15. Мучительное ожидание
Отправив своё письмо, я то и дело стал заглядывать в пустой почтовый ящик, ругая сестру на чём свет стоит за то, что она в течение месяца не нашла время даже черкнуть пару ласковых слов своему любимому брату. Когда пошёл второй месяц, а от сестры никаких весточек нет, я не на шутку расстроенный отправил второе письмо с поздравительной открыткой, в котором, поздравив её с Новым Годом, пожелал быть внимательной к своим родственникам и отвечать на их письма. Через месяц, не получив ответа, я отправил Маринке третье письмо. Я действовал по принципу: чем томительно ждать, лучше с надеждой догонять. В этом письме я уже запальчиво о любви не говорил, лишь только непрестанно хвалил тётушку за бескорыстную помощь и любовь ко мне, вскользь упомянув, что меня приняли в комсомол. Незамедлительно буквально через десять дней я получил долгожданное письмо, пропитанное не только духом любви, но запахом сена, столь мне знакомого и сладостного.
«Дорогой и любимый братик!
Ты не знаешь, что твоя любимая тётушка учудила!
Два первых письма она скрыла от меня.
Я же, не получив от тебя ни одной весточки, очень обиделась и решила с тобой никаких дел даже родственных не иметь.
Как-то, зайдя после школы на почту, спросила, были ли письма Мельниковым?
Почтальон сказала: – аж три!
Обида моя моментально исчезла, мне стало совестно за себя и за то, что я твоей клятве не поверила. Уже после Нового Года, на зимних каникулах, я устроила безудержный и бескомпромиссный допрос мамаши. И здесь она не выдержала и призналась, что письма перехватила, и стала высказывать мне всякие претензии по моему поведению: зачем купались голяком, зачем целовалась, и тому прочее?
Она усиленно допытывалась, не было ли у нас интимной близости. Это настолько меня обидело, что я перестала с ней разговаривать, и лишь, когда она попросила у меня прощения, я немедленно взялась за ручку, чтобы в спокойном, любящем тоне с тобой пообщаться.
Я за тебя безмерно рада, и горжусь твоими успехами!
Когда прочитала твой прекрасный стих, мир для меня стал просветлённым и чистым. Не знаю, что такого крамольного в нём нашла мамаша, что, испугавшись откровения, спрятала письма от меня.
Она и сейчас часто повторяет, что не красиво девушке со своей любовью навязчиво лезть в душу парню. Мол, девушка должна быть скромной и застенчивой, свои чувства надо уметь скрывать, тем более, Владлен брат, как никак родная кровь по отцу.
Когда ты уехал, я часто писала тебе письма, может быть, чересчур откровенные, поэтому, возможно, не решалась их тебе пересылать. Я их складывала в стол, как теперь догадываюсь, их мать все перечитала. И стала просто бояться наших отношений,
Ряд писем самых откровенных я прятала в книгах, так она и туда добралась, часть писем изъяла, но из души чувства-то не сотрёшь!
Вот и сейчас пишу тебе письмо, а за спиной, то есть за дверью комнаты, чувствую, стоит цензор с мечом, готовый лишнее всё вырезать. От волнений не вижу каждую пропущенную букву или запятую, эти вечные ошибки не дают мне покоя. Я вышла на финишную прямую. Мне нужна только медаль, чтобы осуществить свою долгожданную мечту и быть с тобой рядом, сколько Бог отпустит нам времени.
Прочитав твой стих, матушка сразу же заявила, что жить я у вас не буду, так как в одной комнате и развернуться негде, да и от института далеко. Мать до того изменилась после твоего отъезда, что часто чушь несёт: мол, моя дружба с тобой только учёбе будет вредить.
Ты спрашиваешь, как я учусь? Нынче стало учиться в школе трудно. Из-за этой политехнизации всё время гоняют на мех двор, изучаем трактора, сельхозмашины. Зачем они мне нужны. не понимаю, когда я собираюсь стать врачом. Да и жить и работать в сельской местности не собираюсь. Когда я сказала об этом матери, она не захотела меня понять, не поверила мне, что моё назначение, наивысший смысл жизни – лечить детей от всяких болезней. Хорошую практику и знания я могу получить только в городе.
