Zitate aus dem Buch «Математик»
любая молодость жестока, ибо нацелена на расставание с настоящим.
Максим не понимал, как могут жить простые люди — почтальоны, пожарные, продавцы. Ему казалось, что жизни их не имеют никакого смысла, и он ужасался, представляя себя на месте кого-нибудь из них.
Остроумная и искренняя, Вика влекла его.
- А что в этой математике? Почему ты ею занимаешься?
- Я ей занимался. Сейчас нет.
- Но ты полжизни на нее потратил?
- Верно.
- Так что в ней такого? Зачем такие мучения?
- Почему мучения? Математика может доставить человеку одно из наивысших наслаждений, которые только есть у Бога.
- Да ну? А ты под кокаином когда-нибудь трахался?
Крыть было нечем.
И вот теперь, когда кот умирал, она носилась с ним по клиникам, не спускала с рук и не верила ни одному врачу. А Максим ездил с ней вместе и был при ней нянькой. Кот уже не мяукал, а только хрипел.
Коту шестнадцать лет, его зовут Винсент. Вика своей любовью не отпускает его и заставляет мучиться. Ночью она решается, и они везут кота в скорую ветеринарную помощь, где усыпляют. Надо похоронить его. Они едут на Тахо. Еще темно. Непростая горная дорога. Винсент лежит в коробке из-под обуви, поставленной под заднее стекло. Из-за набегающего света встречных фар длинные тени скашиваются в салоне, сокращаются, съеживаются, пропадают — и Вике кажется, что Винсент шевелится, пробует вылезти. Она дважды останавливает машину, кидается к коту, ощупывает его, заходится в истерике. Максим молчит.
Утром они дожидаются открытия лодочного проката. Сложив мокрые весла, Максим проволокой к задним ногам кота приматывает голыш размером с баранью голову и опускает его в потеплевшие от зари воды озера. Встав на задние лапки, кот уходит ко дну.
Людей надо жалеть. Люди слабые. Люди хрупкие… Одним движением ты можешь зачеркнуть чью-то жизнь. Будь осторожен, внимателен. Жалей людей… Человек в слабости беден и мучителен сам себе…
-Психология не наука,-улыбнулся Макс.-Психология-это форма индивидуального предпринимательства.
Туман проникал во дворы, вдавливался в окна, просачивался в сны и делал прозрачными вещи.
старик ловко управлялся с овощерезкой, с замесом теста, как раскладывал на льду овощи — пирамидки стеблей сельдерея, дольки помидор, горки шампиньонов, как мастерски вскрывал банки с анчоусами, как раскатывал в ладонях, раскручивал на пальцах лепешки, плюхал на дырчатые противни, размазывал иероглиф соуса, посыпал моцареллой с щепоткой оранжевого чеддера и кусочками пепперони, вылеплял катышки фарша, бухал противень на ленточную гофру, провожал пиццу в гудящее горнило и, надев рукавицы, бежал принимать скворчащие заказы. Округлым резаком с хрустом раскраивал, смахивал на тарелку, выправлял ломтики — и летел к столу.<...>
Еще Максим спросил, что за иероглиф всякий раз Чен расписывает на лепешке. «Пишу: „Спасибо, спасибо“», — закивал старик.
