К Варшавскому подскакал казак и молча, протянул ему пакет. Это был приказ на отступление. Сотня стала медленно вытягиваться из лесочка, когда ее атаковал эскадрон красных казак. Завязался встречный бой. Евгению удалось срубить двух красных, но третий казак, не входя в ближний с ним бой, ударил его пикой, сбив с коня. Больше он ничего не помнил. Очнулся он лишь в лазарете, когда какие-то нежные женские руки пытались стянуть с него рубашку.
***
Вечером Нина и Мария готовили в саду, рядом с гостиницей, ужин на жаровне. Рядом с ними три красноармейца развели костер и стали кипятить в чайнике воду. Молодой матрос, брюнет с огненными глазами, стал колоть тесаком выломанные из ограды тесины. Видимо, узнав в них своих соседей, он громко произнес:
– Вот скажите мне, барышни, а на кой он нам черт, ваши образованные, – специально громко произнес он и бросил свой взгляд на девушек. – Эти образованные только что и делали, как хватали нас за грудки. Миллион народу, каждый расскажет, как они измывались над нами. А теперь говорит – я образованный. Интересно! А кто тебе дал образование? Отец? Значит, отец твой нас грабил, если мог дать тебе образование, выходит, и ты грабитель!
– Странно, как же вы будете строить новое общество, товарищ матрос? Для того чтобы строить, нужно знать, что строишь?
– Мне и моим товарищам плевать на вашу буржуазную культуру.
Нина выпрямилась, словно готовясь к большому сражению.
– Вы, товарищ, повторяете чужие слова, а сами их не понимаете. Вот у вас в руках нож, на боку «Маузер», все это вам дала буржуазная культура. Что же вы не выбросите их? В комнатах у вас, как в хлеву – все загажено, заплевано…. А буржуазная медицина говорит, что в такой грязи живет чахотка, вши, сыпной тиф. Встречаемся в коридоре, вы даже не здороваетесь…
Матрос усмехнулся и, расправив форменку, громко произнес:
– А вам так нужно – ах, милостивая государыня! Наше вам нижайшее почтение! Позвольте вам ручку облобызать!
Друзья матроса громко засмеялись. Почувствовав поддержку товарищей, он произнес еще громче:
– Извините, мамзель, но прошло, то время. Весь вред от буржуев. Вас нужно, как змею вилами прижать и уничтожить, что мы непременно и сделаем. Всю сволочь, нужно истребить, и чтоб осталась одна святость!
– Много у вас святости останется при такой кровожадности! Вот потому-то, что у вас почти все такие, социализм можно и не строить.
– Что? – взревел матрос и бросился к Нине с тесаком в руке. – Ах ты, контра! Сука не добитая!
– Ну, отрубите вы сейчас мне голову, а что дальше? Думаете, что через три недели наступит мировая революция? Вы ошибаетесь, гражданин матрос.
– Если бы ты не была женщиной, я бы тебя прямо здесь и застрелил, – произнес он и посмотрел на своих товарищей. – Твое счастье, что я сегодня добрый, но погоди, мамзель, наступит время, и мы вас всех под корень вырежем, чтобы, ни одной буржуйской души не осталось. Растерзать вас всех, шкуры спустить и повесить на фонарях. Пусть все пролетарии видят, как вы пищать будете. Мы всех офицеров на корабле повесили, а особо свирепых, сожгли в попке.
Они громко засмеялись и, прихватив с собой чайник, направились в гостиницу.
– Нина! Тебе не страшно? – спросила ее Мария. – Вот ты с ними разговаривала, а у меня душа ушла в пятки. Господи, спаси и пронеси.
Всю ночь Нина не спала. Она снова и снова вспоминала свой разговор с матросом. Хмель ненависти буквально кипел в его крови, обнажая всю его звериную сущность. Ей невольно вспомнился рассказ красноармейца, проживавшего в соседнем номере:
– Мы на фронте только в газетах прочли, что погоны снимают. Мы не стали ждать приказа, а тут же стали ловить офицеров и сдирать с них погоны. Я одному говорю, ты, что сукин сын, погоны нацепил, а ну снимай, не то штык в пузо. Потом согнали их всех в кучу, велели всем снимать погоны. Иные плакали – умора! Теперь у нас с вами разговор короткий: труд! И больше ничего! Кто не работает, тот не ест. Как раньше было, помнишь? Руки белые, развалился в коляске, а мужик на него работает, да горелую корку жует.
