Buch lesen: "Дом бурь"

Schriftart:

Серия «Иная фантастика»

Ian R. Macleod

THE HOUSE OF STORMS

THE MASTER MILLER’S TALE

Печатается с разрешения автора и его литературных агентов Zeno Agency (Great Britain) при содействии Alexander Korzhenevski Agency (Russia)

В оформлении обложки использована иллюстрация Василия Половцева

Перевод с английского: Наталия Осояну

Дом бурь

Хизер и Джону с любовью.
И спасибо, что позволили мне позаимствовать имя

Часть первая

I

Везя своего сына в Инверкомб, вельграндмистрис Элис Мейнелл была целиком и полностью уверена, что он едет туда умирать. Не то чтобы она утратила надежду – надежда оставалась тем, за что вельграндмистрис цеплялась изо всех сил, – но за годы болезни Ральфа в простых словах обнаружились оттенки смысла, о существовании которых Элис раньше едва ли подозревала.

Она смотрела из окна машины, пока та с рычанием мотора покидала Бристоль. Холодное серое утро еще не до конца прогнало ночь, и Ральф дрожал под одеялами, из его рта вырывались облачка пара, такого же сизого, как и губы. Сперва ночной поезд из Лондона, а теперь – внешне красивый, но на деле довольно холодный автомобиль, едущий по каким-то задворкам, откуда открывались унылые виды на город, всегда казавшийся Элис более чуждым, чем многие отдаленные уголки Континента. Здесь шумные вагончики монорельса ездили высоко над улицами, сложив элементы подвески, будто руки в молитве. А здания! Фестоны из кораллита, который мастера-строители выращивали и подвергали мутациям, казались существами, вылепленными из теста, порождениями муки и воды. Все выглядело кривым, изогнутым, как будто продолжало расти, а розово-голубая гамма превращала город в детскую комнату колоссальных размеров. Какой контраст с аккуратным, упорядоченным Норт-Сентралом. В лучших районах, расположенных вблизи от Клифтонской плотины, фантастические особняки постепенно просыпались, и слуги спешили по тротуарам в лучах гаснущих уличных фонарей отрабатывать дневное жалование. Чуть позже с внезапностью, каковая была абсолютно немыслимой в Лондоне, на смену городским видам пришла пустынная местность.

Ральф впервые увидел Бристоль, и вот тот уже исчез. Место, куда они направлялись, располагалось недалеко, однако Элис спросила себя – с ней такое бывало всякий раз, когда им открывалось какое-нибудь новое зрелище, – увидит ли ее сын этот город снова. Она внутренне содрогнулась. Часы, лихорадочные и быстрые, как его пульс, тикали без остановки. Лондон, потом Бристоль, и вот наконец холмистый пейзаж, пока что не тронутый лучами зари, и голые живые изгороди в свете фар.

А что было раньше, что было до того? Баден, затем Париж. Некое местечко в горах. И врачебные кабинеты. Сияние флаконов. Блеск очков. Бесполезные заклинания, произнесенные шепотом. Месяцы и сменницы иной раз сгущались в ее воображении до единственного, бесконечно длинного мгновения, случившегося летним днем в Лондоне, на Кайт-Хиллз, – это был День бабочек, и она с той поры уже не могла относиться к празднику как прежде, – когда Ральф подбежал к матери и закашлялся, и в слюне на его ладошке обнаружились капли крови. С того момента и до нынешнего жизнь превратилась в бесконечную гонку, и время, проведенное в стольких бесспорно красивых и интересных местах, казалось лишь передышкой, прежде чем они снова побегут. Даже здоровый ребенок чувствовал бы то самое изнеможение, какое ощущала она. Все ради того, чтобы познать бесчисленные способы истолкования слова «надежда», которое в конце концов истрепалось до такой степени, что сквозь него просвечивала истина. Но вот настал момент, когда они выехали из долины, и восходящее солнце внезапно показалось из-за плотных туч, пронзило своими лучами беспокойный туман. Впереди ждал Инверкомб, где состоится последняя битва.

