Buch lesen: «3 | Поэзия»

Редактор Ирина Михайлова

Дизайнер обложки Роман Максишко

Издатель Максим Осовский

© Александр Левинтов, 2022

© Роман Максишко, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0053-1989-0 (т. 3)

ISBN 978-5-0053-1985-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Левинтов

В ОКРЕСТНОСТЯХ ПУСТОТЫ
Избранные стихи 1999—2006 годов

Этот сборник возник случайно.

И, думаю, также спокойно исчезнет, как и возник. Я собрал стихи, написанные за последние несколько лет, выкинул все, что показалось ниже собственной критики, а также то, что не вписывается в рубрики. Хотя я пишу стихи, но отлично понимаю, что – не поэт, потому что поэт должен не просто писать стихи – он должен ими жить, дышать, бредить, а не развозить пиццу, учить американских солдат азам русского языка, писать прозу, париться с друзьями в бане, устраивая развеселые пирушки и заполночные посиделки по душам нараспашку, мотаться из угла в угол и, вообще, он должен сосредоточиться.

Поэзия ближе всех к пустоте. Собственно, она рождается из пустоты и порождает пустоту, как единственное, хоть что-либо значащее меж людей. Если бы в русский язык вдруг вернулись артикли, стихи были бы переполнены неопределенными артиклями. Но мы научились создавать абстракции и полные пустоты неопределенности порядком слов, поэтическим порядком.

Вот и все, что мне хотелось бы сказать.

Александр Левинтов

СТИХИ О РОДИНЕ

Возвращение в Россию

 
Мне русских снов
обрывки и кошмары
и бывших слов
запинки и громады
в тумане пробужденья попадут.
Дневных забот сговорчивый редут,
напрасной суеты назойливый уют
меня ломают, растворяют, гнут.
Я пропадаю.
 
 
И тяжело
дается каждый шаг.
Не отлегло
в чужбине. Зоркий враг
моих страстей: неугомонный стыд
меня за ветошь новых дней корит.
За нищих и родных простой стакан налит.
Все брошено и каждый позабыт.
Я – как в трамвае.
 
 
Нет, я устал.
Мне дела больше нет.
Окончен бал,
и погасите свет.
Кругом и вглубь – все бестолочь дурная:
то караван идет, то все собаки лают,
то снег бежит, то ручейки вдруг тают.
Мне говорят: здесь родина родная,
Но я – не знаю.
 

В самолете Киев-Монтерей,

1 апреля 1999 года

Запахи детства

 
Детство пахнет станиолью,
 
 
маминым кухонным фартуком,
портупеей, потными солдатами,
солдатским потом, половодьем,
льдом по реке и сугробами снега,
картошкой на рыбьем жире,
кислыми сайками, недопеченными
от быстрого поедания,
клопами по стенам, керосиновой лавкой,
мышиным пометом, слепыми котятами,
черемуховыми вечерами,
сиреневыми сумерками, а позже – пылью акаций,
осенними клумбами ярких цветов,
замерзшими узорами окон,
ранним огнем бересты и
продрогшими дровами,
пиявками, тиной, прокисшим
поносом младенцев, банками,
стрептоцидом, кровью из десен,
гремящими танками и жмыхом на подводах,
раскаленными шпалами, горячим асфальтом,
ножной бормашиной, грибами во мху,
скошенным сеном, шмелями и кашкой,
бледной смертью в немощном венчике цветиков.
 
 
Каждый из этих запахов,
ударяя в нос, бьет по нерву,
отвечающему за счастливые слезы
и слезу покаянья, всего лишь одну.
 
 
У каждого, кто тогда выжил,
было по-своему детство.
Теперь мы редко верим,
что оно было или может вернуться.
Мы редко и скупо плачем об этом.
Нам некогда.
 
 
Детство пахнет станиолью.
 

Марина, июнь 2000

Перед окном парижского кафе

 
В далеком детстве первое вино
ее звалось «0.8». За стаканом
она, сблевав наивность за окно,
закусывала спермой хулигана.
 
 
Так началось и долго продолжалось.
 
 
Теперь она лакает тонкое шабли
в соломенной изысканной оправе,
теперь никто ей приказать не вправе:
«Уже уплочено, пошли!»
 
 
За все приходится платить самой.
 
 
Из порта Никуда в порт Никуда
она плывет на пароходе «Пусто»,
ее опять тошнит, ей грустно
и мертвой кажется вода.
 