Нина тогда хотела как можно быстрее вырвать свою руку из его руки, но он продолжал с силой удерживать ее около себя. Ему, похоже, нравилось, вести подобный разговор, чувствуя, как дрожит рука девушки.
– Скажите, а вы много на своем веку убили людей? – спросила она его.
Солдат отпустил ее руку и похлопал рукой по кобуре.
– Много. Сколько еще убью, один Бог знает.
«Откуда у людей такая жестокость? – размышляла она. – Резать, убивать и убивать! Сколько же мы их гнули, чтобы в людях вскипело такое зло».
Под утро, сморенная думами она задремала.
***
– Нина, вы должны мне помочь, – неожиданно для девушки, произнесла начальник отдела. – Я знаю, что вы мужественный человек, что не могу сказать о себе. Дело в том, что мне позвонили из нашего районного совета и сообщили, что ко мне должны прийти какие-то люди, из созданной ими комиссии. С какой целью, не сообщили. Я бы хотела, чтобы вы присутствовали при этом.
– Любовь Алексеевна, а как же работа?
– Я договорилась в отношении тебя. Выручайте меня, голубушка, кроме вас мне некому обратиться.
Они прождали весь день, но представители районного Совета солдатских и матросских депутатов, так и пришли. Нина вечером стала собираться домой.
– Может, останешься? – обратилась хозяйка к ней. – Куда ты на ночь собралась?
На заре в прихожей зазвонил дверной звонок. Любовь Алексеевна проснулась и вскочила на ноги. Через минуту, Нина услышала громкие мужские и женские голоса. Она быстро накинула халат и вышла из спальни. В зале было четверо – двое мужчин и две женщины.
– Что вам нужно? – спросила у них Любовь Алексеевна.
Один из мужчин, с револьвером у пояса, властно спросил:
– Кто живет в этой квартире?
– Тут много живет…
– Рабочие или из буржуазии?
– В тех двух комнатах живут красноармейцы… Я – советская служащая…
Они вошли в комнату хозяйки квартиры. Женщины подошли к комодам и стали выдвигать ящики. Высокий мужчина с револьвером на боку, стоял среди комнаты. Другой мужчина, похожий на рабочего, нерешительно толкался на месте. Взглянув на него, высокий произнес:
– Товарищ, что ж вы?
Он повел рукой вокруг.
– Выбирайте, берите себе, что пригодиться. Вот, откройте сундук и посмотрите, что там.
Одна из женщин открыла сундук и вынула из него шубу, другая же, выкладывала на диван батистовые женские ночные рубашки, мужские новые кальсоны, шелковые чулки и нижние юбки.
– Скажите, товарищ, а можно взять зеркало? – спросила женщина, обращаясь к высокому мужчине. – Зачем им столько добра?
– Берите, берите, гражданка, не стесняйтесь. Видите, сколько здесь зеркал. На что буржуям столько! Оставьте им три смены белья, а остальное белье, забирайте.
У женщин моментально загорелись глаза.
– Погодите, гражданки! – жестко произнесла Нина. – Что это такое? Кто может мне ответить? Это грабеж или обыск!
Мужчина усмехнулся и со злостью посмотрел на девушку.
– А вы кто такая, чтобы задавать здесь вопросы? Хозяйка? Так что, замолчите! Мало вы пили нашу кровь?
– Какую кровь, что вы здесь несете, – ответила Нина.
– Это называется изъятие излишек у буржуазии. Это не грабеж, а выполнение решения районного Совета. Вам понятно, гражданка?
Одна из женщин, что была моложе другой, взяла со столика две черепашьи гребенки, коробку с пудрой и блестящие ножницы.
– Ну, товарищ, чего вы стоите? Берите, чего думаете. Вот шуба, теплая, буржуйская. Великолепно будет греть ваше пролетарское тело.
Любовь Алексеевна, до этого молча наблюдавшая за все этим, неожиданно для всех произнесла:
– Послушайте, гражданин начальник, вы говорите – изъятие излишков, но это единственная шуба моего мужа. Какие излишки?