Дыхание Ральфа немного выровнялось. Солнце светило ему в лицо, и Элис с болью в сердце увидела, что свет нового дня играет на густом пушке, покрывавшем его щеки. Ральф превращался в мужчину – детство, которым он не насладился из-за болезни, осталось позади.

Почувствовав какую-то перемену в ее взгляде, сын повернулся к ней. Над его верхней губой поблескивали капли пота.

– Еще долго?

– Не знаю, дорогой. Я там никогда не была.

– Напомни, как это место называется?

– Инверкомб.

Ральф кивнул и снова уставился в окно. На стекле проступил беспокойный призрак его дыхания.

– Итак, вот он какой – Запад.

Элис улыбнулась и взяла сына за руку, теплую и легкую. Теперь, когда солнце взошло по-настоящему, она вспомнила, каким красивым бывает западный пейзаж даже поздним зимним утром. Бесконечные холмы. Предчувствие, что за следующим поворотом откроется вид на море. Впрочем, она сама не слишком-то хорошо знала эти края. Если не считать городки с домами медового цвета, где ей в былые, молодые и более трудные, годы доводилось по полдня бестолково сидеть на чемодане в ожидании нужного поезда. И все же Ральф казался воодушевленным, когда смотрел на дорогу, что спускалась к огромному эстуарию и далеким холмам Уэльса. Про Лондон, где они провели несколько дней, с его густыми туманами и бесконечной суетой, не хотелось вспоминать. Да, с учетом всех фактов, которые она не раз пересмотрела, а также странного усиливающегося ощущения, что Инверкомб призывает ее каким-то непостижимым, но значимым образом, решение казалось верным.

– Ты действительно понятия не имеешь, как там все устроено? – пробормотал Ральф.

– Не имею. Но…

Ральф повернулся к матери, и они вместе произнесли нараспев фразу, которую всегда произносили, когда приезжали в новое место.

– Мы скоро узнаем…

Деревья расступились. Взгляду открылись высокие внешние стены, небольшая сторожка у ворот, длинный подъездной путь, справа от которого, за поросшим деревьями лугом, виднелся некий замок или развалины такового, а далее начиналась возвышенность с рисклипами и плантацией вечнозеленых растений, увенчанная приземистым маяком. Нет, скорее всего, это и был тот самый метеоворот.

Элис уже выяснила, что Инверкомб существовал давным-давно. Похоже, римляне построили укрепления на этой обращенной к морю части эстуария реки Северн, и, несомненно, здесь когда-то стоял небольшой замок, который потом разграбили войска Кромвеля. Затем наступила пора, когда английскую землю вновь залило кровью: это случилось после того, как фанатичный одиночка по имени Джошуа Вагстафф извлек доселе невиданное вещество из камней, которые собирал всю свою жизнь. Он назвал его эфиром в честь пятой формы материи, предсказанной Платоном, и эфир положил начало новой эпохе: все начали искать его, словно одержимые. Благодаря эфиру на земле, где раньше росла только мякина, собирали по бушелю зерна с каждого колоса. Эфир заставлял заевшие оси вращаться. Эфир искажал саму суть бытия. Эфир, помимо всего прочего, означал власть, и торговые гильдии поняли это лучше кого бы то ни было, а потому в войне с королем и церковью добились признания эфира своей собственностью.

