Buch lesen: «Охранник для президента», Seite 3

А подуставший пялиться в заоконный мрак Саня Глебов, обнаружил, что подкрепившийся сосед опять задремал, уронив голову на грудь. Тогда и он тоже решил придавить часок-другой, если бы не сбивал заспинный шёпот соседей: не громкий, но достаточный, чтобы разобрать, о чём шла речь. Вернее, говорил один паломник, по голосу моложавый, но крепко озабоченный собственной жизнью и мечтавший потолковать с каким-нибудь монахом насчёт своего дальнейшего житья-бытья. На что тоже шёпотом ему отвечали, что они едут в женский монастырь, где есть монахи, но они только ведут службу и исповедуют, ни в коем случае не вступая в разговоры. Ответные, вполслуха, слова становились тише, пока остальных пассажиров также, как перед этим и Саню, не вальнуло в дорожный сон-свят. А автобус, тёмный и громоздкий, в тихой беззвёздной ночи неслышно двигался куда-то вперёд: всё равно, что в саму вечность, непознаваемую, таинственную, бесконечную.

Утро встретило паломников в старинном Муроме: подъехали к женскому монастырю, от которого – рукой протяни – располагался и мужской. Всё здесь походило на летний день: в праздничном, окружающе-зелёном раздолье на разные голоса распевали пернатые, следом торопливо-радующе ударили в колокола, а из автобуса появлялись, по определению проницательного наставника, пришибленные и, сложив ладошку на ладошку, без слов направлялись к попу и целовали ему руку.

Сам Глебов благоразумно остался в стороне, не выпуская, однако, из вида своего «царя»: тот поожил, оказавшийся возле попа одним из первых, после, щурясь своими глазищами на вынырнувшее по-летнему солнце, чему-то тихо и ясно улыбался.

Для некоторых путешествующих этот маршрут оказался не впервые известен: под поповским предводительством они дружно двинулись к монастырским воротам. Внутри шла служба, и была тут, это невольно отметил сам подосланный, какая-то непривычная, необыкновенная тишина.

Кто-то из своих уже показывал большую икону, где хранились – Саня поднапрягся, не понимая, – частички мощей самого Ильи Муромца, а также невдалеке мерцала и мироточащая икона: вся в мутных разводах на большой чёрной доске и с изображением какого-то строгого святого. Рядом оказался вчерашний заспинный сосед: он изумлённо смотрел, слушал и всё разглядывал, как ребёнок. Он же после на улице обо всём этом пересказал, как своему, и Глебову, ровно того не бывало в монастыре.

Вообще, все автобусные послушно ходили за своим сопровождающим; побывали они и в мужском монастыре, откуда, кстати, открывался захватывающий вид на блистающую под тёплыми лучами широченную Оку.

Выяснилось, что в этих краях путешественникам придётся незапланированно «позагорать». Понтонный мост, через который переправлялся весь транспорт, был в это время разобран, надежда оставалась на паром, который трудился, как лыска, без устали: там стояли десятки всевозможной разнокалиберной техники, заполонив собою всю дорогу.

Автобусные водители оказались немногословными, но шустрыми: своевременно разузнав такое дело, они подогнали транспорт к бесконечной колонне и стали терпеливо дожидаться своей очереди.

Большинство пассажиров преспокойно оставались на местах, в основном читая те же церковные книжки; другие дремали, а некоторые прохаживались, рассматривая как реку, так и этот небольшой, со сказочно-крутыми горушками уютный городок. А солнце продолжало жарить напропалую, и кругом царила, думалось, без тревог и забот, самая что ни на есть мирно-умиротворённая жизнь.

Приглушённый звонок мобильного телефона застал временно потерявшего бдительность Глебова на припаромной эстакаде под жмуркими муромскими лучами. Далекий голос подельника, поинтересовавшись делами, закрепляюще напомнил о цели этой своеобразной командировки. И говорил Колька Рыжий с минуту-другую, а опять стало не по себе.

Мало, что Саня уже невольно стал избегать думок касаемо своей миссии, но и сама поездка, кажется, понемногу ложилась ему на душу. Телефонное напоминание подстегнуло его разыскать глазами «царя»: тот не только ни от кого не прятался, а открыв старую толстую книжку, внимательно читал, изредка подкашливая и морщась от какой-то не отпускающей боли.

