Часть первая.
«Техника решает всё»
1
Свежие опилки образовали два холмика по разные стороны от берёзового полена, лежащего на козлах. Один холмик, освещаемый солнцем, находился ближе к Ковалёву и смотрелся ярким песчаным конусом, второй – в тени, ближе к Ивану, был не такой приветливый и смахивал на серую кучку пыли. Двуручная пила попеременно заходила на сторону то одного, то другого, высыпая из-под зубьев очередную порцию опилок. Ковалёву хотелось, чтобы его солнечная горка была выше и он, с усердием, подтягивал на себя рукоятку, стараясь углубляться. Иван, в свою очередь, будто принял условия игры, отдавал ровно, удерживая минимальный натяг металлического полотна. Ковалёв посмотрел на Ивана, хотел похвалить за хорошо разведённую пилу, но приглушенный крик от дальнего конца барака заставил остановить работу.
– Ну, что там ещё? – Ковалёв в этот раз медленно потянул пилу в свою сторону, – а-а, похоже, те двое, что топор просили.
– Да, те узбеки, – Иван отпустил рукоятку со своей стороны.
Метрах в ста, у недостроенного барака, на земле лежал человек, обхватив ступню. Другой размахивал руками и неразборчиво кричал, пытаясь обратить внимание.
– Подозреваю, что-то недоброе. Пойдём. – Ковалёв опустил пилу на землю.
Увидев кровь, ускорили шаг.
– Дай посмотрю, убери руку… да убери же! – не обращая внимания на скулящие звуки скорчившегося от боли парня, Ковалёв надавил на запястье его руки и оторвал от раны. Мать честная! Между мизинцем и безымянным пальцем проходила глубокая рубленая рана. – Ты же мизинец почти отрубил, – отпустил руку узбека. Тот, вскрикнув, снова схватился за ступню,
– Ванька, беги за верёвкой, – Ковалёв безалаберно наступил на подол цветастого полосатого халата молодого узбека, рванул, оторвал лоскут, сложил в несколько слоёв и обернул ступню, – Держи крепче. Теперь в изодранном халате ходить будешь, если не помрёшь. Нахрена ты себя посёк? Узбек молчал.
Ковалёв мысленно прокручивал ситуацию. Нашим топором рубанул. Ему сразу не понравилось, что эти двое притащили сюда лопаты и попросили топор. Просил тот, который сейчас справлялся с болью. Второй, намного старше, очень на монгола похож. Если они и родственники, то не близкие. Кто же их научил или сами быстро смекают? как духу хватает… так топором тяпнуть.
Иван, замешкавшись, начал туго обматывать веревкой ногу, чуть выше щиколотки.
– Ты чего делаешь? не фонтан же бьет, хочешь ему гангрену устроить? Слегка тряпку к ступне примотай и всё, – Ковалёв перекинул свободный конец на ступню. Иван пытался оборачивать, но подвывания и проступающая кровь действовали на него парализующе.
– Ну, чего так слабенько намотал… сползёт же… дай сюда, – Ковалёв уверенно сделал семь оборотов и завязал узел. Оставшийся моток веревки не стал отрезать – ещё понадобится, и всучил в руки второму узбеку, – Держи, неси, – и уже спокойнее, – Ванька, придется тащить его до фельдшера, ты помоложе, давай. Иван завел руку страдальца себе на шею, со стороны рассечённой ноги. Второй узбек подстраховал с другой стороны.
Ковалёв шёл сзади этой троицы. Не зря они выбрали это место. Избушка фельдшера рядом… топор есть… ребята мы еще крепкие, дотащить поможем. Второго на всякий случай, то ли как свидетеля, то ли помочь, если что… Недавний этап с Туркестана… соображают, хоть и басмачи… Зачем их сюда навезли под зиму? половина без обувки… с лаптями здесь и то беда. Еще на земляные работы поставили, нормы не выполняют, пайка усеченная… дохнут, как мухи.
Перед ступеньками наспех собранной избы – часть из брёвен, часть из неряшливо сколоченных щитов – остановились. Ковалёв шагнул на крыльцо, дёрнул на себя дверь, вошёл.
