Первый раз – не больно

«…Любовь – что грех. Моя любовь

Для тех, кому знакома страсть

Смотри: в её глазах пылает пламя

Она тебя полюбит, словно муху

И, больше, никогда, любить тебя не сможет…»

(Massive Attack, «Paradise Circus»)¹

© Вячеслав Лим, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Она была прехорошенькая. Нет, нет. Она не походила ни на одну из тех, юных красоток, что используют все свое пышное очарование для ловли жирных налимов или атлетически сложенных окуней. Она не была похожа ни на одну представительницу армии киношных актрис, вульгарно затянувшихся в кожаные брюки и штурмующих ваш несформировавшийся мозг, взрывая его изнутри шквалом тестостерона.

Какой она была? Ей было около тридцати пяти. Короткие, черные, как антрацит, волосы, большие зеленые глаза и маленький, усыпанный веснушками нос, делали ее похожей на взъерошенного котенка. А проникновенный и слегка ироничный взгляд превращал ее в умную хищницу, с острыми коготками – уверенную и знающую себе цену, женщину-кошку. Каждая деталь ее безупречной внешности, ее стрижка, и даже кожа вокруг ее выразительных глаз и чувственных губ, говорили о том, что за ними старательно ухаживают, позволяя им регулярно посещать приличный косметический салон. Ее тактический арсенал, укрытый синим шелком, включал в себя совершенное биологическое оружие. А серебристая пуговичка на ее блузке хоть и выступала гарантом мира и безопасности, но никак не гарантировала этому миру спокойствие. Притворно ухмыляясь, пуговица-детонатор устрашающе вибрировала с каждым вздохом ее обладательницы.

Она была одной из многих. И, в то же самое время, она была абсолютно другой. Она была прехорошенькая.

– Так может быть вы мне, все-таки, расскажете, что заставило Вас обратиться ко мне?

Эта фраза вернула Славу из его раздумий, но нисколько не освободила от того гипнотического состояния, в которое его погрузила маленькая перламутровая бестия, всем своим видом выказывающая готовность развязать войну и, так по-предательски, скрывающая от Славы все прелести этой ошеломляющей, победоносной битвы.

– А, разве, не Вы должны начинать? Ну, задать какой-нибудь наводящий вопрос, чтобы я мог на него ответить… – вооружившись недоверием, заговорил Слава, успев заметить, что со стороны, его недоброжелательный тон выглядел довольно-таки нелепым.

– Ну, во-первых, я не Ваш психоаналитик, а, во-вторых… Вы ведь не станете возражать, если я расстегну эту пуговицу?

Возражать Слава не стал, решив попросту отмолчаться. Пока же он старательно изображал на лице отсутствие ответа на вопрос, а попутно еще и абсолютное безразличие к любому из принятых ею решений, Анна, Вера, или Мария (у Славы была отвратительная память на имена), отложила в сторону, лежавший у нее на коленях, белый глянцевый планшет с черным, погасшим экраном и расстегнула пуговицу. Оставаясь неподвижным, Слава лишь крепче сжал подлокотники своего кресла, словно был не уверен в надежности их крепления. Рука Анны-Марии не торопилась возвращаться за оставленным ею планшетом и, едва сжимая в пальцах отворот блузы, чуть выше пуговичной петли, перебирала ее темно-синий шелк. Душу Славы, вопреки его ожиданиям, быстро заполняло необъяснимое и очень приятное спокойствие. Он расслабил плечи и переплетя пальцы рук, непроизвольно повернул голову влево, в сторону камина, словно бы в нем должна была лежать подсказка, или же где-то там, в его глубине, сидел театральный суфлер. Но ни головы суфлера, ни какой-либо другой подсказки, в камине Слава не обнаружил. Его губы непроизвольно шевельнулись, расплывшись в легкой ухмылке. В ту же секунду, в его голове что-то перезагрузилось, и он вновь оценил свою собеседницу. Да, определенно, она была хорошенькой. Ему нравилось в ней буквально все. И то, как она держала голову, чуть приподняв подбородок, и то как уверенно она говорила, то, как умело ее глаза скрадывали легкую иронию ее фраз, срывающихся с ее безукоризненных и, должно быть, невероятно вкусных губ. Ее запястья, изящные и хрупкие, снабженные такими же тонкими, длинными пальцами, очерчивали в воздухе замысловатые и, от того еще больше кажущиеся волшебными, фигуры. При всей своей внешней холодности и отстраненности, она источала легкое, обволакивающее и убаюкивающее тепло. Все это, делало ее интересной, загадочной… утонченной. А может, это был чертов тестостерон.