Как жить с этим трудно, когда тебя не понимают! Мать безусловно начинает осознавать, что Сашка после армии в станицу не возвратится. Поэтому наседает на меня, призывая к долгу дочери. Я вида не показываю. Как мне жутко этот разговор слушать, соглашаюсь с матерью, но в душе закралась мысль после института уехать работать в большой город и забыть это долбаное хозяйство, от которого руки отваливаются и женственность только теряешь. Об этом шибко при ней в слух не скажешь!
Весь день метёт снег. Кругом все дорожки скрыты под снегом, тем не менее завтра отнесу письмо на почту и буду с нетерпением ждать твоего ответа. После серьёзного разговора с мамашей, думаю, не будет теперь больше читать чужие письма.
Между прочим, Владлен, отец твой недавно был в нашем колхозе, заходил к нам, но уже без крали. Беда с твоим отцом. Как он переживает, что расстался с этой женщиной. Мы, говорит, жили душа в душу – тебе, мол, сестра, не понять. Мол, ты виновата в нашей размолвке. Я же потихоньку за столом радовалась, что они расстались. Может быть, во мне говорила ревность? А может, боль за тебя!
Раз вспомнила твоего отца, значит, пора закругляться. Это как у твоего отца, если он выпивши берёт в руки гармонь, значит, самое время закругляться, а то за ночь ни разу не остановится, будет играть и петь, лишь бы выпивка не кончалась.
Завтра, может, метель надо мной сжалится – стихнет и теплее станет. Когда пришло время кончать письмо, я почему-то расклеилась. Трудно мне признаваться в этом, но рискну, скажу: больше жизни тебя люблю. Ты вот в моём сердце будешь навсегда. Надо бы какие-то другие слова, бодрые, что ли, написать тебе. А сердце просит только это! Не брани меня за это и не осуждай меня, дуру. Целую тебя крепко. Маринка».
Кончив читать письмо, я долго смотрел на бегущие его строки и сокрушался, что мы так далеки друг от друга, что мы вынуждены скрывать наши чувства от любопытных глаз самых близких для нас людей. За моим единственным окном дробился негустой огонёк нашего посёлка, за стеной барака грозно шумела Кубань, из-за бурного течения она никогда не замерзала, даже в трескучие морозы, которые в этих местах бывают очень редко. Вот и свет выключили слышу, как посапывает мать и тихо тлеет уголёк в печи. Я наощупь сворачиваю письмо Маринки, и про себя думаю, значит уже 21 час. В это время всегда выключают свет. Я положил письмо под подушку и с радостной мыслью, что завтра, не затягивая с ответом, напишу о том, как я её сильно люблю. Перед глазами возникло лицо сестры, я целую её крепко в губки и засыпаю!
16. Односторонние перемены
На нежное и такое неожиданное письмо я ответил с такой же нежностью, но страстно. Вскоре на день 8 марта у нас появилась тётушка. Её приезд как снег на голову свалился на нас, мы с мамашей оторопели. Захлопотали. Я сбегал в магазин, купил всё, что мать заказала, не пожалев для дорогого гостя ни времени, ни денег.
Тётушка, естественно, быстро оценила нашу бедность, всё время сокрушаясь, что мать живёт одним днём, не думает о моём будущем. Я внимательно прислушивался к каждому слову тётушки, приглядывался, как она долго мыла руки возле печки и брезгливо ела за столом, будто сама из высшего общества, а мы из низкого сословия.
Я невольно подумал:
– Да, попади такой тёще в зятья – шкуру вывернет, заставит зятя работать день и ночь, лишь бы дочери жилось хорошо!»
Мне очень хотелось понять, какая причина заставила тётушку заглянуть в наш шалаш.
