Однажды я стану снегом

Пролог

Говорят, любовь обогащает. На самом же деле она прожигает в груди огромную дыру, заполнить которую может только присутствующий рядом любимый человек. Арису расстался со своей девушкой всего пятнадцать минут назад, а уже готов был плакать от всепоглощающей тоски. Её опухшие от поцелуев губы так и манили, так и заставляли оборачиваться. Вдруг где-то среди пёстрой толпы мелькнёт тоненькая фигурка в сиреневом пальто.

Арису и сам не понял, как пришёл в сад камней на окраине Аомори.¹ Пушистый снег опускался на булыжники объёмными шапками, разросшиеся можжевеловые ветви прогнулись под тяжестью белоснежного покрывала. По поверхности крохотного озерца пробежала мелкая рябь, а на перила горбатого мостика уселся уродливый ворон с перебитым крылом. Такой одинокий, забытый всем миром и окружённый безмолвием.

Снег, цветы и луна – вот три объекта, достойные любования. Эти слова часто повторял дедушка Арису, а он знал толк в жизни. Тихо угасала вечерняя заря, и бархатный сумрак перерождался в тёмную ночь. Фонари причудливо разбрасывали по саду жёлтые круги, в свете которых падающий снег переливался золотом.

Арису не удержался и, шлёпнувшись в сугроб, принялся руками и ногами рисовать снежного ангела. Как же хорошо жить! Какая нежная и чудесная зима! Перед внутренним взором вновь появилось лицо возлюбленной. Воспоминания и образы сплелись в затейливое кружево и отправились укутывать сознание. Тепло разлилось в груди, медленно опустилось в живот и ещё ниже. Арису зажмурил глаза и замер. Снежинки, выныривая из мрака, щекотали кожу и мгновенно умирали.

Внезапно воздух затвердел, так что даже дышать стало трудно. Какой-то извечный Холод сковал конечности и камнем придавил к земле. Тот Холод был точно живым, устало выдыхал ледяной туман и усыплял завыванием метели. Арису с трудом разлепил веки и испуганно ахнул. Над ним склонилась бледнолицая женщина в старинном белом кимоно. Красивая, с развевающимися волосами и дрожащими ресницами. В зрачках у неё плясали голубые льдинки, а на тонкой шее трепетал кулон в виде красного дракона.

– Ты не Казуми. Ты не мой любимый, – разочарованно произнесла она, разглядывая незнакомца.

Арису хотел было привстать, но не получилось. Казалось, он уже и сам превратился в сугроб.

– Я… Меня зовут… Гокэ Арису. Вы поможете… Помогите встать…

– Тихо-тихо… – шепнула она и обняла Арису. Её руки стали тюрьмой. На щеках замёрзли слёзы.

И вдруг Арису понял, что никуда не уйдёт. Он будет вечно любоваться этой женщиной и преклоняться перед её красотой. Вот бы дотронуться до неё, вот бы поцеловать, вот бы развязать пояс на кимоно. Пусть даже её голос темнее мрака и холоднее всех ледников в мире. Плевать!

– Я хочу быть с вами! – с восторгом сказал Арису.

– Чтобы найти Казуми, я прошла тысячи ночных дорог и даже побывала в стране мёртвых. Но ты не мой любимый! – рассердилась она и дохнула смертельной стужей.

Ворон сорвался с перил и улетел в сторону шоссе. Это было слишком даже для него.

Глава 1. Храм забытых предков

Горизонт завалился. Облака подпрыгивали взбесившимися барашками. Дома, деревья и лица прохожих растекались в воздухе уродливыми пятнами. Тиси́я бежала так быстро, так усердно взбивала уличную пыль, что горожане испуганно шарахались в стороны.

Внезапно она споткнулась и упала на колени. Рисовые лепёшки вылетели из бамбуковой корзинки, которую Тиси́я прижимала к животу.

– Чтоб тебя сожрал гюки²! – резко подскочила она и задрала подол косодэ.³ Рисовые кругляшки мягко опустились на бурую ткань. Тисия похвалила себя за ловкость и понеслась дальше.