– Я хочу жениться, – уверенно начал он и с удовольствием ощутил вернувшееся к нему тело и, одновременно, слегка жестковатую спинку кресла, – Вернее, все мои друзья говорят, что я должен жениться. Да я и сам иногда начинаю чувствовать, что готов сделать предложение моей… одной из моих знакомых… Но, каждый раз, что-то…

Слава вдруг замолчал. Словно подбирая нужные слова, он задумчиво взглянул на темный экран планшета, на мгновение перевел взгляд на перламутровую пуговицу-террористку и, окончательно сфокусировавшись на паре внимательных, зеленых глаз, продолжил, старательно догоняя убегающую от него мысль:

– …каждый раз…, в общем, ничего не получается. И, каждый раз, по моей чертовой вине.

Слава стал потирать мочку уха, так, как он это делал в детстве, когда совершал что-то такое, что могла не одобрить его мама, узнай она об этом. Так, как он это делал на экзамене в институте, когда нащупывал во внутреннем кармане пиджака «бомбу»², готовясь выдать ее лопуху-профессору за результат их офигенски плодотворных совместных стараний. Теперь же, он растирал ухо даже тогда, когда единственным свидетелем его поступка могла стать только его совесть. Например, на дороге, когда своим неаккуратным маневром, он вынуждал остальных участников движения в бешенстве давить на клаксон. Или вот, как сейчас, когда он с трудом выдавил из себя это свое «…не получается».

– Кто она, эта Ваша «одна из знакомых женщин»? – понимающе улыбнулась Мэри Поппинс. – И, что же все-таки означает эта Ваша фраза: «ничего не получается»?

– Она?.. Эта женщина – мой друг. Мой чертов друг, который так долго находится с тобой рядом, что кажется тебе просто другом. Нет, конечно, я, безусловно, люблю эту женщину и хочу… – на этом месте Слава сделал небольшую паузу и, слегка коснувшись мочки уха, продолжил, – …именно поэтому один из… мой приятель… он – мужчина… заставил меня обратиться к Вам. Ему кажется, вернее, он уверен, что Вы снимите с меня какое-то заклятье. А, по-моему, нет никакого заклятья. Есть просто безответственный неудачник, готовый сделать, и совершающий это самое «что угодно», только бы армия женатых идиотов не смогла пополниться очередным членом.

– Вам он очень дорог?

– Кто? Друг?

– Нет. Ваш член.

Снежная Королева жестом остановила следующую фразу Славы, уже было сформировавшуюся в его голове и, ловко перехватив инициативу, несколько прищурившись, перефразировала:

– Так, что не так с Вашим членом?

Наверное, сейчас был тот самый момент, когда можно было наглядно продемонстрировать работоспособность своего органа, как доказательство того, что с ним все было в полном порядке. Но, Слава этого не сделал. Он с удивлением обнаружил, что место, где, по его мнению, должен был находиться предмет их дискуссии, удивительным образом потеряло все свои нервные окончания. Оно зияло полнейшей пустотой. Чтобы хоть как-то вернуть себе уверенность в принадлежности к мужскому полу, ему даже пришлось слегка поерзать в кресле, мысленно, сверяя анатомические чертежи с оригиналом того, что удалось обнаружить. Небольшой прилив крови его успокоил.

– Вот в том-то и дело, что со мной, то есть, с ним, все в порядке, – приобретя былую уверенность, продолжил Слава, – Может быть, даже слишком в порядке. Может быть, я, поэтому, и не уверен, что могу быть правильным мужем. Быть верным или, как там еще говорят, добропорядочным семьянином. Может я кем-то и проклят? Тогда, этот кто-то, совершенно точно, вот в этот самый момент, катается у себя там по облаку и держится за живот, созерцая, как я тут изливаю Вам душу полного засранца.

– Вас неправильно информировали, – спокойно дождавшись своей очереди, произнесла Снежная Королева.

– Что Вы имеете в виду? – поинтересовался Слава и ощутил себя слегка обманутым.

– Ваш приятель. Он отправил Вас не по адресу. Я не снимаю порчу, я не отворачиваю заклятия и уж тем более, не выписываю рецептов, типа «заварите крепкий чай натощак и делайте дыхательные упражнения, приседая и держась при этом за мошонку». Хотя, в Вашем случае, я бы не пренебрегала последним советом.

