– Я работать сюда приехал! Из Москвы, по комсомольской путёвке!
– Работать? К нам, на завод? Тогда жди, доложусь в комендантскую службу. По территории не броди без толку, без спросу…
Старик окончательно вышел из будки, закрыл за собой дверь, засунул в щеколду большую деревянную щепку и заковылял к ближнему зданию.
Мишка поставил на землю, в тени, свой чемоданчик, сел на него.
Снял кепку, вытер рукавом лоб.
Скоро вернулся сторож.
– Можешь идти. Сначала в отдел кадров, он вон в том домике, справа который…
В отделе кадров стоял сейф, стол и два стула, на одном из которых сидела весёлая и любопытная тётенька.
– Из самой Москвы?!
– Ага.
– Значит, из самой, самой столицы к нам работать прибыл?!
– Работать. А ещё я своего старшего брата здесь, в Кёнигсберге, ищу, Славку…
– Что с ним? Где он?
– Ехал к вам на завод, по комсомольской путёвке, он тоже токарь… И пропал. К вам же он не приезжал, на учёт не вставал?
– Не-ет, такого не было… Вячеслав Коровкин, говоришь, из Москвы? В январе? Нет, такого у нас не было, точно! Я уже в январе кадрами здесь, на заводе, вовсю занималась, такого парня не было. Тайна какая-то… Или банда.
Помолчала.
– У тебя самого-то документы в порядке? С собой?
– Да.
Тетенька принялась внимательно рассматривать Мишкины бумаги.
– А меня звать Наталья Владимировна! Я на заводе пока начальник отдела кадров, отвечаю за трудовые вопросы. Садись! Устал?
– Сегодня утром приехал. Полдня со станции шёл, пока до вашего завода добрался.
– Чай будешь? С баранками?
– Буду.
– Я как знала, только что, перед тобой, кипяток из столовой принесла, сейчас заварю, вместе попьём! Ты в Москве на каком предприятии токарем-то работал?
– На шёлковом, ну, на ткацком комбинате «Красная Роза».
Наталья Владимировна восторженно всплеснула руками.
– Знаменитое предприятие! Я о нём в газетах читала!
Положила на Мишкино блюдце карамельку.
– А наш завод пока ещё только строится… Кадровая проблема здесь очень серьёзная! Коллектив почти сто двадцать человек, из них половина – немцы. Наши, приезжие, люди и многие немцы не имеют подходящего образования, поэтому заводское начальство организовало учёбу по техническому минимуму. В русской группе занятия проводит главный механик завода, а в немецкой – немец, бывший владелец литейной мастерской! Вообще, немцы-литейщики очень хорошие специалисты, знатоки. Остальные из тех, кто не уехал из Кёнигсберга, преимущественно заняты в непромышленной группе: в пошивочной мастерской, в сапожной, в парикмахерской и на подсобном хозяйстве.
Наталья Владимировна поправила на столе, перед собой, бумаги, ровно положила на них карандаши.
– … Более, менее нормальная деятельность у нас ещё только начинается, сейчас вот мы закончили реконструкцию литейки, механического, ремонтно-механического и сборочного цехов. Скоро будет готов инструментальный участок, на котором будем изготавливать оснастку и приспособления, организуем хорошую инструментальную кладовую…
– Уважаемая Наталья Владимировна, направьте меня обязательно на ваш инструментальный участок! Пожалуйста! Я и в Москве, на «Красной Розе», на таком же месте работал! Мастер говорил, что я очень подхожу для этого дела, всё на лету схватываю!
– Очень хорошо, Миша, что ты сам такую инициативу проявил! Сегодня на вечерней планёрке я о тебе начальнику завода доложу, думаю, что он тебя согласует. Вечером познакомишься со своей бригадой, когда они со смены вернутся. А сейчас пошли, я тебя в общежитие устрою. Баня здесь топится по графику, в конце каждой недели, поэтому сегодня с дороги сходи в кузнечный цех, в их душевую, скажешь, что в кадрах тебе разрешили.