Городок Дандзё вырядился в желто-красный халат из опавших и танцующих в воздухе листьев. Вершины кедров и клёнов купались в осеннем дрожащем мареве, пронизанном лучами остывающего солнца. Зима приближалась медленно, заигрывая с горожанами: то великодушно уступала место тёплым денькам, то вдруг покрывала жухлую траву серебристым инеем. Дома с остроконечными соломенными крышами обернулись вуалью из паутины.

Тисия свернула с главной улицы в переулок, где густо росли сливовые деревья. Позади остался рынок и ухоженная усадьба старейшины Цикады, окружённая кустами магнолии и можжевельника.

– Госпожа Юзуха, я принесла лепёшки! – Тисия в один прыжок преодолела крыльцо и остановилась у деревянной двери. Смахнула со лба пот и пробормотала. – Только бы не опоздать… Только бы не опоздать…

После нескольких мгновений гнетущей тишины, во время которой Тисия искусала все губы, внутри дома, словно в животе голодного исполинского животного, заурчало. Затем раздались шаркающие шаги, и в узкой полоске раздвижной двери показалось истощённое лицо старухи со стрекозиными глазами. Женщина болела уже много лет, и глаза с каждым годом становились всё более выпуклыми.

– Ты опоздала, Тисия-тян!

– Простите, госпожа. Никак не могла огонь в очаге развести.

Госпожа Юзуха вздохнула так тяжело, что дверная щель с испугом отъехала в сторону, и изломанная фигура старухи в коричневой юкате⁴ вышла из мрака.

– Мне нет дела до твоего очага! Мой муж завтракал вчерашними лепёшками. А он уже старик, и зубов у него почти не осталось. Платить я тебе не буду. Мы с тобой договаривались. Опаздываешь – чистишь мой семейный алтарь в Храме забытых предков.

Тисия взмолилась:

– Только не это! Лучше я приберусь у вас дома, госпожа Юзуха. Храм в запустении. Там очень холодно и страшно. Никто туда не ходит, кроме вас.

Старуха сверкнула стрекозиными глазами:

– Оттого у нас много неприятностей! Мы забыли предков, отреклись от своих корней, потеряли опору. Отправляйся в Храм и приберись там! А завтра приходи вовремя со свежими лепёшками. Вот тогда я тебе заплачу!

Юзуха вернулась в дом, а Тисия уселась на порог и стала бездумно жевать лепёшки. Мысли роились в голове, сталкивались и вгоняли девушку в беспросветную тоску. Крыша протекала, обувь прохудилась, огород порос сорняками. Зима приближалась, а запасов овощей и риса совсем не было. Может это проделки ками? Божества неба и земли послали испытание, которое она должна преодолеть?

– Это всё гадкая старушенция! Видите ли, у её мужа зубов не осталось. Не велика потеря! Зря только вставала на рассвете и возилась с очагом. Ладно уж! Завтра подует новый ветер, – проворчала Тисия и побрела к Храму, мрачному, полуразрушенному и уродливому, словно бородавка на чистом лице красавицы.

Дома и рынок располагались на возвышении, ниже спускались огороды и квадраты рисовых полей, а дальше росли лес да бамбуковые рощицы вплоть до самой стены, неприступной и невозмутимой, которой и был отгорожен Дандзё от внешнего мира.

Тисия остановилась напротив добротного дома господина Такеру. Его хромоногий сын Асахи складывал в ящики дайкон. Чистил и аккуратно срезал ботву, которую потом наверняка замаринует в рисовом уксусе и кунжутном масле. Асахи заметил девушку и кивнул. Они были знакомы и в детстве вместе играли, по крайней мере до тех пор, пока десятилетний Асахи не свалился в овраг, где добывали глину, и не превратился в калеку. Тисия тогда вдоволь поиздевалась над мальчиком, придумывая ему всё новые прозвища: «Раскаряка», «Горбун», «Хромоножка». Её мало волновали чувства других людей, а уж что-то из ряда вон выходящее и вовсе выводило из себя. Спустя какое-то время она поняла, что была не права и, кажется, попросила у Асахи прощения. Кажется. Но как говорят в народе, плевок обратно не вернёшь. Тисия поклонилась в ответ и пошагала дальше.

На мшистые ступени Храма осторожно ступила осень. Прикрыла золотом листьев грязь и мусор. Когда-то храмовые стены пылали багрянцем, как клёны в одичалом саду, а теперь отталкивали древесными жуками и трухлявыми дырами. Крыша с изогнутыми кверху краями покосилась и стала пристанищем для воробьиных стай.