Снежная Королева высвободилась из объятий уютного кресла и превратилась в учительницу географии. К счастью, не в его учительницу. Его «географичка», была полнейшим антиподом той, что стояла сейчас перед ним. Та, что была родом из его детства, что врезалась в его юношескую память, была настолько старой, и покрыта стольким количеством морщин, что своим возрастом и чувством вызываемого к себе отвращения, могла поспорить с древнейшими египетскими мумиями. Не теми, сверкающими великолепием золота и завораживающими совершенством линий подбородка, какие демонстрируют нам лживые киношники и циничные музейщики, а другими – отвратительными и омерзительными, воняющими отмирающими тканями и подвальной сыростью. Он в точности не знал, существовали ли в действительности такие, отвратительные. Но, он был просто уверен в этом. Так подсказывало ему его воображение. То же самое воображение, рисовало ему сейчас настоящую «географичку». Ту, какой она должна была быть. Ту, которая сейчас смотрела на Славу, повергая его в полнейший ступор, подгоняя кровь к его пещеристым тельцам.

– Вы продолжайте, – в голосе учительницы, вдруг, прозвучали нотки снисходительности, – а я, пока, приготовлю для нас чай…

Она повернулась и, направляясь к чайному столику, стоявшему в углу комнаты, не оборачиваясь, с той же мягкой интонацией, произнесла:

– Курите.

Только сейчас, он обратил внимание на стоявшую перед ним хрустальную пепельницу, выделявшейся своей девственной чистотой среди прочих предметов, разбросанных по всему журнальному столу в строгом подчинении правилам абсолютного хаоса.

Пока черная, ласковая кошка, занималась тем, что грациозно разливала чай в изумрудные чашки из тонкого фарфора, Слава, все больше и больше, погружался в удивительную атмосферу этой комнаты. Он отчетливо уловил тонкие, невидимые запахи, исходящие от не задернутых гардин, смешанные с ярким пучком солнечного света, распластанном на паркете правильным прямоугольником, уходящим под плинтус и теряющимся в черном космосе толстенной стенной перегородки. Заметил, как на центр таинственной комнаты, вдруг, вышел огромный, до сих пор ничем себя не выдававший, таившийся у стены, погасший камин, оседланный вычурным бронзовым всадником, нарушившим тишину громким тиканьем своих шестеренок. Предметы, лежавшие на столе, часть из которых были ему заочно знакомы, то ли по антикварному салону, то ли по какому-то из многочисленных, пролетевших через его голову фильмов, зашевелились и поползли. И, кажущийся хаос, приобрел какой-то таинственный смысл. Славе давно хотелось закурить, но, нащупав пачку сигарет во внутреннем кармане пиджака, он вдруг передумал. Он боялся спугнуть волшебство запахов, боялся потерять из вида чудесную женщину-кошку, стоящую у чайного столика по другую сторону от той самой солнечной границы, разделившей комнату на две части и поместившей Славу в сказочно-таинственную. Он вновь бросил взгляд на пустую пепельницу и мысленно улыбнулся. Возможно, этой пепельнице вообще никогда не суждено было познать мерзкий запах сигаретных окурков. Если только ее не отнесут скупщику, и там ее не выкупит какой-нибудь заядлый курильщик, которому будет глубоко наплевать на ее прошлую, чистоплотную жизнь.

– Вам положить в чай дольку лимона? – послышался вкрадчивый голос кошки.

«Нет, я не люблю лимоны в чае», – хотел тут же ответить Слава, но вместо этого, он задал давно интересовавший его вопрос:

– Скажите, а все экстрасенсы, проходят какой-то специальный отбор, в каких-то специальных конкурсах красоты для экстрасенсов? – и, обнаружив широкую улыбку на лице у женщины, он поспешил извиниться, – Я бы никогда Вас об этом не спросил, но других экстрасенсов я не знаю. Вы мой первый в жизни экстрасенс.

– Нет, не все, – с той же широкой улыбкой, ответила ему кошка, – Я прошла вне конкурса. Но, если Вас интересует эта сторона моей профессии, я Вас вынужденно разочарую. Я та самая лягушка, что ударилась оземь и превратилась в то, что Вы видите, Слава. Если бы вместо Вас, в Вашем кресле сидел Ваш приятель, то, возможно, он бы увидел перед собой Вашу «географичку».

