Buch lesen: «Жертвуя малым. Том 2»

Часть третья.
Хаканаи, столица Островной Империи
Вечная Невеста

13.

230 – 246 год от ВК

Шабо называл ее ласково, Мариша, Риша и с самого ее рождения души в ней не чаял. Он и старая глуховатая бабушка были единственными, кто заботился о малышке, потому что мать ее умерла родами, а отец так и не сумел простить дочери этого невольного убийства. Риша появилась на свет, отмеченная печатью богов: она была слепа и дальнейшая ее судьба была предопределена. Ее мать, Мудрая, пожертвовала жизнью, чтобы дать Рише право на жизнь, и эта значимая жертва наградила девочку необычным даром, осознать который она сумела лишь повзрослев.

До шести лет ее повседневное существование шло своим чередом, и каждый день был похож на предыдущий. Бабушка присматривала за ней, а Шабо каждый вечер после школы с охоткой играл и рассказывал занятные истории о большом мире, который окружал их. Отец редко появлялся дома: у него, атамана общины, было много обязанностей, да и бывать в собственном доме после смерти милой жены он разлюбил. С дочерью он совсем не общался и она привыкла к такому положению дел, а заботы бабушки и Шабо ей вполне хватало.

Впервые предчувствие будущего постигло ее в шестилетнем возрасте, за неделю до того, как Шабо прошел испытания первой ступени и получил распределение во внутренний дворец. Соседи у них были гончары, и, заметив Ришины склонности, позволяли девочке приходить к ним в мастерскую и учиться работать на гончарном круге: из-под ее рук выходила красивая и ровная посуда. В тот раз Риша работала над чайной чашкой, когда вдруг ей стало понятно, что пройдет неделя, и уже в следующую луну она останется без компании обожаемого братика, который навсегда покинет отчий дом. Плача, она доделала чашку и отпросилась у доброго соседа домой; тот, видя, как она опечалена, отпустил ее без возражений. Увидав ее слезы, бабушка спросила внучку, что случилось. Скоро Шабо уйдет от нас, горестно отвечала Риша. Бабушка встревожилась, начала расспрашивать. Вызнав подробности, старушка посадила внучку к себе на колени и крепко прижала к груди. «У тебя дар, милая, – сказала она грустным голосом, – дар знать будущее. И никто чужой об этом даре узнать не должен».

Риша накрепко запомнила ее слова. Позже, когда вернулся из школы Шабо, бабушка рассказала ему о том, что услыхала от внучки. Он, точно так же, как и бабушка, испугался и опечалился. «У тети Оникс был такой дар», – выпроводив Ришу из дома во двор, сказал он бабушке негромко. Но бабушка была глуховата и ему пришлось, повысив голос, повторить свои слова: так Риша, обладавшая тонким слухом, без труда стала свидетельницей их беседы. «Если хозяева узнают, нашу Морион постигнет участь Ники», – согласилась бабушка. Тетя Оникс, младшая бабушкина дочь, в девятилетнем возрасте была избрана пифией и спустя восемь лет службы умерла, отравившись парами ядовитых испарений, вызывающих пророческие видения. «Если я стану агнцем, малую они не тронут», – с угрюмой убежденностью возразил на это брат. Они помолчали. Затем бабушка невесело сказала: «Милый, не подумай, будто бы тебя я люблю меньше, чем Морион…» «Я знаю!» – торопливо перебил ее Шабо. Бабушка вздохнула. «Объясни малой, насколько ей следует соблюдать осторожность. Если атаман узнает, он, не колеблясь, предпочтет твою жизнь её». «Никто не узнает!» – с чувством сказал брат, и, выйдя из дому, встал перед сестрой на колени и крепко ее обнял.

«Я тебя никому не отдам, моя маленькая, – сказал он. – А ты пообещай мне, что никому, кроме меня и бабушки, не будешь о своем знании будущего рассказывать. Даже папе нельзя, поняла, Риша? Именем мамы поклянись».

