Да здравствует книга в руках пролетариата!
Нет ни русских, ни евреев, ни татар!
Есть братья-рабочие и враги капиталисты!
От всей этой процессии у Нины защемило в душе. Она невольно вспомнила подвал, безвинных людей с их опухшими серыми лицами. Море голов и лес знамен. Нина вышла на Генуэзскую площадь. Посреди площади стояла трибуна, обтянутая красным сукном, с зелеными ветвями мимоз. Один за другим на трибуну поднимались ораторы. Нина видела вокруг себя жадно прислушивающихся к речам выступающих лица рабочих, их торжествующие светящиеся глаза.
На трибуну поднялась Катерина Игнатьевна. Ее черная кожаная куртка была расстегнута, на груди, словно цветок красовался красный бант. Площадь затихла. Она говорила громко и горячо, ее поставленный годами голос, звучал над толпами людей. Ругнув, несколько раз буржуев, империалистов, она стала говорить о новом строе, в котором будет много счастья, свободы и красоты. Прекрасные люди – пролетарии и трудовое крестьянство будут жить на прекрасной земле. Нина посмотрела по сторонам и вдруг она поняла: волновали душу не слова женщины-чекиста, а странно звучавшая в них музыка и крепкая вера. Она все говорила и говорила. В конце своей речи, едва дрогнувшим от напряжения голосом она закончила:
– Товарищи! Вождь мирового пролетариата, выступая перед руководством Красной армии, сказал такие слова, что Крым стал прибежищем белогвардейцев и буржуазии, которые в любой момент могут нанести коварный удар в спину Советской власти. Наша с вами задача не дать им ни одного шанса. Бывают моменты в истории, когда насилие, может быть, необходимо. И этот момент настал. Ура товарищи! Смерть буржуям и их прихвостням! Да здравствует Мировая революция!
Последние ее слова утонули в криках восторга. Нина выбралась из толпы и направилась в гостиницу.
***
Вдруг раздалась пулеметная очередь. Стоявшие рядом с Катериной люди повалились на землю. За первой очередью, последовала новая очередь. Повалился с прострелянной грудью матрос, державший красное знамя. На площади началась паника. Громадная масса людей ринулась с площади и словно река, стала растекаться мелкими ручейками по улицам и переулкам города. В какой-то момент, Катерина поняла, что стоит одна на трибуне среди убитых и раненных красноармейцев и матросов.
Катерина расстегнула кобуру и достала «Маузер». Она хотела сделать шаг вперед, но ее остановила новая пулеметная очередь, которая легла перед ее ногами. В то, что пулеметчик не хотел ее убивать, она поняла сразу. На площадь выскочило с десяток конных в буденовках на голове. Это была группа охраны Катерины. Снова зарокотал пулемет, свалив на землю пятерых кавалеристов.
«Это Варшавский, – подумала Катерина. – Но этого не может быть! Он погиб, об этом мне рассказал Маврин. Это его кавалерийская часть атаковала группу Варшавского, прижав ее со всех сторон в степи. С его слов, труп Евгения опознал один из белоказаков. Тогда не понятно, почему я до сих пор жива?»
Она снова хотела сделать шаг. И снова очередь. Пули буквально легли у ног, запылив лишь до блеска начищенные сапоги.
– Взять живым! – громко приказала она, заметив отряд матросов, который двинулся от площади в сторону колокольни, откуда бил пулемет.
Катерина так и стояла на площади боясь сделать шаг в сторону. Она всегда считала себя достаточно мужественной и бесстрашной, а здесь она вдруг поняла, что боится смерти. Страх буквально сковал ее тело и прочно застрял где-то рядом с ее сердцем. Она видела, как матросы исчезли в глубине узких городских улиц.
До ее слуха донеслось несколько взрывов, и наступила тишина, разрываемая криками умирающих на площади красноармейцев и матросов. Из переулка буквально вылетел кавалерист и, подняв коня на дыбы, соскочил с лошади.
– Что? – коротко спросила его Катерина. – Задержали?
– Нет. На колокольне никого не оказалось. На месте обнаружили лишь кучу гильз.
– Где моя машина?