– Заткнись! – с нескрываемой злостью ответил мужчина. – Ишь, ты, раскудахталась…. Может, в ЧК захотела? Я не посмотрю, что ты советская служащая! Ты как была буржуйка, так ей и остаешься.
– Господи! Когда же Бог покарает вас….
Любовь Алексеевна зарыдала. Женщины, с неприятными, жадными лицами, поспешно связали узлы. Рабочий вдруг махнул рукой и положил шубу обратно в сундук. Они, молча, вышли, не прикрыв за собой входную дверь.
***
Поручик Варшавский медленно брел по улицам города. Полученное им ранение его напоминало о себе резкой болью. Вот и сейчас, боль, словно раскаленная стрела, пронзила его тело. Он остановился и, достав из кармана платок, вытер им внезапно вспотевший лоб.
– Ваше благородие, – обратился к нему ординарец, – может не стоит ходить в порт, зачем, если вы не собираетесь никуда уезжать?
– Может, ты и прав. Мне вот сообщил мой товарищ, что он якобы видел в порту мою сестренку, Нину. Вот я и иду туда, а вдруг повезет и она действительно там.
Они снова зашагали к порту, где у рейда стоял пришвартованный пароход. У причала стояла многотысячная толпа, надеявшаяся попасть на борт парохода. Стоял такой невообразимый шум, что трудно было разобрать, кто и что говорит.
– Ваше благородие, да разве в такой толпе мысленно отыскать вашу сестру?
Варшавский не ответил ординарцу. Он взглянул на него и, поправив фуражку, предпринял попытку втиснуться в эту стену из человеческих спин, чемоданов, баулов.
– Куда прешь! – громко произнес мужчина в котелке и толкнул его в плечо. – Что тоже решили бежать, господин поручик.
Острая боль заставила Евгения сморщиться от боли. Если бы не руки ординарца, то он наверняка мог упасть, так как вся эта толпа вдруг закрутилась перед его глазами.
– Спасибо, браток, – поблагодарил он его.
– Пойдемте отсюда, ваше благородие. Здесь бесполезно кого-либо искать. Все тикают и богатые и небогатые…, – он не договорил, так как началась погрузка на пароход и человеческая толпа, словно морская волна, покатилась в сторону судна. Они развернулись и направились в сторону города. Город словно вымер, ни людей, ни пролеток, ни привычного городского шума. Легкий ветерок гнал по улице обрывки газет, какие-то брошенные кем-то документы. Где-то недалеко гремела канонада, это части Красной армии рвались в город. Из-за угла выехал казачий патруль. Хорунжий бросил равнодушный взгляд на них и, развернувшись, казаки поехали в обратную сторону.
– Что собираешься делать дальше, Прохор? Война скоро закончится….
– Вернусь в деревню, буду снова пахать землю.
– А не боишься, что красные тебе напомнят, где ты служил?
– Все может быть, ваше благородие. Все в руках Бога.
– Вот видишь Прохор, тебе есть куда вернуться, – ответил Варшавский. – А мне вот некуда. Нет больше у меня ни дома, ни отчизны. Все растоптали, все уничтожили…. Кровь пьем, кровью умываемся…
Они остановились напротив двухэтажного особняка, в котором поручик снимал небольшую комнатку.
– Ты свободен, Прохор. Я больше тебя не держу. Возвращайся в свою деревню, к своей жене и детям. Идите же, что вы так на меня смотрите?
– Куда же я без вас? А как же вы, ваше благородие?
– Иди, за меня не беспокойся, не пропаду. Я еще повоюю немного, а там, как Бог даст. Ты прости меня, если что не так….
Прохор пристально посмотрел на офицера, надеясь в душе, что тот отменит свое решение. Но Евгений промолчал. По щеке ординарца пробежала слеза. Он тяжело вздохнул и направился вдоль улицы, все еще надеясь, что его, окликнут, позовут обратно.
