Buch lesen: «Куница»

Глава 1.

Глава первая

Зачем ты закрыла вуалью лицо

Мне тебя и так не узнать.

Все изменилось, все изменилось опять…

Эдмунд Шклярский, “Праздник”

Только будет ли счастье в развороченном раю?

Эдмунд Шклярский, “Развороченный рай”

1.

Ручьёв

Солнце на рассвете – золотисто-розовое. Ручьёв проснулся рано – он вообще был “жаворонком”. В отличие от жены – та являлась типичной “совой”.

Его это не удручало (разве что он опасался, что от долгих ночных бдений за компьютером или книгами ее (наследственно склонное к близорукости) зрение, не дай Бог, ухудшится.

Он встал с постели, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы не потревожить Ольгу (свою Олюшку, Оленьку, Ольгу Витальевну), но она все же пошевелилась и приоткрыла слегка опухшие со сна веки.

–Спи, – прошептал Сергей, – Я все сделаю сам.

–И с Дениской? – пробормотала она сонным голосом, и он подтвердил, что да, конечно, сам отвезет Дениску в ясли-сад, а до этого разбудит, умоет, накормит завтраком… и сварит (так и быть) кофе для нее, своей супруги, лично, хотя ей лучше бы переходить на чай, учитывая сердце…

–Зануда, – беззлобно проворчала Ольга, поворачиваясь к нему спиной, и он не удержался от искушения погладить ее русалочьи темно-каштановые волосы, которые восходящее солнце заставило отливать медью.

…Вынашивая Дениса, она (в глазах Ручьёва) стала походить на мадонну (какими их изображали художники эпохи Возрождения), и этот период стал для него настоящим кошмаром – не оттого, что она замучила его своими капризами и причудами (как раз наоборот, ребенка она “носила” на удивление легко, лишь на четвертом месяце доктора посчитали, что существует какая-то там неясная “угроза выкидыша” и уложили на полмесяца в больницу, где кололи ей витамины и измучили постоянными “заборами” анализов).

Нет, его, Ручьёва, кошмар заключался в страхе, что она не перенесет родов. И даже не потому, что рожать ей предстояло не в какой-нибудь прославленной швейцарской клинике, а в роддоме крупного сибирского города…Страх его был совершенно иррационален и основывался на том, что так не бывает. Ну не бывает так – чтобы женщина, которую ты до безумия любишь, осталась с тобой. Да еще надолго (на всю жизнь в идеале). Значит… Значит, что-то должно случиться. Что ему еще придется заплатить за свое сбывшееся желание. А тут тебе реальная опасность – роды. И хотя Ольга храбрилась, говоря со смешками, что “кричать будет исключительно по-русски, и не произнесет ни одного французского, английского или португальского “черт” и “дерьмо” (разве что уже лет десять привычное для каждого россиянина fuck), и он улыбался в ответ, что улыбался так напряженно, что однажды она не выдержала и поставила условием пребывания с ним отъезд его из города на время своих родов. Мол, вот когда рожу (конечно же, благополучно) – тогда позвоню тебе по сотовому, и возвращайся, заваливай меня цветами, фруктами и памперсами. Но не вздумай маячить под окнами роддома во время процесса (уж не говоря о присутствии рядом!)

Конечно, из города он не уехал, но маячил не у окон роддома, а в половине квартала от него. Сидел в машине, курил одну сигарету за другой, старался что-то читать (ничего не запомнил, конечно), слушал радио (чуть его не расколотив, так, наконец, стало раздражать), наконец, поехал к Палычу, сидел у него, тупо пялясь в телевизор, несколько раз ловил на себе сочувствующие взгляды Маргариты Петровны, жены Палыча (матери двоих детей и бабушки двух внуков), потом вернулся Палыч, предложил выпить водки, он неожиданно для самого себя согласился (хотя водке всегда предпочитал виски и коньяк) и, в итоге, так “наклюкался”, что и отрубился на диване, в гостиной Палычевой квартиры.

Проснулся на рассвете (удивительно, но голова почти не болела – значит, сибирская водяра была качественной), и первой мыслью ожгло: “Как она?!”