– Минутку, – произнес кавалерист и, вскочив на коня, помчался с площади.
Через минуту к Катерине подъехала автомашина. Взглянув на водителя, она села в автомобиль, который грозно рыча, медленно тронулся. Позади их поскакала поредевшая группа конников. Весь этот кортеж остановился перед зданием исполкома, над крыльцом которого развивалось красное знамя.
– Где начальник ЧК?
Дежурный по исполкому развел руками, хотя и великолепно знал, что тот уехал в соседнее село к своей любовнице.
– Срочно найти! – приказала она дежурному и скрылась за дверью выделенного ей кабинета.
***
Майское ясное утро. На небе белые редкие обрывки облаков, которые словно небольшие куски ваты, медленно уплывали к востоку. Светло голубое небо на западе предвещало жаркий и душный день. По брусчатой мостовой – утренние прохладные тени. Воздух пропитан запахом цветущих цветов. Перед окнами Крымского ревкома, где Катерина Игнатьевна занимала должность заместителя ревкома и секретаря Крымского областного комитета партии ВКП (б), чуть трепещут листвой каштаны. Ветки задевают створки раскрытого окна, словно лаская их большими зелеными листьями.
Катерина встала из-за стола и подошла к окну. Она уже успела поработать с документами, и теперь стоя, у окна, почему-то вспомнила свой последний разговор с Троцким. Катя тогда пригласила его посетить Крым.
– Извините меня, товарищи, не приеду я к вам.
– Почему, если не секрет, товарищ Троцкий? – спросила она его.
– Я приеду тогда, когда на территории Крыма не останется ни одного белогвардейца.
Она перевела свой взгляд на стену: на обоях весело плясало яркое пятно от проскользнувшего сквозь листья каштана солнечного луча.
«Скоро лето», – подумала она.
Память вернула ее в детство. Ей почему-то вспомнилось, как она, держась за руку отца, медленно прогуливались по улице Киева. Как потом вечером, она с Женькой Варшавским ели вкусное клубничное мороженное, запивая его лимонадом. Она отошла от окна и направилась к столу. Под ногами заскрипел рассохшийся паркет. Катя сняла телефонную трубку и резкими движениями, крутанула ручку.
– Товарищ Иванов, есть какие-нибудь сведения от ночных патрулей и районных комендантов?
По сведениям ВЧК контрреволюционное подполье готовило в городе мятеж.
– Товарищ заместитель ревкома, как патрули, так и районные коменданты сообщают, что в городе спокойно, никаких подозрительных перемещений нет.
«Всегда перед бурей бывает затишье, – подумала Катерина. – Прав, товарищ Троцкий. Нужно срочно очищать город от контры, а иначе…».
Где-то с улицы донеслись громкие мужские голоса.
– Стой! Куда прешь! – кричал часовой у ворот, вскидывая винтовку.
– Что не узнаешь! – громко закричал всадник. – Катерина Игнатьевна у себя?
Выскочившие на крики красноармейцы помогли всаднику спуститься с коня и подняться на второй этаж. Войдя в кабинет Кати, он обессилено упал на пол.
– Беда! Я командир роты мусульманского батальона. Батальон восстал против Советской власти, все командиры убиты!
Всадник потерял сознание.
Катерина не теряя не минуты, схватила «Маузер», выскочила во двор и громко закричала:
– В ружье! Рота по машинам!
Она ловко вскочила на подведенного ординарцем коня и снова крикнула:
– За мной!
Один за другим тронулись со двора четыре грузовика, в которых плотными рядами сидели красноармейцы. Через тридцать минут грузовики остановились около казарм, которые были пусты. Взбунтовавшие солдаты громили военный комиссариат. Забросав его гранатами, они ворвались внутрь здания, где моментально подавили защитников здания. Открыв камеры, они выпустили всех дезертиров, создав из них несколько боевых групп.
Вторая группа мятежников, взяла без боя местную тюрьму. Охранники, при виде мятежников побросали винтовки и скрылись. Им удалось выпустить всех преступников. Надежда на то, что они вольются в ряды мятежного батальона, не оправдалась. Арестанты, тут же скрылись, прихватив с собой брошенное охранниками оружие. Все двинулись в сторону ревкома. Некоторые несли неизвестно откуда взявшиеся транспаранты – «Мы за Советскую власть, но без большевиков», «Долой еврейскую власть», «Бей жидов, спасай Россию».