– Эй, Никитишна, ты на месте? – через мгновение Ковалёв узрел её в дальнем углу комнаты.
– О, Александр Павлович, я всегда на месте, – Никитишна поднялась из-за письменного стола и подошла, – что случилось?
Их знакомство состоялось месяца три назад, когда Ковалёв, как сотрудник культурно-воспитательного отдела, проводил очередную плановую агитационную работу. Ещё тогда, он удивился, как она управляется без левой руки. И сейчас поймал себя на мысли, что уставился на закатанный по самое плечо рукав белого халата.
Никитишна спокойно перевела взгляд на появившихся в дверях троих человек и сказала: "Понятно, вон туда давайте…" Широкий деревянный стол в центре комнаты – на нём проводились операции, на нём же можно было и улечься заночевать, при необходимости. Единственная тусклая лампочка без абажура нелепо свисала над ним на тонком проводе.
Ковалёв развязал верёвку и открыл рану. Никитишна прокомментировала: "Рана свежая… струпы не образовались… срезать ткани не надо… делов-то…" Повернувшись в сторону соседней комнаты, откуда доносился звон металлических предметов, крикнула: "Анька, готовь инструменты, шить будем". Девушка, лет двадцати, выскочила из-за двери, подбежала к высокому железному ящику, стоявшему на полу, достала всё необходимое, зажгла спиртовку и прокалила скальпель, пинцет и иглу.
Никитишна подняла из-под стола литровую бутыль со спиртом и отмерила грамм пятьдесят в мензурку. Тонкой струйкой влила содержимое в стакан, на четверть наполненный водой. Не долго думая, достала из металлической коробки кусочек бинта, смочила и единственной рукой провела им по кровавым краям. Посмотрела на дрожащие ресницы полуприкрытых глаз узбека и заставила его сделать несколько глотков из стакана.
– Александр Павлович, придави ему ноги, а ты, – обратилась к Ивану, – держи здесь…
Двумя пальцами стянула мягкие места между пальцами ноги, которые должен держать Иван.
– Ну-ну, парень, ты-то чего бледнеешь? – Никитишна пару раз встряхнула Ивана за плечо, сунула ему в руки стакан с разведённым спиртом и приказала пить. Тот допил, поморщился и покорно свёл рассечённые части ступни, стараясь не смотреть на рану.
– Товарищ врач, а мне почему спирт не предлагаете? – Ковалёв широко, заискивающе улыбаясь, посмотрел на Никитишну.
– У тебя не такая важная обязанность, – Никитишна отодвинула бутыль со спиртом подальше от Ковалёва. Её расширяющиеся зрачки, наливаясь, как спелая чёрная олива, заполняли коричневую радужку. – И, вообще, культурно-воспитательный работник, вы и без меня выпивку легко находите, – не поворачивая головы, крикнула, – Анька, нить заправила? Давай! – взяла иглу, – даже зажимов здесь нет, не то что морфия, всё наживую делаю: зубы дёргаю, ноги-руки отпиливаю… кому-то вот везёт – куски соединяю… – Никитишна бормотала и орудовала, то иглой, то пинцетом, не обращая внимания на стоны узбека. Иван отрешённо следовал её указаниям, переставляя пальцы вдоль раны, стараясь лишний раз не смотреть на ступню.
– Ну, вроде всё, зашили… ну, что ж, все свободны… этот пусть полежит пару часов. Анька, повязку наложи, – Никитишна повернулась к Ковалёву и уже вполголоса сказала,– подожди меня на крылечке, на пару слов.
– …Потряхивает? – Ковалёв тонкой струйкой лил воду на подрагивающие руки Ивана, смывая кровь,– не часто человеческую плоть приходится ощущать.
– Да уж, не-при-ят-но, – Иван смущённо растягивал слова. Набрал в ладони воды, умылся, – Ладно, надо к работе возвращаться.
– Давай, я сейчас, подойду.
Второй узбек уселся прямо на ступеньки крыльца и, обхватив руками голову, запричитал. Ковалёв отошёл к берёзе и закурил. Минут через пять вышла Никитишна, передала ему забытый на столе моток верёвки. Вынула из кармана кисет с табаком, но Ковалёв галантно протянул коробку папирос с изображением цыганки. Отточенным движением стукнул пальцем по дну коробки, так, чтобы из надорванного уголка высунулась на пару сантиметров одна папироса – мол, угощайся. Никитишна вытянула папиросу, сплюснула конец трубочки, вальяжно вставила между зубов и потянулась к Ковалёву за огоньком.