Он был взволнован, голос дрожал, а сердце стучало быстро-быстро. Расстроенная открывшимся ей будущим (в правдивости и неизбежности которого она ничуть не сомневалась), напуганная реакцией брата, Риша прижалась к нему в ответ и шепотом, истово поклялась именем матери хранить ото всех, кроме него и бабушки, ее маленькую тайну. Лишь тогда Шабо немного успокоился и стал играть с ней, как прежде. А через неделю он выдержал сложный экзамен на степень послушника и получил распределение в школу второй ступени.

Перед своим отъездом он сказал безутешной сестре: «Помни, маленькая, никому ни слова. Даже вида не подавай, будто знаешь о будущем больше, чем остальные. Особенно остерегайся хозяев, старших жрецов и Мудрых – они любую необычность нутром чуют. Папе тоже не доверяй – он на стороне хозяйских. И не бойся: я наказал бабушке беречь тебя, да и сам, как выдастся выходной, тут же приду тебя навестить, хорошо, маленькая?» Он уходил из дома, и ничего хорошего в этом не было, но учиться притворяться нужно было уже сейчас, и Риша согласно кивнула. Она даже сумела улыбнуться и помахала ему рукой, когда на прощение он потрепал ее по волосам. А потом брат ушел, и в следующие два года появлялся дома очень редко, хотя каждый его визит Риша могла предсказать. И наслаждалась радостью от предвкушения встречи.

Когда Рише исполнилось восемь и бабушка заплела ей волосы в первую взрослую прическу, девочка узнала, что вскоре тоже покинет отчий дом: ей, как отмеченной печатью богов, полагалась особая работа. «Хозяева поручат мне мыть статуи», – сказала она бабушке после того, как та позволила ей поднять руку и насладиться гладкостью гребня и шпилек, доставшихся ей в наследство от матери и украшавших теперь ее новую прическу. «Какие статуи?» – как можно более беззаботно спросила ее бабушка, но Риша расслышала нотки страха в ее голосе. Они словно бы ослабляли всегда туго натянутые струны бабушкиных слов. «Статуи, которые растут в водоеме под деревом», – без удовольствия отвечала она, уже понимая, что эту тему ей тоже не суждено будет ни с кем обсуждать. «Тебе было видно, как они выглядят?» – еще более ослабевшим от страха голосом продолжала расспросы бабушка. Но Риша испытала облегчение, догадавшись, что ее ответ понравится бабушке: «Ну что ты, конечно же, нет. Я слепая, и именно поэтому меня возьмут на эту работу». «Ты слепая и в этом твоя ценность», – согласилась с ней бабушка. Страх ушел из ее голоса, сменившись задумчивостью, и Риша поняла, что все сделала правильно. И не стала добавлять, что ее новая работа ей понравится. Она была доброй девочкой и не любила огорчать своих близких.

Спустя неделю за Ришей приехала запряженная быками повозка, точь-в-точь по звуку такая же, на которой уехал во дворец Шабо. Риша поцеловала на прощание бабушку и, повесив на плечо котомку с личными вещами, среди которых самыми ценными были мамин черепаховый гребень и бабушкины лакированные деревянные шпильки, взобралась по лесенке внутрь повозки. Других пассажиров, кроме нее, в салоне не было, и так, в одиночестве, если не считать сопровождающую и возницу, дочь Мудрой Опал и атамана Гишера прибыла во дворец. Её поселили в общем бараке с другими незрячими, все они были женского полу, но разного возраста: Риша среди них оказалась самая младшая. Другие слуги жили обособлено, за слепыми следили лишь комендант и её помощница, и большую часть времени девушки были предоставлены сами себе.

Рише, воспитанной в любви и заботе, пришлось поначалу нелегко, ведь все хозяйство нужно было вести самим. Но была и приятная новость. Соседний барак, в котором обитали кандидаты на статус агнцев, располагался неподалеку, всего-навсего на другом конце обширного парка, ориентироваться в котором было трудно, но все же возможно. В бараке жил ее братец, и дети снова могли встречаться и вместе проводить время в свободные от обязанностей дни.