Небольшой трёхэтажный жилой дом под деревьями, в стороне от цехов.
Комната номер девять.
Дежурная по общежитию открыла Мишке дверь, показала на пустую койку около двери.
– Располагайся, это твоя. Бригада приходит после семи. Пошли вниз, я тебе матрас дам, подушку и одеяло. Постельные принадлежности принесу тебе попозже, распишешься.
Не застилая койку чистым бельём Мишка упал, рухнул на матрас.
И уснул.
Проснулся он от громкого хохота.
Вечерело.
– Давай, украдём мальчишку, пока он дрыхнет, и на другой завод продадим! За полцены?!
– Дорого будет! Никто за такой тощий экземпляр даже полцены не даст! Кочан капусты, максимум…
Испуганный Мишка открыл глаза.
Над ним стояли два молодых мужика в рабочих спецовках.
– Ты зачем, Машенька, нашу кашу моей ложкой ела, а?!
– Ничего я не ел! И ложку ничью я не брал!
Мишка вскочил, нахмурился, встал напротив парней.
Те хохотали.
Мишке тоже стало смешно, что он спросонья не разобрал слова сказки.
– Привет, богатырь! Ты кто и что тут, в нашей комнате, делаешь?
– Я – Михаил. Приехал работать на ваш завод. Я токарь, в кадрах мне сказали, что буду числиться в вашей бригаде… Вот.
– Ну, Михаил-токарь, с тобой всё ясно. Получается так, что после твоего радостного приезда половина рабочих нашего завода должна уволиться, и в слезах и соплях покинуть территорию предприятия…
– Почему это?! Ничего они мне не должны… А чего такого произошло-то?
Мишка не понимал слов парней, продолжал хмуриться, окончательно ещё не проснувшись.
– Всё, Николай, прекращай допрос, а то наш флагманский токарь сейчас расплачется.
– И ничего не расплачусь! Не буду я перед всякими дураками плакать!
Мишка злился, готовый броситься на обидчиков с кулаками.
Парень повыше, молчаливый, взял Мишку за плечо.
– Всё, остынь. Николай не со зла, он просто у нас такой весёлый
– А чего он…
– Говорю же – остынь. Есть хочешь?
Мишка буркнул, соглашаясь, потому что действительно хотел есть. Дневные баранки и чай никак не помогали его организму справиться с голодом.
– Картошку чистить умеешь?
– Умею.
– Набирай вон из ящика, под твоей кроватью, в кастрюлю, неси на общую кухню. Держи нож. Воду в ведре я захвачу, пошли. Кстати, воду мы таскаем из колодца, с улицы, по очереди, вернее, дежурный по комнате этим занимается. На двери график, видишь?
– Вижу.
– Нарисуй себя там в клеточках. Сумеешь?
– Конечно.
В два ножа картошка чистилась быстро.
Николай расстелил на полу старую немецкую газету, высыпал на неё мятые, тёмные картофелины, ополоснул из ведра кастрюлю, примерился, налил чистой воды.
– Бросай сюда.
Так же ловко, привычно, подкачал примус, чиркнул спичкой.
– С керосином тут пока туговато, зимой мы плиту топили дровами, на ней и готовили. Дежурный поднимался раньше остальных, разжигал, готовил кипяток, потом днём он несколько раз прибегал сюда из цеха, дровишек подбрасывал.
– А в бригаде вас много?
– Не особо. Нас собрали для инструментального цеха, на разные станки. Я, ещё Усаныч, ну, тот, второй, который тебя сейчас будил; Эрик, немец, мальчишка, толковый, недавно к нам прибился, работает, старается, бабушку и сестрёнку на свой заработок кормит. Есть ещё дядя Серёжа Пильков, он у нас самый старший, ему под пятьдесят, семейный. Был…
– Погибли?