Схватил трубу мобильного, лихорадочно набрал номер дежурного врача роддома.

–Поздравляю, папаша, у вас сын.

Сын. Даже поначалу не осознал. Ну да, сын. А она-то как? Как она?!

Кажется, не спросил – проорал. Врач (это была женщина), похоже, даже опешила. Затем довольно раздраженно ответила, что роженица в порядке, спит, когда проснется – перезвонит сама.

Тогда и накатило. Хорошо, что семья Палычева (то бишь, сам Палыч, его жена и их взрослая дочь) спала. Пулей вылетел за дверь, шел пешком неизвестно, куда, главное – нужно было растратить накопившуюся энергию, снять напряжение… На глаза то и дело наворачивались слезы, поэтому все видел расплывчато, словно через рифленое стекло. И очнулся лишь в тот момент, когда услышал трель своего мобильника.

…Она начала говорить, потом почему-то замолчала, тяжело задышала… У него, кажется, сердце остановилось. Что случилось? Что могло случиться? И с кем? С ней? Ребенком? “Лишь бы не с ней, – стучало в висках, – Только не с ней, Господи…”

–Да я реву как дура, Серж, от облегчения. Все нормально, правда, паршивая из меня “радистка Кэт”, я ругалась, как пьяный матрос, на пяти языках, кажется, даже по-немецки… – он, наконец, осознал, что она и плачет, и смеется одновременно, – Все нормально, слышишь? Дениска сейчас спит, кормежка только через четыре часа…

–Какой Дениска? – по-дурацки переспросил он, пока до него не дошло – она уже выбрала имя сыну. Их сыну.

Их общему сыну.

* * *

Она родила удивительно красивого мальчишку с удивительными глазами цвета морской волны. Иногда они казались голубыми (у нее темно-голубые глаза), а иногда зелеными (у него глаза серо-зеленые). Кое-кто из знакомых утверждал, что со временем их цвет определится, станет каким-то одним – либо голубым, либо зеленым, или даже серым, а Палыч говорил, что такими они и останутся – цвета морской волны. А вот пшеничные волосы могут потемнеть. Стать Ольгиными – темно-каштановыми.

Внешность – не самое главное. Главным было то, что его порой даже настораживало – для своих четырех лет Денис был на редкость развитым ребенком и легко усваивал иностранный язык, французский, на котором Ольга стала разговаривать с ним поначалу вроде бы в шутку… но потом увлеклась, и теперь Денис почти так же свободно трещал по-французски, как и по-русски. Ее-то ничто не беспокоило, но Ручьёв иной раз думал -не слишком ли высока нагрузка на мозг ребенка? На что супруга неизменно приводила довод о детишках из дворянских семей позапрошлого века, которые по-французски говорили даже лучше, чем на родном языке.

И в любом случае, при первых же признаках перенапряжения (потере сна, аппетита, головных болях) они обратятся к докторам (он, Ручьёв, найдет самого лучшего и опытного педиатра) и станут исправно выполнять все их рекомендации.

Но пока Денис подрастал, аппетита и сна не терял, на “больную головку” не жаловался, любил подвижные игры и вообще являлся, пожалуй, самым обожаемым ребенком в своем детсаду (по крайней мере среди воспитателей).

Разве что воображение у него было развито излишне. Как-то Ручьёв имел неосторожность при нем назвать Ольгу “своей феей”, а Дениска неожиданно воспринял это всерьез. Разумеется, его мама – фея, ведь она самая красивая (все так говорят!) и добрая, и знает языки, которых никто кроме папы и тети Иры (маминой подруги) не знает, и вообще, если очень сильно чего-то захочет, это сбудется.

Вывод – фея она фея и есть.

–Ладно, – обреченно согласился Ручьёв, – Только уж ты не болтай об этом, чтобы ее не спугнуть.

Малыш не на шутку обеспокоился.

–Чтобы она нас не бросила?

Ручьёв удивлялся, как до сих пор не бросила.

* * *

На втором году совместной жизни (это был знаменательный день, дата их знакомства, и они решили ее отметить, пошли в ресторан (лучший в “глухой” провинции, где обосновались), а потом, подвыпив, гуляли по городу, и он имел глупость спросить, почему она все-таки осталась с ним (при ее-то внешних данных, образовании, воспитании и вообще… возможностях).