Их было меньше, чем обоим хотелось: Шабо много учился, медитировал и тренировался работать в паре с юными Мудрыми, да и Риша была приставлена к особому делу. Всю неделю, кроме юпитера и сатурна, она занималась ритуальными танцами, зазубривала на слух песнопения и гимны богам, отрабатывала походку, повороты, наклон головы и движения рук, бродила со старшими подругами по дворцовым коридорам, запоминая расположение комнат и лестниц. А каждый юпитер ей полагалось спускаться в подземный грот, плыть на лодке по медленной глади озера и, очутившись на крошечном круглом острове, переворачивать и вынимать из прибрежной воды созревшие статуи, прикрепленные питательными ростками к сокрытой под водной толщью корневой системе древнейшего дерева.

Несмотря на то, что работа была опасная и тяжелая, сказать, что новая жизнь ее тяготила, Риша не могла. В подземном гроте пахло как в склепе: сыростью и подгнившими цветами, ей был приятен этот запах. Тут было свежо и просторно, иногда из глубин налетал подземный ветер, похожий на ровное дыхание спящего исполина, и царила глубокая, подгорная, всецелая тишина. На внешнем берегу озера стоял прочно вкопанный в песок столб, намертво обмотанный просмоленной веревкой, а у крошечного причала дожидалась пассажиров легкая лодочка с одним-единственным укрепленным на корме веслом. Риша редко им пользовалась: добраться до острова можно было просто перебирая веревку, привязанную одним концом к столбу на берегу, а другим – к стволу огромного дерева, растущего на острове, – ни бурь, ни волн на подземном озере можно было не опасаться.

Компанию Рише составляла одна из старших незрячих, немногословная и неприветливая Берилл. В отличие от Риши, которая обладала печатью богов с рождения, Берилл получила благословение позже, в результате, как она сказала, несчастного случая, и до сих пор помнила, как выглядит озаренный солнечными лучами мир. Судя по всему, она была не очень-то довольна выпавшей ей почетной долей. Впрочем, подробно о своих пристрастиях она не рассказывала, а Риша не спрашивала, поскольку среди ее народа не принято было навязываться.

Сама Берилл редко утруждала себя разговорами. И почти ничего не объясняла, поэтому в первое время Рише пришлось нелегко. Но будущее свидетельствовало ей о том, что она справится, и это знание придавало сил и упорства. Все-таки дар предчувствия был хорошим даром, истинным благословением богов. Как и ее новая работа, до которой допускались только избранные. Немудрено, что им пришлось за это право заплатить.

За первый месяц новой службы, подражая Берилл, Риша старательно училась премудростям нового ремесла. Когда все элементы процедуры стали ей понятны, а роли между ней и старшей товаркой распределились, Риша поняла, что ей и впрямь по душе ее работа. Ей нравилась тишина и спорый ритм, в котором они вдвоем работали, тихий шелест тяжелых прибрежных волн, приближение к которым запускало защитный рефлекс, словно рядом готова наброситься злая собака. Берилл вооружалась большим сачком с крупноячеистой сетью, нащупав цель, погружала его в воду, медленно подводя под добычу. Подцепив улов, они вместе, поднатужившись, осторожно вытаскивали сачок на сушу, вынимали из него ценный груз и укладывали его на холодный прибрежный песок. Тогда-то и начиналось самое интересное. Потому что в сачке лежала живая статуя. И хотя позже Риша поняла, что использовала неподходящее слово (лучше тут подошло бы определение «кукла»), но первые детские впечатления намертво вросли в технически неверный термин.