Совместно мы с горем пополам пообедали, и, прежде чем удалиться к своему братику, тётя попросила меня пойти погулять. Я собрался, и пошёл в гости к Людмиле, по дороге разгадывая тётушкин ребус, такой загадочный и неожиданный. Когда вечером я возвратился домой, тётушки и след простыл, правда, в комнате ещё витала недоконченная серьёзная беседа о наших взаимоотношениях: между сестрой и мной. Я посмотрел на мать и понял, она не знает с чего начать неприятный для меня разговор, чтобы не обидеть наши чувства и не вызвать во мне неприязнь к тётушке. И, чтобы облегчить положение матери, я начал первый:
– Так зачем приезжала тётушка?
– Сынок, – обратилась ко мне мать, – сядь рядом со мной, хочу поговорить с тобой серьёзно, вот о каком деле. Тётушка взволнована и обеспокоена вашими взаимоотношениями. Девчонке учиться надо, а ты со своей любовью голову ей запудрил. Дома у неё только о тебе и речь ведётся. Похудела, кушает плохо! Тётушка попросила меня, чтобы я серьёзно поговорила с тобой о судьбе Маринки, чтобы ты не портил ей жизнь. У тётушки одна просьба, если ты её любишь, когда она будет учиться в институте, не встречаться с ней и голову ей не морочить.
В тот вечер я, юноша, стал понимать и чувствовать, что старшие, близкие мне люди не хотят, чтобы была у нас бескорыстная чистая любовь.
Во мне кричала досада и обида на этих бестолковых родственников. Стало ясно, что ни о каком проживании у нас сестры речь и вестись не может. Так и случилось, тётушка наняла квартиру рядом с институтом со всеми удобствами, которые мне и не снились. Она стала на первом курсе так часто и неожиданно посещать свою дочь, что вызывала у Маринки только раздражение и неприязнь. Я тайком несколько раз навестил свою любовь. Однако эти встречи принесли нам больше тревогу, чем радость и наслаждение.
Но это было потом, когда Маринка поступила в институт.
А сейчас, ещё не зная, что меня ждёт впереди я сокрушался и до конца всему этому не верил. Но, когда на следующий день в нашем бараке появился отец и на повышенных тонах стал требовать от меня, чтобы я прекратил, как он выражался, мерзкое дело, я понял, что ситуация попала под жёсткий контроль взрослых людей.
Объяснения с отцом в присутствии мамаши были нелицеприятные, они закончились очередной ссорой между ними, и, как мне показалось, навечно.
Мать не могла перенести того, что отец обзывал меня сопляком, развратником, бессовестным и тому подобное, не разобравшись серьёзно в наших чувствах.
Он судил по себе. Для него любовь была игра – азартная, приносящая только наслаждение, но не боль.
Мать своим женским чутьём почувствовала моё горе.
После ухода отца мать успокаивала меня, как могла, и потребовала, чтобы я прекратил у него клянчить деньги и любые встречи с ним. Мать не могла перенести его упрёков, что он даёт нам такие деньги, а они уходят, мол, неизвестно куда! Упрёки отца меня настолько удивили! Причём здесь мать, что мы живём так бедно и скудно, когда большинство граждан нашей страны живут так хило! Неуместные упрёки отца меня сильно огорчили, я целиком был на стороне матери, и мы разорвали все наши отношения с отцом.
Я начал осознавать, что из этой нищеты надо выкарабкиваться самим во что бы нам ни стало. Уже тогда моя совесть начала бунтовать против этой скудной жизни. Я усердно уселся за учебники, стал читать всевозможную литературу, серьёзно увлёкся спортом. Я делал всё, чтобы только мнительность и страх не одолели мать. Но у неё начала быстро прогрессировать какая-то сложная болезнь, вскоре, получив вторую группу инвалидности, она ушла с работы, замкнулась и стала так из-за страха опекать меня, что порой мне дурно становилось. Это было самое несчастливое время в моей жизни. Общими усилиями мы преодолевали эти трудности, не унижаясь перед отцом и его родственниками.
