Buch lesen: «Как вам это понравится»

William Shakespeare

Schriftart:

Переводчик Александр Скальв

ISBN 978-5-4498-3482-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Весь мир – театр, а люди в нем – актёры

Эссе о фразе.

Весь мир – театр, а люди в нем – актёры.

Вся жизнь – театр, а люди все – актёры.

Эти две фразы наиболее известны и приписываются Уильяму Шекспиру (1564 – 1616), который применил один из вариантов в своей пьесе «Как вам это понравится». Это – так, но совсем не так однозначно.

Глубина и точность формулировки впечатляют всех.

Но на самом деле Шекспир сказал почти, но не настолько так, чтобы можно было пренебречь смысловой разницей. Но, если это – верно, а, как будет показано далее, это – верно, то мы восхищаемся не сказанным Шекспиром, весьма ограниченным в оригинале, смыслом, а смыслом более широким, возникшем в художественном русском переводе.

Конечно же, исключить влияние оригинала Шекспира на его русский перевод невозможно, так как идеи, заложенные и там, и там – родственные и похожие по смыслу друг на друга, также как слова, обозначающие целое и его часть. И не было бы никакой необходимости в выделении этих различий, если бы Шекспир сам, тут же, не указал в последующем тексте на тот, исключающий другое понимание, ограниченный смысл, который он вложил в первую фразу.

Поэтому, для фразы, которая в русской интерпретации стала, чуть ли не девизом всего искусства, было бы не справедливо приписывать её только Шекспиру и при этом полностью игнорировать роль неизвестного переводчика. Кто он? Мне не удалось найти. Те переводы оригинала на русский язык, которые мне известны, относятся к концу 19-ого и 20-му веку и уже повторяют основу фразы: «мир – театр». Однако, предполагают, что Шекспиром в России заинтересовались ещё в 18-м веке и уже тогда ставили его пьесы. Например, некоторые пьесы Шекспира упоминал в своих статьях и письмах Александр Пушкин, говоря при этом, что уже переведены и другие, которые нужно изучать («Наброски предисловия к «Борису Годунову» (1829 и 1830), а также в письмах к Вяземскому и Бестужеву (1825). В частности, он сравнивает героев Шекспира с героями Мольера: Шейлока («Венецианский купец» Шекспира) и Гарпагона («Скупой» Мольера), что указывает на то, что пьеса «Венецианский купец» (1596) была во времена Пушкина уже переведена. Для нас же это важно тем, что в этой пьесе Шекспир впервые применил словосочетание: «the world’s a stage», которое потом было использовано им в пьесе «Как вам это понравится», свидетельств перевода которой во времена Пушкина и ранее пока не найдено.

Если же такое предположение о более ранних переводах так и не найдёт подтверждения в архивах, то только тогда можно назвать 1867 год точкой отсчёта, когда перевод пьесы «Как вам это понравится» был выполнен П. Вейнбергом (издан в 1899 г.), и было зафиксировано применение словосочетания: «мир – театр» в одном предложении.

Именно, краткость и ёмкость фразы – заслуга переводчика, сумевшего выразить идею в одном предложении, так как сама идея принадлежит, все-таки, Шекспиру, но расписана у него весьма подробно в двух длинных сложносочинённых предложениях, и совсем не в том месте, куда его ставят переводчики..

Рассмотрим проблему по порядку.

Первоисточником вдохновения Шекспира был древнеримский писатель Петроний (Гай Петроний,? – 66). Его строка на латинском языке «Mundus universus exercet histrionam» (Весь мир занимается лицедейством) украшала фронтон шекспировского театра «Глобус».

Шекспир использовал эту идею, предложив зрителям свою интерпретацию, в пьесе «Венецианский купец» (1596 год), в реплике Антонио (акт I, сцена I).

ANTONIO: I hold the world but as the world, Gratiano-

A stage, where every man must play a part…

Для всех, известных мне, переводчиков не составило труда перевести эту реплику без всякого пафоса и краткости, ровно так, как её сказал герой Шекспира.