На ощупь она была почти как человек: у нее было лицо, две руки, две ноги, грудь, талия и бедра, и даже длинные и роскошные волосы, гладить которые было невыразимое приятно. Под ладонями они были как струи родниковой воды: упруго-нежные, гладкие, рассыпчатые и прохладно-влажные. Их можно было бы перебирать часами, и Рише даже иногда казалось, что именно это она и делает: кладет идеально ровную голову статуи к себе на колени, и гладит, гладит волосы, расчесывая послушные пряди пальцами, – и Берилл ей ничуть не мешала. Это была самая лучшая, медитативная часть их работы: уложить тело на берегу так, чтобы питательный отросток не перекрутился и не оборвался, а сама статуя могла лежать в расслабленном состоянии. Кожа у статуй на ощупь была слегка теплая, едва теплее температуры воздуха, гладкая, как будто бы мраморная, если бывает на свете мрамор, сделанный из плоти и крови. Под ней угадывались крепкие мускулы: не напряженные, но и не такие, как в теле спящего человека, – что-то было в них от полевых змей, живших в укромном схроне под крыльцом бабушкиного дома, – та же мягкость и скрытая, свернутая в пружину огромная сила. Мускулы дремали под кожей, почти ничем не выдавая себя; точно так же статуя лежала под руками Риши не дыша, не живая и не мертвая: камень, вышедший из лона человеческой женщины; почти совсем созревший диковинный плод, которому лишь толики солнца не хватило для того, чтобы напитаться жизненными соками окончательно.

Позже, когда Риша подросла и кое-что новое узнала о себе и своем теле, она поняла, что у статуй нет половых различий: там, где у людей начинается вычитание и сложение, у них господствовал абсолютный ноль. «Универсальное жилище, – сказала на это немногословная Берилл. – Постоялец вносит необходимые поправки». «Кто же в них селится?» – спросила Риша, но Берилл лишь хмыкнула, давая понять, что разговор окончен. Молчаливость ее могла бы показаться загадочной, но благодаря долгому общению со старшей товаркой девочка знала: Берилл не интересуют статуи. Ей не нравилось возиться с ними, она была недовольна своей слепотой, и в некоторой степени даже винила статуи за то, что с ней произошло. Это было неразумно и странно, но многие другие незрячие, с которыми Риша делила кров, демонстрировали к статуям точно такое же отношение. Были среди них и те, кто попросту статуй боялись.

Однако была у Риши единомышленница, девочка старше ее на два года по имени Аметрин. Почти сразу же они крепко сдружились и Риша стала называть ее Ами. У нее был названый брат, Сардис, который, как и Шабо, с ранних лет решил, что станет агнцем, и благодаря его влиянию Ами с первых дней службы восхищалась статуями. Она плавала к ним на остров по венерам в компании со старшей товаркой-хохотушкой Топой, и тоже каждый раз получала безграничное удовольствие от того только, что можно было сидеть на берегу и обводить идеальные очертания статуй ладонями. Когда же Риша спросила Ами, что именно ей нравится больше всего в ее работе, девочка ответила так: «Ты только не смейся, ладно? (Ни за что, клятвенно пообещала Риша). Когда я глажу их, то представляю, что один из них – это Сардис. И я думаю о том, как же ему страшно и непонятно в новом теле, и, чтоб его утешить, я глажу и утешаю его точно так же, как делал он, когда в детстве я простужалась и лежала в бреду».

Выслушав все это, Риша попыталась вообразить на месте Сардиса собственного брата, но тут же ей пришла мысль о том, что для начала, чтобы очнуться в новом теле, ему нужно будет куда-то девать старое. Иными словами он должен будет ну… умереть… Одно только предположение привело ее в неописуемый ужас. «А ты что больше всего любишь?» – спросила ее Ами, но напуганная собственным воображением Риша ничего не ответила подруге. Хотя, конечно же, больше всего ей нравилось перебирать густые волосы статуй, мечтая, что когда-нибудь и у нее самой вырастет подобная шевелюра. Но предчувствия будущего на этот счет ее не посещали.