У подножия Храма сидела Хикэси-баба и, положив подбородок на грудь, дремала. Старуха с лисьими лапами и острыми клыками была одной из немногих ёкаев⁵, что осталась жить в Дандзё. Остальные ушли в непроходимые леса за стену. Бабушка Тисии рассказывала, что раньше Хикэси имела привычку блуждать вечерами по городу и тушить фонари, но потом обленилась и вовсе перестала выходить за границы храмового двора.

Тисия хотела незаметно проскользнуть мимо спящей старушки, но та тихонько сказала:

– Только нечестивцы входят в Храм тайком.

– Госпожа Юзуха попросила почистить семейный алтарь, – поспешно ответила Тисия и в очередной раз изумилась. Внешность Хикэси была уродлива, ещё и эти гноящиеся язвы на губах, но вот голос поражал мелодичностью. Вдохнула и пропела, не оставив себе ни крупицы воздуха, чтобы произнести хотя бы ещё одно слово.

Хикэси встала. Косодэ, перевязанное поясом, было таким широким, что низенькая фигурка ёкая казалась похожей на стожок соломы. Лисья лапка выскользнула из-под рукава и указала на Храм.

– Что ж никто не приходит? Стены прогнили, и крыша скоро рухнет.

– Некогда людям, да и не верят, что предки их слышат, – Тисия поставила корзинку на нижнюю ступень и поправила гребень на растрепавшихся волосах. Не любила, когда пряди падали на лоб.

Хикэси-баба хмыкнула:

– Не верят они. Ха! А к орнаментам небось прикладываетесь каждый день? Корни ведь нужны не только растениям. Лишиться корней – лишиться прошлого, потерять себя и связь с миром. Ты-то веришь, что предки могут говорить с тобой?

– Не знаю, – отмахнулась от вопроса Тисия, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Даже во дворе Храма ей было не по себе. Скорее бы почистить алтарь и вернуться домой! Там осталось немного грибной похлёбки. Живот так и крутило от голода. – Я тут редко бываю. Кое-кого из предков видела, но они молчали. Да и я – птица невысокого полёта. Чего со мной разговаривать?

– Ты ведь повелительница времени и пространства. Чего удивляешься? Ты – это твои предки и весь твой род, а они – это ты. И тот извечный Дух, сотворивший всё кругом, живёт в тебе, а ты в нём, – Хикэси хотела ещё что-то добавить, но, заметив растерянность на лице Тисии, только обречённо застонала. – Тебе только репу сажать да сорняки вырывать. Куда уж тебе понять суть всех вещей! Простачка! Ха! Иди уже к алтарю госпожи Юзухи!

Тисия низко поклонилась и, вбежав по ступеням, распахнула тяжёлую дверь.

***

Давящий полумрак Храма порождал призрачных химер и чудовищ, а воображение Тисии дорисовывало недостающие элементы: превращало мышиную возню в злостный шёпот и бренчание ветра на чердаке в крадущиеся шаги.

Тисия стояла перед утопающими в темноте и паутине рядами алтарей. Пахло сыростью и прогнившим деревом. Окна давно забили панелями, так что свет проникал через узкие окошки под потолком. Тисия осторожно, словно боясь нарушить чей-то покой, добралась до третьего ряда и отсчитала восьмой алтарь – старинное сооружение из кедровых досок со множеством полочек и ящиком для щёток и тряпок. Тисия сняла с полок высохшую ветку дерева сакаки, пиалы, свитки и таблички с именами умерших. Опустилась на бамбуковую циновку и стала тщательно вычищать каждый предмет.

– Оттого у нас много неприятностей, – Тисия перекривила госпожу Юзуху. – Сама небось дома сидит, а мне в грязи ковыряться. Мы с тобой договорились… Тьфу!

Холод подобрался сзади. Провёл шершавым языком по затылку и проник под кожу. Его руки, безжалостные и цепкие, сжали плечи и сковали чувства. Напрасно Тисия куталась в своё бесполезное косодэ. Тело налилось свинцом, и приходилось стискивать зубы, которые невероятно громко стучали в пустом Храме.