Вскоре я устроился на вечерние подработки на стеклотарный завод, укладчиком баллонов в вагоны. Днём я учился, ходил на тренировки на стадион; а вечерами укладывал вместе с женской бригадой баллоны. Вскоре спортивное общество «Урожай», за которое начал выступать на соревнованиях, стало платить мне зарплату и выделять талоны на питание. Изо всех сил я хотел утешить мать, покупал всё, что она просила. Я мало тогда видел богатых людей и поэтому постепенно паверил, что мы живём неплохо, по крайне мере не хуже других.
Невзирая на все запреты, когда Маринка училась на первом курсе мед института, я забегал к ней на квартиру несколько раз в разное время суток. Но каждый раз её не заставал, уходил огорчённый и расстроенный. Я просто хотел её видеть и сердечно общаться. Я уже тогда понял, что никакая Людмила её заменить не может.
И лишь однажды я её застал дома. Я предложил ей прогуляться по парку, хотел с ней посидеть в кафе. Деньги уже у меня тогда водились, но из-за своей занятости она отказалась, ссылаясь на зачёты. После этого случая, моя любовь, нет, лучше скажем, моя страсть мучительно для меня мало-помалу стала угасать. Но всё равно я часто вспоминал свои каникулы, проведённые в станице.
Однажды, прогуливаясь вечером по парку, я случайно встретил Маринку в окружении группы студентов, она заразительно смеялась, держа за руки какого-то парня. Меня это тронуло до глубины души, на глаза накатили слёзы.
Не помню, как я добрался домой, несколько вечеров пропустил на работе, перед соревнованиями – ряд тренировок, что даже тренер приезжал домой, с расспросами, что случилось?
Постепенно моя школьная и спортивная жизнь вошла в нормальное русло. В общественной моей жизни произошли большие перемены, в 9 классе меня избрали вторым секретарём нашей школьной комсомольской организации. Эта должность возвысила меня в глазах школьных товарищей, так как первым секретарём была дочь первого секретаря Крайкома КПСС тов. Суслова. Я и сейчас не пойму, как я тогда находил на всё время! Если к этому прибавить то, что меня избрали заместителем начальника штаба школы по Гражданской Обороне и капитаном легкоатлетической команды школы. Уму непостижимо, как я успевал все дела делать, да не просто хорошо, а на отлично. Нашей команде тогда два года подряд вручали красное знамя, как лучшей команде города по легкой атлетике среди школ.
В десятом классе моя соседка по парте уехала жить в Москву, мне стало необычайно скучно и даже по весне холодно.
И когда меня пригласили выступить на день 8 марта со своими стихами в пединституте, я охотно согласился, ещё не зная, что ждёт меня большой сюрприз.
Одобренный профессором стих, посвященный сестре, я читал в середине концерта, при полной тишине зала. Я объявил, кому посвящён стих. Читал я его с большой нежностью и грустью, как никогда. За кулисами наша русачка меня расцеловала в знак благодарности, что её не подвёл и оправдал доверие.
Когда я пошёл в зал искать место, где мог продолжить слушать концерт, меня кто-то в темноте схватил за руку, предлагая рядом сесть.
– Алексей, – услышал я голос, такой любимый и незабываемый, сестры, – найди другое место, прошу, пересядь куда ни будь.
Я уселся рядом с сестрой, она крепко сжала мою руку и весь вечер её не отпускала. Она усиленно расспрашивала, как я живу, чем занимаюсь, куда буду поступать? Я уже тогда чётко знал, я буду учиться только на агронома, хотя уже получил рекомендацию в пединститут.
Это была наша последняя встреча с Маринкой перед её поездкой работать и жить за границу. На последнем курсе мединститута она вышла замуж за лётчика и уехала через какое-то время в Алжир. Он воевал на стороне освободительных сил против Франции, а она работала военврачом в госпитале.
Уже во время окончания сельхозинститута я узнал, что Маринка возвратилась на родину на Кубань, работает в краевой больнице врачом.
Меня всегда преследовало желание её увидеть, поговорить, но какая-то дурацкая гордость и обида не давали сделать первый шаг навстречу.