– Саша, откуда саморуба притащил? – выдохнула густой дым.
– Да вот, с Ванькой, у клуба дрова готовили… пару полен распустить собрались – к зиме щели заделать… Подходят двое, один на топор тычет, второй несколько черенков для лопат держит. По-русски не говорят, руками машут – изображают. Ну, Ванька – добрая душа, и кивнул, мол, берите… Отошли они в сторону, мы – за работу, они – стругать, потом слышим – крики.
– Хорошо, что только один рубанулся. Правда второй плохо выглядит, почти старик, и так, похоже, здесь не жилец. Скорее всего, третий отдел заинтересуется, вчера новый уполномоченный приходил знакомиться. Парня твоего мурыжить будут, если его топор, как бы в пособничестве не обвинили. За последнюю неделю три случая – кто лопатой ногой секанул, кто молотком пальцы разбил… в общем, конечности бьют…
– Как они на это решаются-то?
– Ну, если доказать, что производственная травма, то месяца на два можно передышку получить без ограничения питания, а потом и на слабосилку перевестись.
– Это я знаю. Не пойму только, как они, по-человечески, на это решаются? – Ковалёв поёжился и передёрнул плечами, представив нависающий топор над своей голой ступнёй.
– От безысходности и не на такое решишься, – Никитишна забычковала папиросу о ствол берёзы.
2
От громогласно ухнувшего "Приехали!" он вздрогнул, быстро посмотрел по сторонам, подхватил потрёпанный коричневый портфель, лежащий рядом, поправил торчащий оттуда рулон плотной бумаги, с торца обернутый газетой, сунул вознице денег, отрывисто произнёс "Спасибо!" и поспешно соскочил с телеги.
Крутой поворот грунтовой дороги, почти под прямым углом, разделил десяток сумбурно стоящих крестьянских изб от выверенного ряда из четырёх двухэтажных добротных деревянных домов. Около входа в один из них висела яркая красная табличка "Администрация 3-го участка". Туда он и направился, попутно отмечая для себя, что чуть в стороне, справа, стояло неказистое строение с ажурной вывеской "Магазин", а в глубине, – за стройными тополями, – длинные бараки, отделённые от домов вольнонаёмных двойным кольцом колючей проволоки.
Он сразу сориентировался: из настежь открытой двери одной из комнат на первом этаже валил табачный дым такой плотности, что не позволял, даже переступив порог, разглядеть всех собравшихся. Тем не менее, ему удалось обнаружить и занять свободный стул около длинного неокрашенного стола. Он опустил к ногам портфель, снял кепку, обнажив полностью лишённую волос голову, и услышал шушуканье, доносящееся от дальних углов. "Будасси приехал…" Тогда он слегка кивнул в сторону того, кто его узнал и стал смотреть на напористо говорившего человека в выцветшей фуражке с красной звездой.
Да, Афанасьев за два года внешне не изменился: глубоко посаженные глаза под нависающими тёмными бровями и всё тот же прямой твёрдый взгляд. Будасси, ещё на Беломорстрое, замечал, как Афанасьев, из живого паренька с чистыми идеалами, постепенно превращался в матёрого управленца, действующего лозунгами системы: “Выполнить задачу к сроку любой ценой… Темпы, темпы…” Но всё же мальчишеская безалаберность не покинула его – речь явно не была заранее подготовленной. На лету нелепо сформированные предложения, из-за нехватки словарного запаса, иногда заканчивались словесным тупиком и приходилось выкручиваться неизощрёнными матерными выражениями. Будасси, в целом, изучил чекистов, их методы работы, цели и задачи и, в общем-то, подстроился различать людей, с кем можно иметь дело, а кого лучше избегать. Афанасьев был из тех, кому Будасси доверял.