Например, перевод П. Вейнберга (1866):

Я этот мир считаю

Лишь тем, что есть на самом деле он:

Подмостками, где роль играть все люди

Обязаны…

(Источник: Уильям Шекспир. Двенадцатая ночь. М., «ЭКСМО», 2002)

Или, перевод Т. Щепкиной-Куперник (1937):

Я мир считаю, чем он есть, Грациано:

Мир – сцена, где у всякого есть роль;

(Источник: Интернет, https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/346753)

Или, перевод И. Сороки:

Нет, Грациано, я смотрю на мир

Всего лишь как на сцену, где обязан

Каждый играть какую-нибудь роль…

(Источник: Шекспир Уильям. Комедии и трагедии. М., «Аграф», 2001.)

Или, перевод И. Мандельштама:

Я мир считаю тем лишь, что он есть.

У каждого есть роль на этой сцене;

(Источник: Вильям Шекспир. Избранные произведения. ГИХЛ, М.-Л., 1950)

«Мир – подмостки», «мир – сцена», вот как они переводят фразу «the world’s a stage», когда идея не разжёвана Шекспиром и сказана, как бы, мимоходом. Даже упущение в переводах других возможных значений «мир – спектакль, постановка», не существенно в контексте фразы, так как далее у Шекспира нет никаких пояснений.

Но сам Шекспир не забыл этой идеи и через несколько лет повторил её зачин «the world’s a stage» слово в слово в пьесе «Как вам это понравится» (1599 или 1600 г.), в монологе Жака (акт II, сцена VII).

All the world’s a stage,

And all the men and women merely players:

They have their exits and their entrances;

And one man in his time plays many parts,

His acts being seven ages.

И вот тут, вряд ли, забыв свои же переводы «Венецианского купца», а скорее, вдохновлённые разъяснениями Шекспира, все переводчики, не сговариваясь, ухватились за возможность построения короткой, ёмкой и красивой фразы с зачином «мир – театр».

Например, перевод П. Вейнберга (1867):

Міръ – театръ;

Въ немъ женщины, мужчины, всѣ – актеры;

У каждаго есть входъ и выходъ свой,

И человѣкъ одинъ и тотъ же роли

Различныя играетъ въ пьесѣ, гдѣ

Семь дѣйствій есть.

(Источник: Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1903. Т. 3. С. 2—58.)

Или, перевод Т. Щепкиной-Куперник (1937):

Весь мир – театр.

В нем женщины, мужчины – все актёры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль.

Семь действий в пьесе той.

(Источник: Шекспир В. Полное собрание сочинений: В 8 т. / Под ред. А. А. Смирнова. М.-Л.: Academia, 1937, Т. 1. С. 239—360).

Или, перевод В. Левика:

Весь мир – театр, а люди – все актеры.

У каждого свой выход и уход.

И каждый акт – иная роль, а в жизни

Всего семь актов.

(Источник: Вильгельм Левик. Избранные переводы в двух томах. Т. II. М., «Художественная литература», 1977).

Или, перевод А. Флори (2007):

Весь мир – театр, и люди в нем – актёры.

Идут на авансцену, чтоб сыграть

Семь актов всё одной нелепой драмы

И навсегда уйти в кромешный мрак.

(Источник: Интернет)

Но почему? Ведь в приведённом выше тексте оригинала нет упоминания «театра». В английском языке есть точное слово «theatre» и многозначное «stage». Первое употребляется только в значении «театр», а второе употребляется в значениях, являющимися составными частями театра, т.е. «сцена», «подмостки», «спектакль», «пьеса», «постановка». Очевидно, что Шекспир, если бы желал выразить свою идею здесь и в одной фразе, воспользовался бы словом «theatre». Кроме того, в пятой строке, приведённого отрывка из монолога Жака в оригинале, Шекспир указывает на тот «stage» из первой строки – «his acts» (его акты) – так как ни одно из других существительных предыдущего текста не может иметь «актов», чтобы не превратить этот текст в бессмыслицу. Поэтому этим указанием Шекспира исключаются такие значения «stage», как «подмостки», «сцена», а тем более «театр», и оставляются только значения «спектакль», «постановка», «пьеса», которые только одни и могут делиться на «акты», связывая этим смыслы начала и продолжения.