А Глебов незаметно ощупал карманы куртки, которую, несмотря на жару, снимать на всякий пожарный не решался. Мало ли что на уме у этих пришибленных, хотя обычная служебная подозрительность была излишня: некоторые из автобусников, например, даже свои съестные припасы желающим предлагали, ссылаясь на предстоящую исповедь в дивеевском монастыре.

Вдруг один из таких, худой и длинный, стал заваливаться с деревянной скамейки, а изо рта пошла пена. Всё происходило молчком. И что тогда заделали свои да наши, надо было видеть. Забегали как за родным; подскочил заспинно-говорливый сосед, оказавшийся врачом. Он же вызвал «скорую», после чего длинному сделали укол, и он затих, успокаиваясь. А возле него продолжали хлопотать те же свои, вплоть до того, пока не подошла очередь их автобусу забираться на паром.

Такая махина для плавучей железяги была откровенно громоздкой, и автобус с трудом вполз на паром, который, медленно разворачиваясь, тяжело отчалил к противоположному берегу по-прежнему блескучей Оки. Выбраться на сухое место оказалось ещё сложнее: паромный борт был выше отмели, и низко посадочный автобус долго мучился, приноравливаясь удобнее осчастливить сушу своим присутствием.

Всё же он каким-то макаром выполз на землю и, газанув, неуклюже попытался взлететь в горку, на самый верх. Но его задние колеса, подпрыгнув на невидимом камне, осели на месте, и движение прекратилось. А под самой машиной что-то ощутимо хрустнуло. Оба водителя мигом оказались под днищем транспорта, откуда вылезли не сразу, имея грустный вид, а один из них даже безнадёжно качнул головой. Стало понятно, что объявлен незапланированный и, наверное, далеко не краткосрочный привал.

Паломники не проявили ни малейших признаков тревоги. Все не спеша спустились к широченному речному берегу и стали степенно располагаться на отдых: под радующим всё так же солнцем расстилали на траве разномастные одеяла или раскидывали что-то из верхней одежды.

На пару с Саней Глебовым пристроился говорливый доктор, а рядом, куда денешься, случился и «царь», для которого по-прежнему ничего вокруг не существовало, живой ли хоть сам? Подложив под голову руки, он неподвижно и, похоже, вовсе неморгаемо щурился в высоченно-бездонное небо: кого-то ждал оттуда, что ли? Но через какое-то время и ему, как всем окружающим, захотелось пить: достав термос, он налил уже в чашечку, но, подумав, из недр пакета извлёк ещё одну и тоже наполнил чаем.

После предложил доктору, а когда тот за милую душу выдул чай, то же самое сделал и для автобусного соседа. И снова фортуна тому благоприятствовала: передавая пластмассовую чашечку, «царь» неуклюже задел свою, кувырнув её в траву-мураву. И пока он растерянно оглядывался, осмысляя происшедшее, Глебов, как в тумане, и успел сделать своё чёрное дело: молниеносно выхватив таблетку, сунул её в чашку, и та, на глазах расплескиваясь, вдруг заходила ходуном.

А Саня тем временем с ужасом осознал, что не только не способен джентльменски предложить отравленный напиток соседу, но даже не в состоянии управлять своими действиями. Но это стало не последним испытанием: под рукой, держащей чашку, что-то внезапно прошуршало в траве. Поди, разберись, что было: может, змейка какая случилась. Такого неопытный соглядатай не выдержал, и у этой посудины содержимое тоже оказалось на воле. По времени это дело заняло не дольше воробьиного скока на земле. Поэтому никто и не сообразил ничего, только все лишились чая.

Тогда Глебову оставалось будто бы виновато пожать плечами и, в два приёма раздевшись, сразу бухнуться в спасительную водную стихию, в сторонку от барахтающихся у берега автобусников.

«Ну и накосячил! – палило в раскалённой головушке. – Совсем дурака включил: чуть мужика не угробил!» В эти минуты он, как на духу, мог поклясться, что и в мыслях подобного не было: всё произошло помимо его самого, необъяснимо и безотчётно, неуправляемо.

И, осознавая возможные последствия происшедшего, Саня Глебов, едва не подвывая, изо всех сил намахивал сажёнками, желая лишь забыться и никогда не вспоминать чудом не случившейся прибрежной беды. И именно в эти страдательные минуты кто-то вдруг неудержимо сильный схватил его из-под воды за ноги и стремительно потянул вниз, на самое дно.