Будасси перевёл взгляд на стол. Газетный листок с знакомым названием: “Перековка” от 20 сентября 1933 года. Оригинально нарисованное, в виде ручного молота, крыло буквы "к" наносило сокрушительный удар по букве "о", да так, что соседние буквы трепетали. Художник показал это через брызжущие искры, высекаемые молотом и скукоженные формы остальных букв. Сколько раз Будасси видел этот художественный замысел и, всякий раз, подспудно ухмылялся, что надписи "Орган культурно-воспитательного отдела Дмитровского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР", обрамлённой в широкую прямоугольную рамку, ничего не угрожало. Разлетающиеся во все стороны осколки её не задевали.
Центральную часть выпуска "Перековки" занимал портрет Сталина. Проникновенно устремленный вдаль взгляд, в этот раз, казался сильным, но не деспотичным, сосредоточенным, но не сведённым в одну точку. Казалось, редакторы специально подобрали такую фотографию, чтобы она придавала заголовкам, окружающим портрет и призывающим к трудовым свершениям, особую значимость.
Афанасьев периодически заглядывал в точно такой же газетный листок, лежавший перед ним, и цитировал обязательства, касающиеся земляных работ. Будасси усмехнулся про себя: "Что ж, Григорию Давыдовичу почти удаётся копировать образ вождя".
– Теперь хочу представить нового начальника производственной части Хлебниковского участка – инженера Будасси Александра Владимировича, которому и предоставляется слово, – Будасси, очнувшись от мыслей, огляделся, выигрывая время для концентрации внимания, и поднялся.
Афанасьев всё ещё продолжал, выдав заранее приготовленную, дежурную фразу: " Перед нами стоит сложная и трудоёмкая задача, справиться с которой возможно только применением механизации, поэтому мы должны сосредоточить все наши усилия на освоении новой техники, на правильной ее эксплуатации и на подготовке кадров".
Будасси кашлянул в кулак, потянулся к портфелю, негромко произнёс: "Ладно, теперь к делу". Освободил листы ватмана от старых газет и расстелил на столе. На края, норовящие свернуться, расставил предметы, попавшие в его поле зрения: пепельницу – металлическую коробочку из толстой жести, чернильницу из мутного сине-зелёного стекла с отколотым горлышком, потрёпанную толстую книгу с жёлтыми страницами без обложки. Повертел в руке большую гайку со следами ржавчины, осмотрел резьбу, хмыкнул.
– Это Егорыч заставил притащить, говорит, будет напоминанием, что необходимо заказать запчасти для второго экскаватора, – неуверенный голосок принадлежал тёмноволосому парню с острыми скулами.
Будасси встревожено поднял глаза.
– Что за запчасти?
– Да ремни на привод, кольца уплотнительные…
– Фу, напугал, так и говори, расходные материалы, – Будасси примостил гайку на нижний угол листа, сделал жест рукой, мол, подходите ближе. Десятки пар глаз сосредоточились. Несколько человек затянулись из махорочных самокруток и выпустили клубы дыма.
– Итак, наш участок, участок Глубокой выемки
На топографической карте с множеством изолиний, испещрённых цифрами уровней высот, ярко красным цветом была нанесена трасса будущего канала. Пересекая железнодорожные пути Савёловской железной дороги, она бесцеремонно вклинивалась в реку Клязьма и, сделав пару поворотов большого радиуса, уходила к Москве, разрезав маленькую речку Химка. Обозначенное тонкой линией русло Клязьмы утопало в широком поле голубого цвета – небольшом заливе около села Котово.
– Насколько я знаю из отчётов, уже проведена предварительная выемка грунта глубиной около трёх метров, – Будасси выделил среди нескольких человек, одного, с задумчивым взглядом и когда говорил, вскользь, посматривал на него, и получая очередной утвердительный кивок, продолжал, – следующий шаг, организация экскаваторных работ…
Будасси освободил правый край верхнего листа и он, свернувшись в рулон, открыл следующий лист. Железнодорожные пути, чёрно-белыми змейками, сначала проходили внутри границ канала, а затем, минуя деревни Ивакино и Павельцево, уходили к пойме реки Клязьма, разветвляясь на множество тупиков.