Она посмотрела на него немного задумчиво, этак затуманенно посмотрела и неожиданно задала вопрос, показавшийся ему (в тот момент) абсурдным до последней степени.

–Ты меня любишь?

–Могла бы и не спрашивать, – буркнул он, даже слегка разочарованный. Мало она получила доказательств этой любви?

–Просто ответь, – настаивала она, и до него вдруг дошло, что вопрос-то задан неспроста, есть здесь “второе дно” или то, что при всей очевидности, он по дурости пропустил.

–Извини, – произнес он как можно мягче, – Конечно, если не принимать во внимание маму, по-настоящему ни одной женщины не любил. До тебя.

–А теперь любишь? – очень просто спросила она, и он так же просто ответил:

–Теперь люблю, – и тут же все стало ясно.

Посему “Вот и ответ на твой вопрос” прозвучало с ее стороны совершенно излишним.

И не потому, что ни от кого другого она не слышала подобного (слышала, конечно, слышала, и, пожалуй, куда больше, чем ему бы того хотелось), но то, другое “люблю” означало “хочу”, “вожделею”, “ты льстишь моему тщеславию”… не более.

Истинное же ЛЮБЛЮ – в изначальном смысле, – пожалуй, так же редко, как и куница в центре большого города (пусть даже сибирского).

Или садовая лилия – среди придорожных сорняков.

–К тому же, ты куда лучше меня приспособлен к жизни, – добавила она серьезно, – Ты не боишься трудностей, ты одинаково хорошо “рубишь” и в компьютерах, и в плотницком деле… Помнишь, как смастерил для Дениски стульчик и столик? Сам?

–С помощью Палыча, – пробормотал он, потому что теперь ему даже стало неудобно – словно сам напросился на похвалу.

–Неважно, – отмахнулась его “фея”, – Другой и пробовать бы не стал. И, наконец, – заключила она со вздохом, – Ты настоящий красавец.

–А вот это уж – наглейший подхалимаж, – возразил Ручьёв. “Или насмешка”.

–Для меня, – мягко добавила она, – Считай, что я жутко пристрастна, но для меня ты – король викингов, несмотря на отсутствие бороды.

Ну что он в этом случае мог сказать? Мысленно обругал себя дураком, при этом чувствуя, что он – счастливейший из дураков, – и поцеловал ее. Прямо на улице, на глазах немногочисленных “собачников” и наглой молодежи.

…-Не вставай, – повторил он, сам поднимаясь с постели. Ему следовало ехать в агентство (он руководил охранным агентством) к девяти, и у него была еще уйма времени и на ребенка, и на завтрак, и на кофе – своей фее в постель (хотя, когда во время беременности она проходила обследование, выяснилось, что у нее небольшой порок сердца). И хоть, по заверениям врачей, с таким пороком можно дожить до глубокой старости (если, конечно, не злоупотреблять), он всерьез озаботился ее привычкой пить по утрам кофе и выкуривать пачку сигарет в месяц. Пусть легких, дамских, тоненьких… тем не менее не одобрял, мягко говоря.

И только опасение лишиться ее (опасение, что она его бросит) останавливало от того, чтобы на нее “давить”.

Точно так же ему не нравилось, что она устроилась работать в некую фирму, занимающуюся репетиторством (английский для деловых людей, французский для начинающих), но тут имелся хотя бы один плюс – у нее появилась подруга, а подруга в незнакомом городе, где живешь без году неделя, это, согласитесь, важно. Не все же ей общаться помимо него, Ручьёва, с крохотным ребенком и пожилой четой Палычей…

И потом, ей требовалась финансовая независимость. Господи, да из всех современных женщин Ручьёв назвал бы свою жену феминисткой последней, и тем не менее…

Он знал – ей нужна независимость. Или хотя бы ее видимость.

Иными словами, сознание собственной самодостаточности.

И сейчас, готовя малышу завтрак, он думал, что во всем дурном есть свои хорошие стороны – по крайней мере, с работой и подругой ей не будет слишком тягостно продержаться полгода без него.