***
Сумерки. Нина торопливо шла по приморскому скверу. Было душно, горячая пыль неподвижно висела в воздухе. От загаженной, с оторванными досками танцевальной веранды, где в прежние времена играла музыка, шел тяжкий запах разлагающего тела. Она знала, что смердит в кустах мертвая собака, убитая пьяным матросом. От домов за сквером тянуло давно не чищенными помойными ямами. Она в какой-то момент поняла, что ей хочется бросить все и вернуться в их небольшой дом, к родителям, где не загажена земля, где плавают в темноте чистые ароматы цветущих трав, где за окном, играя на солнце волнами, шумит морской прибой.
По узкому переулку, она поднялась в гору. Навстречу ей попался мужчина. Широкий сабельный шрам рассекал его лицо на две половины. Он плохо видел и шарил палкой впереди себя. Левый рукав шинели был пустым. Нина, широко раскрыв глаза, долго смотрела ему вслед. Вдруг громадной прибойной волной взметнулась в ее душе злоба.
– Господи, господи, что это? – прошептала она. – Почему люди не могут остановиться? Сколько вот таких калек сейчас бродит по России? Ведь все они были молодыми и сильными, а сейчас… Боже праведный, зачем?
Она шла по узкому кривому переулку и размышляла.
«Что же происходит с людьми? – спрашивала она себя. – Что их делает зверями? И слава, да, да, слава придет к тем, кто сможет остановить это безумие. Безусловно, все эти разнузданные толпы людей, лущившие семечки под грохот разваливающейся родины были простыми винтиками большой большевистской игры, под названием социалистическая революция. Кем же будет этот человек, который сможет остановить это безумное торжество злости и братоубийственную войну».
На повороте лежал большой белый камень. За день он набрал много солнечного тепла и сейчас был готов поделиться им с человеком. Нина присела на него, почувствовав тепло, которое вытесняло ее мысли.
«Как хорошо, – подумала она, – Вот так бы и сидела всю жизнь, смотрела на море, радовалась пению птиц».
Где-то там внизу, вокруг дымно-голубой бухты, в мареве лежал город, а наверху было просторное, голубое бездонное небо на котором сверкало яркое желтое солнце. Там внизу, – какая красота в этой дымке, в этих куполах церквей и минаретах, в святящихся перед закатом белых домах. Там ли она была права, когда поднималась или здесь, находясь над городом.
«Не люди, а жадное зверье, – почему-то снова подумала она. – Нельзя мерить людей разными мерками и делить их на своих и врагов. Нельзя! А вот с этой высоты, все они одинаковые, шагают по улицам, влюбляются, рожают детей…».
Еще раз, взглянув с высоты на город, она медленным шагом направилась обратно.
***
У дверей гостиницы, Нину встретила ее подруга Мария. Она сидела на лавке, у ног ее лежал узел, в котором находились все ее вещи.
– Еле тебя дождалась, подруга, – произнесла она. – Представь себе, меня выселили из номера. Не знаю даже, что мне делать? Куда мне идти, просто не знаю.
– За что это они тебя?
– Комендант мне заявила, что у них коммунисты, ответственные работники, ночуют в коридорах гостиницы и ждут угла месяцами, а ты, мол, кто?
Выслушав ее, Нина предложила ей переночевать у нее. Мария обрадовалась. Они вместе направились в гостиницу.
– Гражданка, а вы куда? – остановила Марию вахтер. – Вас же выселили из номера?
– Она ко мне, пусть переночует у меня, а завтра мы с ней сходим в жилотдел и получим официальное разрешение.
– Только до утра. Утром чтобы я вас больше не видела, голубушка.
Простояв очередь, они добрались до приемной. Черноволосая барышня, одетая в солдатскую гимнастерку, с матовым лицом и противно-красными губами, прервала рассказ Марии.
– Извините. Ничего нельзя сделать. А к вам, гражданка Варшавская вселят другого человека, если ваша жилищная площадь позволяет это сделать.
– Девушка, а кто может решить этот вопрос? – спросила ее Нина.
– Товарищ Ритман. Попробуйте решить этот вопрос с ним….
Нина и Мария вышли из приемной и направились по коридору, разыскивая кабинет под номером восемь. Щеголеватый молодой человек, горбоносый и с бритой головой, с большим ртом, весело болтал с двумя хорошенькими барышнями.