– В Дмитрове разработано два проекта вывоза грунта. Первая схема простая – составы движутся челночным методом к свалкам на Клязьме. Вторая, более сложная, – кольцевая организация движения: все составы движутся по кольцу и сбрасывают грунт по откосу, также в пойму реки. Пути нормальной ширины, не узкоколейка… управляться с этим, конечно, посложнее, но и объёмы выборки запланированы гигантские…
Будасси, пока говорил, чувствовал на себе пристальный взгляд откуда-то сбоку. Выбрав момент, мельком приметил у окна человека в форме с ромбами в петлицах. Молодое гладкое белое лицо с маленькими глазками, готовыми просверлить насквозь, открытый высокий лоб, зачёсанные назад волосы. И эта предельная, до неприятного ощущения, опрятность.
– …конечно, исходя из реалий местности, и, самое главное, исходя из наших технических возможностей, любой проект требует уточнения.
– Это всё красивые картинки… – пожилой человек в однобортной тужурке флотского покроя придавил в пепельнице скуренную папиросу и представился, – прораб Павлов, – продолжил, в упор уставившись на Будасси, – да, мы получили три экскаватора, но пока только один удалось вывести на трассу.
– Работать на экскаваторах некому! – дерзкий возглас донёсся из задних рядов.
– Запчастей нет, ремень пришлось с третьего экскаватора на первый перекидывать…
– Покажите, где опытный участок организовали? – Будасси не обращал внимания на нарастающий гул.
– Вот здесь экскаватор, – прораб указательным пальцем очертил в воздухе над схемой окружность, – вот сюда ветку проложили, пару платформ гоняем, – палец сместился на ближний участок свалки.
– Хорошо, давайте завтра на месте посмотрим.
Возникла пауза, которой воспользовался Афанасьев. Почувствовал – необходимо завершить совещание.
– Все должны понимать, что сроки, поставленные товарищем Сталиным и правительством, должны быть выполнены любой ценой. Несмотря на лозунг “Техника решает все” мы должны использовать все наши ресурсы.
Люди поспешно выходили из комнаты.
Будасси приметил в углу ведро, прикрытое дощечкой. На расстоянии поинтересовался у Афанасьева: "Пить можно?" Получил короткое "угу" и зачерпнул металлической кружкой. Привкус медицинского бинта заставил поморщиться.
– Александр Владимирович, извиняй, привыкай к аптекарскому вкусу, приходиться дезинфицировать, из речки воду черпаем, а сейчас там столько живности.
Будасси выпил. – Ну, Григорий Давыдович, здравствуй! – улыбнулся, подошёл к Афанасьеву и крепко пожал руку, – год не виделись, я так понимаю на новом месте далеко не всё хорошо?
– Наконец ты хоть нормальные усы отпустил, а то совсем без растительности был, – Афанасьев посмотрел на Будасси и зачем-то сделал суровое лицо, – ты же знаешь и не в таких условиях работали. Предварительную подготовку трассы сделали. Сколько смогли – выбрали, дальше тачками и грабарками не получится, все уже понимают, техника нужна.
– Что ж, будем заниматься, Григорий Давыдович, – Будасси снова повертел в руках гайку, – Ты мне скажи, что за человек с ромбами сидел у окна?
– А, этот из особого отдела, – по-новому, оперуполномоченный по району, – Макаров Николай Владимирович. Недавно прислали, не знаю, где он до этого работал.
3
– Ага… третий злополучный барак! – Макаров скользнул взглядом по длинной неровной стене без окон. Гнилыми обрезками досок, внахлёст, заколочены щели стыков деревянных щитов. Входная дверь, по центру барака, разделяла строение на две части, каждая сторона метров по пятьдесят длиной.
В пяти шагах от двери Макаров остановился. Остановились и все сопровождавшие его.
– Ковалёв, чего-то с окнами не густо?
– Николай Владимирович, самый первый барак, по привычке, как на Беломорстрое, сколотили. Там, из-за холодов, не очень-то окна жаловали.
– Да уж, по сравнению с этим, те остальные, что посещали, вроде ничего были: и окна, и несколько дверей. Клуб, так вообще, шедевр зодчества, – Макаров, приближаясь к двери, перешагнул через заполненную земляной жижей колею от колеса телеги.