– Как же холодно… как же холодно… – тряслась Тисия, щёткой смахивая пыль с алтаря. Ещё чуть-чуть, и дома её ждало одеяло. Она сама набивала его козьей шерстью в прошлом году, когда мама была жива… Когда мама была жива…

А Холод не отпускал. До судорог выворачивал ступни и колол кончики пальцев ледяными иголками. Издевался. Играл со своей жертвой, глупой девчонкой, бездумно ступившей на чужую территорию.

Тисия разложила таблички, расставила пиалы и вытряхнула тряпки. Вот и всё. Она уже направилась к двери, когда за спиной зазвенели колокольчики. «Не оборачивайся! Уходи!» – командовал мозг, а ноги, точно приклеенные к полу, отказывались ступать. Ещё несколько шагов – и она окажется на улице, где осеннее солнце золотит листья, где ветер, всё ещё тёплый и нежный, расчешет волосы и смахнёт пыль с одежды. Но искушение увидеть их победило. Тисия повернулась и от внезапной душевной боли рухнула на колени. Они стояли совсем близко и сливались бы с темнотой, если бы не едва уловимое жемчужное сияние. Молчаливые призраки смотрели прямо и не двигались. Мама, папа и брат-подросток. Навечно восьмилетняя сестра, прячась в лабиринтах рядов, появлялась редко.

– Простите меня, – заплакала Тисия, чувствуя, как гнетущее чувство вины, на время усыплённое, вновь вернулось. Они погибли, когда неведомая болезнь выкосила много горожан. Она забрала всю семью Тисии, а ею саму почему-то пощадила. Кто-то из соседей сказал тогда, что теперь нужно жить за всех их. Что за глупости? Лучше уж вовсе не жить.

– Не мучайте меня… Прошу вас… Так больно…

Однако призраки даже не шелохнулись. Смотрели, смотрели, смотрели… Красивая стройная мать, луноликий отец, улыбающийся брат. Тисия ещё раз мысленно прокляла госпожу Юзуху, которая направила её сюда, и давай, словно горячие угли, присыпанные пеплом, вынимать из сердца наверх свои тайные страхи и глубокую уверенность в том, что это она виновна в их смерти. Не досмотрела! Не сумела помочь! Не сберегла!

– Простите! Простите меня! – Тисия с трудом оторвала взгляд от родителей и выползла наружу. Чумазая, на лице – грязные разводы, рот перекошен. Дневной свет на мгновение ослепил, так что мир показался одним большим и белым пятном. Холод, испугавшись солнечного блеска, отступил.

– Забираю свои слова обратно по поводу того, что ты повелительница времени и пространства, – сказала-пропела Хикэси-баба, с брезгливостью разглядывая девушку.

Глава 2. Ничья невеста

Тисия пришла в себя, когда Храм остался далеко позади. Из полусонного оцепенения её вырвали детские голоса. Ребятишки прямо на дороге играли с круглыми озёрными камешками. Тисия когда-то и сама ныряла на дно в поисках сокровищ для младшей сестры. Даже года не прошло со дня её смерти, а кажется, что пронеслась целая вечность.

Худощавый мальчик подбросил корзинку. Камни резко взмыли вверх, а затем на жухлой траве сложились в изящный узор. Дети, все как на подбор тощие и низкорослые, по-тараканьи рассыпались в стороны, чтобы в точности повторить этот узор. Тисия зачарованно наблюдала за игрой, однако вскоре плюхнулась на колени и сгребла камешки, сказав при этом:

– Разве это не случайность? То, как они падают? Вот так и моя жизнь! Что-то происходит, а я и не знаю почему? Боги играются людьми, а затем кидают их во мрак и холод…

– Госпожа!

Тисия вздрогнула. Впервые к ней обратились таким образом. Госпожа! А ведь теперь она сама по себе! Взрослая.

– Госпожа, верните нам… – засмущалась малышка в дырявом халатике.

– Прости, – Тисия насыпала камешки в крохотные ладошки и с жалостью глянула на Храм. Вспомнила, что свою корзинку оставила на ступенях, но возвращаться за ней она, конечно, не собиралась, пусть даже и под страхом встречи со злыми духами. В Дандзё испокон веков хозяйки на ночь вешали над входной дверью плетённые ящики или короба, чтобы отгонять призраков. – Продолжайте игру, ребята, а мне пора домой!