С этими словами, женщина-кошка пересекла воображаемую Славой границу и столб солнечного света, мгновенно оторвавшись от паркета, скользнул по ее бюсту, обхватил талию и, так же шустро, пробежавшись по ее, синим, лакированным туфлям, мгновенно успокоившись, вернулся на свое прежнее место. Она принесла изумрудные чашки, наполненные янтарным чаем, пахнущим жасмином. Присев на свое кресло, она поставила чашки на стол, для чего слегка подалась вперед, позволяя Славе насладиться прелестями своего декольте.

– Вы же не за этим сюда пришли, – произнесла Анна (он, наконец, вспомнил ее имя), слегка погасив удушливую волну, хлынувшую к Славиной голове откуда-то из области грудной клетки, – Если Вы заплатили мне деньги, то, это еще не означает, что Вы получите то, что обычно ожидают получить мужчины от женщины. Но… – она жестом отрезала его возражения, – …это, так же, не означает, что Вы потратили их зря…

Она тепло улыбнулась, и к Славе вернулось его сознание, перелетевшее на мгновение за солнечный прямоугольник. Он взял со стола изумрудную чашку и, большим глотком, протолкнул внутрь своего живота остатки душившего его комка. Ему был хорошо знаком этот тон, которым говорила с ним Анна. Он означал только одно… И, с «женского языка», он переводился, как: «Секса не будет».

– Это не я искушаю Вас, – продолжала она, – это Вы себя искушаете. Хотите совет? Женитесь на ней, – она поставила свою чашку на стол, не прикоснувшись к напитку, – И не искушайте судьбу, мой друг.

2

Улица встретила Славу легким шорохом пролетающих мимо машин, и, гремящих железом, грузно ползущих по рельсам, трамваев. Направившись на парковку к обливающейся потом машине, он жарко жестикулировал, разговаривая со своим телефоном.

– Да она обычная шарлатанка. Ты заплатил ей кучу денег, а взамен я получил только ее идиотское «женись»… Да она даже не спросила, как зовут Машу… Откуда ей знать, хочу ли я вообще жениться на Машке…. Да, хочу. Но, я ей сам об этом сказал… Ладно, проехали. Одно меня до сих пор не отпускает… Что-что? Боря, о такой женщине можно только мечтать, а я облажался как школьник… Да не о Машке. Об этой твоей ведьме, от которой я еле унес ноги. Я чуть спермой не захлебнулся…! Ты смеешься? Да эта дамочка даже не для моих зубов. И уж точно не для твоих, женатый хрен… Все! Забыли…! Да женюсь я, женюсь. Не доставай меня… Я все помню… К понедельнику, я постараюсь все доделать… Что-то уже готово. Сценарий точно готов… Хорошо… Нет, собираюсь к Машке, черт бы ее побрал… Да не Машку, ведьму эту. До сих пор в голове сидит… Все, ладно, я улетел… Давай, увидимся.

Слава бросил телефон на пассажирское сиденье и, плотно закрыв глаза, сжав скулы, тяжело вобрал в себя раскаленный воздух.

Отчего он вдруг вспомнил ту милую, сексуальную библиотекаршу? Сейчас она отчетливо стояла перед его глазами. Да… Она была чертовски привлекательна. Юная блондинка, лет двадцати, встретила его у библиотечной стойки с той улыбкой, с какой женщины легкого поведения встречают своего клиента. Ее улыбка не была вульгарной. Отнюдь. Такой взгляд присутствует тогда, когда женщина заранее угадывает желание мужчины. Именно такой улыбкой, встретила его, юная книжная фея. Он уже не помнит, что тогда спросил и какую книгу он искал.

Вроде бы, «что-то по маркетингу и рекламе…» Блондинка утвердительно кивнула, и достала из ящичка, как ему показалось, первый попавшийся ей под руку формуляр. Она вложила его в зеленый кожаный планшет и, любезно, согласилась проводить Славу к домику заветной книги.