И в переводах мы видим, как переводчики, прекрасно понимая это, пытаются связать «театр» и «акты», вводя от себя промежуточные указания на «пьесу» (П. Вейнберг, Т. Щепкина-Куперник), «драму» (А. Флори) или даже «жизнь» (В. Левик). При этом все, как один, упускают из вида, а скорее, просто уже не находят места, чтобы внести ещё одну связку в текст, что «актёры» в «театре», конечно могут «иметь входы и уходы», но совсем не в том смысле, который имеют эти «входы и уходы» в «спектакле» или «пьесе». В первом случае смысл сказанного указывает на некие потайные личные двери в здании «театра», что противоречит конструкции «театра», где, конечно же может быть несколько тайных дверей, но, опять же, не столько, чтобы – для «каждого актёра», что, в конечном итоге, делает сомнительной фразу в целом. Во втором случае, указание на «входы и уходы» актёров в «спектакле», «постановке», «пьесе» – вполне логично и представляет в них процесс действия актёров, которые выходят в начале роли и уходят, закончив свою роль. Однако, видимо, считая, что красивая фраза в начале, которую не обязательно связывать ни с «входами и уходами», ни даже с «актами», «вытянет» на себе в связке с именем Шекспира весь остальной текст, переводчики пренебрегают зрителем, который, желая услышать подлинного Шекспира, удивляется, как много тому пришлось «нагородить», ради одной хорошей фразы.

Очевидно, что этого бы не было, если бы «stage» сразу было бы ими переведено, хоть даже так, как они потом добавляли, пытаясь сохранить связность смысла. Но тогда, вот – печаль, пришлось бы пожертвовать красивой фразой в начале, но зато, казалось бы, восстановить подлинную идею Шекспира, хоть и не настолько красивую. Почему же переводчики, всё-таки, идут на, казалось бы, очевидное искажение текста Шекспира?

Ответ находится в предыдущей реплике Старого Герцога, на которую Жак и отвечает своим монологом.

Thou seest we are not all alone unhappy:

This wide and universal theatre

Presents more woeful pageants than the scene

Wherein we play in.

Как видим, Шекспир, действительно, применил слово «театр» и вместе с ним объяснил всю идею, но только в двух предложениях – в реплике Старого Герцога и в начале монолога Жака.

Но в переводах мы видим обратный процесс – для того, чтобы вывести «theatre» по смыслу в начало монолога Жака, переводчики либо исключают его из реплики Старого Герцога, заменяя похожими подводками, либо, не заморачиваясь, просто повторяют в монологе Жака то, что уже было сказано в реплике Старого Герцога.

Например, перевод П. Вейнберга (1867):

Вотъ видишь – мы несчастны не одни:

На міровой, необозримой сценѣ

Являются картины во сто разъ

Ужаснѣе, чѣмъ на подмосткахъ этихъ,

Гдѣ мы съ тобой играемъ.

Или, перевод Т. Щепкиной-Куперник (1937):

Вот видишь ты, не мы одни несчастны,

И на огромном мировом театре

Есть много грустных пьес – грустней, чем та,

Что здесь играем мы!

(Источник: Шекспир В. Полное собрание сочинений: В 8 т. / Под ред. А. А. Смирнова. М.-Л.: Academia, 1937, Т. 1. С. 239—360).

Или, перевод В. Левика:

Ты видишь, Жак, не мы одни несчастны,

И много есть ролей на сцене мира

Грустней, чем та, что мы с тобой играем.

(Источник: Вильгельм Левик. Избранные переводы в двух томах. Т. II. М., «Художественная литература», 1977).

В общем, при таких перестановках в переводе, в идеале, искажается только порядок, в котором Шекспир подаёт свою идею, что почти не влияет на образы персонажей, обменявшихся между собой частями смысла одной идеи. Но в данном случае идеала не получается, так как вставляя «театр» в середину общего полотна объяснений (в монолог Жака (Ж)), а не в начало, как у Шекспира (в реплику Старого Герцога (СГ)), переводчик вынужден повторять смысл, им же ранее изменённой, реплики Старого Герцога, чтобы связать смыслы внутри монолога Жака. Сравним то, от чего исходят и к чему приходят переводчики, проходя через «театр». «Сцена (СГ) – театр (Ж) – пьеса (Ж)» (П. Вейнберг). «Театр (СГ) – пьеса (СГ) – театр (Ж) – пьеса (Ж)» (Т. Щепкина-Куперник). «Сцена (СГ) – театр (Ж) – жизнь (Ж)» (В. Левик). Как видим, у всех присутствует, как минимум, один лишний элемент в логической цепочке по сравнению с Шекспиром, который обошёлся двумя: «театр (СГ) – спектакль (Ж)». Понятно, что потерь в других местах текста было не избежать, и вовсе не потому, что английские слова короче русских.