По мере движения они захватывали советские учреждения, где расстреливали служащих, уничтожали документы и жгли здания. Еще неделю назад, эти же люди кричали ура, радуясь пролетарскому празднику. Теперь, словно очнувшись от летаргического сна, они уничтожали все советское, что попадало им под руку.
Толпа, опьяненная победой, вышла на площадь. Неожиданно, по мятежникам ударили пулеметные очереди. В шуме восторженных криков, люди не сразу поняли, что произошло. Задние ряды напирали на передние, не давая им возможности покинуть площадь. Катерина привычным движением поменяла диск ручного пулемета и снова открыла огонь.
– Ага, твари! Дождались! Всех перестреляю! – то и дело выкрикивала она, ловя в прицел очередную жертву.
На тротуаре, у ворот дома, со стороны Воскресенской улицы, лежала убитая женщина. Длинные черные, как смоль волосы, закрывали ее лицо. Рядом с ней ползал маленький мальчик, пытавшийся растолкать лежавшую без движения мать. Расстреляв все патроны, Катерина окинула площадь взглядом. Она была пуста, лишь раненные солдаты и гражданские, громко крича, просили об оказании им помощи.
– Прекратить стрельбу! – громко выкрикнула она и, достав из кармана куртки платок, вытерла им лоб.
Все они хорошо понимали, что выиграли лишь бой, но еще не подавили мятеж.
***
Группа мятежников, которую возглавлял Евгений Варшавский, пробежав одну из городских улиц, стала заходить в тыл красноармейцев. Словно догадавшись о маневре мятежников, красноармейцы стали организовывать круговую оборону. Прежде чем броситься в атаку, Евгений перезарядил свой револьвер и выглянул из-за угла дома. Красноармейцев было не так много и в случае одновременной атаки с фронта и тыла, судьба их была предрешена.
– Чего мы ждем, поручик? – обратился к нему прапорщик Шатунов. – Ведите же людей в атаку.
–Погодите, прапорщик! Спешка здесь не нужна. Атака по красной ракете.
В окулярах бинокля мелькнуло знакомое женское лицо. Кожаная куртка, кубанка с красной полосой.
«Не может быть, – промелькнуло у него в голове. – Неужели это Катерина? Не может быть?»
Он снова поймал в окуляры женскую фигуру, одетую в кожаную куртку, которая лежала у пулемета.
– Прапорщик, дайте мне винтовку, – обратился Варшавский к офицеру.
Тот, молча, протянул ему трехлинейку. Евгений плотно прижал приклад к плечу и поймал в прицел женщину. Словно почувствовав нависшую над ней опасность, она обернулась и посмотрела в его сторону. На лице ее мелькнула улыбка, словно она смеялась над ним.
– Поручик, ну что вы не стреляете? – спросил его Шатунов. – Неужели вы не знаете кто это? Это фурия, дьявол в юбке! Вы знаете, что она делала с нашим братом!
Варшавский промолчал и снова поднял ствол винтовки.
«Готов ли я убить ее?» – спросил он себя, держа ее на прицеле.
Он мысленно представил, как винтовочная пуля рвет ее тело, как она падает на землю, а из пробитой груди толчками струится алая кровь.
«Нет, не могу, – снова подумал Евгений. – Убить ту, которую он любил всю свою сознательную жизнь, не могу. Пусть она враг! Пусть фурия революции! Пусть она дьявол в юбке, все равно не могу!»
Где-то хлопнул выстрел, и в небе рассыпалась красными искрами ракета.
– В атаку! Вперед! – громко выкрикнул Евгений и бросился вперед, увлекая за собой людей. Их встретил плотный пулеметный огонь. Около него, схватившись за прострелянную грудь, рухнул на землю прапорщик Шатунов. Ему показалось в какой-то момент, что исход боя предрешен, но неожиданно во фланг атакующих, ударила кавалерия красных.