Оставалась одна проблема – объявить ей о своем отъезде и объяснить, чем он обусловлен. Хотя Ольга-Олюшка достаточно умна, чтобы ей хватило и намека.

И все равно аппетит у него пропал, стоило об этом подумать.

Ладно, она-то (вместе с Дениской, подругой Иркой, с помощью верного Палыча и не самой плохой работы) как-нибудь справится…

…а вот справится ли с предстоящим ему заданием майор госбезопасности Сергей Александрович Ручьёв?..

* * *

2.

Ирина

В то время, как Сергей Ручьёв обдумывал, каким образом (максимально тактично и щадяще) сообщит супруге о необходимости своего продолжительного отъезда, Ирочка Лесневская проснулась с четким осознанием того, что в свои двадцать шесть является законченной неудачницей.

Причины? Во-первых, в столице (где она окончила универ) закрепиться ей не удалось, во-вторых, брак ее продолжался всего два года и закончился сокрушительным крахом (Игорек – одноклассник, красавчик, и, как позже выяснилось, прожженный подонок) – променял ее, Иру, свою первую школьную любовь, на какую-то омерзительную богатую грымзу, которая была, вдобавок, старше него на пять лет (Ирина подозревала – не исключено, что и на все десять, во всяком случае, так она выглядела, эта столичная дамочка с внешностью деревенской хавроньи).

Плодом неудавшегося брака стала дочь Светка, которой недавно стукнуло четыре, и неизменные попреки матери (с которой Ира теперь вынуждена была проживать) о том, чем заканчиваются подобные необдуманные “авантюры”.

Один плюс – вернувшись в родной город, Ире не пришлось идти преподавать в какой-нибудь паршивый лицей на мизерную зарплату – брат матери, дядя Миша, занимавший не самый низкий (правда, и не самый высокий) пост в городской администрации, пристроил племянницу в репетиторскую фирму (где платили в несколько раз больше, нежели в школе, а нагрузки были несравненно меньше).

Конечно, двадцать шесть – это не тридцать шесть, а если еще Ольгу послушать, то у Ирины вообще не имеется причин вешать нос, но легко быть оптимисткой, когда живешь в четырехкомнатных “хоромах” улучшенной планировки в центре города, а муж (мало, что умница; по мнению Иры, еще и редкий обаяшка) готов на руках тебя носить все двадцать четыре часа в сутки, и ты не слышишь ежедневных материнских нудных рассказов о том, как замечательно устроили свои судьбы твои ровесницы, и, наконец, твой четырехлетний сын проявляет задатки настоящего вундеркинда, одинаково легко болтая и на французском, и на русском (что, впрочем, неудивительно – если Ольга-Олюшка владеет четырьмя европейскими языками, то ее муж – аж пятью!). Как-то Томашевич (вполголоса, в кулуарах) высказал предположение, что “парень далеко не прост”, если, владея языками, работает “обычным охранником”, но, во-первых, не обычным охранником работает Сергей, а руководит охранным агентством, а во-вторых, этому параноику Томашевичу (между прочим, вышибленному из вуза за то, что принуждал студенточек к нехорошему поведению обещанием хороших оценок) везде и всюду мерещатся шпионы и агенты ФСБ…

Что, любопытно, мог забыть шпион в их сибирской глуши? По словам Ольги, им с Сергеем просто захотелось сменить обстановку, уехать из пыльного, шумного и загрязненного (в прямом и переносном смыслах) мегаполиса туда, где и воздух чище, и люди неиспорченнее (ну, это несколько сомнительно, тем не менее…) и, наконец, жилье дешевле (а вот это действительно чистая правда). За те деньги, на которые Сергей сумел купить “четырехкомнатку”, в столице (тоже в центре) он разве что приобрел бы комнатушку в коммуналке (и то в лучшем случае).

Конечно, послушать другую их с Ольгой сослуживицу – Юльку Панченко, – надо, мол, быть круглой дурой, чтобы с Ольгиными внешностью и образованием не отхватить себе олигарха, но тут явно в Юленьке говорит “черная” зависть, только и всего. Арзумовский (самый старший из преподов и самый аристократичный, если можно так выразиться) не преминул с иронией заметить, что Панченко, конечно, будь такой как Ольга, “уж развернулась бы”, и всем стало понятно, на что он намекал. Известное дело – бодучей коровке Бог рожек не дал.