Итак, с подачи Шекспира русские переводчики увлеклись красивой фразой, нарочно осложнив себе перевод. Это было сделано, именно, нарочно, так как нельзя сказать, что они не знали верного перевода, судя по их переводам «Венецианского купца».

Но что же стало с соседним текстом этой пьесы, т.е. со всем окружением красивой фразы? А вот тут, как было показано, мы вынуждены признать, что пьеса в этом месте стала неудобно, частично связанной, дополненной отсебятиной и повторами переводчиков, потерявшей подлинный текст Шекспира.

При этом, с несущественной разницей, короткая, ёмкая, красивая и ясная фраза, которую всем переводчикам удалось скомпоновать из длинного текста Шекспира стала выражением константы искусства в русской интерпретации.

Этот этап завершён, так как достиг своей цели. Фраза, вынесенная в заголовок, принадлежит и Шекспиру, и нам всем.

Но когда же Россия узнает подлинную пьесу Шекспира?

Может быть, язык Шекспира также ясен и в других местах пьесы? Как это узнать, когда те, кто призван точно переводить, вместо этого соревнуются с Шекспиром?

КАК ВАМ ЭТО ПОНРАВИТСЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ – герцог, живущий в изгнании.

ФРЕДЕРИК – его брат, герцог, отнявший его владения.

РОЗАЛИНДА – дочь Старого Герцога.

СЕЛИЯ – дочь герцога Фредерика.

ОСЕЛОК – шут герцога Фредерика.

ЛЕ-БО – приближенный герцога Фредерика.

ШАРЛЬ – борец герцога Фредерика.

АМЬЕН – вельможа Старого Герцога, последовавший за ним.

ЖАК – вельможа Старого Герцога, последовавший за ним.

ОЛИВЕР – старший сын Роланда де Буа.

ЖАК ДЕ БУА – средний сын Роланда де Буа.

ОРЛАНДО – младший сын Роланда де Буа.

АДАМ – старый слуга Оливера.

ДЕННИС – молодой слуга Оливера.

ОЛИВЕР КРИВОСЛОВ – священник тайной церкви.

КОРИН – старый пастух.

СИЛЬВИЙ – молодой пастух, влюблённый в Фиби.

ВИЛЬЯМ – деревенский парень, влюблённый в Одри.

ГИМЕНЕЙ – человек, изображающий бога Гименея.

ФИБИ – пастушка.

ОДРИ – деревенская девушка.

Свита обоих герцогов, пажи, слуги и прочие.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

Дом Оливера; двор Фредерика; Арденнский лес.

АКТ I

СЦЕНА I. Сад у дома Оливера.

Входят ОРЛАНДО и АДАМ

ОРЛАНДО:

Как мне запомнилось, Адам, что только потому, завещана была мне волею отца лишь тысяча каких-то жалких крон, что, как ты говоришь, возложено на брата моего его благословеньем было, меня достойно воспитать. Вот, где – начало бед моих. Он обучает в школе Жака – брата моего, о чьих успехах превосходен отзыв, а что касается меня, то держит в деревенском доме, иль правильней сказать, в родном оставил доме без поддержки. Ведь разве вы зовёте содержаньем для дворянина моего происхожденья то, что не отличить от стойла для скота? У лошадей его получше воспитанье, ведь кроме их прекрасного откорма, их учат выездке, им нанимая дорогих наездников. А у меня – его же брата, ничего при нём не прибывает, кроме роста. И потому, как скот его в навозных кучах многим тем ему обязан, так и я – не больше. Он щедро дарит мне ничто, и даже то немногое, что мне дано природой, кажется, старается забрать: есть позволяет лишь со слугами своими, лишая места брата за столом, и, сколько может, подрывает воспитанием моим моё дворянство. Это-то, Адам, меня и огорчает. Дух свободный моего отца, что, как я думаю, живёт во мне, наперекор такой неволе взбунтовался. И терпеть я это дальше не желаю, хоть и не знаю средства мудрого, как этого избегнуть.

АДАМ:

Вон он идёт хозяин мой – Ваш брат.

ОРЛАНДО:

В сторонку отойди, Адам, и ты услышишь, какую взбучку он устроит мне.