Время шло, и постепенно ее стали посещать предчувствия совсем другого будущего. В нем заболела и стала медленно угасать от старости бабушка, а любимый братец, вопреки пожеланиям отца, прошел новое испытание и еще крепче утвердился в своем намерении выполнить однажды свое предназначение в качестве агнца. С отцом после этого у них состоялся скандальный разговор, но о нем Риша узнала уже постфактум, от больной бабушки, поскольку лично присутствовать при выяснении отношений она, разумеется, не могла. Бабушке все эти разборки не нравились, но вмешаться не было сил – и душа ее, и тело готовились к претворению в белую птицу. Она попросила внука и внучку беречь и поддерживать друг дружку, и не забывать об отце. Рише горько было присутствовать при том, как любимая бабушка умирает; вдвойне горше от того, что она проживала постепенное расставание с дорогим человеком дважды – в будущем, и в настоящем. Но Риша не роптала: она попросту не умела этого – роптать на собственный дар или пытаться изменить будущее. Ее провидческий дар ни разу не дал осечки, ей и в голову не приходило сомневаться в том, что будущее не постоянная величина и против него можно восстать.

Годы текли, Рише исполнилось пятнадцать, а Шабо семнадцать. Бабушка умерла, а названый брат Ами Сардис, который был старше Шабо на год, впервые получил право участвовать в ежегодной жертвенной лотерее, проходившей в канун летнего солнцестояния. В этой лотерее, самой массовой из трех, выигрывали многие, и Сардису тоже повезло: он был отобран богами в качестве неофита для Великих мистерий, которые проводились по всей стране в начале осени. Счастливцы-неофиты, кому удастся выдержать посвящение в таинства культа, удостоятся чести совершать обряды Йоля, праздника Зимнего Солнцестояния, и уж затем лишь тех, кто выдержит испытания Верховного солнечного божества, допустят до Малых мистерий на исходе года¹. На них-то и произойдет самое главное событие в жизни агнцев.

До Малых мистерий оставалось еще много времени, и неизвестно, будут ли благосклонны к Сардису удача и добрые боги. И все же он был воодушевлен и полон решимости дойти до победного финала. Ами позволили проводить с ним больше времени и она несказанно этому радовалась, да и Риша была счастлива, глядя на них, хотя без подруги ей было одиноко. Но постепенно Риша стала различать в радости Ами фальшивую ноту. Чем ближе становились Великие мистерии, тем более молчаливой и задумчивой она делалась. В первую декаду осени, за неделю до празднеств, Рише открылось будущее, в котором Сардис успешно прошел испытания. Встревоженная этим, беспокоясь за Ами, Риша встретилась с братом и поделилась с ним своими опасениями.

«Куда же он так торопится? – невесело цокнул языком Шабо на это. – Ведь у него еще даже девушки нет».

«Как это связано?» – удивилась Риша.

Шабо молчал так долго, что ей пришлось коснуться рукой его лица, чтобы убедиться, что он не заснул. Наконец, он проговорил с большой неохотой.

«Если уж станешь агнцем, то можешь быть им сколь угодно долго, хоть до самой смерти, но если за все это время жребий ни разу на тебя не падет, хозяева обычно подбирают тебе какое-нибудь другое почетное занятие. Тот, кто посмышленее, может сделаться атаманом, как наш папа, или там певчим в храме, или пажом во внутренних покоях. Всех остальных, кто ничем не выделился, вышвыривают из дворца прочь, и точно так же обходятся с теми, кто, выиграв однажды в лотерею и выдержав Великие мистерии, сходит затем с дистанции в силу неважно каких причин. Я ничего плохого в предсказанном тобой успехе Сардиса не вижу, это редкая удача – удостоиться столь великой чести в таком юном возрасте, но если он пройдет отбор и в этот раз, то пути назад для него уже не будет».

«Все так, – согласилась Риша. – Но при чем здесь девушка? Вернее, её отсутствие».

Шабо ничего не отвечал и, когда Риша вновь дотронулась до его лица, она обнаружила, что брат слегка морщится.

«Что такое? Зуб заболел?» – забеспокоилась она.

Шабо взял ее руку и аккуратно отвел ее от своего лица.

«Мы, агнцы, получаем право бросить кости с нашими именами в колесо Лотереи с восемнадцати лет, а до того у нас есть немного времени, чтобы подыскать себе спутницу среди юных Мудрых и заделать какой-нибудь из них ребенка. Никто тебе и слова против не скажет. Но у Сардиса есть Ами, и поэтому он никогда на этот счет особенно не беспокоился».