Пробираясь по лабиринтам из книжных стеллажей, Слава следовал за юной девой, не отводя глаз от ее, чуть угловатого, но, от того, не менее пикантного, силуэта. И чем дальше они углублялись в библиотечные дебри, тем отчетливее отдалялась от них цель их поиска. Он это почувствовал каким-то неведомым, шестым или восемнадцатым, или, даже, тридцать шестым, чувством. Пыльный библиотечный воздух пах сладковатым влечением, а книжные полки, вросшие в старый обшарпанный паркет, тяжело сопя и поскрипывая, смыкались за их спинами непроходимой стеной. В конце концов, путники заблудились. Книжная фея повернулась к Славе и встретилась с ним взглядом, изобразив растерянность, затерявшегося в лесу грибника. Слава улыбнулся, давая ей понять, что он уж точно не знает дорогу. И обратную, тоже не знает. И вообще, не уверен, что ему нужна эта книга. Его спутница улыбнулась ему в ответ и, положив зеленый планшет на книжную полку, окончательно отказалась от поисков. Она медленно сняла очки и, аккуратно согнув черные пластиковые дужки, так, что Слава ощутил каждый их щелчок, отправила модный аксессуар вслед за планшетом.

– Послушайте, – прервал тишину Слава, потерев мочку уха, – я не знаю, за кого Вы меня приняли… Может быть, я, произнес чей-то чужой пароль, но мне действительно нужна была только эта книга.

В ее, слегка подрагивающих от трепета зрачках, Слава увидел отражение своей растерянности перед своими желаниями.

– У нас нет этой книги, – уверенно произнесла блондинка, расстегивая пуговицу его рубашки, не сводя с него глаз, – Ее еще не написали. Может, ее потом напишут? А, может быть, Вы ее напишете?

Слава почувствовал себя загнанным в угол. Было бы глупо возражать таким весомым аргументам. Но, еще более глупым, выглядело бы, сейчас, его бегство. Он не мог позволить себе самолично растоптать свое мужское достоинство, совершив идиотский побег на глазах у той старой курицы из читального зала, что проводила их хитрым взглядом опытной шпионки. В тот же момент, он, инстинктивно, коснулся рук юной феи чуть выше локтей и, ощутив в своих пальцах шелк ее кожи, полностью капитулировал. Усилившаяся в разы, гигантская волна сладострастия, настигла их, плотной стеной сбила с ног и, накрыв собой, закрутила в водовороте ее юного тела…

Он давно не был в той библиотеке, но сейчас, его мозг старательно проматывал перед ним все его «чертовы причины», его «чертовой вины», его «чертовой холостяцкой жизни». На мгновение, он снова вернулся к женщине-кошке, размешивающей сахар в своей чашке. Теперь, Слава отчетливо слышал звон от прикосновения серебряной ложечки со стенками прозрачного фарфора. Он усмехнулся, открыл глаза, и повернул ключ в замке зажигания. Музыка в динамиках зазвучала жестче и громче:

 
«Печально, но почуяв бурю
Мы изворачиваемся, ведь, нам же, дискомфортно
Да, дьявол заставляет нас грешить
Но нам так нравится вращаться в его власти…»³
 

3

Слава обожал свою машину. Он обожал ее за то, за что мужчины обожают женщин. Она возвращала ему уверенность в себе и гарантировала отдых, даже, после самого утомительного дня. Она была неотъемлемой его частью, его сиамской сестрой. Она позволяла ему все и прощала ему все его ошибки. Вот и на этот раз, она успокаивающе заурчала, слегка приглушив стук своих шестнадцати клапанов, немного усилила громкость в динамиках, заполнив салон, уютными ритмами блюза, смешав их со сладким дымом от Славиной сигареты и, проворной рысью, сорвалась со своего места, нырнув в городской поток.

Слава любил скорость. Он гонял по городу даже тогда, когда не нужно было никуда торопиться. Конечно же, он не был гонщиком, стремящимся, во что бы то ни стало, захватить безраздельное лидерство на дороге. По мере возможности, стараясь уважительно относиться к разумной части стремительных водителей, он с удовольствием приглашал их в свою компанию, по-братски разделяя с ними проезжую часть городского трека. Он презирал безголовых гонщиков. И, каждый раз, когда на дороге, ему встречался очередной смертник, он убирал ногу с гашетки, оставляя его наедине со своим глупым, идиотским одиночеством.

Слава любил музыку. В его вкусах не было каких-то особых предпочтений. Он одинаково хорошо относился к року и не гнушался поп-музыки, он с удовольствием слушал рок-н-ролл и клубную колбасу. Он, легко, мог гонять по улицам и автострадам, под затянутые ритмы трип-хопа и мелодичное звучание джазового оркестра. Он ценил красоту музыки так же, как ценил красоту женщин.