 
Жизнь удалась, но по чужому счету.
 
 
Висит под тяжестью судьбы
луна в конце ее дороги.
Лежит безмолвность на пороге,
и мир забот забит, забыт.
 
 
Ей ничего уже не надо.
 
 
С любыми спать, быть нелюбимой одного:
какая разница? – все в равной мере мнимо.
Ей все равно и нежности раздвинуть для кого
или впотьмах кому сказать «любимый».
 
 
Я под дождем иначе льющей жизни в нее смотрю.
 

Марина, июнь 2000

Ночной листопад

 
Куда плывешь во тьме, ночной трамвай?
И от каких проблем или страстей? —
От «не прощу!» до «навсегда прощай!»,
От белых простыней и алых кораблей.
 
 
Туман ползет по половодью рельс,
скрежещет по судьбе блестящий поворот,
Плывут во тьме «Кр. Богатырь» и МЭЛЗ,
И одинокий мир сквозь листопад течет.
 
 
Нас вместе больше нет – и ты теперь одна,
шуршит в дождливом сне опавшая листва,
И снятся сны о том, чего не суждено,
и что потоплено, прожито, прожжено.
 
 
Куда плывешь во тьме, безродная судьба?
Ведет забытую мелодию труба,
и жить невмочь, и мне тоски печаль,
и счастья непришедшего не жаль.
 
 
Куда плывешь, забредшая душа? —
Сквозь запятые знаки препинанья,
в потоке горького и честного сознанья,
плыви, рыдания и горькую глуша.
 

Южное Измайлово, 5 октября 2000

Русский рок

 
По бездорожью троечку тянет:
«что там?» – «не видно, барин, ни зги»
Может случиться, Россия застрянет
в будущем цвета левой ноги.
Черт ли нас водит, сами ль слепые,
Только умом своим жить не моги.
Торят пути нам придурки шальные
к будущим типа левой ноги.
В клочья – попы и раввин с муэдзином.
В доме и в поле – сплошные враги
Нам не расстаться с родным карабином
в будущем, вставшем с левой ноги.
Тащат последнее, пусто по лавкам,
Мимо стола пронесут пироги.
Прем на закланье – толпою и в давку
в будущем царстве Левой Ноги.
 

Июнь 2001

Покров (сонет)

 
Покров ударил по рябинам
Как стыд, заставший нас врасплох,
В окне бело: пусты равнины
И только на ветвях сполох.
 
 
Я вновь дышу морозным утром
К дымам Отечества приник
Московской жизни Камасутра
Пустым трамваем дребезжит.
 
 
И в колокольной суете
Лежат сугробы в наготе.
 
 
Здесь все свое, черно и серо,
Здесь над распутицей – покой,
Последней стаей, скуки мерой,
Летят прощанья над землей.
 
 
Пустой и теплый край покинут —
И я благодарю судьбину.
А на снегу стыдобы стынут:
Покров ударил по рябинам.
 

Октябрь 2001

В светелке

 
В маленькой комнате
окнами на окна
со строем игрушек
и выцветших фото
с заброшенным в угол
несыгранным детством
остатками запаха кори
и детских наивных мечтаний
с грязным и потным бельишком
сваленным в мятую кучку
немного потрепанных видео
и замозоленной частым
листаньем порнушки
мускус подмышек
невинная грязь запыленность
я оставляю бумажку
она проверяет что сотня.
 

Сентябрь 2001

На Рождество Богородицы

 
Колоколов чужих
невнятный перезвон,
над ранним Рождеством
Марии непорочной…
Пора, всенощных слов
обрывки и метели
вдруг улеглись,
крепчайший кофе, дождь
и тишь наставших утром снов
и вновь мне сладкою молитвой
пришло благое, затуманенное
«здравствуй!» – и образ
Непорочной надо мной
гласит: «Все правильно.
Ступай своей дорогой
и не криви назначенного путь»
И я бреду – под непонятный звон,
среди чужих имен
и странных очертаний
неведомого мира. На ладони
трепещется птенец моей души.
 