– К зиме два барака планируется достроить, Афанасьев хочет туда передовиков переселить, – Ковалёв проявил осведомлённость о планах начальства.
– Даже цифру нарисовать не могут – на гнилой доске намалевали, – Макаров пальцем сковырнул щепку с таблички над дверью. – Не хочется в этот пенал заходить, ну и служба!
Дежурный, заранее предупреждённый о визите, стоял у входа в ожидании комиссии. Пять вохровцев решительно пробежались по бараку.
– Много отказников? – Макаров упёрся взглядом в дежурного, вытянувшегося перед ним.
– По итогам утреннего построения десять отказников, пять больных, и ещё…
– Ладно, посмотрим, – Макаров оборвал на полуслове, больше не в силах смотреть на выкрошенный гнилой передний зуб дежурного, не прикрываемый заячьей губой.
– Ковалёв, давай шагай, – Макаров ткнул того в спину и последовал за ним.
Три тусклые лампочки едва освещали проход, разделявший ряды двухэтажных нар.
– Всем встать! Строиться! – пророкотал Ващенко.
Замельтешившие тени вохровцев и глухие удары палок по нарам в полутёмном помещении создавали иллюзию какого-то средневекового действа. С коек медленно сползали люди.
Макаров шёл по проходу, останавливался, жёстко заглядывая каждому в лицо.
– Почему не работаешь? – задавал вопрос, про себя оценивал и, получая однообразный ответ "болен, сил нет", шёл дальше.
Возле одного человека Макаров постоял подольше. Ответный острый напористый взгляд, тёмные глаза, чуть тронутые сединой виски. Вполне цивильная тужурка и не дырявые шаровары. И, самое главное – сапоги.
– Как фамилия?
– Клещёв.
– Почему не работаешь, на вид совсем не больной? – Макаров сощурился, напряг губы.
– Я коновод, а лошадь сдохла, – Клещёв опасно не отводил глаз, – новую не дают.
– Почему на другую работу не идёшь? Триста грамм хлеба хватает?
– Староват я тачку таскать.
Макаров заметил, что Ващенко, в волнении, подает знаки.
– Что там у тебя? Нашёл чего-то?
– Николай Владимирович, жмурик, похоже.
– Ну, что, Клещёв, скажешь? – Макаров закипал, не нравилось ему такое поведение зека.
– Болел он долго, – в этот раз Клещёв отвёл глаза, ответил спокойно .
Макаров медленно подошёл к койке. Ващенко приподнял край рваной грязной простыни.
– Суки, надо же, всё подчистили, даже трусы не оставили, – Макаров ухмыльнулся, про себя подумал: "Очередной нацмен. Вот вам пополнение из Туркестана".
– Ну, ему теперь незачем, – Ващенко опустил простыню.
– Ващенко, организуй-ка нам профилактику, а потом и поговорим с ними…
Ващенко с размаху ударил палкой по поперечине нар. Ковалёв вздрогнул. Заключённые вытягивались в струнку, судорожно пятясь друг к другу.
– Ковалёв, ты-то чего вздрагиваешь? – Макаров направился к выходу, – пойдём прогуляемся.
– …от неожиданности… – Ковалёв следовал за ним, – немного отвык.
Макаров хлопнул входной дверью, вполголоса произнёс в сторону: "Тьфу, вонища, кислятиной какой-то несёт".
– Этого Клещёва давно знаешь?
– Да, еще с Беломорстроя, сильный человек, плотно держит: кого запугивает, а с кем и договаривается.
– Чего, он и тебя запугивает? или договариваетесь? – Макаров посмотрел, прищурился, – ты для чего поставлен? Ты хоть и временно, но вроде обязанности начальника культурно-воспитательной части исполняешь… надеюсь, не пятьдесят восьмую отбываешь…
– Нет, не пятьдесят восьмую… – Ковалёв пытался увильнуть от ответа, понизил голос, – не всё так просто… пытаемся, как на Беломорстрое быт организовывать: бараки для ударников, сдельщину вводим и…
– Чего ты мне о тряпках вещаешь? И так вижу, – Макаров поморщился. – С Афанасьевым говорил? Он в Дмитров постоянно мотается, пусть занимается.