Входит ОЛИВЕР

ОЛИВЕР:

А ныне, сударь, что Вы делаете здесь?

ОРЛАНДО:

Да, ничего: я не обучен никакому делу.

ОЛИВЕР:

Иль, сударь, что-то портите, тогда?

ОРЛАНДО:

Ага, Вам, сударь, помогаю портить я бездельем то, что сотворил Господь – негодного, плохого брата Вашего.

ОЛИВЕР:

Да, сударь, лучше чем-нибудь займитесь, и ничем недолго будьте.

ОРЛАНДО:

Уж не свиней ли Ваших мне пасти и есть мякину вместе с ними? Что за богатое наследство промотал я, что до подобной нищеты дошёл?

ОЛИВЕР:

Да, знаете ли, где находитесь Вы, сударь?

ОРЛАНДО:

О, сударь, очень хорошо – здесь, в Вашем парке.

ОЛИВЕР:

Да, знаете ли, кто пред Вами, сударь?

ОРЛАНДО:

Да, лучше, чем ему бы, прежде, знать меня. Я знаю, Вы – мой старший брат, за это кровное родство Вам следует бы знать меня. Традиция народов позволяет Вам в том выше быть меня, что рождены Вы первым, но эта же традиция не отнимает у меня моей крови. Да, будь хоть двадцать братьев между нами – от моего отца я столько же имею, сколько Вы. Хотя, я признаю, что Ваше появление на свет передо мной к его заслугам ближе.

ОЛИВЕР: Что, пацан!

ОРЛАНДО:

Давай, давай же, старший братец, для этого ты тоже молод.

ОЛИВЕР: Ты хочешь руку на меня поднять, прохвост?

ОРЛАНДО:

Я – не прохвост, а младший сын месье Роланда де Буа. Он – мой отец, и трижды тот – прохвост, кто скажет, что такой отец родит прохвостов. Не будь ты братом мне, от глотки бы твоей руки не отнял этой, пока другой не вырвал твой язык за то, что так сказал. Ты обругал себя же самого.

АДАМ:

Добрейшие хозяева, терпение явите и, в память вашего отца, в согласье будьте.

ОЛИВЕР:

Дай мне пройти, сказал.

ОРЛАНДО:

Я не уйду, пока не захочу. И Вам придётся выслушать меня. Отец мой поручил Вам в завещании своём дать мне хорошее образование. Вы же воспитали меня, как мужика, все качества присущие дворянам, заслоняя или пряча от меня. Но дух отца окреп во мне, я больше не хочу терпеть такое. Поэтому, иль предоставьте мне возможность заняться тем, что мне поможет стать джентльменом, иль выдайте мне этот жалкий шанс, что мне оставил мой отец по завещанью, с ним я отправлюсь покупать свою судьбу.

ОЛИВЕР:

И что ж ты будешь делать? Побираться, когда потратишь всё? Что ж, сударь, станьте этим: я дальше не хочу возиться с Вами: получите Вы Вашу часть наследства, как хотите. И просьба к Вам – отстаньте от меня.

ОРЛАНДО:

Я впредь не стану раздражать Вас больше, чем будет мне полезно.

ОЛИВЕР:

И ты с ним убирайся, старый пёс.

АДАМ:

Так «старый пёс» – моя награда? Очень верно! Лишился я зубов на Вашей службе. Да пребудет Бог со старым хозяином моим! Не произнёс бы он такого слова.

Уходят ОРЛАНДО и АДАМ

ОЛИВЕР:

Так неужели это начал ты, чтоб надо мною стать? Я вылечу твою заносчивость, и тысячу, однако, крон я тоже не отдам. Эй, Деннис!

Входит ДЕННИС

ДЕННИС: Звали, Ваша милость?

ОЛИВЕР:

Что, здесь не появился ли ещё Шарль – герцога борец, со мной поговорить?

ДЕННИС:

Так он, угодно Вам, там у двери, назойливо желает к вам войти.

ОЛИВЕР: Зови его сюда.

Выходит ДЕННИС

ОЛИВЕР:

Хороший способ это будет – бои борцов начнутся завтра.

Входит ШАРЛЬ.

ШАРЛЬ: Доброе утро, Ваша милость.

ОЛИВЕР:

Достойный месье Шарль, какие новости от Нового Двора?