В 1962 году я закончил институт и стал работать лаборантом в институте фитопатологии. Исследовательская работа меня захватила, вскоре по конкурсу меня избрали на должность младшего научного сотрудника. В 1969 году я защитил кандидатскую диссертацию в Москве, и был немедленно избран на должность старшего научного сотрудника в лаборатории генетики микроорганизмов. Жизнь у меня, кажется, наладилась. Вскоре, я стал заведующим лаборатории, получил шикарную трёхкомнатную квартиру, вне очереди машину, высокую зарплату, мамаша в новом микрорайоне однокомнатную квартиру. У меня двое детей и любящая жена. Кажется, всего я добился, и всё у меня есть для счастливой семейной жизни. Но вот однажды всё изменилось и завертелось на круге своём!
Лора маленькая
Новелла о большой дружбе
Всю ночь шёл снег. Утром я еле открыл дверь в нашем бараке. Выйдя на крыльцо раньше всех, взял лопату в руки и стал разгребать снег, освобождая от него дорожку. Мне уже четырнадцать лет, но тощая фигура и маленький рост выдают во мне неуклюжего подростка. Я медленно и с трудом отбрасываю снег. За соседским забором рычит злая собака. Она с лаем бросается к забору, оскалив пасть.
На фоне больших сугробов моя голова энергично продвигается к металлической сетке, и я начинаю забрасывать собаку снежками. К ней у меня особая злость, она прохода мне не даёт, когда б я ни появлялся во дворе. Мы невзлюбили друг друга с момента моего появления в этом городке, состоящем из шести финских домиков и нашего барака. Осенью не раз срывал яблоки с дерева, под которым её собачья будка стоит, предварительно загонял камнями в её жилище. Теперь на яблоне и плодов давно нет, но собака как завидит меня, бросается к забору, как будто я вор и разбойник. Друзей ещё не заимел, но зато в лице собаки приобрёл злейшего врага. С ней сталкиваюсь ежедневно, на протяжении трёх месяцев. Она, как пёс шелудивый, недоверчивый – никак ко мне привыкнуть не может.
В левой руке я держу лопату, а правой пытаюсь слепить большой снежок. Наконец мне удаётся его вымучить, но запулить снежком в собаку не успеваю.
На дорожке появляется удивительно красивая девочка. В коротком полушубке, с портфелем в руках она выплыла из-за финского домика, как снежная фея. Медленно продвигаясь по дорожке, которую я только что очистил от снега, она короткими, ворожащими шажками стала приближаться ко мне. В эту минуту растерянный мой взгляд встретился с её взглядом, озорным, насмешливым; моё лицо в миг покрылось красными пятнами от смущения.
Я стою на месте, пошевелиться не могу, с лопатой в руке и с нелепым выражением лица. Пытаюсь неуклюже её пропустить на узкой дорожке, она проворно срывает с моей головы шапку и бросает её через изгородь в сторону собаки. В это время я падаю в сугроб, быстро подняться не могу, замешкался, наступаю на лопату, падаю снова, наконец, поднявшись, смотрю растерянно по сторонам.
Испуганный собственным ощущением беспомощности, замечаю, как девушка, спокойно смеясь, удаляется от меня. Только её задиристый смех ещё звучит в моих ушах, как предупреждение о возможном познании истины через несчастье. Она как будто получала наслаждение от своей смелости, стараясь подавить свою наглость смехом.
Если взглянуть со стороны, конечно, было очень смешно; но, к моему счастью, на улице никого не было, да и мысли мои были связаны только с шапкой, которую мать купила на последние деньги перед новым учебным годом.
В растерянности наблюдаю за виновницей всей суматохи, которая так красиво уходила от ответственности; и за собакой, которая, прекратив рычать, молча, но с большим рвением старалась дотянуться лапами до моего головного убора. Я невольно подумал: «Надо же, при виде такой красоты и собака даже замолчала».
От умиления моё сердце затрепетало, принимая её вызов, я с таким же рвением стараюсь лопатой достать шапку.
Какую-то новую страсть – перехитрить собаку – я начинаю воплощать в жизнь, перелажу через забор и, преодолевая страх быть ею растерзанным, наконец шапку с трудом к себе подтягиваю.