После кровопролитных Войн за воссоединение, с началом Первого индустриального века, Инверкомб отстроили заново, из замка он превратился в красивый особняк на грозном мысе, истинную каменную драгоценность, полную новообретенного богатства и открываемых эфиром перспектив. Семья по фамилии Маскотс жила там на протяжении многих поколений, пока их могущество не иссякло, и в конце концов поместье посредством соглашения о банкротстве перешло, как и многое другое, в собственность Великих гильдий. Оно стало всего лишь одним из неисчислимых вложений и владений, небрежно передаваемых из рук в руки согласно завещаниям и брачным контрактам, пока в конце Третьего века не оказалось продано Гильдии телеграфистов, пусть и было сомнительно, что кто-то из ее вельграндмастеров хоть раз навестил новые земли. Так или иначе, бесцельное существование Инверкомба подошло к концу: его превратили в центр разработки технологии, которой с наступлением Нового века предстояло прослыть истинным чудом и стать источником процветания. Желоб старой водяной мельницы расчистили и для обеспечения поместья электричеством установили генератор, который сам по себе был новшеством. Далее собрали вычислительную машину, еще один образец продвинутой технологии того времени, а на границе угодий построили небольшую, но годную подстанцию. На раннем этапе работ был создан новый вид электрического телеграфа, посредством которого обычные гильдейцы – разумеется, достаточно состоятельные – могли разговаривать друг с другом все равно что лицом к лицу, и профессиональные телеграфисты, пересылающие мысленные депеши, оказались не нужны. Устройство под названием «телефон», это великое изобретение, преобразило весь мир. Но Инверкомбу вновь не досталось славы, и про него все забыли. Заброшенное поместье влачило жалкое существование в хаосе конца последнего Индустриального века, пока его не передали в пожизненную аренду некоему вельмастеру Адемусу Изамбарду Порретту.

Особняк к тому времени наполовину превратился в руины, и бьющийся у подножия утесов морской прибой серьезно подточил его фундамент, но вельмастер Порретт самозабвенно погрузился в восстановительные работы. Элис изучила записи столетней давности, в которых говорилось о том, как в Инверкомбе переделали крышу, отремонтировали генератор, заново отстроили террасы и привели в порядок многочисленные сады. Вельмастер Порретт даже превратил уродливую подстанцию в фолли¹ – бутафорскую крепость с бойницами, – чтобы она не портила вид. С точки зрения Элис, такой объем усилий был необъяснимым для простого пожизненного землевладельца, но самым выдающимся достижением Порретта оказался метеоворот, чей латунный купол она теперь созерцала: он разместился, точно невысокий маяк, на вершине кирпичной башни с южной стороны холма над желобом водяной мельницы. На палубах парусных судов опытные мореходы использовали такие устройства, чтобы выжать из ветров все возможное, однако идея применить эту штуку на суше для управления погодой в целой долине показалась ей амбициозной до безобразия.

Автомобиль шумно затормозил на изгибе замшелой гравийной дороги. Элис проницательным взглядом человека, привыкшего оказываться в новых местах, окинула высокие окна и дымоходы, элегантные фронтоны, замысловатое изящество камня и стекла. Особняк оказался даже красивее, чем она себе воображала.

Сделав знак водителю подождать и взглянув на свои наручные часы – было без четверти восемь, – Элис подошла к входной двери и дернула за цепочку звонка. Примерно сменницу назад она послала весточку, что они с Ральфом приедут, но, следуя своему обыкновению, не упомянула точное время и дату. Обычно в этот момент в дверях появлялось шокированное лицо какой-нибудь полуодетой горничной. За годы, прошедшие с тех пор, как Элис вышла замуж за вельграндмастера Тома Мейнелла, она превратила в одно из своих многочисленных кредо необходимость содержать в надлежащем виде все имущество, принадлежащее гильдии. Потому-то Инверкомб и привлек ее внимание. Поместье было относительно небольшим, однако соответствующие ему цифры указывали на колоссальные траты. Ей объяснили, что все дело в сухопутном метеовороте: он оказался слишком мощным, чтобы его можно было полностью вывести из эксплуатации, не разорившись. По какой-то причине – то ли из-за странного устройства, то ли из-за расположения, которое как будто подразумевало дозор на побережье Бристольского залива, то ли из-за предчувствия, что здесь кроется некая история, – Элис решила дать этому месту еще один шанс. И вот она стояла у дверей, а Ральф замерзал в машине, и ничего не происходило, лишь зеленовато-золотой купол метеоворота сиял сквозь голые ветви. Она вздохнула и потерла вздрагивающую мышцу под правым глазом. Собралась было вновь дернуть за цепочку звонка, как вдруг услышала – или, скорее, почувствовала – чье-то присутствие за спиной. Медленно повернулась, всецело уверенная, что не увидит ничего, кроме иллюзий, порожденных усталостью. Но там стояла крупная негритянка.