– Назад! Отходим! – закричал Варшавский, но его уже никто не слышал.
Бросая оружие и раненых, бойцы мятежного батальона бросились бежать, падая под ударами кавалерии.
Евгений забежал во двор дома и, услышав позади себя звон подков, настигавшего его конника, обернулся и дважды выстрелил во всадника. Шашка выпала из рук кавалериста, и он повалился с коня. Варшавский вскочил на коня и, ударив в бока лошади каблуками сапог, пулей вылетел на улицу. Выстрелив в казака, который бросился ему наперерез, он помчался вдоль улицы. Пуля сбила с него фуражку и вскользь прошла по голове, но он продолжал мчаться дальше. Лишь вырвавшись из города, он почувствовал слабость и, остановившись, с трудом спустился с коня на землю.
***
Весь день и ночь в городе трещали выстрелы. По приказу заместителя Крымского ревкома Катерины, происходила зачистка города от отдельных групп мятежников. Нина стояла у окна гостиницы «Астория» и с интересом наблюдала за действиями красноармейцев. Вот трое красноармейцев вытолкнули их подъезда жилого дома трех человек. Не трудно было догадаться, что это была супружеская пара и еще один молодой человек в форме офицера царской армии. В открытое окно слышно, как женщина пытается объяснить одному их красноармейцев, что ни она, ни ее муж не имеют никакого отношения к мятежу, но боец грубо ее толкает в спину и женщина, потеряв равновесие, падает на землю.
– Хамло! – громко выкрикивает молодой человек и падает на землю от сильного удара винтовочного приклада в лицо.
– Боже, мой, – прошептала Нина. – Что творят эти люди.
Красноармейцы выстраивают задержанных у стены и, отойдя от них метров на десять, вскидывают винтовки. Солнце играет на гранях штыков, переливается всеми цветами радуги.
– Пли! – доносится до нее команда и недружный залп, разрывает утреннюю тишину.
Один из красноармейцев подходит к телам, которые лежали, в каких неестественных позах и ногой переворачивает тело молодого офицера, который лежал на боку.
– А ты, сволочь, еще живой! – произнес красноармеец и ударил офицера штыком в грудь.
Нина заметила, как молодой человек, дернул правой ногой и затих. По коридору загрохотали тяжелые шаги, Кто-то постучал в дверь. Стук был таким сильным и настойчивым, что она вздрогнула. Страх моментально сковал ее из нутрии.
– Откройте! Откройте, а иначе выломаем дверь! – раздалось из коридора.
Девушка подошла к двери, не решаясь ее открыть.
– Откройте! – снова раздалось из-за двери.
Она повернула ключ и отошла в сторону. В комнату ворвалось несколько матросов.
– Есть посторонние? – закричал ей в лицо матрос, тряся у ее лица револьвером.
– Нет, – еле слышно ответила Нина. – Я живу одна…
Один из матросов открыл платяной шкаф и стал выкидывать на пол ее платья.
– Что ты там ищешь? – спросил его третий.
Нина взглянула на него и сразу узнала в того человека, с которым когда-то спорила в саду.
– Вот видишь, барышня, мы снова встретились с тобой, – произнес он. – Революция без кулаков не бывает.
Девушка отвернулась к окну, так как с улицы донеслось несколько винтовочных выстрелов.
– А вот и ваши кулаки, – произнесла она, глядя на матроса. – Убиваете без суда невинных людей…
– Ты осторожней, барышня, – ответил ей матрос. – Время сейчас такое, что разбираться с вами некогда.
Убедившись, что в комнате посторонних нет, матросы вышли в коридор.
– Молитесь Богу, барышня, – произнес матрос, – что не до вас нам сейчас и мой вам совет, следите за языком. Уж больно он у вас острый.
Нина закрыла дверь и села на кровать. Ее трясло от пережитого страха, обиды на саму себя, за то, что испугалась. Крупные слезы непроизвольно потекли по ее щекам, а где-то там, на улице по-прежнему звучали выстрелы.