На рыночной площади обмен товарами был в самом разгаре. Урожай репы меняли на добротный отрез пеньковой ткани, из которой потом сошьют хаори⁶ и обменяют на этом самом месте на глиняную посуду или на дзори.⁷ Козы, привязанные к колышкам, жалобно кричали, в клетках кудахтали курицы. Дым стоял коромыслом, поэтому Тисия решила обогнуть рынок и миновать толпу, но наткнулась на своих соседей, сорокалетних братьев-близнецов Ёшики и Шинсу.

Почему они называли себя близнецами, никто не знал. Шинсу, высокий, неуклюжий, с блуждающим взглядом на скуластом лице, разговаривал неохотно. А вот Ёшики, плотный коротышка, подвижный и ловкий, раздражал окружающих своей беспрерывной болтовнёй. Братья никогда не разлучались: жили вместе, работали вместе, и никто из них так и не обзавёлся семьёй.

– Водный цветок мой, цветущая слива, луна нежная, куда это ты так торопишься? – всплеснул пухлыми ладошками Ёшики. – Предположим, меня, навозную кучу, сложно разглядеть, но моего братца-дылду, просто невозможно не заметить.

Тисия поклонилась:

– Просите. Просто задумалась.

– Молоденьким и красивым девушкам опасно так много думать, – захихикал Ёшики, проигнорировав, как его брат закатил глаза и цокнул языком. – Да что с тобой такое, соседка? Ты будто в грязи ковырялась!

– Чистила алтарь в Храме, – по спине Тисии пробежался холодок, а сознание вновь окуталось страхом.

– Госпожа Юзуха отправила? – покачал головой Ёшики и вынул из рукава хаори лоскут чистой ткани. – Держи! Утрись немного. Упрямая старуха. Дался ей этот Храм. Тебя некому защитить, поэтому всякий норовит обидеть…

– Отпусти девушку! – перебил брата Шинсу, заметив, что на Тисию неодобрительно поглядывали. Ёшики закивал:

– Ну иди! На пороге своего дома найдёшь свёрток. Там ломтики сушёного козьего мяса. Это мы с Шинсу оставили. Такой наваристый бульон можно сварить! М-м-м. Ещё лука добавить и…

– Ёшики-кун! – повысил голос брат.

Тисия ещё раз поклонилась и пошагала по улице, в воображении уже поедая мясо и закусывая его луковицей. Она свернула в глухой переулок: густые заросли крыжовника и разросшийся можжевельник. До дома оставалась совсем ничего.

Внезапно Тисию схватили за ворот и швырнули о землю. Она ударилась затылком, и мир вокруг на несколько мгновений потух. Когда тягучее облако перед глазами рассеялось, Тисия увидела пару кожаных коротких сапог. Горожане ходили в сандалиях из бамбука или рисовой соломы, а сапоги с изящным ремешком и вышивкой носил только…

Тисия, оглушённая и ошарашенная, поднялась на ноги и с ужасом взглянула на своего обидчика. На мясистом лице брови казались неестественно изломанными и оттого презрительными. Плотно сжатые губы большого рта, нос с горбинкой. Но самыми страшными были глаза: холодные, карие, с увеличенными зрачками. В чёрных волосах, зачёсанных назад в хвост, уже проступила седина.

– Когда вернёшь долг? – спросил старейшина Цикада, буравя Тисию тяжёлым презрительным взглядом.

– Скоро отдам. Господин, вы же знаете, что я осталась без отца и матери, – сказала Тисия и заметила стоящих в отдалении мужчин из ближнего круга Цикады, кого-то вроде его личной охраны. Один из них держал во рту длинную трубку с черенком из бамбука и курил. Дымную траву выращивали на плантации за озером, но из-за резкого запаха и горького вкуса мало кто решался её курить.

Старейшина растянул рот в улыбке, однако получилась гримаса:

– А мне плевать! Или ты забыла, что я предлагал тебе помощь?

– Замуж за вас? Разве это помощь? – возмутилась Тисия и не подумав брякнула. – Я брала в долг не у вас, а у всего города.

Удар в грудь вышиб из неё весь дух. А в голове одна мысль: вот теперь точно конец. Тисия лежала на спине и глядела в безмятежно голубое небо. Всё-таки красивая осень в этом году. В воздухе плавают тонкие паутинки и почти невидимые крупицы золота. В такую пору и умирать не обидно. Болело всё тело. Хотелось вдохнуть, да не получалось. Над Тисией нависла тень.