Сентябрь 2001

Натюрморт

Саше Зимину

 
Вот натюрморт: в холодном хрустале
израненная роза, ей не выжить,
восторг жеманный ей невыносим,
зачем ты здесь? – я истекаю кровью
и совестью – ведь я убийца твой.
Чем выше красота, тем беззащитней,
ей нет спасенья в этом мире. Ты
так побледнела, аромат предсмертный
угаснет скоро в хаосе зловоний,
и мертвый, мертвый фон,
безжизненный, белесый,
он лепрой обступил
несчастное созданье. И молча ждет…
Отточенный хрусталь своим кинжальным
блеском невинные колючки преломляет,
густеет мятая, в багровых жилах
зелень, и вяло опадают лепестки.
Картина кончена… и розу на продажу,
и мой талант, и душу отнесут.
 

Сентябрь 2001

Глядя на экран

 
Любовь, задачи, немцы, Сталин,
заводы, толпы, брызги стали,
цветы, народы, дети, Сталин,
мы жить еще прекрасней стали,
любовь, проблемы и Никита,
свинья, початки из корыта,
Америка, дурак Никита,
«Динамо», КВН, «налито!»,
любовь, Китай и Леонид,
БАМ, партия как монолит,
лобзанья, орден, Леонид,
любовь, Манеж, нет водки, Мишка,
свобода, девочки, интрижка,
ГКЧП, ну, это слишком!,
Крым, Бонес, деньги, снова Мишка,
Госдума, танки, пьянки, Боря,
серпы и звезды на заборах,
секс, порно, доллар, Боря,
«воруют!», ваучеры, горе,
любовь, у.е., Гусинский, Путин,
«Курск», Сталин. Ленин, Путин,
порядок, олигархи, Путин,
Чечня, хана, «в сортир их!», Путин.
 

Март 2001

В Форте Росс

 
Тихо в Форт Россе, пахнет мышами,
Кислой опарой, старинными щами,
Тесом, черняшкою только из печки,
Сухими дровами, домашнею свечкой,
Пламени дрожью и первой пробежкой
огня домового по стылым берестам,
Старческой, сморщенной, дряхлой коростой,
сливочной спелостью девок пшеничных,
светлоголовых, со взглядом из льна,
Ах, как им сладко спится в обнимку!
Яблоком пахнет на стружках осины.
Вдруг по березам листы задрожали,
Желтые листья пряных стихов:
Нет, это чудится – тут эвкалипты.
Словно шифровки из прошлых веков
Шорохи, стуки, печальные песни,
Долгие взгляды, короткие жизни
Слез расставанья с прошедшей Отчизной.
 

Август 2002

Бабье лето

 
Золотые песни,
Золотые косы,
Ярые рассветы,
жемчугами росы.
.
Не грузди мне, осень,
Урожаем леса,
Торопливо озимь
Ждет снегов завесу.
 
 
Не грустите, годы,
листопад скликая,
у корней зароды
станут дружной стаей.
 
 
Я опят веселых
Наберу корзину.
Жар рябины в селах,
Огороды стынут.
 
 
Край мой неоглядный,
Над стогами солнце,
И слеза невнятно
Покаянья просит.
 

Февраль 2002

Рождение

 
Если в семье родился спецназовец,
Это еще не значит, что скоро опять Чечня,
Если охранник – не сразу начнутся посадки,
И 37-ой – необязательно завтра.
Мы будем еще долго так счастливы
В поисках памперсов и импортных смесей.
Нам отпущено время на воспитание,
На посевы разумного, доброго, вечного,
Прежде, чем грянет война.
Прежде, чем грянет война,
И хрупкие ниточки жизней
Оборвет перекаченный мускул,
Командующий пальцем на спуске
Новенького калаша, детской игрушки
Нашего повзрослевшего
Сына.
Аминь.
 

Февраль 2002

ВТШ¹

Иосифу Бродскому,

пациенту Пятнашки

 
С видом на никуда,
С пониманьем, что я
Ни во что погружен,
Наношу не спеша
Строки, взятые из небытия,
Для тебя, бесконечное время.
 
 
Я отмечен опасным – талантом,
Независим, ненужен, я внесистемен,
Читай: «ненормальный».
Для системы потеря меня —
Незаметная миру слезинка.
Ну, а мне эти ваши системы —
Искаженье течения мысли.
 
 
ВТШ, говоришь? – Лучше это,
Чем при жизни смердеть,
Быть мертвее всех мертвых
Тиранов и не знать, что такое затяжка
на ветру вологодского поля.
 