***
Нина шла по набережной и вдруг случайно встретилась с Ритманом, начальником жилотдела, который в свое время отправил ее в тюрьму. Все такой же щеголеватый, с тем же самодовольно извивающимся, большим ртом и с видом победителя. Девушку просто передернуло от его вида, а душа просто закипела от ненависти к этому человеку. Ритман тоже, похоже, узнал ее. Губа его отвисла, сделав его лицо более отвратительным. Он поднял голову и с гордым видом проследовал мимо нее.
– Эй, ты! – раздался с улицы повелительный окрик. – Ты, что глухой?
По улице ехали три всадника на красивых лошадях. На левой стороне груди были большие черно-красные банты. Позади них двигались две тачанки, на которых восседали мужчины, с такими же бантами на груди.
– Что скажите, товарищи? Это вы ко мне? – отозвался Ритман.
– Где тут у вас ревком и продовольственный комиссариат?
– Вот сейчас поедете вверх по переулку, а потом повернете вправо…
– Проводи! – приказ всадник, одетый в кожаную куртку. – Что, не понял? Я сказал, тебе, проводи!
Ритман посмотрел на всадника и, выдержав, как артист нужную ему паузу, ответил:
– Я извиняюсь, товарищи. Я ответственный советский работник и не привык, чтобы со мной говорили подобным тоном. Так что, следуйте туда, куда я вам показал.
– Что ты сказал, тварь буржуйская? – ответил всадник.
Конь под ним заплясал, выбивая из булыжной мостовой искры. Удар нагайкой по спине решил этот спор. Ритман заскулил, словно побитая хозяином собака. Он закрылся рукой, но новый удар заставил его взвыть.
– Веди, сукин сын, а иначе запорю! Разговаривать будешь потом, когда я тебе разрешу. Понял?!
– Но позвольте, товарищи, я вам….
Нагайка взвилась над его головой. Лицо Римана пожелтело, губа уныло отвисла.
– А – а – а! – закричал он. – Я прошу вас, не бейте!
–Тогда веди, вошь тифозная, а то запорю до смерти!
Ритман опустил голову и побрел по переулку. Нина тогда еще не знала, что в город вошел 4-ый полк махновцев. Девушка шла по улице, наблюдая за тем, как в город входила кавалерия батьки Махно.
Катерина Григорьевна встретила командира 4-го полка Махно на крыльце Крымского ревкома. Она спустилась по ступеням и направилась к командиру полка.
– Как переход? – поинтересовалась она у него.
– Люди немного устали, но готовы сражаться за революцию. Скажите, а где председатель ревкома?
Катерина немного замялась, а затем, взяв себя в руки, ответила:
– Товарищ Марченко, Бела Кун отбыл в штаб Фрунзе. У вас был какой-то вопрос к нему?
– Нет, товарищ. Хотел просто пообщаться-поговорить о размещении своего полка. Думаю, что, наверняка, помните обещание вашего командарма, что Крым он отдаст батьке Махно, если он поможет Красной армии освободить его от Врангеля.
Катерина громко рассмеялась.
– Конечно, все остается в силе… Я уже распорядилась передать вам лучшие казармы. Так что, можете занимать их.
– Может, пройдем ко мне в кабинет, – предложила она Марченко.
Передав коня ординарцу, командир полка направился вместе с ней в ее кабинет. Через минут пять они вышли на балкон, и начался митинг. Во время выступления Катерины, один пьяный всадник выхватил ручную гранату и хотел бросить ее на балкон. Но, находившиеся рядом с ним товарищи, скрутили его и, стянув его с коня, быстро скрутили. Город затих, улицы опустели. Люди боялись махновцев и выходили на улицу лишь по необходимости.
***
Нина закончила заполнять бланки и отложила их в сторону. Взгляд ее упал на фигуру женщины, которая медленным шагом двигалась по аллеи сада.
«Не может быть! Неужели это – Мария!» – подумала она, внимательно рассматривая девушку через раскрытое настежь окно.
Она быстро набросила на себя шаль и выскочила на улицу.
– Маша!!
Все, позабыв, она бросилась ее целовать. Они смеялись, плакали.
– Может, присядем? – предложила ей Мария.
Они сели на скамейку и стали задавать друг другу вопросы и опять начинали плакать и смеяться.