– Добро пожаловать в Инверкомб, вельграндмистрис, – сказала она и присела в реверансе. – Я Сисси Даннинг, экономка этого поместья…

II

Важнее всего, как обычно, был Ральф. Она нашла ему самую лучшую и просторную комнату, обставленную старинной, но почти не тронутой мебелью и отделанную красивыми, добротными на вид деревянными панелями. Огромный матрас на зелено-золотой кровати с балдахином выглядел – с точки зрения Элис – достаточно чистым, за французскими окнами без ощутимых сквозняков был балкон с видом на прекрасные юго-западные сады, а в камине уже потрескивал огонь.

Она нашла удобный диван и велела перенести его в комнату Ральфа, чтобы там отдыхать и, при необходимости, проводить ночи. Все нужно было проверить, передвинуть, проветрить, уладить, рассортировать, объяснить, организовать. На это уйдут не часы, а дни. Но экономка казалась толковой, и ее было трудно вывести из себя, пусть даже она была женщиной и к тому же чернокожей, а ее подручные, похоже, знали свое дело. Холодная погода, судя по всему, от метеоворота не зависела. А эти говоры! Мелочи, касающиеся поведения и одежды слуг, а также странный, едва уловимый привкус воды – на удивление приятный и как будто усиливающий аромат чая. Здесь все воспринималось иначе, и Элис почти надеялась найти какой-нибудь серьезный изъян в кажущейся безупречности Инверкомба, чтобы легче было довлеть над теми, кто в нем трудился.

– Ну? Что думаешь?

Она сидела на краю кровати Ральфа. Была середина утра, восьмисменник, четвертый день с момента их приезда, и от огня в камине исходило тусклое сияние. Все рутинные и необходимые мероприятия, которые Элис запланировала, по-видимому, состоялись, и она оказалась в странной ситуации, обнаружив, что ей почти нечем заняться. Снаружи был еще один пасмурный день, хотя в комнате хватало света.

Ральф улыбнулся. Он три ночи подряд крепко спал и теперь сидел, почти полностью одетый.

– Мне здесь нравится. Мне нравится местный воздух. Когда ты позволишь мне осмотреть окрестности?

– Уже скоро. – Обрадованная, она сжала его руку. – Но не будем спешить. Всего две сменницы назад…

Проклятый лондонский воздух. Ральф бормотал, что у него горят кости. Даже сейчас слабость не прошла до конца. Элис наклонилась и поцеловала сына в щеку, чувствуя новый податливый пушок. Улыбнулась и отодвинулась от него.

– Я принесу книги.

Хотя многое из того, что она просила отправить из Лондона почтой, уже прибыло, учебники, необходимые для их с Ральфом домашних занятий, все еще были в пути. Но давно умерший вельмастер Порретт как будто предусмотрел нужды ее сына: в особняке нашлась поразительно богатая библиотека. Книги были старые, но, открыв их с треском нетронутых корешков, Элис пришла к выводу, что совокупность человеческих знаний не сильно изменилась с начала века. Изучение прекрасных, вручную раскрашенных гравюр с цветочками, как рожденными природой, так и сотворенными при помощи эфира, с подробными описаниями на латыни, а также изображений всевозможных камней поможет Ральфу, когда он начнет по-настоящему готовиться к вступлению в ряды телеграфистов, хотя Элис так и не сумела понять мужскую потребность в каталогизации.

– Почему ты улыбаешься? – спросил он.

Потому что думала о будущем. И в мыслях своих сказала «когда», а не «если».

– Мне просто хорошо, когда тебе хорошо.

Он окинул ее подозрительным взглядом.

– До тех пор, – его голос надломился, – пока тебе самой хорошо.

– Ну разумеется.