– Вы знаете, Надежда Васильевна рассказывала мне, что два дня назад она видела вас с каким-то молодым человеком…
Они болтали и как будто не замечали вошедших в кабинет девушек. Нина и Мария стояли около двери и ждали. Наконец, она не выдержала.
– Послушайте, товарищ Ритман. Будьте добры нас выслушать. Мне нужно на службу.
Лицо молодого человека стало вдруг строгим. Нижняя губа его большого рта пренебрежительно отвисла. Он посмотрел на них с таким пренебрежением, словно перед ним стояли не люди, а манекены.
– В чем дело? Кто вы такие?
Нина быстро объяснила суть проблемы.
– Ничего не могу сделать. А вы, как вас там – Варшавская, подлежите ответственности, что сами занимаете комнату, в которой могут жить двое, и не заявили об этом в отдел. Вы это понимаете или нет? К вам поселят того, кому я выпишу ордер.
Мария упавшим голосом сказала:
– Но, товарищ Ритман, ведь вы же, сами вчера мне сказали, что требуется лишь согласие любого жильца, который решится предоставить мне угол.
Ритман встал из-за стола. Он уперся кулаками в крышку стола, и со злостью произнес:
– Ничего подобного я никогда не говорил. Я не могу вас вселить! Я обязан действовать по закону! А теперь, прошу вас покинуть мой кабинет!
Слова чиновника ударили Нину в голову. Она подошла к двери и громко сказала:
– Когда же закончится это хамское царство? Разве с такими людьми можно построить светлое будущее?
Ритман снова вскочил с места.
– Что вы сказали? Товарищи! – обратился он к барышням. – Вы слышали, что она сказала?
Что произошло, Нина сама плохо понимала. Она развернулась и словно пьяная от бешенства произнесла еще громче.
– Что, не услышали, граждане большевики? Так я повторю! Когда же кончится у вас это царство хамов!
– Валечка! Кликните из коридора милиционера… Прошу вас гражданка, не уходить. Я обязан вас задержать за контрреволюционную пропаганду.
В кабинет вошел милиционер и, расстегнув кобуру, посмотрел на Ритмана.
– Арестуйте эту контру! – потребовал он у милиционера. – Есть свидетели ее контрреволюционных высказываний в адрес Советской власти. Секунду, я сейчас напишу заявление.
Он начал писать.
– Вы не отпираетесь, что сказали, когда же закончится это хамское царство.
– Не отпираюсь и еще раз повторяю.
– Вот, вы сами слышали. Товарищ милиционер, подпишитесь и вы свидетели, слышали. С этой бумагой отведите ее в особый отдел ВЧК.
Милиционер, забрав заявление, повел Нину в Особый отдел.
***
В кабинете сидел человек в военном френче «Маузером» на боку. Недобро поджав губы, он исподлобья посмотрел на Нину, как хозяин скотобойни смотрит на корову.
– Скажите, вы действительно занимались контрреволюционной агитацией среди большевиков?
Девушка улыбнулась.
– Странно, глядя на вас, об этом не подумаешь. С виду воспитанная барышня, а оказывается белая дрянь. Станьте! Чего улыбаешься! – закричал мужчина ей прямо в лицо. – Агитаторша паршивая! Пропаганду разводишь в городе! Я тебе покажу!
Нина побледнела и поднялась со стула.
– Если вы будете так разговаривать, я с вами разговаривать не буду!
Он внимательно посмотрел на нее.
– Все правильно. Видно птицу по полету. В камеру ее суку! – распорядился он. – Пусть посидит, подумает…
Это был подвал с двумя узкими отдушинами, забранными решетками. Посреди помещения стоял небольшой некрашеный стол. Когда глаза Нины привыкли к темноте, она увидела сидящих на полу возле стен несколько женщин.
– Женщины, скажите, а коек здесь не полагается?
Пожилая женщина, взглянула на нее с усмешкой.
– Привыкай, барышня к половой жизни. Каждый здесь имеет, то, что имеет.
Нина подошла к двери и стала стучать. Грубый голос спросил из-за двери:
– Что надо? Прекратить стук!
– Откройте, мне нужно вам что-то сказать…
Дверь открыл солдат с винтовкой. На голове его была буденовка с алой звездой.
– Ну? Что такое?
– Гражданин солдат, скажите, где же мне тут спать? Где присесть? Вы что здесь устроили хлев!