Да и потом, Ирина подозревала, что Ольга насмотрелась в столице на олигархов, узнала им истинную цену, недаром отзывается о большинстве из них так пренебрежительно… правда, в подробности не вдаваясь.

Мысли о подруге, как ни парадоксально, окончательно испортили Ире настроение.

Вот, к примеру, что нужно сделать Олюшке Витальевне, чтобы хорошо выглядеть? Встать с постели, умыться прохладной водой (от которой на щечках появляется легкий румянец), почистить зубы, провести определенное количество раз щеткой по своим роскошным волосам, выпить стакан апельсинового сока… и все. Не нужно час корпеть перед зеркалом, приводя лицо в порядок, накладывать макияж, потом еще полчаса сооружать из своих пережженных “химией” и не самых густых волос более или менее приемлемую прическу (потому, что поход в стоящий салон красоты обойдется слишком дорого, а в дешевом тебя сделают еще большей дурнушкой, чем ты есть), потом долго копаться в гардеробе, выбирая платье или костюм, который тебя наименее полнит (да еще чтоб подходил по цвету – иначе станешь выглядеть “бледной молью”), туфли носить на невыносимо высоких каблуках (дабы ноги визуально казались длиннее)… и прочее, в том же духе.

И все это делается ради чего? Ради того, чтобы ближе к вечеру (когда придет время забирать ребенка из детсада) ты уже опять выглядела зачуханной и замотанной и мечтала только об одном – добраться до любимого дивана, полчаса посмотреть какую-нибудь дурацкую мыльную оперу (потому, что на чтение сил уже не остается) и наконец вырубиться на своей неуютной полутораспальной кровати (предварительно доведенная почти до белого каления нытьем ребенка, который перед сном, как правило, становится особенно капризным).

Как-то Ира явилась к Олюшке в выходной без предупреждения (аккумулятор мобильника, как назло, по дороге “сдох”). Уже из-за двери уловила ароматы готовящегося обеда, решила, что Ольга встретит ее в кухонном переднике, с поварешкой в руке, а встретил… Сергей.

Тоже в кухонном переднике, который (повязанный поверх хлопчатобумажной футболки и джинсов) почему-то вовсе не казался нелепым. Улыбнулся мягко, сказал, что “Оля в гостиной, у нее небольшая мигрень, но это не страшно”, любезно пригласил Ирину в квартиру, а сам удалился на кухню, откуда и доносились дразняще аппетитные запахи борща и, кажется, тушеного мяса в горшочках.

Ирина не без опаски вошла в гостиную, ожидая увидеть бледную, стонущую Олюшку с компрессом, сооруженным из марли, на лбу, и страдающим лицом, а увидела полулежащую на диване цветущую красавицу, увлеченно читающую знаменитого писателя-мистика.

Ольга вскинула голову, улыбнулась своей загадочно-томной полуулыбкой женщину, отлично сознающей силу своего очарования, пригласила Иру устраиваться в уютном кресле и непринужденно пояснила, что утром у нее была небольшая мигрень, но уже почти все прошло, спасибо ____________(назвала какой-то дорогой, широко разрекламированный анальгетик).

–А Денис где? – ничего другого спросить Ирина не нашлась – настолько ее ошеломила эта чуждая картина – супруга лениво почитывает мистические романы, тогда как муж (отнюдь не пожилой и лысый толстячок-неудачник, а высокий, грациозный, с насмешливыми глазами и “голливудской” улыбкой) кашеварит на кухне, ничуть, похоже, не выказывая недовольства таким положением вещей.

–Дениска в детской, – пояснила Ольга, не уловив и тени неприятного удивления ни во взгляде, ни в интонациях подруги (или сделав вид, что не уловила), – Что-то там из кубиков строит… – и позвала: “Серж!”, а когда Серж появился в дверях гостиной, с половником (!) в руке, спросила, чем занят сынишка.