Местный доктор, тип по фамилии Фут, уже навестил хозяйку Инверкомба со своей суетливой женушкой, как и преподобный вышмастер Хамфри Браун, приходской священник. Конечно, Элис пойдет в церковь утром в бессменник, как и всякая достойная уважения гильдмистрис, но за эти годы она слышала слишком много молитв и заклинаний. Она понимала, через что приходится пройти матерям чахоточных детей. Сперва они испытывали боль немыслимой силы, потом преисполнялись готовности идти куда угодно, делать что угодно. Часто проходили годы, прежде чем наконец наступало мучительное осознание того, что ты лишь усиливаешь страдания ребенка. Да, чахотка иногда проходила, но единственным известным способом облегчить ее симптомы были покой и свежий воздух. И все же путешествия следовали одно за другим, тревога не унималась, и любые деньги тратились на неустанную погоню за лучшим воздухом, за идеальным покоем. Чередование обострений и ремиссий превращалось в переменный блеск путеводной звезды, по которой мать прокладывала свой путь. Во многих случаях, в чем Элис убедилась в курортных городах и санаториях по всей Европе, гонка продолжалась до тех пор, пока ребенок не умирал или мать не заболевала той же болезнью. Но желание приехать в Инверкомб было отчетливым, бесповоротным. Она избавилась от всех привычных сомнений.

Элис взбила дополнительную подушку, чтобы подложить ее под книгу по ботанике, и оставила Ральфа читать. В коридоре взглянула на часы. Время близилось к полудню. В Лондоне ее муж Том собирался пообедать в клубе. В спертом, густом воздухе, похожем на лондонский снаружи, но в десять раз плотнее, за красным вином, бильярдом и бесконечными порциями тяжелой сытной пищи, в сопровождении одних и тех же дурацких шуток и улыбок в адрес одних и тех же усталых персон, сидящих в креслах с высокими спинками, великие гильдии вершили большую часть своих подлинных дел. Элис решила, что позвонит ему до того, как начнется трапеза. Но сперва надо было привести себя в порядок.

Она пересекла лестничную площадку, направляясь к своей спальне, расположенной дальше по коридору, поворачивавшему под прямым углом. Ее балкон нависал над головокружительной пропастью, на дне которой была просторная уединенная бухта. Инверкомб был полон таких приводящих в замешательство неожиданностей: его коридоры странно изгибались, вид из окон на сушу или море всегда оказывался непредсказуемым, а сам дом с этой стороны располагался так близко к обрыву, что о разрушении фундамента, которое причиняли неустанно напирающие волны, не хотелось даже думать, и все же во всем этом ощущалось что-то несомненно приятное. Элис даже начала задаваться вопросом, не была ли, несмотря на продолжающийся мороз и плоское серое небо, на удивление уютная атмосфера первым признаком пробуждения метеоворота. Их с Ральфом встретили с таким спокойствием, в то время как в других местах оба оказывались в самом центре нелепой суеты, чтобы в итоге лечь в постель, от которой разило мочой. Ее предшествующие подозрения относительно Инверкомба оставались необоснованными и необъяснимыми.

Распахнув балконную дверь навстречу соленому воздуху, вельграндмистрис сбросила зеленое шелковое платье. Почти все ее чемоданы уже прибыли, одежда была распакована и разложена по шкафам. На столике у окна с видом на море стоял ее патефон в черном и блестящем лакированном футляре. Включив проигрыватель, она сняла серьги и закружилась в вальсе – и два, и три – по сверкающему паркету. Прикоснулась к стальным замкам саквояжа и прошептала заклинание, заставившее их открыться. Раздались два глухих щелчка – как будто в такт музыке, – и дорожная сумка продемонстрировала бархатное нутро. В нем было масло бергамота, полученное из сока согретых солнцем цитрусовых. Воскообразный дистиллят амбры, особые разновидности глины и свинцовая пудра. Как и хорошее вино, содержимое саквояжа могло легко взболтаться в дороге, но, когда Элис открыла конической формы баночку с кольдкремом и приложила к лицу шарик из овечьей шерсти, она почувствовала, что здесь, в Инверкомбе, все вернулось в состояние покоя. Запахи пчелиного воска, миндаля и нотки розовой воды сливались с шумом моря, пока она в одной сорочке кружилась в такт музыке – и два, и три – перед высокими зеркалами гардероба.