Сначала Глебов, растерявшись, безвольно пошёл в означенном направлении, прихватив приокской водицы и вытаращив глаза, – моментально перехватило дыхание. После напрягся, пытаясь вырваться из невидимого чудовищного плена, но снизу держали крепко, даже не двинуться. Тогда, раз-другой дёрнувшись, он неудержимо, наподобие маленького, и заверещал, выкрикивая одно-единственное, традиционное в таких случаях слово-олово.

Ослабевающим с каждым мгновением пловцом не могло помниться, сколько, захлебываясь, он накрикивал это спасительное слово, но в какой-то момент пришло понимание, что дополнительно подключилась ещё сила, таща его уже в противоположном направлении, на воздух, на свободу – вперёд, к жизни. Очнулся Глебов уже на самом берегу: кругом была суша, а вверху всё также жизнерадостно светился золотисто-жёлтый, оплавленный по бокам солнечный круг. Он огляделся по сторонам и натолкнулся на внимательный взгляд заспинного соседа, на что последний хлопнул себя по бокам:

– Живой! – сказал он громко, раскатисто, радостно. И даже зачем-то поаплодировал, хотя неудачливый пловец снова едва не нырнул обратно в траву: дрожмя дрожали ноги.

– Ему спасибо скажи! – показывая на «царя», продолжал единолично вещать неунывающий доктор-страдалец. – Хорошо, человек вовремя заметил, иначе бы кормил рыб в Оке!

В следующие минуты выяснилось, что никто и не обратил внимания на парня, уверенно нарезающего круги невдалеке от берега, где, как оказалось, не только присутствовала серьёзная глубина, но – что самое страшное – крутило вьюн, водную «воронку». А она, враз спеленав, неудержимо и повлекла бедолагу в обетованные места проживания класса пресноводных.

Ведь и другие автобусники тоже были рядом с Саниным соседом, но как он, никого и ничего не замечающий, сумел вовремя углядеть случившееся, оставалось загадкой. Не раздумывая, хлопнулся в воду, скоро доплыл и, схватив утопающего за волосы, отбуксировал к спасительному бережку. Там и остальные не подкачали, помогли на сушу вытащить и даже всем миром оказали первую медицинскую помощь.

Сам же спаситель и не думал вступать в разговоры, открыв неизменную книгу с изображением креста на обложке. Потому и страсти, не разгоревшись, потухли на пустом месте. И тогда Саней выдавилось соседу потише тихого: «Спасибо», на что тот лишь качнул головой.

Казалось, нечему было и меняться в этом вечном мире: разве что, слава Богу, одним живущим больше оставалось на этой земле; но только и без него, как говаривал наш классик, народ всё равно был бы неполный. И о чём нынче до самого вечера дрёмно думал этот спасённоживущий, известно лишь Всевышнему и, может, ещё самому спасённому: вплоть до водительского клича, зовущего на посадку, лежал Саня Глебов на траве недвижимо, почти обморочно-покойно.

Вскоре автобус вновь стремительно, как и сам отдохнувший, мчался по нижегородским обширно-широченным угодьям, и дух захватывало от одного вида – от края до края – божественно зелёных полей и лесов, многочисленных речушек-чистюлек, а также сёл и деревень, то и дело встречающихся на паломническом пути.

И в какую душу могла бы ещё вместиться не то, что мысль – самый обычный намёк на захлестнувшее ныне через край кликушество о решительном разрушении, даже чуть не гибели всего нашего, русского, дарованного нам только единожды, – для всех вместе и одновременно каждому по отдельности лишь по строгой разнарядке свыше.

А вдали, наконец, за горами за долами, после очередного подъёма на довольно крутую горушку, и открылся вид, какой увидев однажды, – не забудется. И оттуда – прямо в сами глаза – бело и безмолвно засветились храмы, а во внезапно наступившей тишине кто-то из паломников бережно прошептал: «Дивеево!»