–Башню строит. Похоже, Эйфелеву, – ответил Ручьёв, после чего поинтересовался, чего дамы желают – чай или кофе?

–Мне чай на сей раз, – сказала Ольга, – Так и быть. Некрепкий. А тебе, Ириша?

Ира собралась уже ответить, что ей ничего не нужно, и вообще она на минутку заскочила – за методическим пособием по изучению английского языка, которое ей Ольга обещала дать… но неожиданно подумала – а почему бы и нет? Почему бы не отбросить, наконец, идиотские российские стереотипы, заставляющие современную женщину быть одновременно и кухаркой, и посудомойкой (от донельзя фальшивой рекламы уже тошнит), и нянькой… да, вдобавок, кормилицей семейства? Что, лучше было бы, если б Ольга, замотанная и несчастная, сейчас возилась бы у плиты, одновременно вытирая сопли ребенку, а Сергей вальяжно расположился бы у телевизора, смотря футбол и потягивая пиво (как в свое время поступал бывший Ирин Игоречек?) И насколько бы Ручьёв в этом случае был бы ей симпатичен (если симпатичен вообще)?

Посему она тоже сказала, что будет чай, и минут через семь Сергей явился уже с подносом, где находились и чашки с блюдцами, и изящные ложечки, и сахарница, и розетка для варенья, и вазочка с вафлями… и даже молочник, наполненный, правда, не молоком, а сливками.

–Спасибо, милый, – небрежно поблагодарила его Ольга, и тут до Иры дошло, что (невероятно!) Ручьёву, кажется, даже приятно так ухаживать за женой (словно мигрень – хворь не исключительно вымышленная и вообще присуща прогнившей западной аристократии и абсолютно чуждая российским бабам (даже таким красавицам, как Ольга Витальевна).

Спустя пять минут Ира уже напрочь забыла обо всех своих комплексах, и они с Олюшкой непринужденно болтали как на типично “женские” темы, так и на общие (обсуждение последних фильмов, книг…) Оказалось, что и актеры им нравятся одни и те же, и одинаково они не любят “дамские” романы (тут, правда, Ира слегка покривила душой – под настроение она все же почитывала Даниэлу Стил (которую Ольга на дух не выносила, равно как прочих пишущих дам).

Потом в гостиную заглянул Дениска, пригласив обеих dame (mama и tante Иру) полюбоваться своим “зодчеством”, а затем и Сергей заявил, что обед готов, и Ирину, конечно, радушно пригласили к столу… Впрочем, она успела перебить аппетит чаем с вареньем и вафлями и отказалась. А Ольга не отказалась (Ира обратила внимание, что чай Олюшка пила без сахара и едва прикоснулась к вафлям. Позднее она узнала, что Ольга вообще не слишком любит сласти).

Уходя, Ирина поймала себя на мысли, что… так попросту не бывает. Какая-то сказочно счастливая семья – красавица жена, заботливый муж, прелестный малыш… Почему же ей не удавалось отделаться от ощущения, что время от времени (нечасто, но все же) она улавливает во взгляде глубоких (и обычно теплых) глаз Ольги скрытую тоску? А во взгляде Сергея (когда он не устремлен на жену и ребенка) – скрытую же холодную настороженность, почти угрозу, предупреждение – мол, я к тебе расположен лишь до тех пор, пока к тебе расположена моя женщина, однако, стоит тебе…

Стоит – что? Какую такую угрозу Ира, безобидная трудолюбивая мать-одиночка может нести Ольге?

Правда, Олюшка порой действительно выглядела странно беззащитной – такой же беззащитной выглядит прелестная весенняя бабочка или цветок мака… словом, что-то красивое и одновременно – очень хрупкое.

Может, поэтому муж Ольги и казался Ирине, при всем своем обаянии, каким-то хищным, а порой даже и опасным?

Может, поэтому. Или по какой-то еще причине. Или вообще ей все это мерещилось из-за чрезмерной мнительности…

Ясно было одно – самой Ирина подобного мужчину не заполучить никогда.

Может, поэтому она и ощущала себя неудачницей?..

* * *

3.