Когда я взял в руки свою шапку, душа моя запела от радости, я показал язык собаке, и только в это время в её глазах увидел ярость.
Неуклюже пытаюсь перебраться назад через забор, и в это время заметил, как моя обидчица возвращается в посёлок. Я заторопился, во мне взыграла не на шутку месть. Я стремился быстро перелезть через забор, зацепился за колючую проволоку и повис в позе сосульки, которую безусловно легко сбить.
Вот и девушка уже рядом. Я стараюсь её схватить руками, но безуспешно, она, ловко изворачиваясь, толкает рукой меня в плечо, и я лечу в чужой палисадник. Мои единственные рабочие брюки разорваны до колен. Собака не находит места, пытается сорваться с цепи. На лай одновременно из барака выходит моя мамаша, а из финского домика хозяин собаки.
Собака тем временем, не обращая никакого внимания на мою неуклюжую возню, пытается меня укусить. От страха я медленно по-над забором пробираюсь к калитке, где меня ждёт плачущая мать и разъярённый хозяин двора. В спешке я пытаюсь оправдываться, прикрывая лопатой порванные штаны, весь в снегу и без шапки. Хозяин, ругая мать, старается перекричать лай собаки. Стоит какой-то невообразимый шум, я ничего понять не могу, только слышу смех феи, моя злость и беспомощность только усиливается, чувствую: наказания не избежать.
Покусывая губы и с невероятными усилиями, я оправдываюсь, стоя перед матушкой с опущенной и непокрытой головой, потягивая носом. Хозяин двора, облегчённо вздохнув, просит, чтобы я собаку больше не дразнил.
Оттряхивая шапку от снега, никак не могу сообразить, в каком доме скрылась моя обидчица. Эта мысль заглушила во мне уже страх и волнение.
У меня в голове теперь только одна мысль: наказать строптивую девчонку, да так, чтобы неповадно было ей впредь со мной связываться.
До крыльца нашего барака мы идём с мамашей врозь, она то и дело раздражённо и сердито повторяет:
– Ничего нельзя тебе поручить! Где так вывалялся в снегу и почему без головного убора?
Она жалобно смотрит на шапку, со злостью её выхватывает из моих рук и произносит при этом:
– Я шапку купила тебе на несколько лет, а ты решил её за одну зиму угробить.
И в тот момент, когда мамаша собиралась меня ударить шапкой по голове, я изловчился и прошмыгнул под её руками в коридор барака, где уже кипела своя утренняя торопливая коммунальная жизнь, полная приключений и неожиданностей.
Быстро собираясь в школу, тревожно сознаю, что часто расстраиваю мать своим поведением, от которого сам в первую очередь и страдаю из-за своей нерасторопности, а возможно, из-за своего строптивого характера. Выхожу из барака с одной лишь мыслью: где живёт моя обидчица? Злюсь на себя, что не дал ей сдачи. Эта мысль меня настолько захватила, что не помню, как я отвечал на уроках, только врезалась в память фраза классного руководителя:
– Владлен, ты сегодня не похож на себя! Что случилось?
Домой я не шёл, а летел, чтобы успеть перехватить свою жертву, когда она будет идти из школы, и отомстить за причинённый мне моральный и материальный ущерб. Тяжёлые мысли, меня одолевая, торопливо гнали домой, не давая ногам мёрзнуть, а рукам стыть.
Около нашего посёлка замечаю, как спокойно и усердно из колонки набирает воду моя обидчица. Переполненный злостью, я прибавил шаг, чтобы поймать и наказать проказницу прямо возле колонки, опрокинув на снег наполненные водой вёдра. Когда я с колонкой поравнялся, вдруг неожиданно слышу:
– Помоги вёдра донести до крыльца дома.
Я от наглости девочки чуть из рук портфель не уронил в снег. Взял себя в руки и как ни в чём не бывало прошептал:
– Поможем, чем можем!
Передав ей портфель, а в руки взяв вёдра, с досады выпалил:
– Куда нести?