Вельграндмистрис окинула себя взглядом слева, справа. Подбородок, шея, профиль, неподвластное времени лицо и стан женщины, до сих пор необычайно красивой, хотя уже и не совсем молодой. Легко привстала на цыпочках. Упругие бедра и грудь. Элис. Элис Мейнелл. Волосы всегда были скорее серебристыми, чем светлыми, но она все еще могла позволить себе носить их распущенными. Чистый лоб, как у античной статуи. Широко расставленные голубые глаза. На самом деле, всего лишь удачное совпадение. Заурядная человеческая плоть на случайном наборе костей.

Напевая что-то себе под нос, она достала серебристую спиртовку, поднесла к фитилю свечу и протерла стеклянную чашу белой салфеткой. Пластинка крутилась, потрескивая. Переставив иглу в начало, Элис соединила в чаше, под которой теплился огонек, понемногу разных масел, настоек и бальзамов, а также толику спирта и элладского меда, размешала все ложечкой из кости кашалота. Получилась легкая пенистая масса – текстура делала ее особенно восприимчивой к последнему ингредиенту, эфиру высочайшей заклинательной мощности. Все еще напевая и пританцовывая, вельграндмистрис достала флакончик из магических недр саквояжа и прошептала фрагмент заклинания, усиливший дивоблеск, затем сжала пипетку и поднесла светящуюся трубочку к поджидавшей чаше. Мелодичным голосом пропела остальное заклинание; каждый звук был отработан с усердием пароведа, беззаветно преданного своему делу. Всколыхнулась тьма. Песня отзвучала. Капелька упала. Зелье зарядилось.

Присев за туалетный столик, Элис принялась разминать щеки. Потом обмакнула кончики пальцев в приготовленное средство и начала втирать его в кожу лица, двигаясь снизу вверх. Она ощущала приятное пощипывание. Патефон опять потрескивал, доиграв песню, и звуки сливались со слабым шорохом волн у подножия утесов далеко внизу, а также со стремительным потоком жизни, принесшим ее сюда, в это мгновение, к этому заклинанию, в это место. Она поджала губы и поморгала, глядя на свое отражение. Потрудилась над шеей и плечами, легкими круговыми движениями нанесла крем на зону декольте, хоть для тела и существовали отдельные чары.

Итак. Она улыбнулась самой себе шире прежнего, довершая образ, который хотела продемонстрировать Тому, когда позвонит ему. Немного синевы на веки, толику черного на ресницы; затем Элис вытерла инструменты, закрыла саквояж и прошептала фразу, запирающую оба замка. Она чувствовала себя во всех смыслах посвежевшей. Помимо множества положительных сторон, практическая магия была еще и намного полезней крепкого ночного сна. Вельграндмистрис сняла с вешалки зеленое платье и, втянув носом воздух, пришла к выводу, что оно впитало как раз ту долю ее особого аромата, какая и требовалась. Пластинка продолжала потрескивать, и Элис поняла, что напевает, как будто мелодия все еще звучит. Хм… Она склонила голову набок. Что за мотив вертелся в голове? В любом случае опасно с такой небрежностью что-то бормотать, когда работаешь с эфиром; оглядевшись по сторонам, Элис увидела, что комната будто замерла в ожидании. Шипение, потрескивание, шум волн. Казалось, на мгновение весь дом обрел способность дышать.

Вспомнив про серьги, Элис наклонилась к туалетному столику, чтобы продеть золотые дужки в мочку каждого уха. И тут случилось ужасное. Пока она изучала свое отражение, на лицо вновь упал болезненно-яркий луч маяка, и Элис впервые в жизни заметила, что по обе стороны ранее безупречной нижней челюсти проступают брыли.