 
Впереди – сумасшедшие годы,
Неразумное наше бессмертье,
Бред толпы, бред любви, бред обиды,
Бред сонета на пьяццо Матео
И твои, Ленинград, словосудьи.
 
 
И когда я умру – неужели я тоже умру? —
Не желаю твердынь или праха:
Пусть мои сумасшедшие строки
Черный ангел читает в цветах.
 

Июль 2002

По дороге в рай

 
И вьется дорога, и бьется дорога,
По склонам, ущельям и памяти Крыма,
И слезы забытого счастья навеки
мне застят глаза, а на горизонте…
А на горизонте, за тем поворотом?
Опять? Неужели? Но вьется дорога
и бьется тревога: осталось немного —
И там, между дымок,
сквозь мифы и слезы
Я снова увижу: отвесные скалы,
Лазурное небо, янтарные сосны,
Столбы кипарисов, мечты и надежды,
Твое ароматное, знойное тело,
Мои неумелые робкие мысли,
И нежные строки, и тонкие губы,
И светлые волны, и капли муската,
И брызги, и солнце, светлейшее солнце
Безоблачной неги, вишневые взгляды,
Тяжелые звезды в распахнутом небе
И тот пароходик из школьной тетрадки
И стайка дельфинов… я мчу по дороге,
Ведущей куда-то,
Стою на пороге
Счастливого ада
Любви незабвенной,
Прошедшей, но вечной,
Как вечны и зримы
Во снах и скитаньях твои переулки,
Прекрасная Ялта.
 

Июнь 2002

Ложь

 
Пули, влетая в наши тела,
Извлекают оттуда души:
Чем больше пуль, тем тесней в небесах,
Тем дебри сознания глуше,
У нас же – просторней. Христос и Аллах
Запутались в наших делах.
 
 
Нас очищают: читай – зачищают,
Читай – вычищают, читай – обчищают,
А если не можешь читать – причащают.
Замри, навалившись на пол, и лежи.
И думай о том, куда попадают
Несчастные души, когда в них стреляют
Зарядами тонко отточенной лжи.
 

Ноябрь 2002

Ленинградское детство

 
Чад картошки,
жареной на рыбьем жире,
подушечки по 9.50 за кило,
хлеборезки в конце
бесконечной очереди,
скрип железных кроватей
по восполненью военных потерь
серые, цвета сталинской
бесконечности, сотенные
четыре полотнища в месяц
капитану войск связи
на семью из шести человек
Мариинка и сладкие сны
Под стихи о прекрасной Царевне,
Бесконечные кори, прививки,
рахитичное детство целой страны
из цинготных десен
выпадают любые зубы
в бане очень жесткое лыко
и холодные души,
но крепкий пар,
тяжелые шайки,
серого цвета обмылки,
вошебойки и пестрый
армейский футбол
клумбы с толстыми цветами,
жирными и сочными,
как несуществующее мясо:
георгины, настурции, ноготки и табак,
да, и, конечно, львиный зев и вьюнок
первые жучки на апрельском солнцепеке
и первые смерти не сумевших дождаться
невернувшихся с поля боев
тревожные страшные фильмы
о прошедшей войне
«Смерть героя» и прочий
непрекращающийся реквием
салюты в тревожном ощупывании
неба шарахающимися прожекторами
морозы и крысы,
пожирающие кошек и тех,
что еще только кормятся грудью,
первые стрелки травы
на майских сквозняках
мы на карачках
жрем эту горькую зелень
и от матери нахлобучка
за истерзанные коленки
мне мучительно хочется
поскорей умереть и не знать
биографический шепот в ночи
корочки влажного кислого хлеба
запеченные на черной голландке
запах угля и дров, бересты,
унылые склепы сараев
глазницы невосстановленных зданий
и гулкое в них «Атас!»
осенью город горит от кленов,
а утренним праздничным маем
девочка ловит взлетевший мячик
и звонко кричит нам вдогонку:
«штандер!»
 

февраль 2003

Красная стрела

 
Сиреневый туман
Московского вокзала,
Глиэр звучит для нас
Прощаньем навсегда.
Под морось твоих слез,
Под слякоть хризантемы
Мы пьем в последний раз —
Окончен наш роман.
 
 
И терпкое вино
Нам души обжигает,
Какой-то генерал
Уставился в окне.
В распахнутом пальто,
Смешном и долгополом,
Я пробую тебя
Укрыть и обогреть.
 