– Ну, какой же ты несмышлёный! – с обидой вымолвила моя фея, идя всё время впереди меня, оглядываясь. – Я бы на твоём месте, давно бы узнала, где я живу.
– Какая же ты быстрая, – только я успел промолвить, как мы оказались возле её дома. И тут она, беря из моих рук вёдра, слегка коснулась моих пальцев. И увидев, как я покраснел, предложила:
– Давай знакомиться, меня зовут Лора!
Я молча неожиданно для себя схватил её за руку и промолвил:
– Владлен!
Держа её холодные пальцы в своих руках, стал их согревать, растирая двумя руками. И вдруг слышу:
– Ух, какой смелый!
Она резко выдёргивает свои пальцы из моих ладоней, хватает вёдра и быстро подымается на своё крыльцо, оставив меня в раздумьях.
Закрывая дверь на веранде, она повернулась ко мне, улыбнулась и помахала рукой.
И здесь я почувствовал, как злость и обида стали меня покидать и на смену им нахлынула необъяснимая радость.
Вприпрыжку двигаясь в сторону своего барака, стал напевать какую-то весёлую песню, размахивая портфелем. И даже свирепый лай собаки показался мне таким радужным, что я готов был её расцеловать.
Когда я зашёл в свою комнату, то увидел, как весёлый солнечный луч проник в наше единственное окно, осветив наше убогое жилище божественным светом.
Дома быстро переоделся, пообедал и в хорошем настроении взялся за уроки.
Однако одна назойливая мысль меня стала терзать так, что я, позабыв об уроках, сел на кровать, закрыл глаза и стал думать о своём малодушии: поддался гипнозу какой-то девчонки: сегодня ей вёдра с водой поднеси, завтра дрова наколи, потом в магазин сбегай за чем-нибудь.
Ругая себя, поймал на мысли, что в её словах есть притягательная, обворожительная сила.
Не помню, сколько времени просидел на кровати, закрыв глаза, но, когда я взялся за уроки, из рук всё стало валиться, память стала бунтовать, не желая запоминать простые вещи.
И здесь я вспомнил, что сегодня пропустил пробежку, и от этого какая-то усталость одолела меня. Я надел свой скромный единственный спортивный костюм, выданный в школе, и вышел на улицу.
По шпалам я побежал в сторону парка, стараясь вначале не сбить своё дыхание и ритм бега.
В заснеженном парке я увидел группу молодёжи, делающих зарядку и гимнастические растяжки неведомые мне.
Я остановился, рассматривая ребят и девчат, и только сейчас среди них заметил Лору, мою знакомую обидчицу. Она лихо, как заправский спортсмен, делала разминку, а потом ускорения на очищенной от снега дорожке. Рядом с ней находились хорошо известные спортсмены не только на Кубани, но и за её пределами, мастера спорта, чемпионы Кубани и России. Я, как начинающий спортсмен, недавно только выполнивший третий спортивный разряд, перед ними преклонялся.
Но что здесь с ними делает Лора?
Я засмотрелся на её статную спортивную фигуру, но, когда она заметила меня, с таким же удивлением, как и я, помахала мне рукой.
На её груди я увидел буквы Р.С.Ф.С.Р.
И только сейчас, с большим опозданием я стал догадываться, где я мог видеть Лору ещё до нашего странного знакомства. Я вспомнил стадион «Динамо», первенство края по лёгкой атлетике среди юношей и девушек, где так восхитительно блистала Лора Дроздова в легкоатлетическом секторе в своём коронном номере – бег на 60 м. с барьерами.
«Да, без сомнения это она», – подумал я, расстроенный, не осознавая и не придавая значения случаю и госпоже удаче. – Наверное, сборная края готовится к зимним соревнованиям в закрытом манеже спортивного факультета пединститута.
– «Да, птица высокого полёта, куда мне с ней тягаться», – удручённо думал я, ещё не зная, что судьба мне подарила необычайный случай соприкоснуться с судьбой удивительно одарённой девушки, в которой гармонично сочетались важные жизненные качества: ум, красота тела, богатство души и необычайная скромность.