– Как ты сюда попала, Маша?
– Я сейчас служу у батьки Махно. Вот так получилось…
– А ты по-прежнему работаешь у красных?
Вера стала расспрашивать ее о родителях, об их здоровье.
– Мама болеет, но пока держится. А папа …. – Нина печально опустила голову. – Папу порубали красные вместе с ранеными. Он работал в госпитале. Вот они всех там и порубали.
– И ты им служишь? – спросила ее Маша и страдающе прикусила губу.
– Где-то надо работать, ведь у них – кто не работает, тот не ест…. А где ты будешь жить, Маша?
– Еще не знаю. Пока остановилась в «Астории».
– Ой, в «Астории»! Перебирайся ко мне. Главное – лишь бы не отказали.
Мария ужасно обрадовалась предложению Нины.
– Не беспокойся, пропишут без всяких разговоров, стоит лишь мне позвонить в жилотдел.
– А ты знаешь, что со мной было, когда я обратилась в жилотдел?
Нина, волнуясь, стала рассказывать Вере о своем столкновении с Ритман, как назвала советскую власть хамским царством, как ее за это арестовали и посадили в тюрьму. Лицо Веры стало холодным.
– Какой у тебя, Нина, жаргон выработался! Ты случайно не член объединенных дворян. Разве можно называть власть рабочих и крестьян – «хамским царством». Скажи спасибо, что тебя не поставили к стенке. У нас бы тебя точно расстреляли.
Нина замолчала и изумленно посмотрела на подругу.
– Странно, Маша. Получается, что тебя возмутило лишь то, что я так назвала советскую власть. А то, что женщин гноят в темных подвалах, выходит хорошо.
– Каких женщин? Там сидят враги народа: буржуйки и воровки. Так, что не нужно их жалеть.
– Но ты ведь, Мария, сама не из рабочих.
– И что? Вон ваша соседка Катерина Игнатьевна, тоже не из рабочих. Главное – отношение к власти. Ты хоть это понимаешь, Нина?
Нина вздохнула и посмотрела на подругу.
– Ничего, подруга, скоро все люди станут счастливыми. Вот искореним всех врагов и заживем в свое удовольствие. Наш батька встречался с Лениным и тот пообещал ему, что в Крыме будет республика анархистов. И еще, наш батька герой, ему вручили орден Боевого Красного Знамени за номером четыре. То, чем ты так возмущена, конечно, не хорошо. Но ведь власть только что утвердилась, есть проблемы на местах, много недочетов. Первые месяцы всегда самые ужасные и совершено анархические. Сейчас в городе наши войска, командует ими Марченко. Думаю, что он непременно наведет порядок.
– Неужели ты так наивна, Маша? Кто вам так просто отдаст власть? Бела Кун или Катерина? Глупо рассчитывать на это.
– Посмотрим, Нина, посмотрим. А, сейчас, пойдем в гостиницу, там и поговорим.
Они поднялись со скамейки и медленно направились в сторону «Астории».
***
Девушки пили чай и вели непринужденный разговор, вспоминая общих знакомых.
– Нина! Скажи, что с твоим братом, Евгением. Он жив?
– Не знаю, Маша. Последний раз я его видела полгода назад. Где он сейчас, жив ли, убит ли, я не знаю.
– Где он воевал?
– Последнее место его службы было здесь, у генерала Слащева.
Нина поднялась из-за стола и снова разлила чай по чашкам.
– Хороший у тебя чай, Маша. Давно я такого чая не пила. Ты все время расспрашиваешь меня и молчишь о себе. Расскажи, как ты попала к батьке Махно?
Маша загадочно улыбнулась. В это мгновение Нина моментально поняла, что подруга не хочет рассказывать ей эту непростую жизненную историю.
– Ты знаешь, Нина, кто такой Махно? Все почему-то считают его каким-то бандитом, но это не так. Многое придумывают люди, чтобы вызвать к нему антипатию народа. Если бы он был бандитом, то не собрал бы армию в тридцать тысяч сабель. Ты знаешь, что он лично водил свои войска в атаку, семь раз был ранен, из них – три раза тяжело.