«Я знаю, но… – сказала Риша растерянно, когда ее брат снова замолчал. – Но Ами не может быть его девушкой».

«В том-то и дело, малышка», – с тяжелым вздохом отвечал ей Шабо.

Теперь уже они оба безмолвствовали.

«А у тебя есть девушка, Шабо?» – спросила, наконец, Риша смущенно.

Он хмыкнул и потрепал ее по волосам.

«Нет. Вначале мне тебя пристроить нужно, глупая!»

Внезапная его веселость была насквозь фальшивая, и Риша едва сдержалась, чтоб не сморщить нос. Шабо, однако, заметил и тут же сник.

«Не о девушке речь, на самом-то деле, – посерьезневшим тоном сказал он. – Трудней всего выиграть в лотерею и пройти Великие мистерии, в которых участвуют кандидаты со всей страны. Если Сардису это удастся и он будет, как прежде, истов в послушании, то ни Йоль, ни Малые мистерии не станут для него серьезной преградой. А это значит только одно – в следующем году мы его больше не увидим. Наверное, поэтому твоя подруга так грустна. Поскольку прекрасно это осознает».

«Но ведь быть избранным для заклания – величайшее благо для агнца и всего его рода! – Риша все никак не могла взять в толк, к чему он клонит. – Для всего нашего народа это благодать!»

«Ты ведь понимаешь, – Шабо говорил как будто через силу, – что означает быть агнцем на заклание?»

«Конечно, – с готовностью отвечала Риша. – Ты сам объяснял мне, что заклание агнца – это главное таинство Малых мистерий, и символизирует оно ритуальную смерть и возрождение в новом качестве. Тот агнец, кто удостоится права переродиться, станет великим жрецом».

«Есть ли среди твоих знакомых хотя бы один такой счастливчик?»

«Нет, но… – Риша осеклась, нахмурившись. Она хотела возразить брату, что ее круг знакомых состоит преимущественно из незрячих девушек, чье предназначение совсем иное, но сообразила, что Шабо и самому это отлично известно. А значит – он пытается донести до нее какую-то другую мысль. – Ты хочешь сказать, что таких очень мало?»

«Таких совсем нет, – тихо поправил ее Шабо. – Отец намекал мне, да и сам я интересовался. Но за последние как минимум лет двести ни одному из предназначенных к жертвенному закланию агнцев не удалось переродиться в качестве величайшего жреца».

«Что же с ними стало вместо этого?» – с холодком в животе спросила его Риша.

Брат вздохнул.

«Слухи ходят разные, но, как по мне, все они звучат неубедительно. Ну, кроме тех, согласно которым неудачников просто вышвыривают вон из дворца. Как бы то ни было, никто точно не знает, малышка. Но всем хочется верить в разумность существующего миропорядка. И в то, что ритуальная смерть на Малых мистериях – это всего-навсего метафора духовного перерождения. Но так это или нет, ты не узнаешь, пока сам на своей шкуре не испробуешь».

«Мне жаль Ами, – сказала Риша, прижимаясь к брату под бок. Он обнял ее за плечи, притискивая к себе. – Она так беспокоится за Сардиса!.. Может быть, лучше рассказать ей о том, что мне открылось?»

«Ни за что! – отрезал Шабо. – Ты только усилишь ее тревогу. Тут уж ничего нельзя поделать, Мариша, ведь если боги определили твоей подруге и ее брату этот жребий, мы, смертные, ничего не сможем им противопоставить. Мы можем только молиться, чтобы боги сжалились, и смягчили свой приговор».

Скрепя сердце Риша согласилась с ним, и истово молилась богам почти до самого нового года. Но боги не вняли ее молитвам, а вместо этого потчевали откровениями невеселого будущего. Сардис преодолел все испытания, был допущен до Малых мистерий и бесследно пропал на следующее утро после них. Ами некоторое время с надеждой ждала его возвращения, но к лету оптимизм ее стал угасать. Риша знала, что случится дальше, и в первый и единственный раз нарушила данное бабушке и брату обещание, рассудив, что, хоть она и поклялась молчать именем мамы, но ради спасения подруги клятву можно нарушить. Она рассказала Ами о своем даре предчувствовать будущее и о том, что именно в нем произошло.