Я продолжил свой бег в глубь парка, наивно полагая: – «Она мне не пара».
Как уличный пацан, не понимающий тогда многого, живущий в нужде, обозлённый на успешных ребят, не сознающий ещё своих возможностей, к таким людям относился с пренебрежением. Когда, возвращаясь назад, я услышал, как меня кто-то окликает по имени, я не поверил своим ушам.
Это была Лора!
Я сделал вид, что не слышу её голоса, продолжал бежать, как будто всё это меня не касается. Через несколько минут она нагнала меня, и мы, не спеша, трусцой направились по улице Карла Либкнехта к своему посёлку, на ходу перекидываясь отдельными колкими фразами. Я боялся лезть с расспросами в её душу, чтобы не наговорить всяких глупостей.
Не ведая, что нас ждёт впереди, мы дружно, не взирая на мою неприязнь, бодро вбегаем в наш такой милый незатейливый посёлок. И здесь я слышу:
– Владлен, приглашаю на свекольник!
Я с радостью согласился, так как хотел узнать о ней больше того, что я уже знал. Да и свекольник я никогда не пробовал.
Пока она накрывала на стол, я в её комнате рассматривал спортивные трофеи, награды, от которых молча балдел, слов не находя. В шкафу стояла уйма кубков, здесь же в папке были сложены грамоты, а на стене над её кроватью висели медали разного достоинства. Я стал брать их в руки, рассматривая, подумал, хотя бы одну из них заработать в честной борьбе на беговой дорожке. Я представил стадион «Динамо» и кричащие трибуны:
– Владлен! Владлен! Владлен!
Однако в ушах звучало одно только имя:
– Лора… Лора… Лора…
Уже на кухне, наслаждаясь свекольником, почувствовал, что между нами что-то робкое и трепетное зарождается, что никогда не огорчится физической близостью из-за глубокого уважения к ней.
В какой-то момент я глянул в окно, заметил, что уже темнеет на улице. И невольно подумал: «как быстро пролетело время в весёлом дружественном общении». Заволновался не на шутку, печь – то дома не растоплена, в комнате холодно, с работы вот-вот явится мать. От этих мыслей меня аж передёрнуло, хотя у Лоры в доме было тепло. Видно дом хорошо утеплён.
Мы же с матерью уже почувствовали, что зимой в нашей комнате пока горит печь, ещё тепло, но как только перегорает уголь, сразу же наступает холод. Из подполья сквозняки садят, ветер в окно, под дверь поддувает. Поэтому, иногда, чтобы под утро согреться, мы на тонкое одеяло набрасываем пальто, закрывшись с головой – и до утра.
Утром в холодной комнате с постели вставать так неохота, что тянем подъём до последнего момента, всё время поглядывая на циферблат часов.
С неохотой встаю из-за стола, где только что уплетал с восхищением свекольник, расхваливаю его, говорю, что за ним не угнаться ни пиву, ни сидру. И, хотя я ещё пиво не пробовал, но для красного словца решил хвастануть. Пытаясь выразить свой восторг, всё время повторяю, направляясь к двери:
– Какая прелесть – свекольник! Кто готовил?
И когда я услышал: – Я! – Я сбивчивым голосом промолвил: – Не может быть!
Мы выходим на порожек веранды, и здесь я про себя подумал: такое может присниться только во сне. Только недавно её видеть не хотел, а сейчас и расставаться жалко.
Некоторое время мы стоим на порожке. Я чувствую, как по спине пробегает холодок, предупреждая мою опрометчивую голову: надо торопиться, а то можно простудится. Мы прощаемся.
Я, нагнув голову, бегу против ветра в сторону своего барака, с одной только мыслью: побыстрей разжечь печь до прихода мамаши с работы. И только сейчас я начинаю беспокоиться за уроки, осталось всего четыре часа до отключения электричества. При керосиновой лампе сильно не разгонишься с домашними заданиями. Тем более я тугодум. Я начинаю торопиться. Работа спорится.
На удивление печь быстро разгорелась, видно, на мороз, подумал я. Вон какая тяга в дымоходе.