– Дядя Серёжа до войны жил в Погаре, его мобилизовали на оборонный завод в Брянске. Когда немцы наступали, их город бомбили. Он в ту ночь на рытье противотанковых рвов был, вернулся утром, а вместо дома – головешки. Все погибли, он сам, своими руками, дочек и жену, горелых, из-под развалин доставал. Так что ты с ним про детей поосторожней, он эту тему до сих пор очень переживает…
Николай вытер о газету нож.
– Ну вот, готово, на всех хватит! Скоро будем ужинать.
Улыбнулся.
– А тебя, Мишка, каким ветром сюда занесло?
– Не занесло, я сам в Кёнигсберг приехал, по собственному желанию.
– Прямо сюда и ни в какое другое место?!
Николай ловко устроился на подоконнике, закурил.
– Да, так нужно было…
– Ладно, вижу, что дело серьёзное. Рассказывай.
Мишка двинул ногой табуретку, присел, тоже вытер руки куском газеты.
– Понимаешь, странно всё как-то получилось…
За окном стало уже совсем темно, шумел на кухне синим пламенем примус, всё вокруг них казалось действительно странным и необычным.
Николай притушил докуренную почти до конца папироску.
– Да, брат, дела… И как ты его, своего Славку, искать-то будешь? Город огромный, чужой, развалин куча, люди вокруг сплошь незнакомые.
– Работать буду, как только время появится, в комендатуру схожу, поспрашиваю, потом на кладбища пойду, в больницах буду узнавать… Не может же Славка пропасть просто так, безо всякого следа?!
– Не может, никак не может, согласен! И мы тебе помогать будем, всей бригадой вместе чего-нибудь грамотное придумаем. Истории ведь разные с людьми случаются, и у каждой обязательно есть своё правильное объяснение или окончание. Вот взять, например, нашего Усаныча… Простой, вроде, молодой парень, а такого с ним в жизни наприключалось, мама не горюй!
– Расскажи.
Николай тронул ножом картошку в кастрюле.
– Его фамилия – Усанов, Витька. Это мы здесь его Усанычем прозвали, для простоты обращения. Он немного старше тебя, в деревне жил. Свою историю он всего раз нам рассказывал, под настроение, а после всё, как обрезало, замолчал! В первые дни войны они, колхозники, гнали гурт скота по степи, немцы схватили их, отправили в лагерь, в Германию. Кто-то там пытался бежать, охранники расстреливали каждого пятого или десятого из тех, кто остался. Он несколько раз был и четвертым, и девятым… Потом бежал сам. Две недели Усаныч скитался по горам, по Альпам, прятался под дождем в скалах, в пещерах. Добрые люди донесли, фашисты его поймали, опять заперли в лагерь, издевались. Потом приехали покупатели рабочей силы, щупали мускулы, смотрели у всех зубы. Усаныч молодой парень, здоровый, высокий, ну, его приметили люди, отбиравшие рабочих для какого-то графа. Усаныч скрыл, что у него на ноге после бродяжничества по горам была огромная опухоль, она даже мешала ему ходить. Скрыл, боялся, что не возьмут работать. Когда привезли – признался. Новые хозяева вызвали врача, тот разрезал Усанычу ногу, вылилось полтазика гноя… До войны, в колхозе-то своём, он умел управлять и трактором, грузовой машиной. Назначили его возить самого графа! Рассказывал, что в итальянских деревушках возле имения простые крестьяне встречали их, пленных, нормально, только когда доводилось заходить в какой-нибудь кабачок, просили снять кепку, щупали им головы…
– Это ещё зачем?!
Мишка искренне удивился.