Глава шестая

Преддивеевская деревушка-селение встретила въезжающий туманным вечером автобус неизвестно откуда взявшимся и, можно смело сказать, внеземным запахом-благовонием, умиротворённо расплывшимся по всему железному помещению. Сидящие запереглядывались, вполголоса делясь впечатлениями, хотя небольшая часть пассажиров, ничего не учуявшая, стала играть в переспрашивание. А транспорт уже величаво вплывал в само Дивеево, замелькали деревянные дома, уступая место открывающимся во всём своём величии храмам. И все приплюснуто прильнули к широченным окнам: оттуда действительно веяло, – там открывалась новая таинственная жизнь.

И только успели пассажиры выйти на волю, как одному из них, Сане Глебову, незамедлительно последовал звонок из прежней жизни: его далёкий вологодский напарник, будто присутствуя рядом, доверительно делился впечатлениями о застольной трапезе с гостем-прокурором, проходившей в означенное время в дружеской домашней обстановке.

Саня, прикусив губу, не только отключился, но и поставил телефон на «беззвучный режим», впервые мысленно проклиная этого вездесущего представителя «мобильного рая».

Пока столпившиеся у автобуса разглядывали окрест, больше задерживаясь взглядами на зеленоватой громадине храма, их священник вместе с худенькой женщиной побывал в том, таинственном направлении, пройдя через ворота высокой ограды, и через некоторое время их всех позвали за собой. Оказалось, что храм должен был на ночное время закрыться, но как узналось, что приехавшие – из краёв, где более ста тридцати святых, просиявших на земле вологодской, паломникам разрешили пройти к раке и приложиться к мощам самого батюшки Серафима.

Всё происходило в полумраке громадного и изнутри помещения: своды полукругом уходили куда-то в высочину, было просторно, свободно, не боязно. Цепочка приезжих выстроилась в очередь к золочёному шатровому сооружению: все поднимались по одному на возвышение, на котором в таком же обрамлении была рака с мощами. И, крестясь, притихшие паломники трижды наклонялись под эту небесно-благодатную сень к месту нахождения ног, живота и головы, – к тому, что было внутри.

Когда дошла очередь до Глебова, постоял он внаклонку в раздумчивой полутьме над золочёным сооружением и после, как очнувшись, прошёл дальше, на выход, лишь чуя в себе усилившиеся толчки горячей крови.

А некоторые паломники успели по душевному желанию приложиться ещё и к некоторым иконам, хотя кто-то невидимый уже аккуратно поторапливал на выход. На улице сопровождающий поп повёл всех на ужин, чем немало удивил, например, того же Саню Глебова, не привыкшего к подобной посторонней заботе. Покормили их в низком сводчатом помещении, именуемом трапезной.

Там стояли простые длинные столы с такими же скамейками, за которыми, ей-богу, елось-уписывалось за обе щеки, а на верхосытку случился чай со странным, ранее многими не изведанным вкусом. Оказалось, сия заварка называлась травой снить, коей в течение несколько лет в уединении лишь и питался сам батюшка Серафим: как и выжил, уму было непостижимо. Также нелишне было вспомнить, что всех приезжающих в эти таинственные края святой старец заповедовал поить-кормить и спать укладывать бесплатно, что, конечно же, и исполнялось дивеевскими монахинями добросовестно.

Автобус, вырулив, отправился по сонным улочкам между деревянных домов к одной из окраинных монастырских гостиниц, где было отведено место для путешественников: спустились вниз к маленькой речушке, поднялись в горушку, бесшумно подплыв к двухэтажному продолговатому зданию гостиницы. Перед заходом в помещение поп пригласил желающих вскоре после устройства сходить окунуться в святом источнике Казанской Божьей Матери, – так и сказал, чему-то сам себе улыбаясь.

В чужой монастырь со своим уставом у нас не принято хаживать, поэтому ещё при входе сняв обувь, все за порогом степенно и неслышно показывали усталой женщине за небольшим столиком свои паспорта, после чего следовало распределение по спальным местам.

Покой чувствовался исключительный: сразу любой душе в здешних краях становилось уютно и точно кем-то охраняемо. Правда, гостиницей помещение можно было именовать с некоторой натяжкой: в обычных, без прикрас, комнатах стояли лишь двухъярусные нары, да висели на стенах простенькие иконки, в основном на картонках, небольшие. Зато до чего, разбросав руки-ноги, можно славно раскинуться на этих нарах: любые матрацы-перины утомлённому, желающему отдохновения телу и в подмётки не годились!