– Не качай права, барышня. Садись, где есть свободное место. Я эти вопросы, не решаю!
– Как же, прямо на этот грязный и холодный пол? Дома даже не знают о моем аресте. Вы обязаны предоставить мне хоть голую койку…
– Ишь, цаца, какая, койку ей подавай. Хватит барышня, поспали на перинах, теперь спите на полу. И больше в дверь не стучите! Не полагается.
– Что значит, не полагается. Пригласите начальника тюрьмы, может он объяснит, что это?
– Кто ты такая? Здесь все равны и буржуи с их холопами, и простые труженики. Что еще надо?
– Потрудитесь не говорить мне «ты»! – вскипела Нина.
Солдат удивленно посмотрел на нее.
– Будешь тут бунтовать, я тебя отправлю в карцер. Там еще хуже, там пол мокрый.
Он толкнул Нину в плечо и закрыл дверь. Весь остаток дня их ничем не кормили. Соседка по «половой жизни» пояснила ей, что хлеб выдается только рано утром и в течение дня, больше их никто не кормит.
«Значит, рассчитывать на еду мне здесь не стоит», – подумала Нина.
Всю ночь, она не сомкнула глаз. В душе вскипала злоба, и как бы она не хотела ее загасить, у нее ничего не получалось. Через легкую одежду от цементного пола шел тяжелый холод, тело горело от наползавших вшей. Рядом с Ниной стонала сквозь сон старуха, в дальнем конце камеры, кто-то из арестованных сильно храпел.
Луч солнца лениво заглянул в одну из отдушин. Он медленно двинулся сначала по потолку, затем осветил камеру и вскоре исчез. Где-то далеко, еле слышно прокричал чудом сохранившийся петух.
«Значит, около четырех часов утра, – подумала Нина. – Что день грядущий мне пророчит…».
По коридору кто-то пробежал, топая тяжелыми сапогами, и снова стало тихо.
***
Поручик Варшавский сидел у окна и наблюдал за улицей, по которой ровными рядами двигалась конница красноармейцев.
«Вот и все, нет больше России, нет родины, – размышлял он. – Как жить дальше? Смериться? Нет, никогда!»
За спиной раздались легкие, едва слышимые шаги. Он вздрогнул и резко развернулся.
– Евгений, не хотите ли чая? – спросила его хозяйка дома.
– Спасибо, с удовольствием, – улыбаясь, произнес Варшавский.
– Все уже на столе, идемте.
Евгений отошел от окна и последовал вслед за хозяйкой. Ему еще не верилось, что части Красной армии, взяли город без единого выстрела.
Он сел за стол и взял в руки протянутую ему чайную пару. Поблагодарив хозяйку, он положил в розетку вишневого варенья. Хозяйка, женщина преклонного возраста посмотрела на него.
– Скажите, Евгений, что будет с нами?
– Не знаю, Маргарита Иосифовна. Все в руках Бога и этих людей, что шагают по улице. Знаю лишь одно, что ничего хорошего от них ожидать не стоит.
– Какой ужас! – произнесла хозяйка. – Мне на днях рассказывала родственница, что эти большевики настоящие дьяволы.
– Их как угодно можно называть, Маргарита Иосифовна, это не меняет их суть. Вы что-нибудь слышали о классовой борьбе, которую проповедует их вождь – Ульянов-Ленин?
– Нет, не слышала. А в чем она заключается эта самая борьба, Евгений?
Варшавский достал из портсигара папиросу и закурил. Выпустив голубоватый дым в потолок, он почему-то усмехнулся.
– Суть этой борьбы заключается в уничтожении буржуазии, как класса и провозглашения гегемонии пролетариата.
– Извините меня, Евгений Иванович, но я не поняла вас. Почему меня должны уничтожить? Я не воевала против них и ничего плохого им не сделала, так зачем же меня уничтожать.
Он снова усмехнулся и, сбив пепел с папиросы в пепельницу, сделал глоток уже остывшего чая.
– Это ничего не меняет, Маргарита Иосифовна. Для того чтобы погибнуть, не обязательно воевать с ними. Вполне достаточно для этого принадлежать к классу буржуа.