ШАРЛЬ:

Там, при дворе нет, сударь, новостей, помимо тех же старых: старый герцог изгнан своим же младшим братом – новым герцогом. И трое или четверо вельмож отправились в изгнанье добровольно вместе с ним из уважения к нему. Их землями и рентой новый герцог стал богаче, потому он разрешил им это и охотно отпустил скитаться.

ОЛИВЕР:

А можете сказать ли, Розалинда – дочь герцога, была ли изгнана с отцом своим?

ШАРЛЬ:

О, нет, ведь новый герцог дочь свою – её кузину, не мог с ней разлучить, она её так любит, что, будучи воспитана с ней вместе с детства, за ней ушла бы или умерла, чтоб только с ней остаться. И при дворе она своим любима дядей не менее, чем собственная дочь его. И никогда ещё две дамы не любили, как они.

ОЛИВЕР: А где же старый герцог будет жить?

ШАРЛЬ:

Как говорят, уже в лесу Арденнском – он. И там немало с ним живут людей весёлых, как тот английский старый Робин Гуд. Как говорят, немало молодых джентльменов каждый день, собравшись у него, проводят время беззаботно, как было в мире золотого века.

ОЛИВЕР:

Что, завтра перед новым герцогом бороться Вам?

ШАРЛЬ:

Боюсь, придётся, сударь, потому пришёл, с одним Вас делом ознакомить. Понять мне дали, по секрету, сударь, что со мной на бой Ваш младший брат Орландо в маске хочет выйти, чтоб меня свалить. Но завтра, сударь, я борюсь за честь свою, и только для того вполне оправдан бой, кто ускользнёт без переломов от меня. Но юн ещё Ваш брат и хлипок. Из любви к Вам, я не хотел бы помешать ему, как должен был бы сделать ради чести, если выйдет он. Поэтому, пришёл сюда я, из любви к Вам, чтобы с этим ознакомить Вас, чтоб Вы могли иль удержать его от этого решенья, иль помогли бы вытерпеть позор, чего ему не избежать, как результата собственных исканий, что совершенно против моего желанья.

ОЛИВЕР:

Тебя благодарю я за любовь ко мне, за что, как ты узнаешь, Шарль, хочу тебе весьма любезно отплатить. Я знал и сам о замысле его таком, и испытал немало хитрых, трудных средств от этого его отговорить, но непреклонен он. Скажу тебе, что самый он упрямый юноша во Франции, амбиций полон, но завистлив в подражанье к хорошим качествам любых людей, и тайный, подлый интриган ко мне – его родному брату. Потому ты действуй по усмотренью своему. Мне равно дорого, сломай ему ты шею или палец. Но тебе учесть бы лучше было это: ведь, если ты его, хоть в чём-то опозоришь, иль если не проявит сам великой милости к тебе, тогда тебя травить он будет ядом, иль способом каким-нибудь коварным в ловушку он тебя заманит, и так и не отстанет от тебя, пока тебя он жизни не лишит каким-нибудь окольным иль иным путём. Ведь, уверяю, со слезами говорю почти об этом, нет в наши дни ни одного, из здесь живущих, столь юного и злобного. По-братски только так сказал о нём, но если бы представил я его тебе таким, каков он есть, то покраснел бы и заплакал, а ты бы побледнел и изумился.

ШАРЛЬ:

Я искренне доволен, что пришёл к Вам. И если завтра выйдет он, то я воздам ему его же платой. И если он когда-нибудь потом ходить сумеет в одиночку, то больше никогда не буду я бороться за призы. И да хранима Богом будет Ваша милость.

ОЛИВЕР:

Прощай, достойный Шарль.

ШАРЛЬ выходит.

ОЛИВЕР:

Теперь бы этого мне раззадорить игрока, надеюсь, видеть мне его кончину. Душа моя, хотя не знаю почему, не ненавидит ничего сильнее, чем его. Но, всё же, благороден он. Хоть никогда и не учился, всё же, много знает. Полон замыслов великих, и всеми очарованно любим. И, впрямь, настолько больше – в центре мира, особенно среди моих людей, его узнавших лучше, что совершенно презираем я. Но этому не быть так долго. И борец поставит всё на место. Осталось только мне разжечь мальчишку на борьбу. И этим я теперь займусь.

Уходит.

Der kostenlose Auszug ist beendet.