– Говорил. Он тоже "за", но сейчас всё тяжело, дела со жратвой только начали выправлять. Вот только недавно подвоз воды на трассу организовали, летом люди замертво от жажды валились…
– Ты жмурика этого знал? – Макаров снова оборвал на полуслове.
– Тяжело с этими нацменами. Этот, вообще, старик. По-русски не говорил, забьётся в угол, лопочет чего-то. За ним помоложе приглядывал, ну тот, который мизинец рубанул. На пару дней разъединились и вот…
– Ты про Джебраилова говоришь?
– М-м, фамилию не знаю. В бараке две сотни человек… всех фамилий не запомнить… нацменов раскидали по свободным койкам в пяти бараках.
– Вот я и смотрю, как работаешь… – Макаров недовольно пробурчал.
– Как могу… – Ковалёв замялся, – Вообще, этот барак между двух групп поделён. Одна – под Клещём ходит, сплошь отказники, хотя сам Клещ числится работающим. Другая – большинство, не сказать что ударники, но работают. Костяк там зародился человек из пятнадцати. Нормы выполняют, живут сплочённо, в основном, бывшие кулаки. Многие к ним жмутся. Случай был: один из клещёвских сапоги стянул, так поймали, чуть не забили… вохровцы еле растащили. Я тогда Клеща спрашиваю: "Что делать будем?" Он отвечает: "Надо как-то уладить". И как-то уладилось, никого из кулаков не тронули.
– Ну, если доказали, что сам виноват… – Макаров вставил реплику, показывая, что слушает внимательно.
– Так вот, потихоньку удаётся выманивать по несколько человек… из сомневающихся. Практика проста. Пообещаю, то новую телогрейку, то брюки ватные, то сапоги. И ультиматум: "Поработаешь по норме две недели – выдадут". Конечно, не верят, но некоторые покумекают, деваться некуда, всё равно сидим, а скоро зима. Правда, если из стаи клещёвской выбиваются – по головке не гладят. Пришлось пятерых перевести в другой барак.
– Ты не боишься, что контра, эта кулацкая, соберётся и свои условия начнёт тебе выдвигать? – Макаров посмотрел в глаза Ковалёву.
– Кулаки – это, в основном, единоличники. Да, для защиты могут сплотиться, а как до благ доходит, так они управляемы. Если понемногу ставить в состояние неравенства, то они начинают как бы соревноваться, – Ковалёв даже крякнул от удовольствия, показывая осведомлённость в вопросах психологии, – а дальше: кого в передовики записать, кому дополнительную порцию на ужин, о ком в "Перековке" написать. Самый большой стимул, это конечно, зачёты срока. За это они готовы на многое.
– Насколько я знаю, под Москву рецидивистов не велено переводить, – Макаров решил поглубже изучить Ковалёва.
– Предыдущий начальник… ну, до вас… говорил, что не слишком матёрого пахана стоит держать… за порядком пусть смотрит, а заменить всегда можно… – Ковалёв пожал плечами.
"Не зря, похоже, этому Ковалёву и свободное перемещение, и отдельную конуру, и двойную норму жратвы назначили", – подумал Макаров, провёл ладонью по волосам и тыльной стороной большого пальца вытер лоб. – Ладно, пойдём в барак, посмотрим, что там наковыряли.
Вохровцы, на взводе, как челноки рыскали вдоль строя.
– Ещё раз спрашиваю, откуда здесь эти вещи? – Ващенко палкой приподнимал и опускал сваленную в центр барака одежду: новые кальсоны, телогрейки, стоптанные сапоги, но вполне пригодных для носки.
– Вот и тряпки нашлись, которые прибывшим выдавали. Так… этого… этого, – Макаров обрадовался, наметил троих из непонравившихся, – в штрафной изолятор.
Вохровцы выталкивали из строя назначенных. Макаров повернулся в сторону Клеща, вперился взглядом, беззвучно сообщил: "Пусть твои в ШИЗО посидят, посмотрим, как в следующий раз заговоришь".