«Как далеко в будущее ты можешь проникнуть?» – в ответ на признание спросила ее Ами. Ни капли удивления не прозвучало в ее ровном шелестящем голосе. Так мог бы говорить искусственный цветок, уставший притворяться настоящим.

«Как правило, примерно на неделю вперед, – растерянно призналась Риша, ожидавшая от подруги чего угодно, только не этого вопроса. – Как будто бы открывается узкий пролаз, втиснувшись в который, я могу услышать разговоры из будущего дня, или испытать те эмоции, которые будут владеть мной, когда этот день наступит».

«Ты попадаешь только в один день?»

«Да, они следуют друг за другом, как и настоящие дни. Но я не об этом хотела…»

«Значит, ты уже участвовала в нашем сегодняшнем разговоре в своем пророчестве?» – все так же безразлично продолжала расспросы Ами, игнорируя попытки Риши сменить тему.

Риша собралась было отвечать, но поняла, что готова к такому вопросу еще менее, чем к предыдущему. Ведь этого их разговора среди ее предчувствий-воспоминаний не было. Именно поэтому она и решила открыться Ами. В надежде, что новая, не предусмотренная пророчеством информация окажется способна изменить будущее, которое впервые в жизни показалось ей неприемлемым.

«Не волнуйся, – сказала ей подруга, так и не дождавшись ответа. На сей раз в голосе Ами прозвучали человеческие нотки. Секундой позже Риша ощутила, как та втискивает свою сухую ладошку в ее ладонь. Девочки сплели пальцы и крепко сжали ладони друг друга. – Боги мудры, – добавила Ами, и в ожившем, убежденном голосе ее, запрятанная глубоко, совсем чуть-чуть перелилась горечь. – Они позаботятся о нас».

«Пожалуйста, дорогая, обещай, что ничего с собой не сделаешь!» – взмолилась, наконец, к подруге Риша.

Ами повернулась к ней лицом и обняла, все так же не разжимая пальцев на ладони подруги.

Риша уткнулась ей в плечо, крепко прижимая в ответ.

«Мама была на первом месяце, когда в семье узнали, что папа выиграл в лотерею. Все были так несказанно счастливы: еще бы, благословение богов озарило наш дом! Он прошел испытания Великих мистерий и игрища Йоля, но сильно простудился перед Малыми мистериями и его не допустили до участия.

Когда я родилась, его разжаловали из агнцев в лакеи, переселив вместе со мной и мамой в бараки у внешней стены. Там я, когда подросла, познакомилась с Сардисом, он жил в общине на правах храмового пожертвования. Его семья откуда-то из северных провинций была слишком бедна, и отправила его вместе со старшей сестрой в паломничество в надежде, что за время странствия они либо помрут с голоду, либо боги помогут им.

По дороге их подобрал торговый обоз: сестру один из купцов забрал себе, обещая ей тепленькое местечко в столичных банях, а маленький Сардис достался другому купцу, тот оказался очень набожным человеком. У него был гадатель, у этого купца, слепой провидец будущего, совсем как ты. Он сулил Сардису славную участь. Пообещал, что тот станет великим жрецом, когда вырастет, и одарит почестями своего великодушного купца-хозяина, не забыв его благодеяний. Набожный купец, который выбрал Сардиса за то, что тот был смазливым ребенком пяти лет от роду, тем не менее внял пророчеству своего гадателя и, едва войдя в столицу, тут же первым делом пожертвовал Сардиса в самый главный столичный храм, откуда его, как сироту, распределили в придворную общину. В бараках он повстречался с моей семьей, и весьма приглянулся моему папе. Тот увидел в нем новую для себя возможность воплотить мечту стать агнцем. Вначале он возлагал надежды на меня, на то, что я стану Мудрой, но из-за того, что мама заразилась от папы и тоже переболела той простудой, у меня с рождения было слабое зрение, а к трем годам и оно пропало.