– Я и есть город. Я – закон и власть. Запомни это. Даю тебе три дня, чтобы вернуть долг, – медленно проговорил Цикада и исчез. Небо вновь стало голубым.

Шаги вскоре стихли. Тисия осталась одна. Она с хрипом вдохнула и поняла, что не умрёт. По крайней мере, сегодня. Полежала ещё немного и по-старушечьи поплелась домой.

– Гад ползучий! Вонючая жаба! Чтоб тебя сожрал гюки! Чтоб ты сдох!

***

Тисия сидела на деревянном настиле с углублением для очага и бамбуковыми палочками вылавливала из похлёбки кусочки грибов. Затем она выпила бульон и удовлетворённо икнула. После горячей еды тело расслабилось и боль, ноющая в груди, на время отступила.

Пахло горелым деревом. Под высоким потолком плавало дымное облако. Через окна на глинобитный пол жёлто-зелёными пятнами падал свет – вокруг дома густо росли дзельквы. Тисия помылась, причесалась гребнем и переоделась в отцовские шаровары и юкату. Вошла в жилую комнату, где прямо на полу в прямоугольной выемке, находилась глиняная скрижаль с выгравированным и выкрашенным в чёрный цвет орнаментом: черепахи, несущие на панцирях луну. Тисия села на стоящий рядом громоздкий стул с подлокотниками и опустила босые ноги на скрижаль. Тут же из земли выползли пульсирующие корни, похожие на вены и артерии, и плотно обвили ступни Тисии. Она закрыла глаза, чувствуя, как тепло медленно охватывало всё тело, как отступали переживания и проблемы, как мир превращался в медовую субстанцию. Больше не было Цикады и его кожаных сапог, госпожи Юзухи и пыльного алтаря, молчаливых призраков и Храма забытых предков.

А пока Тисия купалась в волнах безмятежности и умиротворения, из тёмного угла выполз Грязелиз, напоминающий огромный сгусток слизи, и направился к пышущему жаром очагу. Из полупрозрачной массы выделилась рука с длинными пальцами, которая принялась тщательно собирать все крошечки рисовых лепёшек, что остались после обеда, и забрасывать их в чмокающий щель-рот.

Тисия же по-прежнему находилась в пограничном состоянии между сном и явью. Она слышала, как Грязелиз поедал остатки еды, как на соседнем дворе кричал Ёшики, как где-то кукарекал петух, но у неё не было ни малейшего желания пошевелить хоть пальцем. В это же самое время за неприступной городской стеной в мрачной пещере, облачённый в светозарный балахон, сидел в позе лотоса и медитировал Нурихён. Концы его волос чёрными лентами стелились по каменному полу, а из раскрытых ладоней и босых ступней тянулись многочисленные пульсирующие вены и артерии, которые уходили глубоко под землю.

Это Нурихён, божество, сосланное в мир людей на тысячу лет за непослушание, построил Дандзё и обнёс его стеной. Он научил горожан пользоваться орнаментами и установил с ними крепкую связь, да такую, что даже ребёнок не мог ни дня прожить без прикладывания к глиняной скрижали. Нурихён выбирал себе наместников в городе, старейшин, а сам предпочитал беспрерывно питаться чувствами и эмоциями горожан. Через вены он получал радость, печаль, раздражение, восторг, страх, желание, зависть, страсть… Он проживал сотни тысяч жизней, наблюдая за каким-то безумным спектаклем, где чувства всегда накалены до предела. А через артерии возвращал умиротворение и покой. Он полагал, что это честный обмен. В конце концов, Нурихён мог признаться самому себе, что без этих людей ссылка свела бы его с ума.

Иногда его мысли возвращались в Страну Жёлтых Вод, обиталище демонов и ёкаев, из которой он был изгнан, и к повелительнице Идзанами. Подумаешь, нарушил несколько правил, ладно, несколько сотен правил. Но те девушки были такими красивыми. Идзанами заупрямилась: людям не место в царстве мёртвых. А с кем Нурихёну было развлекаться? Со старухами с висящими до колена грудями или с бестелесными призраками? А у живых девушек такая нежная и шелковистая кожа, такие тёплые бёдра, струящиеся волосы, тонкая талия. Однако всё это в прошлом. Теперь Нурихён – неугодный изгой, живущий надеждой на скорейшее возвращение домой.