4
Пока колонна из вновь прибывших ста пятидесяти заключённых, рядами по шесть, не пересекла ограждение из колючей проволоки, красноармейцы держали винтовки наперевес. Теперь же они могли позволить себе закурить и переброситься новостями с теми, кто охранял по эту сторону. Заключённые же, стояли, с трудом удерживаясь на ногах, в ожидании дальнейших распоряжений. Их лица не выражали никаких эмоций, лишь некоторые пытались осмотреться – всё же это была конечная точка их этапа.
Ковалёв знал, что в выходной день быстро расселить новеньких по баракам не удастся. И, действительно, в подтверждение этой мысли, их потеснили к большой поляне между двух бараков, где уже толпа из давнишних обитателей лагпункта обступила деревянный помост в ожидании выступления Дмитровской агитбригады. Помост, возведённый полгода назад, выполнял не только функцию сцены, его использовали и для общих собраний. Сегодня же планировалось и то, и то другое.
Решение начинать начальство приняло, и из недр двухэтажного строения расчётно-распределительного отдела выскочил Афанасьев, энергичным шагом пересёк чудом сохранившийся не затоптанный пятачок травы и запрыгнул на помост. Оглядел собравшихся, снял фуражку, вероятно, желая показать себя без головного убора новеньким, чтобы запомнили, и стареньким, чтобы не забывали, снова надел фуражку, украшенную большой пятиконечной звездой, вздёрнул подбородок и напористо заговорил: "Каналоармейцы! Вы призваны выполнить великую задачу строительства канала Москва-Волга – этого величайшего в мире и важнейшего для реконструкции Москвы сооружения, призванного коренным образом изменить лицо столицы Советского Союза. Центральный Комитет партии и лично товарищ Сталин непосредственно с иключительным вниманием следят за стройкой канала".
Афанасьев сделал паузу. Заключённые безразлично смотрели на него, но Григорий Давыдович, не получив ответной реакции, продолжил уверенно говорить.
Ковалёв, внимательно следивший за оратором, толкнул в плечо стоявшего рядом Егорыча.
– Всё-таки у чекистов не отнять их напористость.
– Да уж, – коренастый Егорыч поддержал разговор, – только действует ли она на голодных людей? Героям красного знамени, кроме храбрости, нужно научиться реальному пониманию вещей.
– Ловкое слово придумали – "каналоармеец". Конечно, нас товарищами не назовёшь, а зеками величать, при воззвании к свершениям, не удобоваримо, – Ковалёв продолжал рассуждать. Двести грамм водки, принятые им по случаю выходного дня, понемногу развязывали язык.
– Насколько я знаю, это слово Коган придумал, когда стал начальником Беломорстроя, – Егорыч поглядывал на вновь прибывших заключённых, – Саша, тебе не кажется, что знакомые лица попадаются?
– Так с Беломорстроя переводят, а этот этап как раз с Медгоры.
В подтверждение, Афанасьев рокотал: "…как недавно на Беломорканале, так скоро и на Мосволгострое наш боевой коллектив победит… Мы дадим волжскую воду Москве!"
– Егорыч, а знаешь, нам с тобой ведь повезло: у тебя срок закончился, а я вовремя пристроился. Чую, здесь скоро ещё хуже станет, – Ковалёв продолжал серьёзнее, – народищу навезли, а новые бараки ещё и не начинали, с едой, вообще, беда…
– Ну да, правда пришлось у чекистов на поводу пойти, срок скостили, но в обмен… хотя, есть на что менять… вольняшкам и зарплата, и обед, – Егорыч кивнул.
Афанасьев заканчивал пламенную речь: "Строительство подходит к завершающей стадии. Глубокая выемка – самый сложный участок… Руководство это понимает и будет всячески помогать. Основная задача – механизация, но пока экскаваторов мало и руководство надеется на пополнение строительства опытными каналоармейцами – ударниками труда. Я уверен, что мы с вами справимся. Остался последний рывок. И мы его осуществим. Всех вас досрочно освободят и вы разъедетесь по домам на кораблях по созданному вами каналу. А сейчас выступит агитбригада из Дмитрова".
– Во заливает, соловей, – Ковалёв искренне усмехнулся, – как бы нам на этих кораблях на тот свет не уплыть… С каждым годом, у него всё лучше получается. А помнишь, как этот юнец первый раз на Олонце выступал, когда, дамбу прорвало? Двух слов не мог связать,.