– В их газетах тогда писали, что все русские – черти, обязательно с рогами. Итальянские крестьяне этому верили. Потом Усаныч выждал момент, бежал от своего графа; какими-то путями, через Красный Крест, оказался в Иране. Видел там, как воюют американцы. Приходит им время обедать – вытаскивают ящик тушенки, консервов. Если какая-то банка погнутая, мятая, то отбрасывают в сторону; надорванная пачка галет – в канаву… Потом, под конец войны, вернули его в СССР. Опять в лагерь, хорошо, что не был солдатом, не военнопленным, а насильно угнанным. Разобрались, отпустили. Вспоминать Усаныч об этом не хочет, больше молчит, когда мы о жизни разговариваем. Он книжки любит читать, поэтому его койка у самого окна, чтобы свету дневного побольше было…
В комнате уже было шумно.
Под потолком горела небольшая лампочка, прикрытая сверху газетой.
Темноволосый подросток приставал к Усанычу, просил того пощупать ему бицепс, пожилой мужик лежал на дальней койке, улыбался, глядя на них.
– А это Мишка, наш новый токарь, знакомьтесь!
Николай легонько подтолкнул Мишку, с кастрюлей в руках, на середину комнаты.
Мальчишка подскочил первым.
– Здравствуй, товарищ Мишка! Меня звать Эрик! Я немец, я хочу много работать и стать совсем сильным!
Захохотал.
Дядя Серёжа тоже привстал с койки, чтобы пожать Мишке руку.
– Давайте за стол! Я есть хочу, сил нет!
Расселись на разные стулья, на табуретки.
Николай продолжал распоряжаться.
– Так, картошечка поспела! Коллектив, может, по такому случаю, за нового члена нашей бригады килечку помаслим?!
Мишка радостно спохватился, метнулся в угол.
– А у меня две банки тушёнки есть, мама на всякий случай мне в чемодан положила…
– Чего же ты молчишь, чудак-человек?! Доставай своё мясное богатство, пировать сейчас будем!
Николай рассказал всем Мишкину историю.
Дядя Серёжа покачал головой.
– А тельняшка на тебе чья? Вроде как великовата будет…
– Отцовская. Передал с фронта домой в Москву, с оказией, для меня. Он моряком был на Севере, под Мурманском погиб.
Помолчали.
Мужики картошку ели молча, без спешки брали хлеб.
Дядя Серёжа размял в своей миске три картофелины, полил их из банки с тушёнкой, достал оттуда ложкой небольшой кусочек мяса.
Николай не выдержал, фыркнул.
Дядя Серёжа взглянул на него исподлобья.
– Чего рыгочешь?
– Не бери в голову, не про тебя…
И, уже не сдерживаясь, Николай захохотал в полное горло.
– Вспомнил… Это сейчас мы тут с вами кусочничаем, а ведь недавно совсем не так было! После того, как война закончилась, стоял наш гарнизон тоже в Пруссии, но километров двести западнее отсюда, от Кёнигсберга. Победа, настроение, всеобщая радость! Городок маленький, незначительный, немецкое название у него такое, что с похмелья не выговорить, мы его по-своему Хрюкендорфом называли. Так вот, многие из наших солдат и в мирное время, до войны, мясо не шибко-то на столе видели, а здесь – изобилие! Мы жили в селе, в доме одного сбежавшего ганса…
Николай осмотрел на Эрика, пожал плечами.
– В первый же день постоя мы ничейную коровку зарезали и стали между соревноваться, кто лучше сготовит. Ни на чём не экономили, не ограничивали потребление. В первый раз девять килограмм мяса съели вдесятером! Потом ещё, через день, в гости ходили к знакомым ребятам на батарею, так они там тоже зараз в котёл закладывали по полкоровы! Через недельку мы на свинину перешли, а когда и свинина приелась, то стали куриц по десятку на вечер потрошить! Холодец делали, заливное! Красота! В кашу в те дни мы бросали по полкило настоящего масла на человека, не жалели, припасы были всегда под рукой. Ну, делились едой и с многодетными, с бедными немецкими семьями, это уж обязательно. Лишние продукты, что у нас были, меняли на хорошие вещи, один наш ухарь умудрился купить за пять буханок хлеба женские золотые часы! И домой отправляли посылки с шоколадом и сахаром… Вот ведь как было.