– Ты так рассказываешь о нем, словно он не человек, а былинный герой, Маша.
– А он и есть герой. Однажды мы ходили в страшную ночную сабельную атаку. Представь только, ночь, грохот копыт и мчавшаяся друг на друга конная лава. Ничего не видно, где свой, где чужой можно лишь догадываться. Ты знаешь, надо очень доверять своим бойцам, чтобы решиться на подобную атаку. Там ты один и тебя некому защитить от выстрела в спину…
– Ты так рассказываешь, словно сама лично принимала участие в этой атаке?
– Я, – Маша громко засмеялась, – нет, сама я не участвовала в атаке. Но мне хотелось, вот так скакать по степи, рубить и рубить врагов революции… Белые тогда окружили нас, взяли в плотное кольцо. На каждой узловой станции – бронепоезда, на дорогах казачьи разъезды…. И тогда, Нестор Махно решился на ночную атаку. Приказано было прорываться только штыками и саблями, стрелять было нельзя, чтобы шумом не сорвать атаку. Махно решил прорываться там, где нас никто не ждал: через два офицерских полка.
– И как?
– Офицеров этих мы застали врасплох… и практически всех порубали в капусту. Представь себе, без единого выстрела…. Как потом мне рассказывали люди, утром беляки затянули петлю окружения, но нас там уже не было. Былые казаки, которые воевали с немцами, просто удивлялись, как это было сделано….
– Слушай, Маша! Я слышала, что Махно ярый антисемит. Это правда?
– Кто тебе это сказал, Нина? – ответила Вера и громко рассмеялась.
Ее симпатичное личико в обрамлении красивых и пышных локонов, показалось Нине необычно привлекательным.
– Это Петлюра, был антисемитом. Это он вешал и убивал евреев, а Махно наоборот. У него целые подразделения из евреев. Ты знаешь, во время встречи батьки с Лениным, тот предложил ему влиться в состав Красной армии и посулил ему даже должность красного комбрига, а потом и командующего армии, однако, батька отказался от этого предложения по идейным, как он говорил, соображениям. Батька у нас ужас, какой идейный, он враг любой государственной власти.
– Странно, противник власти, а служит власти…. Я что-то тебя не поняла, Маша?
– Погоди, Нина. Завтра Махно прибывает в город, я тебя непременно познакомлю с ним. Думаю, что он тебе непременно понравится.
Допив чай, девушки стали готовиться ко сну.
***
На одном из путей узловой станции стоял вагон штаба красной бригады. Был поздний воскресный вечер. Из станционного поселка доносились пьяные песни. В вагоне было темно и душно. Только в одном из купе, за свечкой, сидел у стола начальник штаба и изучал полученные еще днем директивы командования армии. Услышав скрип, он оторвался от бумаг и посмотрел на дверь. В дверях стоял мужчина. Тень падала на его лицо, и сразу было трудно догадаться, кто это.
– Варшавский! – вскликнул начальник штаба. – Как вам удалось проникнуть в вагон?
– Вы правы, ваше высокоблагородие, это действительно я – поручик Варшавский.
Начальник штаба нахмурился. Визит поручика, был для него неожиданным, и сейчас он пытался отгадать, с какими намерениями тот прибыл. Судя по тому, что офицер рисковал своей жизнью, его появление носило важный характер.
– Что вас привело сюда, поручик?
– Я пришел, чтобы спросить вас полковник Константин Николаевич, на чьей вы стороне? Не мучает ли вас по ночам совесть офицера?
Не спрашивая разрешения, Варшавский сел за стол и положил перед собой револьвер. Бывший полковник мельком взглянул на оружие и, встав из-за стола, подошел к окну.
– У меня больная жена и трое детей, – тихо произнес Константин Николаевич. – Два года назад меня вызвали к Троцкому. Как он узнал о моем существовании, я не знаю. Мы долго разговаривали с ним, и ему удалось убедить меня поступить на службу в Красную армию. Поймите меня правильно, поручик, я не оправдываюсь…. Просто так получилось. Выбора у меня не было, в заложниках у них была моя семья.