Женщины, были его религией. Единственной честной религией, в которую он верил

Он не верил ни в справедливость, ни в честность, ни в дружбу. Ни в одно из этих вымышленных божеств. Ни в одно, что знаете вы. Правда, он встречал немногочисленных сектантов, пытающихся обратить его в свою религию. Они утверждали, что где-то там, в их Мире, дружба существует. Однажды, он, даже, поддался на их увещевания. Он посещал все их собрания, выучил все их псалмы и молитвы, танцевал под благостные песнопения, восхваляя их Бога – Харе Дружбу. В общем, искренне поверил в его существование, попытался стать ортодоксом. Вот, откуда он знал цену вступления в их братство. Вот, откуда узнал цену посвящения и поддержания в себе веры. Он так и не стал ее последователем. Просто ушел. После того, как понял, что, выход из этой секты, стоит в разы дешевле, чем вход.

Впрочем, как и все, он был слегка суеверным.

Он верил в существование неких сил, которые его охраняли и приносили ему успех. И, хотя, он не мог похвастать особыми успехами, он, однозначно, признавал существование некой ЕГО судьбы, помогавшей ему выживать, в пожирающем души, кишащем ползучими гадами, мегаполисе.

Слава не знал, где точно живут большекрылые ангелы, оберегающие его никчемную жизнь несостоявшегося писателя, но интуитивно чувствовал их присутствие у себя за спиной. Одним из таких мест, где, по его мнению, ангелы его точно слышали, была выпуклая крышка дорожного люка, лежавшая посреди одного из сотен проспектов города. Каждый раз, подъезжая к заветному люку, он выключал музыку и перестраивался в левый ряд. Проезжая по горбатой крышке левым колесом, заглядывал в зеркало заднего вида. Победно вскидывая пальцы правой руки, он приветствовал своего ангела, произнося что-то, типа: «Все будет хорошо. Сегодня у нас с тобой будет удачный день». И, день действительно оказывался удачным. Всегда. Даже тогда, когда казалось, что предпосылок для успеха, не было. Абсолютно никаких.

Перестроившись в левый ряд, Слава выключил радио и, привычно для себя, заглянул в зеркало заднего вида. «Все будет хорошо», – произнес он, и вспомнил о своем телефоне, лежавший на пассажирском сиденье. Он взял его в руку и, продолжая движение, набрал номер Маши.

– Привет, дорогая… Я сегодня совершенно свободен и готов тебя забрать… Да неважно… Куда-нибудь, где мы могли бы спокойно пообедать… Нет, просто голоден… Да не вру я… Ладно, давай я тебя где-нибудь подхвачу и за обедом все тебе расскажу… Давай… Договорились. Я буду там через семь минут… Плевать. Прогуляюсь по парку, или посижу в машине… Не торопись. Просто позвони, когда будешь готова… Хорошо. Пока.

Он бросил трубку на прежнее место и улыбнулся сам себе. Конечно же, ни по какому парку он бы не стал гулять в ожидании Маши. Сорок минут вне машины? Пешком? На ногах?.. Это было сродни самоубийству! Он не любил прогулки по паркам, так же, как не любил торговые центры. Он предпочитал уютное кресло своей машины парковым скамьям.

Спустя четыре минуты, он уже занимал парковочное место у небольшого сквера в центре города. Он вернул в салон музыку, слегка приглушив ее звучание, и откинул спинку сиденья. Приподняв стекло, так, чтобы через него нельзя было просунуть запястье, он закрыл глаза и, подложив правую руку под голову, откинувшись на спинку, стал ждать. Он, вдруг, почувствовал легкое волнение. Оно неожиданно подкатило к его груди. Такое же волнение он испытывал каждый раз, когда шел по перрону, провожая, кого-нибудь из близких ему людей, в дорогу. Но, к этому волнению добавилось чувство тревоги, как тогда, в юности перед сдачей экзамена в институте. Чувство, с которым хотелось побыстрее расстаться, «отстрелявшись» в первых рядах экзаменующихся студентов. Он открыл глаза и посмотрел на бортовые часы. До встречи с Машей оставалось еще минут сорок – сорок пять. Так и не переборов свое новое чувство волнительной тревоги, он снова закрыл глаза, пытаясь прислушаться к словам льющейся откуда-то сверху песни…

«…Когда тебе грустно, к кому еще ты идешь…?»⁴, – звучала чудесная Нора Джонс.