 
Толпа не видит нас,
Приветы рассыпая
И взмахи наугад,
А мы молчим: теперь
Обманывать – зачем?
Все сказано, ну, что же,
Тебе пора в метро,
И тронулась «Стрела».
 
 
И я стою один,
Немое изваянье,
А каблучков твоих
По нервам, как расстрел…
Еще я вижу Вас,
Еще не все настало,
Еще хотя бы раз —
И я порвал билет.
 

Февраль 2003

Белые ночи

 
Ночи белые, кровавые, немые,
Под мостами затаилась мгла,
Тишина легла на мостовые
И горит хрустальная игла.
 
 
Мы бредем зелено-сизым маем,
Бредим потаенными стихами,
И вослед сирени отцветают,
И навстречу – молодость стихает.
 
 
Этот трепет чувств и фонарей
Может быть и значит: «Мы живем»
В даль, за цепью тихих кораблей,
Мы, себе надежда, уплывем.
 

Февраль 2003

Ностальгия

 
Хотя б еще раз —
Белые поленья
И запах сладкий
Свитков бересты,
Среди всех этих
Знойных пальм
и кипарисов —
секущий снег
родного февраля,
щепотку самосада,
самокрутку,
сор по избе,
сенную лихорадку
от разнотравья
суходола, бабий мат,
кирзу, портянок вонь,
вы будете смеяться —
я б за мираж из шпал
счас многое б отдал,
за очередь за пивом,
за песни и шальные
мысли переворота мира,
за молодость
и радость бытия,
за кислый запах
хлеба на ноже,
за электрические
запахи метро,
за свой велосипед,
тяжелый, неуклюжий…
мне не вернуть
и не вернуться мне
и все прошло,
проехало… налей!
 

К Покрову

 
Запах сладкого одиночества
на осеннем закате в лесу
когда помнится стонется хочется
ветер сушит листву и слезу
Спелый запах печеного голода
Искры в небо и к звездам душа
Были мы и красивы и молоды
Годы память и судьбы крушат
Побелеет печалью и зимами
Затрещит под огнем берестой
Под плакучими нежными ивами
Обретем тишину и покой
И раздастся под кронами пение
И вспомянется запахов зов
В осуждение ли, в рассуждение
Распахнется наутро Покров
 

Предположение

 
Американцу в Америке
Очень погано быть одиноким —
Никакой ностальгии,
Нет никаких оснований
Быть недовольным текущим сегодня,
Потому что вчера было то же сегодня,
Потому что и завтра настанет сегодня,
Ему нечего вспомнить:
Родные березки,
Голодные годы,
Семейные страсти,
Бандитские страхи,
Все это – лишь съемки
Чужого былого. Обычному янки
Дано лишь сегодня, такое большое,
Такое всегдашнее и не иное,
И он с недоверьем глядит в иммигранта:
 
 
В его непростую, тяжелую сущность,
И думает скорбно: «А, может, мне тоже,
На все наплевав, вдруг махнуть и уехать?
И стать иммигрантом в далеком Китае?»
 

Она оглянулась

 
Она оглянулась,
Увидев еще раз
Деревья и мужа.
Свой двор и ребенка,
Фонтан, что журчит
Непрестанную песню,
Пока электричество
Бродит в проводке.
 
 
Она оглянулась
На дом в пол-мильона,
На вид из окна
И на след от «Тойоты»,
Ведущий в гараж
Как в послушное стойло.
 
 
Она оглянулась —
На солнечном небе,
Безоблачном небе,
Нет места для грусти,
Нет больше измены,
Все так безмятежно,
Так пусто, убого.
 
 
Она оглянулась
В чужое пространство
И тихо вздохнула:
«Ну, вот, и сбывается
все, что мечталось,
ну, вот, и пропало
заветное я».
 

Сестре

 
Не плачь, моя родная,
Не рви свое больное,
Вот, мы дошли до края,
Прости меня, шального.
 
 
Никто, поверь, не знает,
Как тяжело идти,
Когда душа страдает
Без света и пути.
 
 
Не верь, что мы уходим
В ничто и навсегда,
Да, не был я героем
И зря истер года.
 
 
Но мы страдали честно
И пили боль сполна.
Где ляжем – неизвестно,
Но нежности волна
 
 
Нас вынесет на берег,
Где слез дожди умоют.
Нас, сирых и без денег,
Одной Землей накроют.
 