… Рука Тисии сползла с подлокотника. В дверь тихонько постучали. С улицы через окна взирала тёмная, чёрная ночь. Непроглядный мрак и дышащий сыростью туман сплелись тесно-тесно, точно собирались проглотить затерявшийся среди густых лесов Дандзё.

Стук повторился. Тисия приподняла ноги, и корни тут же юркнули под скрижаль. Кто это мог быть? Ёшики и Шинсу? Вряд ли. Даже для соседей уже поздно. Старейшина Цикада? Но он дал три дня. Может, тётка Шибуки, эта несносная женщина? Тисия зажгла фонарь с масляным фитилем и отодвинула дверь. Изумлённо ахнула и бросилась в объятия ночного гостя:

– Казуми? Неужели это и вправду ты?

– Это баку-дзори.⁸ Пришёл, потому что ты плохо ухаживаешь за своей обувью, – ухмыльнулся мужчина и поспешно добавил. – Потуши фонарь.

Он задвинул дверь и какое-то время вслушивался в звуки улицы, а потом нежно прошептал:

– Как же я соскучился!

Тисия стала покрывать Казуми поцелуями, ощущая такой знакомый запах раскалённого железа. Казуми Акано работал в кузнице и часто отправлялся к северной стене, где в болотных местах добывали бурый железняк.

– Я слышал, что Цикада на тебя напал. Мерзавец! Я задушу его вот этими руками!

Тисия схватила его ладони, широкие, мозолистые, и прижала к своим щекам. Ей не нужен был свет, чтобы видеть любимое лицо. Она рисовала его в воображении каждую ночь. Знала каждую морщинку, каждый шрам и каждый ожог.

– Не нужно. Он и так на тебя косо поглядывает. Я верну долг, и всё будет, как прежде.

– Как же… Вернёшь… Держи, – Казуми протянул свёрток. – Обменял сегодня. Тончайшая козья кожа. Хорошая работа. Только сама не ходи к Цикаде. Пусть Шинсу от твоего имени отдаст. Бери, бери! Не отказывайся. Я беспокоюсь о тебе.

Тисия стояла в темноте, дышала со своим возлюбленным в унисон и чувствовала себя невероятно счастливой. Он заботился о ней, беспокоился, переживал. И вдруг болезненный импульс, и радость мгновенно омрачилась.

– А как же твоя жена? Что ты ей сказал, уходя из дома?

– Нацуна отправилась к матери. Та заболела. Хватит болтать! Иди ко мне, – Казуми притянул к себе Тисию и сжал в объятиях. – Я скучал!

Юката скользнула на пол, гребень со стуком отлетел в сторону. Он подхватил Тисию и понёс на футон⁹, а потом долго смотрел на полоску лунного света, что задержалась на хрупком плече. Ни одного слова, ни одного лишнего движения. Весь мир, и они, влюблённые, в нём одни.

Тисия, ни капли не смущаясь, села на него сверху и тихонько застонала. Казуми впился пальцами в её ягодицы. Казалось, если она будет двигаться медленнее, то пах просто взорвётся от нетерпения. Хотелось всю её и сразу: целовать, обнимать, нюхать, и чтобы она не прекращала стонать и откидывать назад волосы. Их понесло в какую-то бездну, наполненную сладким вкусом взаимной любви…

… – Злодей, вымогатель! – просипел Казуми, когда его дыхание восстановилось, и они с Тисией, плотно прижавшись друг к другу, лежали на футоне.

– Ты это про кого?

– Да про старейшину, конечно! Вот увидишь, я отомщу ему. Обещаю тебе. Выведу народ из города, а потом вернусь и выпотрошу ему кишки, – Казуми гневно тряс кулаком, словно его враг стоял где-то здесь, в чернильном мраке.

– Ты до сих пор веришь в эти сказки, а? Всемирное дерево и новая земля? Серьёзно? – Тисия приподнялась на локте. – Дандзё окружают непроходимые леса с кровожадными монстрами, а дальше живут народы, дикие как звери. Лазутчики, что проникают за нашу стену, приносят страшные болезни. Куда ты выведешь народ? На погибель?