Варшавский сидел, молча, он просто не верил полковнику. Он был не из тех людей, которых можно было словами уговорить изменить присяге и перейти на сторону врага.
– А вы кого представляете, поручик. Я не думаю, что лично ваше любопытство привело вас ко мне.
– Я не буду скрывать, господин полковник. Я представляю военную организацию бывших офицеров. Поэтому перейду сразу к делу….
Снаружи вагона послышались мужские голоса, загромыхали шаги по приступкам, а затем уже внутри вагона. Варшавский побледнел и, схватив револьвер, приготовился стрелять в первого, кто переступит порог купе.
– Уберите оружие! – приказал ему Константин Николаевич. – Если выстрелите, спасения уже не будет.
В купе вагона вошли политкомиссары – Седой, Крюгер, командир бригады, бывший прапорщик, с туповатым на вид лицом.
– Это кто у тебя в гостях? – спросил полковника, командир бригады.
– Мой старый знакомый из Москвы. Направляется в штаб армии, – соврал Константин Николаевич.
Крюгер, молча, сел.
– И потом, Константин Николаевич, вот что я хотел вас спросить. У меня решительно не хватает времени на все. Скажите, отчего бы вашим помощникам не шифровать служебные телеграммы? Это для них полезно с одной стороны, а с другой, таким образом, они всегда будут в курсе всех наших дел.
Крюгер посмотрел на Варшавского, поглаживая свои густые, белесые усы. Его серые, как сталь глаза словно буравили Евгения.
– Вы правы, товарищ. Это правильное решение.
Переговорив накоротке, все они вышли из вагона и сели в автомобиль.
В автомобиле Крюгер обратился к командиру бригады:
– Что скажешь, комбриг? Вот зашли, поговорили с ним и что? Работает твой начальник штаба на износ, все на нем держится. Да и начальник ВЧК говорит, что ты без него, как без рук.
– Не знаю, я специально вас пригласил, чтобы вы разобрались в нем. Если бы я имел данные на него, я бы сам арестовал его без разговоров. Только чувствую я: не из наших людей он. Зачем он так много работает? Не по совести он у нас, а по принуждению. Да и этот его приятель из Москвы, явно офицер. Ты видел, как он смотрел на нас? Он явно противопоставлял нас себе. Думаю, что он тоже враг, хоть и служит у нас.
– Что ты ко всем цепляешься. Специалист, как специалист, ни лучше и не хуже других. Таких сейчас в армии много.
– Арестовывать его нужно, враг он, сердцем чувствую.
После того, как уехали комиссары, Константин Николаевич и Варшавский вышли из вагона. Недалеко от железнодорожной стрелки темнела фигура часового с винтовкой за спиной.
– Лавров! – окликнул его полковник.
– Я, товарищ начальник. Ну, как, уехали?
– Так точно, уехали.
– Ваше благородие? Неужели это вы?
– Я, я, Лавров. Узнал, выходит…
– Как вас не узнать, ваше благородие.
Полковник, молча, улыбнулся.
– Вот что, Варшавский, – неожиданно произнес он. – Связь будем держать через Лаврова. Большое желание у меня есть поручик…
– И какое желание, господин полковник, если не секрет?
– Стравить между собой красных и ребят батьки Махно. Пусть повоюют между собой, а мы посмотрим, что будет дальше.
Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
***
Нина ехала по делам на автомобиле в Эски-Керым. Это была ее первая служебная командировка. Помимо служебного задания, она хотела еще увидеть свою мать. С момента ее отъезда в город, она ни разу не была дома. В автомобиле, помимо нее, находился комиссар одной из бригад Красной армии. Мужчина был худым и высоким, с бритым лицом. Он сидел на переднем сидении и кутался в длинную кавалерийскую шинель, хотя было жарко.
Машина мчалась, и жаркий ветер шевелил волосы. Иногда между горами мелькало лазурное море, которое искрилось в лучах солнца. Нина смотрела на море и чувствовала, как смывалась с ее души чадная муть, осевшая от впечатлений последнего месяца, и заполнялась она звоном солнца, каким дрожал кругом нее сверкающий воздух. В степи шел сенокос, трещали косилки, по дорогам скрипели телеги с сеном.