Так мы и жили: Сардис обожал нас за то, что мы стали для него новой семьей, и во всем слушался папу, который тоже души в нем не чаял. Все мы верили в то, что боги заботятся о нас, но только чтобы получить от них какую-то милость, нужно что-то значимое отдать им взамен. Так папа навсегда лишился надежды стать жертвенным агнцем, но зато обрел возможность увидеть меня, которой иначе был бы лишен. Сардис остался без родной семьи и сестры, но встретил нас, полюбивших его. Мама, переболев той простудой, утратила способность зачать, но у нее остались папа, я и Сардис. Я не могу видеть их лица, но зато я знаю… – тут она помолчала, больно стиснув пальцы у Риши на плече, но когда заговорила, голос ее был мягок и убедителен, – что с ними все хорошо. Сардис исполнил папину мечту и стал жертвенным агнцем. Только тот гадатель чуть-чуть ошибся, но ведь в том, наверное, нет его вины, – она расслабила пальцы. – Сардис говорил, что он был очень добрым старым слепым стариком, и он спас моего названного брата от гораздо менее завидной участи, чем та, что ему в итоге выпала. Поэтому не волнуйся, дорогая, и не иди против воли богов. В конце концов, для чего-то же они наделили тебя твоим даром».

«Я не хочу тебя потерять, – уткнувшись носом в теплое плечо подруги, глухо проговорила Риша. – Я не хочу, чтобы то, что мне открылось, стало моей реальностью через неделю».

«Утром накануне Мистерий, в последнюю нашу встречу, Сардис сказал мне: «Я пробовал выяснить, как это бывает, но никто не смог мне сказать доподлинно. Я только понял, что сразу там ничего не делается, должно пройти какие-то время. Поэтому ты не бойся и не паникуй, и скажи родителям, чтоб они не переживали, если от меня не будет немедленной весточки. Вы просто ждите ее, и все, будьте терпеливы. Боги обязательно дадут вам знак, оповестят вас о том, что со мной случилось». Я спросила его, как он может быть так уверен, если до этого ни разу, ни от кого из жертвенных агнцев, прошедших таинство до конца, не были ни единой вести. И знаешь, что он ответил мне? – Риша, сдерживая слезы, только покачала головой. Ами вынула ладонь из ее слабых пальцев и ласково погладила ее по голове. Риша ощутила, как по щекам побежали теплые, горькие капли. – Сардис сказал: «Я стану великим жрецом, в этом нет никаких сомнений. Ведь это единственное, что еще не сбылось из предсказаний гадателя. Он рассказал мне мою судьбу и каждое слово, произнесенное им, оказалось правдой. Не отчаивайся, милая сестричка, просто верь: боги обязательно пошлют тебе знак. И мы еще встретимся все вместе, милая!» Я ждала этого знака, все это время ждала его, стараясь не отчаиваться. Это было трудно, и я, сказать по правде, почти утратила надежду. Но теперь твое признание вернуло меня к жизни! Спасибо тебе, дорогая!» – чмокнув Ришу в щеку, Ами обхватила ее обеими руками и, засмеявшись, сжала в крепких объятиях. Риша продолжала плакать, но недоумение быстро оттеснило печаль.

«О чем ты говоришь, я не понимаю? – Ами все тискала ее, заливисто хохоча, а Риша старалась подбирать слова как можно деликатнее. – Ведь ты же сама сказала, что старый гадатель ошибся».

«Узнаем! – встряхивая ее и вновь прижимая к себе, энергично отвечала Ами. В обычном своем состоянии она так и кипела энергией и всегда была жизнерадостной, но за последние несколько месяцев Риша привыкла наблюдать ее только в подавленном состоянии. И теперь столь резкий возврат к прежней Ами слегка напугал ее. Но это был добрый знак, ведь правда? – Дождемся и узнаем, подруга!» – взяв Ришу за руки, она закружилась с ней в хороводе. Хорошо хоть, они были одни в вечернем парке, недалеко от их спального барака, и могли кружиться сколько душе угодно, не боясь наткнуться на какой-нибудь неучтенный предмет.