Казуми аж подскочил от возмущения:

– Это он так сказал! Цикада! А до него говорили другие старейшины, наученные Нурихёном-сама, будь он неладен. Там, за стеной, нет никаких зверей и монстров, а самые обычные люди, такие же, как и мы. Послушай же меня! Мой дед, Кэнто Акано, рассказывал мне про это дерево. Вот как это было? Тогдашний старейшина укреплял стену, поэтому послал очередную группу рабочих. Покидать пределы города было запрещено. Но Кэнто, то ли смельчак, то ли глупец, ослушался приказа и отправился в разведку, однако заплутал в лесу. Два или три дня он пытался найти дорогу домой, пока не наткнулся на всемирное дерево. Оно было величественным и красивым. Сияло и как будто дышало. Дверь вся в драгоценных камнях. Кэнто вошёл внутрь дерева и увидел новую землю. Громадный город, гудящий как улей. Рисовые поля такие большие, что нет им ни конца, ни края. И озеро такое здоровенное, что наше озерцо рядом с ним похоже на лужу. Кэнто понял, что обязан рассказать остальным про свою находку, и попытался возвратиться к стене, но от обезвоживания и усталости потерял сознание. Друзья нашли его и отнесли в Дандзё. Только вот никто ему не поверил! Говорили, мол, от голода померещилось всякое. Но дед клялся мне, что видел ту землю своими глазами.

– Я даже не знаю, Казуми…

– Чего ты не знаешь? Что урожаи с каждым годом всё хуже и хуже? Что почва не отдыхает уже много лет? Что дети тощие и недоразвитые? Что в озере почти нет рыбы, а рисовые поля погибают от вредителей?

– Куда нам идти? Тут орнаменты и…

Казуми встал на ноги, и Тисия в очередной раз залюбовалась его могучей и крепкой фигурой. А он почти что кричал:

– Разбить орнаменты! Освободиться! Найти новую землю! Там столько всего удивительного и нового!

– Эй, не шуми. Лучше присядь рядом со мной.

Казуми послушно опустился и спросил:

– А чего ты хочешь от жизни? А, Тисия-тян?

– Да просто жить. Встречать весну и провожать зиму. Заняться огородом и вырастить хороший урожай репы.

– Репы? Репы?! Слушай, я собираюсь вывести народ, и тебе придётся выбрать: идти рядом со мной или дальше гнить в этом болоте.

Тисия укуталась в одеяло и обиженно произнесла:

– Рядом с тобой пойдёт твоя жена Нацуна. А я, тайная любовница, ничья невеста, останусь там, где всегда жили мои предки.

– Прости, – прошептал Казуми. Свою меланхоличную жену он никогда не любил. Их свели родители. Казуми, увлечённому мечтами о новой земле и собирающему вокруг себя соратников, было всё равно. Жениться – так жениться. Это уже позже в его жизнь ворвалась Тисия, и голову снесло от любви. Бросить жену не хватало смелости, но и отказаться от Тисии он не мог. Так и метался между двух огней кузнец-мечтатель.

– Прощаю. Только ты не лезь на рожон. Ладно? – попросила Тисия.

– Я сделан из камня и железа. Что со мной будет?

– Из камня и железа? Это точно, – она с нежностью прикоснулась к мускулистым груди и плечам. – И ещё. Нурихён-сама – бог, поэтому будь к нему почтительным.

– Уф! Я вырос в окружении богов. Когда в колодце квакала лягушка, то бабушка низко кланялась и заставляла меня принести в дар цветы; отец в начале осени оставлял на пороге мисочку со специями для бога дождя; а матушка всегда разговаривала с жаровней, чтобы расположить к себе богиню ровного огня. Так что всех и не упомнишь, а уж почитать тем более! – фыркнул Казуми.

– Но Нурихён-сама не все. Он построил Дандзё и подарил нам скрижали, которые ты, кстати, хочешь разбить.

Казуми склонился к своей возлюбленной и прошептал:

– Свою скрижаль я разбил давным-давно.

Тисия ахнула и в ярости замахнулась на Казуми. Она любила его всем сердцем, но иногда была близка к тому, чтобы убить.

– Моя матушка часто повторяла: кого любишь, у того ты в оковах, – сказала Тисия. – Я совсем тебя не понимаю, но влюбляюсь с каждым днём всё больше и больше.