Хозяйка замолчала и, взяв в руки чашку Евгения, долила в нее кипятка.
– Вы меня напугали, Евгений Иванович, – тихо произнесла она. – А что, вы собираетесь делать? Вы же воевали против них и вас даже ранили…
– Я не собираюсь сдаваться этим хамам. Я офицер, дворянин и меня ничего не ожидает кроме расстрела.
– Господи, что вы говорите, Евгений Иванович! Может, стоит где-то отсидеться?
– Прятаться, упаси Господи. Лучше прожить тридцать дней, питаясь кровью врагов, чем триста лет прятаться и дрожать от каждого шороха. Увольте, Маргарита Иосифовна.
Женщина посмотрела на Варшавского с какой-то жалостью. Ее сын, поручик лейб-гвардии Измайловского полка был заколот штыками пьяными солдатами, и она хорошо понимала ненависть к большевикам этого боевого офицера.
– Но что вы можете, Евгений Иванович, сделать им? Вы одиноки, а их тысячи…
– Может вы и правы, Маргарита Иосифовна. Надеюсь, что я не один такой, кто не хочет добровольно признать власть большевиков. На их «красный террор» мы ответим своим террором.
– Опять кровь, когда же все это закончится?
Варшавский промолчал и, встав из-за стола, направился в свою комнату. Нагнувшись, он достал из-под кровати что-то большое и тяжелое. Развернув мешковину, он с любовью провел ладонью по вороненому стволу ручного пулемета.
– Повоюем? – словно спрашивая живое существо, тихо произнес он.
Он снова завернул пулемет и поместил его на старое место. Подойдя к окну, он снова взглянул на улицу, по которой под музыку духового оркестра, двигались колоны красной армии.
***
Металлическая дверь с лязгом отворилась, и в дверях показался конвоир. Он был маленького роста, худенький. Большая винтовка с примкнутым штыком делала его фигуру какой-то комичной. Большая не по размеру буденовка то и дело сползала ему на глаза, и он постоянно ее поднимал, открывая всем покрытое веснушками юношеское лицо.
– Варшавская! На выход! – громко выкрикнул он, стараясь придать голосу суровую значимость.
Нина поднялась с пола и последовала к двери. Ноги не шли и были словно ватные.
– Давай, быстрее! – заорал на нее конвоир. – Что плетешься, как сонная муха!
Ее завели в просторный кабинет. Взгляд ее остановился на фигуре мужчины, одетого в кожаную куртку, который стоял около окна к ней спиной. В углу стоял небольшой стол, за которым сидело трое мужчин. Среди этих троих, она сразу узнала того, который стучал по столу кулаком. Сидевший в середине мужчина с бритой головой, спросил:
– Ваша имя, фамилия?
Нина назвала.
– Скажите, вы дочь врача Варшавского Ивана Ильича?
Девушка вздрогнула.
– Это к делу не относится! – резко оборвала мужчину Нина.
Бритый внимательно посмотрел на нее, словно прикидывая, как ему построить разговор с этой девушкой. Судя по его лицу, она уже догадалась, что ими уже был предрешен приговор в отношении ее. Широкоскулый человек, в бескозырке, со смеющимся про себя любопытством приглядывался к взволнованному лицу Нины, так странно не соответствовавшему ее резкому тону.
– Бывшее звание ваше, социальное положение?
– Дворянка, – с вызовом ответила Катя и задыхаясь, прижала руку к сердцу.
Бритый улыбнулся и успокаивающе сказал:
– Да вы не волнуйтесь, товарищ, дело пустяковое. Просто я хорошо знал вашего отца, он один раз просто вытащим меня с того света. Мужчина, стоявший у окна, повернулся и подошел к ней.
– Мне кажется, я вас уже видел. Вы приходили к нашему начальнику, Катерине Игнатьевне.
– А я и не волнуюсь…. Да, я хорошо знаю Катерину Игнатьевну, мы жили рядом…. В детстве даже дружили.
– Расскажите, как было дело, – предложил ей бритый мужчина.
Нина все рассказала и прибавила, что в «хамском царстве» вовсе не раскаивается, что этот Ритман, действительно хам. Я думаю, вы на моем месте, если бы испытали все эти издевательства, тоже бы сказали это самое.