Май 2003

У парапета

 
На набережной Ялты —
Ранний гвалт,
Железо ржавое,
Писклявый такелаж,
Кричат спросонья чайки,
Бег первых в этой жизни облаков,
Стаканов пара, «совиньон сухой»,
Твои глаза-маслины, над горами
Мерещатся античные богини
И нашей жизни вечная пора.
В каботаже пришла баржа с бетоном,
Копченая ставридка на столе,
И каперсы… до шелковой звезды
Мы будем пить изящное вино
И медленно ронять
Слова любви друг другу
 

Июль 2003

«Упала с неба большая звезда» (Откр. 8.10)

 
Ночи пахнут горькой полынью,
А полынь пахнет ночью, притихшею ночью.
Над огромной звездой, в теплом бархате неба
Золотой-золотой тонкий месяц висит
Как Дамоклова сказка. Мне снится Чернобыль:
Тишина над рекой и пустые, без нас, берега,
Зачарованный мир, в камышах не шевелится ветер.
Эта мертвая жизнь так похожа на спящую совесть
Очарованный мир, позабыт-позаброшенный всеми,
И трава по утрам – в радиации, будто в росе.
Ты не думай, что там, только там это чудо бывает:
Может, завтра и ты… а, возможно, все было вчера…
И в кромешной ночи с губ молитвенный шепот стекает:
«не свети, не искрись надо мною, Полыни звезда».
 

В подражание концептуалистам

 
А, ну, вставай, кудрявая,
Навстречу дня,
Страна встает со славою,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Раззудись плечо,
размахнись рука,
Ты пахни в лицо, ветер с полудню,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Выхожу один я на дорогу,
Предо мной тернистый путь открыт,
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Белеет парус одинокий,
В тумане моря голубом,
Что ищет он в краю далеком?
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явились Вы,
Как мимолетное виденье,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Товарищ, верь, взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Вихри враждебные веют над нами,
Тяжкие силы нас грозно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Вставай, страна огромная.
Вставай на смертный бой.
С фашисткой силой грозною,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь,
Да здравствует созданный волей народов
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Ах, Арлекино. Арлекино,
Есть одна игра на всех,
Ах, Арлекино, Арлекино,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 
 
Пусть бегут неуклюже
Пешеходы по лужам,
А вода по асфальту рекой,
Выдь на Волгу, чей стон раздается
 

Возвращение

 
На карту брошен сгоряча
Последний козырь мой.
И рубит память от плеча:
Пора тебе домой!
 
 
И до утра, и до утра,
До поздних петухов
Текла судьбы моей река
Без снов, без берегов.
 
 
Лиц удаленных – навсегда? —
Встает ревнивый строй.
И затаилась ерунда
Под зов: «Домой! Домой!»
 
 
И скоро пелена спадет,
И отчий сумрак вновь
Меня поглотит и спасет
От чуждых сладких снов.
 

Зимний романс

 
Где-то выпали снега,
Белые, пушистые,
Мне судьба недорога,
Годы мои быстрые.
И порошей заметет
Память о несбывшемся
На реке крепчает лед,
Звоны звезд мне слышатся.
Я вернусь – в метель-пургу,
В ночи беспросветные,
Я тебя, судьба, найду,
Муку свою крестную.
По полям метет, метет,
В печке пламя мечется.
Может, друг вина нальет,
Может, смерть мне встретится.
И, гуляй, гуляй! зима,
Стынет кровь от холода,
Не смотри, что седина —
Сердце еще молодо.
Под сугробами надежд
Схоронились озими,
Слышишь? – радостный напев
Над годами поздними.
Где-то выпали снега
Картой непутевою,
Мне домой давно пора,
«Трогай, милый!» – «Трогаю!»
 

Родине

 
В тени двуглавого стервятника
Где пропасть есть, но нету ржи,
Где собутыльники-соратники
По горло – в порохе и лжи
 
 
За все ответишь ты, безродная,
Родная родина моя,
И немотою и уродами,
И боль – опять! – в себе тая.
 
 
В ОВИРе Бог напрасно топчется,
Но Он уйдет, тебя кляня.
Простор немереный полощется,
Стучась о льдистые моря.
 
 
И нам – дурными возвращеньями
Тебя срамить, себя срамить,
Терзаться тайно сожаленьями,
В ночах грустить и водку пить.
 

Июль 2004