Телефонная будка под парадной лестницей в передней Инверкомба представляла собой небольшую конструкцию, обитую красным велюром и увенчанную латунным колоколом, который выглядел так, словно полировали его чаще, чем ему доводилось звонить. Это был реликт истории особняка, сбереженный со времен гильдейских экспериментов – безусловно, самая ранняя модель, которую Элис доводилось видеть. Внутри все устарело, но выглядело симпатично. Вельграндмистрис села перед зеркалом и в падавшем сверху вниз мягком свете электрической лампочки почти убедила себя, что чуть раньше в спальне не увидела ничего особенного.

Свет померк, и Элис почувствовала привычное сопротивление, когда подключилась к линии и набрала номер клуба Тома с помощью вращающейся латунной ручки. Получив сигнал через кабели – невидимые, проложенные под землей, чтобы не портить красивые окрестности особняка, – запустились реле на замаскированной под садовый каприз подстанции, а далее вызов поступил на узел связи с его размеренно гудящей вычислительной машиной. Вельграндмистрис посмотрела в зеркало и почувствовала, как что-то дрогнуло, словно в реальности образовался разлом. Отражение растаяло, а потом само стекло исчезло – как будто пространство расширилось, – и послышался невнятный гул мужских голосов. Элис ощутила резкий запах сигарного дыма и услышала смутный рокот лондонского транспорта; портал в столицу был открыт.

Официант в далекой будке поклонился и спросил, с кем она желает поговорить. Элис почувствовала, как хлопнула дверь, когда он ушел, а затем услышала плеск льющегося в бокал алкоголя, прежде чем появился ее муж и сел, не сводя глаз с образа, который видел в собственном зеркале.

– Так и думала, что найду тебя в клубе, дорогой.

– Ты же меня знаешь. Аккуратен, как часы. – Галстук, судя по всему, недавно завязанный заново, уже перекосился, и пахло от Тома скорее потом, чем одеколоном. – Как Ральф? Я всю сменницу твердил себе, что отсутствие новостей – хорошая новость, а ты, похоже, взяла с собой достаточно всякой всячины в это место… как бишь оно называется? Инверглейд?

– Инверкомб. И я почти ничего не взяла. – Элис напустила на себя уязвленный вид, когда Том посмотрел на нее со знакомой тоской во взгляде. Она нуждалась в его внимании, особенно после того, что увидела в зеркале своего туалетного столика. Это теплое пламя согревало лучше эфира. – У Ральфа все хорошо. И я так рада, что мы приехали сюда, хотя ужасно по тебе скучаю.

– Ты пробыла в Лондоне совсем недолго. А вот отсутствовала очень долго. – Улыбка Тома почти угасла.

– Ну, ты знаешь причину. Другого выхода нет.

– Да, да. И Ральф… Я понимаю, что в Лондоне ему не место.

Том пристально посмотрел на нее. Поджал губы. Вокруг его глаз залегли морщинки. У него были густые черные волосы, как у Ральфа, но редеющие на лбу и седеющие на висках, а небольшие брыли имелись уже при их знакомстве. Мужчинам куда проще стареть с достоинством.

– В любом случае я скучал по тебе, дорогая. – Он раздувал ноздри, вдыхая ее запах, а Элис смутно почувствовала сотрясание пола и грохот проезжающего мимо лондонского трамвая, пока рассказывала Тому об особенностях Инверкомба: о том, что поместьем управляла негритянка; о метеовороте, к чьему воздействию мистрис Мейнелл все еще относилась скептически; о странном говоре местных; и о Ральфе, который как следует выспался и перерыл половину удивительно хорошей библиотеки, донимая мать просьбами осмотреть окрестности.

– Все это звучит просто чудесно. Я горжусь вами обоими. Передай Ральфу… Скажи, что им я тоже горжусь. И что скоро мы будем проводить гораздо больше времени вместе. Я стольким хочу поделиться с ним, Элис.

– Нам обоим пришлось нелегко.

– Ты казалась такой мрачной, когда уезжала.

– Но сейчас я не такая.

– Ты выглядишь…

Элис и так не позволяла подбородку опуститься, но тут приподняла его еще чуть-чуть.