Ручьёв

– Привет, мамочка! – счастливо воскликнул Дениска, с готовностью отодвигая от себя тарелку с доеденной овсянкой (овсяную кашу он не любил ужасно, но сегодня Ручьёв схитрил, заварил пакетик овсянки с добавленными туда кусочками каких-то сухофруктов, так что ребенок съел кашу куда охотнее, чем обычно), – Мы старались не шуметь, чтобы ты не разбудилась, но ты все равно…

– Проснулась, – машинально поправила супруга, бросая на Ручьёва короткий, но выразительный взгляд. Взгляд, который сказал ему, во-первых, что уловка его не сработала, а во-вторых, похоже, признание из него вытянут куда раньше, нежели он намеревался его сделать.

“Господи, – смятенно подумал он, – Ну дай ты мне всего-то пару дней, еще пару беспечных, беззаботных дней…”, а затем столкнулся с чистым и слегка недоумевающим взглядом сынишки – и окончательно схудилось. “Что ж ты за сволочь, Ручьёв?” Ибо если Ольга-Олюшка хрупка и беззащитна в основном лишь с виду, то ребенок-то четырехлетний – он как воспримет исчезновение папы? (минимум на полгода, а максимум…)

“А максимума быть не должно, – холодно и отстраненно (как обычно в критические моменты) подумал уже не Сергей Ручьёв (любящий муж и не менее любящий отец), а жесткий, временами жестокий, умеющий считать даже не на два – на несколько (!) ходов вперед майор госбезопасности “Вульф”, – Не должно быть этого максимума, по определению. Ты выполнишь свою миссию и вернешься. К НИМ вернешься, к тем, кого любишь, как утверждаешь, больше самого себя. Ну так и докажи это… и не малодушничай, наконец! Однажды тебе уже пришлось совершить донельзя дерзкий (и прямо скажем, не совсем согласующийся с законом) поступок, и тогда на кону стояли не только твоя свобода и жизнь, но и еще нескольких доверившихся тебе людей (в том числе и той, что сейчас смотрит на тебя вопросительно; женщины, обладающей (увы!) слишком обостренной интуицией…) И ты их подвел?”

“Не подвел, – угрюмо ответил Ручьёв мысленно самому себе, – И теперь не подведу. В лепешку разобьюсь, но не подведу”.

“В лепешку – это лишнее, – иронично возразило его же альтер-эго по прозвищу “Вульф” (Волк), – Ты уж постарайся вернуться целым и невредимым. А сейчас… не тяни кота за тестикулы, наконец! Какая разница, когда ты ЕЙ скажешь – сейчас или сорока восемью часами позже… в любом случае ведь скажешь, не станешь это перекладывать на полковника Валентина Павловича Журавлева (которого она больше знает, как Палыча), верно? Не станешь. Следовательно…”

– Что-то не так, Серж? – негромко спросила она, отлично подмечающая не только изменения мимики его лица – изменения выражения глаз (а сейчас его взгляд определенно метнулся).

– Ничего… особенного, – выдавил Сергей из себя (заставил себя выдавить), – Ладно, отведу Дениса в детсад, тогда и поговорим.

– Хорошо, – на мгновение ее взгляд тоже потемнел, но она еще меньше него хотела, чтобы малыш уловил напряжение между родителями, посему чмокнула Дениску в щечку, взъерошила его мягкие пшеничные вихры и, сказав: “Тогда пойду умоюсь”, удалилась в ванную комнату.

И, похоже, решила не просто умыться, но и душ принять, ибо, когда он выходил вместе с сынишкой за дверь, она (Олюшка) все еще оставалась в ванной комнате.

…Обычно он сам отвозил Дениса в детсад и сам же его забирал (правда, часто заезжал вечером вместе с Ольгой), так что воспитательницы привыкли к такому заботливому папаше (попросту не желавшему из какого-то дурацкого суеверия, чтобы Ольга лишний раз садилась за руль автомобиля).

“Но теперь ей придется делать это каждый (почти каждый, выходные исключим) день”, – вкрадчиво вклинился в мысли подлый “Вульф”, и Ручьёв решил заодно поговорить с Ольгой и на тему поездок общественном транспорте… впрочем, она все равно поступит как сочтет нужным. Лишь раз она вынуждена (именно вынуждена!) была ему подчиниться… хоть и тогда, если подумать, у нее имелась альтернатива.