Мужчина в кожанке улыбнулся.
– Думаю, я бы выразился осторожнее: назвал бы хамом его, а не говорил бы вообще о хамском царстве. Уведите ее, – обратился он к конвойному.
– Погодите, дайте мне сказать. Меня в 1916 году задерживала царская охранка по подозрению, короче, за то, что я помогла подруге, – выпалила она на одном дыхании. – Я никогда не видела такого зверского отношения к заключенным, такого топтания человеческой личности. Я сижу в камере подследственных, дела их еще не рассмотрены, может быть, они еще даже с вашей точки зрения окажутся невинными.
Она сделала паузу и перевела дух.
– Эти люди находятся в условиях, в которых при царском режиме не жили даже каторжане. У тех хоть нары были, им хоть солому давали, им хоть позволяли дышать чистым воздухом. Вы же бросаете ваших пленников в темные подвалы, люди лежат на холодном каменном полу, а они ведь женщины, а вы морите их голодом.
Широкоскулый мужчина ухмыльнулся и посмотрел на своих товарищей.
– Тюремщики обращаются с ними, как с рабами, кричат на них, оскорбляют. Неужели вас ни разу не интересовало зайти и посмотреть. Как вот здесь, под полом, под вами, живут люди, которых вы лишили свободы и за что? И потом. Вы вот спрашивали меня, хотите установить мою вину, а почему вы не арестуете Ритмана и других. Они своими действиями гораздо больше подрывают авторитет вашей власти!
– Достаточно, Варшавская! Конвой! Уведите арестованную в камеру, – приказал мужчина в кожанке.
Нину вели по коридору. Душа ее пела от удовлетворения, что она сумела сказать все этим людям, в руках которых была не только ее свобода, но и жизнь.
– Ну, как? – первое о чем спросили Нину сокамерницы. – Не били?
Она рассказала женщинам о допросе, о том, как она высказала этим комиссарам о том, как содержат их в камере, как морят голодом.
– Смелая ты, Варшавская, – произнесла одна из женщин. – А ведь они легко могли тебя вывести во двор и расстрелять. Здесь это практикуется.
Неожиданно все замерли, по коридору раздались гулкие шаги конвоира. В этой неожиданной тишине, Нина почувствовала холодное дыхание пришедшей за нею смерти. Дверь в камеру открылась, и все тот же конвоир снова громко выкрикнул ее фамилию.
– Варшавская! Собирай свое барахло, и давай на выход!
– Вот она смелость то, – произнесла одна из женщин, – видно в блок «В», переводят.
Нина не знала, что такое блок «В» и поэтому сердце ее сжалось от нехорошего предчувствия.
– Чего копаешься? Я сказал, давай быстрее! – закричал на нее конвоир.
Она опять шла по длинному узкому коридору. За спиной тяжело дышал конвоир.
– Налево! – скомандовал он. – Лицом в стену!
Нина послушно повернулась.
– Открывай дверь, – приказал конвоир.
Нина толкнула дверь. Яркое солнце ударило ей в глаза. Она невольно прикрылась рукой от его теплых и ласковых лучей. Она стояла на улице. Мимо нее проходили какие-то люди, не обращая на нее никакого внимания. Это была свобода.
***
Нина шла по улицам города, стараясь понять, что происходит. Мимо нее шли люди с красными знаменами, с транспарантами. Где-то вдали играл духовой оркестр и слышался хор человеческих голосов. Мимо нее, медленно двигались темные массы людей. Маленький мальчик, дергая мать за юбку, громко говорил:
– Мама! Мама! Ты видишь, вон они идут! С флагами.
– Замолчи, Гриша. Это крестный ход коммунистов.
– А кто такие коммунисты?
– Это антихристы.
Милиционеры стали грубо оттеснять людей на тротуары. Мимо нее шли ровные ряды красноармейцев, матросов с красными повязками на руках. Могучие мужские голоса рвали воздух:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем…..
Ряды солдат сменили ряды рабочих. Люди в пиджаках, работницы в светлых платьях, советские служащие, кокетливые барышни на высоких каблуках. Проплывали плакаты, знамена. Было очень шумно, пестрило в глазах:
Да здравствует международная социалистическая революция!