– …изумительно, моя дорогая.

Затем они поговорили о делах, и новости были нерадостные. Контракт на строительство откладывался якобы по техническим причинам. Том был за то, чтобы согласиться на дополнительное время ради пересмотра условий, а вот Элис по-прежнему настаивала, что надо расторгнуть сделку и подать в суд.

– Не слишком ли это сурово?

– Мы должны быть жесткими. Разве они не поступили бы так же с нашей гильдией?

Том кивнул. Он знал, что собственная натура часто подталкивала его к чрезмерно миролюбивым решениям, и полагался на силу и советы Элис. Потом они попрощались, его образ растаял, зеркало потемнело, и она почувствовала, как двери хлопают от неощутимого сквозняка, а реле от Инверкомба до Лондона размыкаются. Пришла пора разорвать соединение, однако мистрис Мейнелл несколько секунд удерживала линию в рабочем состоянии, и черное пространство зеркала продолжало расширяться. Смотреть в него сейчас было все равно что падать. Она не сомневалась, что ценой небольших усилий сможет войти в эту черноту; промчаться по проводам, как бесплотный дух, и появиться в каком-то другом месте. Это была идея, риск, эксперимент, который Элис давно обдумывала и каждый раз отвергала как слишком нелепый и опасный. Но телефон как будто шептал ей: разве есть место лучше, чем этот дом, чтобы рискнуть? В конце концов, разве не здесь начались все эти фокусы с зеркалами? Разомкнув соединение, она откинулась на спинку кресла и стала наблюдать, как заново рождается отражение в зеркале. Подняв руку и коснувшись нежной плоти вдоль нижней челюсти, вельграндмистрис почувствовала, как та самая сила тяжести, что разрушала горы и вынуждала луну курсировать по небесам, сдирает кожу с ее лица.

Выйдя из будки и накинув пальто, Элис отправилась наружу. Там оказалось даже холоднее, чем она себе представляла. Выдыхая облачка пара, женщина пересекла передний двор, затем мост, перекинутый через узкое ущелье, на дне которого струилась река Риддл, и пошла по вьющейся через пинарий² тропинке туда, откуда пахло дымом. Метеовед по фамилии Эйрс – лысый и с усищами что велосипедный руль – в высоких садовых перчатках тащил откуда-то клубы черного кукушечьего вьюнка, в котором Элис узнала зимовник, чтобы швырнуть их в разведенный на поляне костер.

– Только и делаю, что выдергиваю эту дрянь, мистрис, – крикнул он, завидев ее. – И чищу желоб мельницы по меньшей мере дважды каждую весну.

Растение выглядело омерзительно – пурпурное, усеянное ядовитыми синевато-черными ягодами, – и горело ярко, с шипением. Элис шагнула назад, оберегая лицо.

– Я просто хотела узнать, как дела у вас и вашего метеоворота, – сказала она. – Надеялась, что к этому моменту мы почувствуем его эффект. По крайней мере, ради блага моего сына…

Эйрс стянул перчатки и вытер пот со лба. Он провел мистрис Мейнелл по грязной тропинке мимо электрических опор, которые тянулись вереницей от водяной мельницы на дне ущелья, и со скрипом открыл железную дверь. Они вошли в залитое сухим янтарным светом помещение метеоворота.

– Вы давно здесь работаете?

– Почти двадцать лет.

– И никогда толком не пользовались этой штукой?

– Ну… – Он задумчиво постучал ногтем по одной из ручек настройки. – Дело в том, мистрис, что метеоворот и не выключали. Он в каком-то смысле работал все это время. По меньшей мере вхолостую. Машинам гораздо приятнее делать то, для чего они предназначены, чем не делать ничего.

1.Фолли, архитектурный каприз – разновидность садового павильона; миниатюрный замок, крепость, башня, руина или экзотическое здание (пагода и т. д.). (Здесь и далее примеч. пер.)

2.Пинарий (англ. pinetum) – территория, отведенная под культивацию в открытом грунте хвойных растений.