Как ни странно, эта, последняя, мысль его успокоила. Она сильная, она куда сильнее, чем думают окружающие (которым зачастую бросаются в глаза лишь ее красота и, соответственно, уязвимость, напрямую с ней связанная). Даже он, Ручьёв, порой забывал, насколько она сильная, а в действительности… достаточно вспомнить слова врача, принимавшего у нее роды: “Ни разу не вскрикнула, не застонала…– сказал тот с некоторой даже озадаченностью, – Терпела боль – а боль, скажу вам, настолько адская, что мужчине и вообразить сложно, – до последнего и только за час, пока не начались собственно роды, стала скрипеть зубами и сыпать непонятными ругательствами… Мне показалось, даже не на одном, а нескольких иностранных языках…”

“На четырех”, – машинально уточнил Ручьёв, на что врач лишь удивленно покрутил головой – мол, если бы все роженицы были такими выносливыми, работа б его значительно облегчилась…

…Когда он снова вошел в квартиру, моментально уловил слабый запах табачного дыма – значит, опять курила. Значит, уже подозревает недоброе.

–Давай сразу, – такими словами встретила его Ольга, сидящая на диване в гостиной, – Что за дерьмовый сюрприз вы мне приготовили, господин Ручьёв?

“Вы” означало крайнюю степень ее напряжения и – что уж там? – нерасположения выслушивать ложь.

Он вздохнул, присел с ней рядом, достал свои сигареты (не таким уж заядлым курильщиком он был, но если и курил, старался это делать вне собственного дома (равно как и собственной машины) и не в присутствии Дениса).

– Все, в общем, не так ужасно, но… мне придется уехать.

Пауза.

И негромкое:

– Надолго?

Он помял незажженную сигарету в пальцах.

– Боюсь, этот Новый Год вам с Денисом придется встречать без меня.

– Здорово, – сказала она еле слышно, – Ну, а… следующий?

– Следующий, надеюсь, встретим уже вместе.

Она резко повернулась лицом к нему.

– Нет смысла спрашивать, куда тебя направляют, да? Ответь только на один вопрос – отказаться никак нельзя?

Он молча отрицательно помотал головой.

– Merde, – выругалась она по-французски, затем, – Fucking Shit! – и, наконец, тихо, – Полное дерьмо (уже на чистом русском).

– Даже под угрозой… увольнения из Конторы?

– Кто тебе сказал, что я служу в какой-то конторе? – тускло переспросил Ручьёв, и его жена невесело усмехнулась.

– Бога ради, Серж… Я, надеюсь, чуть поумнее твоей бывшей подруги… как ее? Валерия, кажется? – и некоторые вещи – для меня, во всяком случае, – слишком очевидны, – и, после паузы, – В каком ты звании? Или мне и это не полагается знать?

Не полагалось, но Ручьёв решил – плевать. Эти суки из Конторы предъявили-таки ему счет (и немалый счет, можно сказать, с процентами) за ту, в сущности, не столь уж преступную авантюру, на которую он некогда решился – так какого черта? Его любимая женщина имеет право знать хотя бы часть правды – тем более, что от этого знания им ни жарко, ни холодно, а ей… ей, может, будет легче. Самую чуточку.

– Майор, – глухо сказал Ручьёв.

– А почему не подполковник? – тускло спросила Ольга, – В твоем возрасте самое время быть подполковником…

Он невесело усмехнулся.

– Вот вернусь – и стану. “Если, конечно, вернусь…”

– Ясно, – сказала она еще тише, – Это же плата, как я не догадалась, дура, что тебе еще предъявят счет. Что эта “мягкая” ссылка в Сибирь – далеко не все, чего они от тебя потребуют…

– Послушай, – он повернулся к ней, попытался взять за плечи… но Ольга (в действительности куда более сильная, чем это казалось) увернулась. Сейчас как никогда она ему напомнила куницу. Ужасно хорошенькую куницу… готовую в любой момент прокусить руку до крови. Или даже до кости.