Но уже кликали желающих пойти к Казанскому источнику, что находился пониже гостиницы: на окраине села Дивеево за Голубиным оврагом, о котором местное предание сохранило память, как о троекратном явлении на том месте Божией Матери. А окрестные жители ещё тогда пообещали устроить здесь церковь, но исполнили сие обещание в лице своих потомков уже в наши дни, когда близ источника была возведена деревянная церковь и построена купальня. Многим в целебных водах святого источника даруется облегчение от различных недугов; и особенную помощь получают бесноватые.

Обо всём этом и поведал поп с перекинутым через шею полотенцем, идя по дороге к источнику в обычной, выпущенной поверх брюк рубашке. И, словно в подтверждение его рассказа, возле самой купальни две женщины, назвавшиеся трудницами, вперебивку поведали историю, случившуюся не более, как двумя часами назад. Так же, как и эти паломники, одна приехавшая, окунувшись в святой источник, заорала не по-людски, настолько страшно, будто внутри её обнаружилась такая нечеловеческая сила, что у всех от услышанного рёва бесноватой встали дыбом волосы, и они ещё толком не могли прийти в себя.

И без того не собиравшемуся к этому источнику Глебову стало не по себе: сунься с такой весёлой компанией в воду, а вдруг в ней кто-то взаправду окажется, что тогда? Ведь не хотелось подниматься: глянь, а все как по команде потянулись на выход, что он, рыжий? И хлопай сейчас, как дурак, глазами: как бы это дышло куда не вышло! Можно и смотаться втихаря, но и остальным не лучше: даже «царь», что опять соседом по нарам оказался, нынче тоже незаметно заоглядывался.

Примером явился сам поп, уверенно шагнувший к невеликой по размерам, крашенной светло-голубым деревянной купальне, следом молчаливо потянулась и остальная часть мужеского сословия. И женской половине, терпеливо дожидающейся очереди под тускловатым освещением не могло, конечно, видеться, что внутри было почти потемнее тёмного, лишь снизу отблескивала вода этого старинного источника.

Пол на поверку оказался совершенно сырым и, раздеваясь, кто как мог, развешивали одежду на обыкновенные гвозди, а с самих стен смотрели на происходящее тоже поблескивающие иконки, тем самым придавая некую бодрость духа собравшимся. И опять не подкачал сопровождающий: раздевшись, он перекрестился и по трапику спустился в воду, которая оказалась всего-навсего не выше плеч.

«Во имя Отца, – ушёл он под воду, сразу появляясь оттуда с широко распахнутыми глазами и хватая воздух, – и Сына, – вновь погружаясь в святой источник, – говорил священник, – и Святого Духа», – закончил он действо и стоял, тяжело дыша и смотря перед собой.

Следом, без раздумий, ступил в купальню «царь»: тот, на удивление всё спокойно исполнив, поднялся с батюшкой наверх, чтобы одеться. Кстати, полотенцами они не вытирались, лишь промокнулись. Потихоньку, во главе с примолкшим доктором, остальные тоже стали следовать наглядному примеру: кругом шумно задышалось и закашлялось, послышались вскрики и всхлипы, а худой эпилептик после погружения не столько поднялся, как всплыл, почти недвижим, но всё исполнил исправно.

С тем же намерением не выглядеть «рыжим» и Сане пришлось провести эксперимент над собственной личностью: выяснилось, что это не больше, чем насмешка считать здешнюю воду холодной, та была просто ледяной. И неокрепший ещё толком организм переодетого правоохранителя разом пронзили, еле не лишив сознания, мириады живых невидимых игл.

«Кажись, капец», – не успело в голове пронестись, как в этот невероятный миг и пришла неведомая доселе радость, а всё самое что ни на есть сущее стало лёгким и невесомым, готовым вознести его обладателя в горние высоты. Разве что загорланить-запеть во все лёгкие и оставалось человеку. Но это было бы не то место и время, так что Саня не спеша выбрался наверх, где в необидной толкучке одевшись, и очутился на туманной сонной улице.

А на смену ожидаемо отправилась женская паломническая половина, которая тоже, не отставая от сильной части человечества, вскоре жизнерадостно заохалазавзвизгивала в деревянной купальне святого источника. Обратно все, обогреваемые дивеевским ночным теплом, возвращались по совершенно тёмной дороге притихшие и, главное, с чувством, какое случается, когда рядом одни родные, встретившиеся после долгой и вынужденной разлуки люди…